Фантастический рассказ

Мы двинулись знакомыми коридорами, но уже без Магды. Я старался держаться бодрячком, особенно когда проходили мимо камер с нашими. Мари-Ло так и не появилась, зато удалось подмигнуть Борщу. Плохо он выглядел. Неважно.

Снова лифт, снова коридоры и лестницы. Вентиляция не справлялась, пахло пылью и сыростью.

Чтобы приободриться, я принялся нашёптывать «гимн сорняков»:

— Мусорный наш взвод нигде не пропадёт…

Дед неодобрительно покосился, но ничего не сказал. Мы подошли к серой неприметной двери с намалёванным красным номером «11».

— Прощаемся, папаша? — Я подмигнул, стараясь не показывать страх. А страшно было жуть — в паху холодок, ноги ватные.

Дед молча подошёл к двери и вынул ключ-карту. Охранники придержали меня за плечи.

Перед глазами пронеслись Лика, мама, убогая наша квартирка, Мари-Ло и Магда. Хотя вру — больше Магда. Мари-Ло как-то померкла.

А ещё подумалось: жизнь-то по-дурацки прошла, никчёмно. Хотел как лучше, а вышло — как вышло. Одна надежда — сестра в граждане выбьется.

— Слышь, старый, труп мой чтобы на родину отправили! — крикнул я деду. — Иначе я с того света, понял? Мне нельзя теряться! МЕНЯ. ДОЛЖНЫ. НАЙТИ!

Пикнул замок, дверь уехала в стену. От сильного толчка я влетел в комнату и вцепился в спинку стула, чтобы не упасть.

Напротив стоял стол, рядом ещё один, буквой «Т». Старик уселся за тот, что справа, а напротив…

— Привет, командир. Давно не виделись, — сказал в привычной идиотской манере Чертёнок.

***

— Что стоишь, присаживайся, — ласково сказал дед. — Драться не будешь? В заложники меня брать?

Я обалдело монтунл головой. Куда мне драться? Чай, не кино.

Дед сделал знак охране, те вышли. Чертёнок молчал, любуясь эффектом. Я медленно, но верно зверел.

— Как это понимать, техник-сержант?

— А что непонятного? — ухмыльнулся Артурчик. — Мы теперь большая дружная семья.

— Предатель. Ты присягу давал!

— Какую присягу, командир, окстись! — Чертёнка перекосило, словно он зажевал лимон. — Ты посмотри на себя, подумай, кому служишь.

— Я служу стране, понял?

— Точнее, её хозяевам, — вмешался Дед.

— У каждой страны есть хозяева, — зло ответил я. — Так было и будет. Можно подумать, у вас по-другому.

— У нас — по другому, — спокойно улыбнулся Дед.

Он встал, чтобы включить электрический чайник. Старенький, обшарпанный. Явно не соответствующий серьёзной должности.

Тогда я не придал этому значения. И вместо этого злобно вперился в Чертёнка.

— Он прав, у них по-другому. — Артурчик посерьёзнел. — Я своими глазами видел.

— Рай на Земле? Они это умеют. — Я сплюнул.

— Нет у нас рая. — Дед вернулся за стол и налил мне ароматного чая. — Но хоть не в аду живём, как ты.

Я вспоминал всё, что знал о Конфедерации. Знал я, в общем, немало: сказывалось увлечение историей.

«Тайваньский инцидент», «Большой бадабум». Китай с Индией — в хлам, Америка с Европой — почти. Хаос, пара гражданских, голод — куда ж без него. А дальше у нас — «Второй Ренессанс», а у них, на юге — чёрт ногу сломит. Лоскутное одеяло «общин» — ни власти центральной, ни парламента. Но воюют, надо сказать, неплохо.

— Не в аду живёте? — Мне стало смешно. — Видел я тот не-ад. Когда всё развалилось, вы крыс жрали и дай бог, чтоб не друг друга. Демблок пришёл, заводы запустил, реакторы. А вы в благодарность революцию устроили.

— Принудительная забота, — усмехнулся Дед.

— Чего?

