День, едва начавшись, потонул в серых тучах, и лишь багровое зарево пожаров расцветило мрачное небо Альтгарда. По дорогам, изрытым конскими копытами и истерзанным колёсами повозок, двигались нескончаемые потоки людей. Они не шли — они бежали, шатаясь от страха и усталости: мужчины, женщины с младенцами, чьи плачущие лица были плотно прижаты к груди, и дети, чьи глаза, широкие и пустые, не выражали ничего, кроме немого ужаса. Их крики о помощи терялись в грохоте копыт всадников, безжалостно преследующих беглецов, словно волки овечье стадо.
Во главе этого кошмарного шествия, на огромном вороном жеребце, ехал Хротгар — король Эрденвальда, некогда славный и могучий вождь, ныне превратившийся в живой сосуд чужой воли. Его тяжелые доспехи покрылись сажей и алыми брызгами крови, тёмно-зелёный плащ был изодран и измазан пеплом. Лицо Хротгара окаменело, скулы выпирали под серой кожей, губы были сжаты так крепко, словно срослись воедино. В его глазах не осталось ни сожаления, ни человеческого сострадания, лишь тлел холодный, нечеловеческий огонь, проникающий в самую душу тех, кто осмеливался встретить его взгляд. Чужая воля, навязанная богом зависти Заркуном, вгрызлась в его разум, словно морозный лед в потрескавшуюся скалу, вытесняя последние отголоски человечности.
Ветер нёс тяжёлые запахи горелого мяса, сырой земли и пролившейся крови. Вдоль дороги валялись тела убитых и умирающих — кто-то еще слабо стонал, протягивая окровавленные руки, а кто-то неподвижно лежал с открытыми, застывшими глазами, словно тщетно взывал к богам, давно забывшим об этих землях.
Хротгар вёл своих всадников сквозь этот хаос без малейшей задержки, даже не пытаясь очистить копьё, покрытое свежей кровью убитых им самим. В голове его гремел голос Заркуна, звучащий так чётко, словно сам бог находился прямо за его спиной и шептал на ухо:
— Дальше, Хротгар, дальше. Ни жалости, ни пощады! Пусть их земли станут твоими, их сокровища наполнят твои сундуки, их слава превратится в ничтожную тень твоего имени. Пусть пепел их домов станет мостовой, по которой ты взойдёшь на трон всего Альтгарда!
— Дальше… — повторил Хротгар почти неслышно, губы его едва заметно дрогнули, и он плотнее сжал в руке окровавленное копьё.
Одна из деревень вспыхнула впереди огромным костром, соломенные крыши занялись мгновенно, словно сухой хворост. Воины Эрденвальда бесчинствовали среди пожара: пики вонзались в тела беглецов, мечи вспарывали животы тех, кто не успел спрятаться. Конница крутилась, раздавливая упавших, а в воздухе стоял запах смерти.
Женщина с младенцем бросилась в сторону, пытаясь уйти от охвативших улицу языков пламени, но её мгновенно схватил всадник, намотав её волосы на свой кулак и грубо стащив вниз. Она в отчаянии вцепилась в сына, однако стальной сапог безжалостно ударил ребёнка, отбросив его в грязь. Крики женщины стихли под копытами лошадей. Рядом, шатаясь, поднялся старик, но тяжёлый меч обрушился на его плечо, глубоко врезаясь в плоть, окрашивая сухую траву ярко-красной струёй. Дым пожара окончательно затянул небосвод, превратив его в серый саван, опустившийся над умирающим поселением.
Хротгар смотрел на пламя, отражавшееся в его мёртвых глазах, и голос Заркуна эхом отдавался в его сознании:
— Смотри, Хротгар. Это твоё. Они должны познать всю силу твоего гнева. Ты теперь не просто человек — ты орудие зависти и разрушения. Их король пал, их мир скоро станет твоим пеплом.
Король Эрденвальда с трудом подавил последнюю вспышку совести и отвернулся, придавив этот слабый отголосок жалости ещё большим холодом, что шёл от Заркуна. И вновь вскинув копьё, он повёл свою армию дальше, туда, где ещё горели огни мирных деревень, где ещё звучали крики тех, кто должен был пасть на алтарь чужой ненависти.
Хротгар отвернулся от пылающей деревни, позволяя крикам и стонам погибающих постепенно затихнуть в отдалении, словно звук утихающей бури. День угасал, уступая место тяжёлой ночи, и мрак надвигался на лагерь его армии, медленно поглощая остатки света. Огонь костров отражался в глазах солдат, лица которых становились резкими и зловещими в полутьме. Казалось, сама ночь впитывала боль и страдания, разлитые в воздухе, сгущая их до удушливой вязкости.