— Я говорю, никто вас не звал, благодетели. И пришли вы не помогать, а эксплуатировать. Магда тебе разве не показывала?

Я вскинулся:

— Подставная, да? А я, дурак, купился.

— Не подставная, — покачал головой Дед. — Я просто наблюдал… за вашим разговором.

— И как? Понравилось?

— Всё, кроме стихов.

Чертёнок прыснул.

— И чего ты хочешь? — Я опёрся на стол локтями, нарочно демонстрируя Чертёнку наручники. — Чтоб я проникся?

— А почему нет, командир? — проникновенно спросил Артурчик. — Ты мужик, что надо, пригодишься.

— Для чего? Пропаганды?

— Для правды!

— Какой, к чёрту, правды? — взорвался я. — Чего они тебе наобещали?

— Думаешь, только за деньги могу? — Чертёнок окрысился.

— А за что? — Я усмехнулся. — Ты прости, но в твоё перевоспитание мне верится слабо.

— Дурак ты, командир, — с какой-то жалостью сказал Чертёнок. — Весь в долгах, жизнью за копейки рискуешь. Ты для этого, скажи, родился?

— А ты?

— А я в плену видел, как они живут. Вместе пашут, вместе решают. А не как у нас: у кого бабки, тот и главный.

— Анархисты. Каменный век.

— Каменный, как же, — передразнил Чертёнок. — Несколько общин реактор сообща обслуживают. Сами, прикинь?

— Красота. Утопия! — Я скривился и откинулся на спинку стула.

— Да какая, к чёрту, утопия! — Артурчик грохнул по столу кулаком. — Полно у них проблем, по горло! Только разве с нашими сравнишь?

— А что же ты сбежал?

— Дурак был, потому что. Фома неверующий. — Чертёнок грустно усмехнулся. — Дошёл до своих, а там комиссия — так, мол, и так, выплат за плен не давать, поелику по своей вине попал и вообще — молодой слишком. Тебя, командир, то же самое ждёт. Поначалу, думаю — чёрт с ней, с компенсацией. А потом вокруг оглянулся…

Он замолчал и ненадолго ушёл в себя. Словно вспоминал.

— И понял, что живём мы как скоты. В той общине, куда я попал, еды не хватало. Недород, радик, снабжение дронами отсекли. Людям пайки урезали, думал, с голоду сдохну, так охрана со мной делилась. А у вас что? Денег нет — подыхай как пёс. И ты, и мама твоя, и сестра.

— Семью не трогай! — Я привстал.

— А что, не так? — Чертёнок не испугался. — Чего ж тогда под дверью орал?

— Заткнись! — бешено просипел я.

Чертёнок оскалился:

— Не знаю про тебя, а я вот себя нашёл. Там, в общине. Туда и вернусь, даже если от голода с ними сдохну. И только попробуйте сунуться! — Его взгляд потемнел. — Я тебе лично глотку перегрызу.

— Красиво говоришь. — Я прикидывал, успею ли свернуть ему шею. — Только вот я не предатель. Вали в свою общину. И помни про ребят, которых ты подставил!

— Ах ты, паскуда. — Чертёнок вскочил и заиграл желваками. — Думаешь, это я на вертушку навёл?

— Он ни при чём, — подтвердил дед. — Под удар вы попали потому, что сбросили высоту.

— Плевать. — Я отмахнулся. — Гнида ты и крыса, Галиецкий. Гореть тебе в аду.

— А ты… — Мои слова Чертёнка явно задели. — Идиот, подстилка. Не страну ты защищаешь, командир, а Побережье. И присягу им давал, и кровь за них льёшь. Чтобы всё как раньше, чтобы они в три горла, пока ты за гроши пацанов убиваешь. А я-то в тебя верил!

— Твоя камера, — вдруг сказал Дед. — Тот парень с пулемётом, помнишь?

Я дёрнулся и бешено уставился на него:

— Вы по какому праву?..

Стариков я не бью, но сейчас прямо вот зачесались кулаки.

— Я знаю его отца, — ответил Дед невпопад. — И брата.

— И что? Сюда приведёшь? Чтобы отомстили?