На окраине лагеря, среди огромных, древних дубов, выделялся шатёр Совикуса. Он стоял особняком, будто скрываясь от посторонних взглядов в самой глубокой тени. Из-за тонкой ткани палатки сочился слабый, нервный свет — внутри горел костёр, языки которого метались, будто отражая тревогу и беспокойство человека, сидевшего у огня.
Совикус сидел, сжав в руке посох так крепко, что костяшки пальцев побелели. Его взгляд был прикован к огню, но мысли блуждали далеко за пределами лагеря, в деревне Сольвейг. Нервное дрожание пальцев выдавали его внутреннее напряжение. Вести, что наёмники, отправленные по следу Дианы, пропали без следа, были ударом для его тщеславия и уверенности.
«Что-то не так, — лихорадочно думал он, вслушиваясь в далёкие выкрики стражников и плач пленников. — Кто мог уничтожить моих следопытов? Кто посмел вмешаться в мои планы?»
Его тревожные размышления прервало внезапное изменение атмосферы. Воздух в шатре загустел, став вязким и удушливым, словно наполнился незримым дымом. Пламя в очаге задрожало и почти угасло, оставив лишь слабый, тлеющий отблеск. Совикус замер, чувствуя, как по спине пробежал холодок ужаса.
Из клубящейся тьмы, словно сотканной из самого ночного мрака, возникла высокая фигура, с кожей, похожей на раскалённый металл, от которой исходил едва уловимый, болезненный жар. Тёмный туман окутывал её плечи, стелясь по земле. Глаза фигуры были двумя бездонными омутами, полными безумной ярости и ненависти.
Совикус мгновенно рухнул на колени, ладони уткнулись в грязный ковёр, сердце застучало в висках, и по телу пробежала дрожь, смешавшая страх с болезненным восторгом.
— Встань, — раздался голос Моргаса, глухой и тяжёлый, будто удары кузнечного молота.
Совикус поднялся, стараясь удержать равновесие и не встречаться с взглядом тёмного бога.
— Ты подвёл меня, советник, — продолжил Моргас, его тень вытягивалась и колыхалась по стенам шатра, сжимая пространство. — Твои наёмники, и мои хаотики — все они уничтожены в Сольвейге. Некий маг осмелился бросить мне вызов, и этот вызов остался без ответа. Наш план висит на волоске.
Совикус судорожно сглотнул и попытался что-то сказать, но Моргас резким движением руки заставил его замолчать.
— Сольвейг теперь твоя цель, — голос Моргаса прозвучал жестко, словно нож, прорезавший воздух.
— Ты найдёшь этого мага, кто бы он ни был, и сокрушишь его силой хаоса, что я дам тебе. И ты приведёшь мне Диану живой! Без неё судьба Ловца Душ и Арта под угрозой. Этот маг слишком опасен. Возможно, за ним стоит проклятый Люминор. Уничтожь его, заставь бояться и сожалеть перед смертью!
Моргас шагнул ближе, и воздух вокруг Совикуса стал тяжёлым, горячим, словно дыхание дракона. Бог протянул руку, покрытую чёрными рунами, и с кончиков его пальцев хлынули искры, наполненные густым мраком.
Эти искры проникли в наконечник посоха Совикуса, мгновенно распространившись по его телу. Совикус выгнулся, едва сдерживая крик: жар и безумие пронзили его насквозь. Огонь, первобытный и дикий, заполнил его вены, смешиваясь с ненавистью, завистью и жаждой абсолютной власти.
— Чувствуешь это? — прошипел Моргас, наблюдая за трансформацией. — Теперь хаос течёт в тебе. Это не просто сила, это проклятие. Ты не сможешь укротить жажду разрушения. Но ты исполнишь мою волю, Совикус.
Совикус выпрямился, задыхаясь и пытаясь унять дрожь, глаза его полыхали внутренним огнём. Он с трудом сдерживал переполнявшую его энергию, и голос его стал хриплым от напряжения и возбуждения:
— Да будет так, мой господин.
Моргас отвернулся к выходу шатра, бросив через плечо холодным, полным угрозы голосом:
— Иди. Не подведи меня снова.
Совикус кивнул, наблюдая, как бог растворяется во тьме, и остался один — полный новой, неукротимой силы и ненасытной жажды разрушения.
Первые серые полосы рассвета лишь начали размывать край леса, когда лагерь Хротгара наполнился топотом и криками. Измученных, едва живых пленников грубо гнали к огромной яме, выкопанной посреди грязного плаца. Багровые искры костров взвивались к серому небу, ветер гнал едкий дым прямо в лица, заставляя людей кашлять и слезиться. Но причиной их слёз был не только дым, но и душащий их ужас, отчаяние перед неизбежной гибелью.
На возвышении возвышался Хротгар, укутанный в тяжёлый чёрный плащ, его некогда блистательные доспехи теперь казались покрытыми засохшей кровью и копотью. Его лицо застыло маской суровой отрешённости, однако глаза выдавали внутреннюю битву: глубокую дрожь стыда и сострадания, тут же подавляемую чуждым и властным шёпотом Заркуна, что змеиным шелестом переплетался с его мыслями.