— Нет, — покачал головой Дед. — Не приведу. Парень выполнял свой долг, ты тоже. Меня интересует другое.

— Почему смотрел?

— Судя по логам устройства — 14 раз. Вопреки инструкциям и уставу.

Тут мне стало мерзко. И почему-то стыдно. Как пацану, застуканному за взрослым фильмом про любовь.

— Да пошёл ты, — прошипел я. — Не твоё собачье дело, понял?

— Ну ладно, ладно. — Дед примирительно вскинул руки. — На первый раз достаточно. Дежурный!

Дверь открылась, в кабинет зашли охранники. И Магда!

Я метнул на Деда бешеный взгляд. Не вышло через Артурчика — решил зайти через поэтессу?

— Увести, — скомандовал Дед.

И тут вдалеке грохнуло. А спустя секунду заорала сирена.

***

— Вы всё помните? — уточнил Пижон.

Я кивнул, Мари-Ло не ответила. Она отвернулась к окну — открытому и без индикатора. Снаружи ласково светило солнце и дул солоноватый океанский ветерок.

— Всё же я напомню. — Пижон улыбнулся, тонкие, напомаженные усики встали дыбом. Я в который раз подавил желание врезать по опостылевшей роже. Или хотя бы разворошить идеальный пробор.

— Не стоит, господин полковник, — я выдавил из себя улыбку. — Мы справимся. Обещаю.

Пижон помедлил. Кивнул. И сделал театральный жест в сторону двери:

— Тогда прошу.

Собравшись с духом, я встал. Козырнул Пижону, кивнул Мари-Ло:

— Сама?

— Давай ты, — тихо ответила она. — Пожалуйста.

Я окинул её взглядом: ссутулившуюся, постаревшую. Сжал ручки и толкнул вперёд инвалидное кресло.

Мы вышли коридор: я, Мари-Ло и Пижон. Он предупредительно указывал дорогу.

Коридор сиял белым, чистеньким пластиком. Пахло стерильностью и большими деньгами.

Красота. Мечта.

Побережье.

Сердце забухало, ладони вспотели. И вспомнился другой коридор: жаркий и серый.

Взрывы, выстрелы, автоматные очереди. Дед кричит что-то по рации.

Мы отступаем, нет — бежим. Лицо Магды перекошено страхом, охранники из «бригад» сжимают старенькие китайские «Type-200».

— Сюда!

Поворот, и сразу…

— Назад! — Я вижу, как навстречу движутся чёрные силуэты. — Магда, назад!

Выстрел — сухой, почти неслышный. Магду тряпичной куклой отшвыривает к стене.

У «чёрных» — непревзойдённая реакция. И наглухо вырубленная чипами эмпатия.

Стою посреди коридора в дурацких картонных тапках. Вот она, смерть. Отчего-то совсем не страшно.

Магда! Бросаюсь к ней. Зачем? Злобное пение пули, удар в плечо — легонько, по касательной. Падаю на пол. Передо мной, нос к носу — мёртвое лицо Чертёнка.

— Магда…

Она молчит. Голова свёрнута набок, с губ капает кровь. Нет больше Магды. Импульсные винтовки бьют наповал.

«Чёрный» поднимает меня за грудки. Тупо пялюсь на маску с изображением черепа. Меня от души встряхивают:

— Где остальные? Твои где?

Мычу, тычу в сторону пальцем. Меня волокут. На удивление, дорогу к камерам я указал верно.

— Командиру!

Выстрел пробивает Борща навылет. Он сползает по стенке, хрипя кровью и матерясь.

Выстрел. Выстрел. Выстрел. Мои парни мечутся по камерам, словно в тире. Их убивают, как поросят. Спокойно и методично.

Рвусь к ним и тут же получаю под дых:

— Отставить!

Откуда-то притаскивают Мари-Ло. Взгляд падает на её ноги: они бессильно волочатся по земле.

— Эту не трогать, — кивает «чёрным» командир. Чувствую холодный укол в шею. Перед глазами плывёт, и я проваливаюсь в никуда.

***

Когда я пришёл в себя, передо мной сидел Пижон. А ещё Мари-Ло. В инвалидной коляске.

Я ничего не понимал. Но мне объяснили.

И показали зуб — мой, вырванный. Точнее, не зуб, а тот самый имплант. Внутри которого был спрятан маячок с атомной батарейкой и искусственным интеллектом.

Наш взвод заподозрили пару месяцев назад. «Налево» уходила закрытая информация, контрразведка сделала стойку.

«Сорняков» тщательно перебрали, оставив две кандидатуры: мою и Чертёнка. Чертёнка — потому что был в плену, мою — из-за чёртовой записи с убитым пулемётчиком.

В конечном счёте Чертёнка отбросили. Чутьё у Артурчика что надо, он вовремя залёг на дно. Оставался я. И вот тогда-то армия и расщедрилась на зубной имплант.

— Почему убили моих людей?

— Им больше не было веры, — пояснил Пижон. — Штрафник, да в плену у общинников — нехорошее сочетание, согласитесь.

— А я?

— А вы повели себя как герой. — Пижон расплылся в улыбке. — Остались верны долгу и присяге. Помогли накрыть логово врага. И спасли любимую женщину.

— Какую женщину? Магда жива?

— Меня, — тихо ответила Мари-Ло. — Ты сделал мне предложение, получил статус «почётного ветерана» и вместе со мной переехал на Побережье.

— Чего-о?

— Разумеется, вместе с матерью и сестрой, — уточнил Пижон. — Нам ничего не жалко для наших героев.

— Но я не герой… не спасал и не наводил.

— Это неважно, — тихо и безжалостно ответил Пижон. — Важно то, вы послали вербовщика ко всем чертям. Это же ваш голос?

Он достал мобильный и провёл по экрану пальцем.

«Гнида ты и крыса, Галиецкий, — раздалось из динамика. — Гореть тебе в аду».

— Запись с импланта, — пояснил Пижон. — Пройдёт любую экспертизу нашей свободной и независимой прессы.

— Что взамен?

— Рассказывать о своём подвиге. — Пижон снова улыбнулся. — Разумеется, под нашим надзором и руководством.

Я согласился. А вы бы не согласились? Почётный ветеран — это, конечно, не «признанный», но почти. Пенсия, уважение, домик у океана…

А взамен — катайся по училищам, читай лекции, заливай сироп в уши кадетам. «Служите, мол, парни хорошо — и будет вам счастье».

Совесть, конечно, шептала. Про Магду. Про взвод. Про Чертёнка. Но я её послал.

Магду не вернёшь, взвод — тоже. Зато живы Мари-Ло и Лика с мамой.

Так я себе это объяснял. Объяснял — и беспробудно пил. Недели, наверное, три.

***

— Не надо, — попросила Мари-Ло. — Дальше я сама.

Она тронула джойстик, кресло зажужжало и двинулось вперёд. Я отпустил ручки и пошёл рядом, украдкой разглядывая седину в проборе жены.

«Не бросай меня», — сказала она, когда Пижон ушёл. Я всё ещё колебался, но тут железобетонный сержант-инструктор тихо заплакала.

Расписались мы в тот же день. «Чета героев» — звучит!

Спасибо Пижону и его комбинации. Впрочем, у «особистов» дураков не держат…

Мы вышли в студию и нерешительно остановились. Вокруг забегали ассистенты, нас потащили к стоящему на возвышении диванчику. Свет от софитов резал глаза. Я зажмурился и приобнял Мари-Ло. Она слабо улыбнулась.

Свет немного померк, заиграла бодренькая музычка. На сцену выскочили девицы в трико. Задёргались, синхронно завихлялись.

Музыка прекратилась, девок как ветром сдуло. В студию вошёл бодрячок ведущий: сам Дэймон Киллиан, звезда демократического ТВ.

Он улыбнулся — мастерски, куда там Пижону. Что-то спросил, поднёс микрофон. Я ответил: заученно, как по нотам.

От Киллиана пахло дорогими духами. Причёска — волосок к волоску. И блестят, словно перед эфиром башку ему вылизал породистый кот.