— Быстрее! — рычал стражник, грубо сталкивая людей в яму. Женщины молились, старики беспомощно падали на колени, юноши в бессилии кричали о пощаде. Их мольбы тонули в завываниях воинов, окруживших яму, словно стая голодных волков.
Хротгар медленно приблизился к краю, ноги его были словно налиты свинцом, каждый шаг давался мучительно трудно. Сердце билось с трудом, в голове звучал надломленный внутренний голос: «Это неправильно…» — но тут же в разуме взрывался приказ Заркуна:
— Сделай это! Это твоя победа, твоя власть над миром!
Хротгар схватил меч из рук ближайшего воина. Лезвие, встретив первые солнечные лучи, вспыхнуло кроваво-красным светом, отразившимся на его лице, искажая его черты до неузнаваемости. Первый пленник был совсем юным — исцарапанный, грязный мальчишка, едва способный стоять. Он смотрел в глаза Хротгара с немым ужасом и мольбой. На мгновение рука Хротгара дрогнула, лицо исказилось, но голос Заркуна снова пронзил его сознание:
— Убей его!
Клинок взлетел, раздался страшный хруст, кровь окропила сапоги Хротгара, толпа взревела от восторга. Он убивал снова и снова, каждый новый удар меча ослаблял внутренний протест, и кровь струилась по земле, наполняя яму, испуская тяжёлый пар, пропитанный смертью. В глазах обречённых пленников, помимо ужаса, он видел скорбь, тихую покорность судьбе, непонятную и пугающую.
Наконец, к краю ямы подвели Всеволода. Его цепи звенели при каждом шаге, ноги дрожали от слабости и пыток, но он по-прежнему держался прямо, вызывающе и гордо. Лицо его было в грязи, по щекам струились слёзы — не страха, а горького, раздирающего душу бессилия.
— Смотри, — прошипел Заркун в сознании Хротгара, — это твой враг, твоя ненависть, твоя победа.
Всеволод смотрел не на Хротгара, а на тела своих убитых людей, лежащие в яме. Каждое лицо, искажённое болью и страхом, причиняло ему физическое страдание. Он чувствовал, будто его душу разрывают на части. Его люди, ради которых он жил и сражался, теперь лежали убитыми, а он не мог ничего сделать.
— Боги… — прошептал он, подняв глаза к небу. — Почему я жив, а они…
Ответом была лишь глухая, ледяная тишина. Всеволод впервые за долгое время заплакал, сокрушённый не страхом смерти, а беспомощностью и нестерпимой болью утраты.
Среди дикого рёва толпы к яме приблизился Совикус. В нём было что-то иное — каждый шаг, взгляд, даже черты лица исказились от силы, дарованной Моргасом. От него веяло мраком, и даже самые закалённые воины отступали прочь.
Не взглянув на Всеволода, Совикус молча кивнул Хротгару. Между ними пронеслось неуловимое сообщение, невидимый диалог, понятный лишь им двоим. Голос Совикуса звучал глухо, будто поднимался из глубин ада:
— Настало мое время. Диана на севере. Я приведу ее к нам.
Хротгар кивнул, словно марионетка, лишённая воли.
Толпа притихла, устремив взгляды на Всеволода и Совикуса, застывших у края кровавой ямы. Хротгар вцепился в рукоять меча так крепко, что костяшки пальцев побелели, когда Заркун снова шепнул ему, проникая в самые глубины его разума:
— Всеволода пока не трогай. Пусть он увидит гибель всего, что любит. Его страдания нужны нам, они сделают его ключом к нашей победе.
Совикус подошёл вплотную к Всеволоду, и в глазах короля отразились презрение и немая боль:
— Не такого конца ты хотел для своих людей, король? — прошептал Совикус с холодной улыбкой.
Всеволод с трудом выговорил:
— Ты поверил во власть Хаоса? Предал свет ради тьмы? Ради чего?
Совикус усмехнулся горько:
— Свет? Где он был, когда гибли дети? Когда горели города? Ваши молитвы глохнут в тишине. Я выбрал тех, кто слышит и отвечает.
Всеволод покачал головой, его голос звенел презрением и болью:
— Ты погубил не только тела, но и души. Никогда не прощу тебя, ни в жизни, ни после.
Совикус равнодушно улыбнулся, отвернувшись к Хротгару:
— Мне не нужно твоё прощение. Скоро ты увидишь, как падут твои боги и будет уничтожен твой народ.
Он повернулся, растворившись в утреннем дыму. Всеволод остался стоять на коленях, дрожа всем телом от холода и отчаяния, под тяжёлым взглядом багровых туч, окутывающих мир перед приближающимся мраком.