Потом Киллиан отстал от меня и переключился на Мари-Ло. Я взял её за руку и крепко сжал.

Ладонь Мари-Ло была холодной и мокрой, но сама она держалась молодцом: выпрямилась, глядела прямо, отвечала чётко.

Я один, наверное, знал, как ей было хреново.

В соседнем кресле незаметно оказался Пижон. Он ободряюще улыбался: молодец, мол. Ответил на пару вопросов: «лейтенант Гальстром то, лейтенант Гальстром сё». Смотреть на него было тошно. И всё так же тянуло врезать по улыбчивой морде.

— Но это ещё не всё, дорогие друзья. — Киллиан сделал выразительную паузу и повернулся к камере. — Услышав о подвиге лейтенанта Гальстрома, с нами немедленно связался министр экономики и инвестиций, господин Конрад Финк. Давайте поприветствуем его аплодисментами!

Толпа вяло захлопала. Ничего, потом переозвучат.

Я обвёл их взглядом. Расфуфыренные девки, смазливые парни. Одеты как местные, но по глазам видно — не отсюда. Оно и правильно — что местным здесь делать? Уж на таких «героев» как я им точно плевать.

Мне что-то сказали и пожали руку. Я поднял глаза и вскочил: негоже сидеть перед самим Конрадом Финком, одним из первых в истории триллионеров.

— Что вы, что вы. — Финк снисходительно похлопал меня по плечу. — Это я должен стоять навытяжку.

Странно, он казался мне выше. А так посмотришь: плюгавенький, толстый, ножки кривые. И костюм за пол-лимона не помогает.

Финк ещё раз мне кивнул и сел рядом с Пижоном. Царственным жестом принял у Киллиана микрофон.

— От лица инвестиционного фонда Black Ridge и правительства Демократического Блока, — пауза, великодушная улыбка, — я рад объявить о полной кредитной амнистии семьи Гальстром, а также о назначении повышенной ветеранской пенсии в размере…

Он назвал цифры. Ничего нового — Пижон их мне заранее сообщил. Хорошая пенсия, да. Даже для Побережья.

Всё, лейтенант, отмучился. Большой спектакль отыгран, дальше придётся врать поменьше. Да и привыкнешь.

— Одну минуточку, господин Финк, — вкрадчиво перебил Пижон. — Если позволите, я хотел бы задать последний вопрос.

Финк, что характерно, не удивился. А вот я удивился. Про «последний вопрос» в сценарии не было.

— Скажите, лейтенант Гальстром, — вкрадчиво спросил Пижон. — Когда ваш взвод массово перешёл на сторону врага, вы вместе со спецназом Black Ridge вступили со смутьянами в бой. Что помогло вам победить? Где вы черпали силы?

Я обалдело хлопал глазами. Мари-Ло окаменела.

— Мы понимаем, насколько вам тяжко вспоминать, — «пришёл на помощь» Киллиан. — Но, возможно, хотя бы несколько деталей.

Я беспомощно посмотрел на маму и Лику, сидящих в первом ряду. Перевёл взгляд на улыбающегося Пижона.

Повязать хочет, тварь. Заставляет плюнуть на могилы ребят.

Идиот и подстилка. Так, кажется, обозвал меня Артурчик?

И тут — верите, нет? — до меня вдруг дошло. Понял я, что Чертёнок был прав. И выть захотелось, по-собачьи. От ярости и стыда.

За что я дрался все эти годы?

За Лику? Семью?

Всё так.

Но была ведь ещё мечта. О личном кусочке Побережья в подыхающем, гниющем мире.

Теперь она сбылась. «Бойтесь своих желаний».

Я откашлялся и встал. Одёрнул парадный китель, принял у ведущего микрофон.

— Где брал силы? — Рука легла на кобуру с наградным «штайером».

— Дэн, не надо! — в ужасе шепнула Мари-Ло.

Я не ответил — лишь мягко высвободился. Плевать, спишут на ПТСР. А пенсию семье «почётного» платят минимум 20 лет.

Я посмотрел на маму, затем на Лику. Улыбнулся Мари-Ло:

— Всё будет хорошо.

Сделал вдох. Не глубокий — последний.

Вспомнил сопляка у пулемёта.

И приставил к виску пистолет.

— Что она хочет? — спросил Алексей, и его голос был хриплым, как будто река уже забрала часть его дыхания. Он посмотрел на Ивана, но тот лишь покачал головой, его глаза были тёмными, как глубина, но в них была искра — не пустота, а память, их общая память, о днях, когда река была просто рекой, а не судьбой, что тянет за собой.

— Она не хочет, — ответил Иван, и его слова были как круги на воде, что расходятся и тонут. — Она есть. И ты в ней.

Алексей присел у берега, и его пальцы коснулись воды. Она была холодной, но в этом холоде была сила, что текла, как время, как жизнь, как смола, что всё ещё жила в его венах. Он чувствовал, как река тянет его, не силой, а мягко, как мать, что зовёт ребёнка домой. Но в этом зове была и угроза, как в песне леса, как в глазах твари, что никогда не уходила.

Вдалеке, где река поворачивала, он увидел фигуру. Не ту, что была в лесу, но другую — её тело было как вода, текучее, но твёрдое, как лёд, её волосы были как пена, что бьётся о камни, а глаза — как омуты, где тонут звёзды. Она стояла на воде, но не тонула не двигалась, но река двигалась вокруг неё, как будто она была её сердцем.

— Кто это? — спросил Алексей, и его голос был едва слышен, заглушённый голосом воды.

— Она — это река, — сказал Иван, и в его словах была тень печали, как будто он знал её имя, но не мог его выговорить. — Она — та, что течёт. Та, что помнит. Та, что несёт.

Алексей шагнул вперёд, и река под ним дрогнула, как будто почувствовала его движение. Вода расступилась, но не как в лесу — она текла вокруг его ног, обнимая их, как корни, что держат дерево. Фигура не приближалась, но он чувствовал, как её присутствие становится ближе, как её голос вплетается в его мысли. Она не была тварью, но в ней была та же древность, та же сила, что текла в смоле, что пела в лесу. Её глаза смотрели на него, и в них была не пустота, а течение — течение, что уносит всё, но оставляет следы.

— Алексей, — её голос был как плеск воды, как шёпот волн, что бьются о берег. — Ты пришёл. Но готов ли ты течь со мной?

Он хотел ответить, но слова утонули в его горле, как камни в глубине. Он чувствовал, как река зовёт его, как его имя становится частью её течения. Он видел мать, деда, Ивана, видел себя — мальчика, что бросал камни в воду, и мужчину, что стоял перед тварью. Они все были здесь, в этой реке, в этом голосе, в этих глазах, что смотрели на него, как на сына, как на добычу, как на часть себя.

— Я не твой, — сказал он, и его голос был как треск льда, что ломается под весной. — Я — это я.

Река вздрогнула, и фигура улыбнулась, но в её улыбке была не насмешка, а что-то другое — знание, или, может, сожаление. Она протянула руку, и её пальцы были как струи воды, что касаются неба. Алексей почувствовал, как его сердце бьётся быстрее, как смола в его венах течёт, но теперь это была не тьма, а жизнь — жизнь, что текла в нём, как река в своём русле.

— Ты уже мой, — сказала она, и её голос был теперь не водой, а камнем, что лежит на дне. — Но ты можешь выбрать, кем быть в моём течении.

Иван положил руку на его плечо, и в этом прикосновении была сила, что не давала ему утонуть. Алексей посмотрел на фигуру, на реку, на тени, что всё ещё двигались под водой. Он чувствовал тварь — она была там, в глубине, в холоде, в шёпоте, что никогда не умолкнет. Но он чувствовал и себя — своё имя, свою память, свой свет. И он знал, что река не отпустит его, но он мог выбрать, как плыть по ней.

Он сделал шаг вперёд, и вода под ним запела, как струны, что натянуты между берегами. Река не расступилась, но приняла его, как мать принимает дитя. Фигура смотрела на него, и её глаза были теперь не только омутами, но и солнцем, что блестит на воде. Иван шёл рядом, и его шаги были твёрдыми, как камни, что держат реку в её русле.

— Я выберу, — сказал Алексей, и его голос был как волна, что бьётся о берег, как огонь, что горит в ночи. — Я выберу себя.

Река ответила — не словами, а песней, что была старше слов, старше костей, старше тьмы. И в этой песне было его имя, но теперь оно звучало не как цепь, а как ветер, что несёт лист по воде. Тварь всё ещё смотрела из глубины, её глаза горели, как звёзды, что тонут в реке, но их свет был слабым, как тень, что уходит с рассветом.

Алексей шёл, и река текла с ним.

Лена закатила глаза.

— Пиши "Уважаемый руководитель". И не называ это свитком, ты не в Средневековье. Хотя... — она прищурилась, глядя на его дымящиеся ноздри, — иногда мне кажется, что ты только вчера из пещеры вылез.

Драго фыркнул, выпустив крошечное облачко дыма, которое тут же заставило Лену замахать руками. Он сосредоточился и начал писать:

"Уважаемый руководитель! Я, Драгомир Огнегривый, приношу извинения за инцидент с клиенткой и... э-э... незначительным возгоранием рабочего места. Причиной сего недоразумения стало моё искреннее желание продать тариф 'МегаСкорость', которое, возможно, было выражено излишне... горячо."

Он остановился, перечитал и нахмурился. "Горячо" — это мягко сказано. Он чуть не превратил монитор в кучку расплавленного пластика. Но как объяснить, что мегабиты и скрипты вызывают у него желание улететь в горы и спрятаться в пещере? Драго почесал рог и продолжил:

"Моя реакция была вызвана стрессом от непривычной офисной среды и... сложностей с системой автодозвона. Прошу учесть, что я новичок в этом деле и ещё не освоил всех тонкостей человеческого общения. Обещаю впредь не выпускать пламя без крайней необходимости.

— Неплохо, — прокомментировала Лена, заглянув через его плечо. — Но, может, добавь что-нибудь эпичное? Сергей любит, когда объяснительные звучат как сценарий к блокбастеру.

Прогнозы обнадёживали. Возможно, в этот раз удастся отстоять планету и молодую цивилизацию от ассимиляции империей Уи. Представитель империи Киз-Ту-До на заседании галактической комиссии вёл себя агрессивно и успешно разбивал доводы делегатов Союза Гаа. Он без труда доказал, что наличие городов ещё не доказательство наличия разума у аборигенов.

— Разве на той же Земле муравьи и термиты не строят сложные города? — ехидно спросил он, косо поглядывая на прекрасную Тиа-Га, возглавляющую делегацию Союза.

Искусство также не показалось Кизу достаточным основанием. В ответ он достал из потёртого чемодана видавший виды проектор и продемонстрировал представителям комиссии слайд-шоу, на котором были запечатлены замысловатые гнёзда птиц.

Всё началось несколько лет назад, когда на одном из исследовательских кораблей империи Уи произошёл неприятный случай. Один из образцов смог сбежать. Никто до сих пор не знал, что именно произошло на звездолёте, однако в нарушение всех протоколов он совершил скачок во времени, а затем вошёл в атмосферу Земли, где и взорвался. Благо примитивные земляне приняли его за метеорит.

После этого кто-то в верхних эшелонах империи принял решение о колонизации Земли. Вот только галактический закон запрещал захватывать планеты, населённые разумными существами. И теперь Киз-Ту-До из кожи вон лез, чтобы комиссия признала аборигенов Земли неразумным видом.

Доказательства были серьёзные. Люди на протяжении нескольких веков уничтожали окружающую среду: загрязняли воздух, отравляли воду и землю, вырубали леса и уничтожали животных целыми видами. Эти странные существа, казалось, жили одним днём, совершенно не заботясь о том, какой мир останется их потомкам. Киз рассказывал об этом, подтверждая сказанное фотографиями и графиками, которые доставал всё из того же старого чемодана.

Тиа-Га смотрела на Киза с отвращением. Мерзкая тварь, похожая на земной гриб с серой кожей, огромным головообразным отростком и большими чёрными глазами, лишёнными всяких эмоций. Завоеватель. Агрессор. От этих мыслей по её рептильной чешуе пробегала дрожь.

— Вам лишь бы начать агрессию, а повод найдётся, — зло сказала она.

— Протестую! — парировал Киз. — Империя чтит Кайтинские мирные соглашения. Мы действуем в рамках существующего закона. Империя растёт. И уж коли на этой отсталой планетке за четыре с половиной миллиарда лет так и не смогла развиться разумная жизнь, то мы тут ни при чём. Не пустовать же планете. А учитывая, что именно наш торговый корабль обнаружил Землю, у нас есть все права колонизировать её.

— Люди разумны!

— Ох, спорное утверждение. Мы провели более десяти тысяч ректальных исследований, но так и не смогли обнаружить хоть зачатки разума у этих… существ.

— Тогда давайте пригласим сюда представителя людей. И пусть комиссия сама убедится в наличии у них разума! — прокричала Тиа-Га.

Решение было принято. Из всех жителей Земли великий рандомайзер отобрал три особи. Каждая из сторон должна была отбраковать одного человека. Оставшемуся предстояло предстать перед комиссией. Такова процедура.

Союзу не повезло сразу. Рандомайзер из более чем семи миллиардов людей выбрал едва достигшего совершеннолетия музыканта Егора Стёмина, серийную убийцу Дженнифер Смит и мексиканского политика Хосе Кабреру. Сомнений не было, что Киз исключит музыканта. Так что перед Тиа-Га встал непростой выбор — кому предстоит отстаивать интересы человечества: серийной убийце, на чьей совести более десяти жертв, или коррумпированному политику. Взвесив все за и против, она остановила выбор на убийце. Пусть Дженнифер предстанет перед комиссией. Из двух зол следовало выбрать меньшее.

Однако Киз удивил её. Он решил, что перед комиссией должен предстать Егор. Тиа-Га не понимала, чем руководствовался оппонент, но, как говорили земляне, дарёному коню в зубы не смотрят.

Встретив Киза перед началом заседания, Тиа-Га усмехнулась:

— Наверное, после поражения тебя по головному отростку не погладят. Я бы на твоём месте не возвращалась в империю.

— Посмотрим. Но мне кажется, что ты ошибаешься.

— Думаешь, молодой музыкант хуже убийцы?

— Как посмотреть. Мы же не моральные вопросы решать будем.

Заседание галактической комиссии началось. Секретарь вызвал свидетеля — Егора Стёмина. Небольшую белую комнату, которую от зала заседания отделяла стеклянная стена, заполнил фиолетовый дым, так что ничего невозможно было увидеть. А когда он рассеялся, в комнате оказался худой рыжеволосый паренёк. Одежда была явно ему не по размеру и висела на нём мешком. Он удивлённо озирался по сторонам, явно не понимая, что происходит и где он находится.

Председатель что-то спросил, и механический голос универсального переводчика проскрипел:

— Вы Егор Стёмин?

— Ого, вот это дурь! Ничего меня проняло.

— Вы Егор Стёмин? — повторил голос.

— Я типа ЭмСи Пчёл. Ёу!

Председатель посмотрел на секретаря. Но тот сообщил, что ошибки никакой нет и это Егор Стёмин.

— Вы — Егор Стёмин?

— Щас ЭмСи Пчёл зачитает, — прохрипел человек.

И начал читать:

— Детка кладу тебе в рот
Свой сладкий мёд.
Это не прикол
Я ЭмСи Пчёл! Ёу!
Эй, сука, хочешь моего мёда,
Я как бульдог — крутая порода!

Закончив, он закричал:

— Вы поняли, сучка, типа как у собак, и я типа как бульдог! Круто, ёпта!

— Это вообще что такое? — спросил председатель.

— Типичный землянин, — прошептал Киз. — Я говорил.

— Может, он умственно отсталый?

— Нет. Средние умственные способности, — подсказал секретарь.

— Егор…

— ЭмСи Пчёл!

— Хорошо. ЭмСи Пчёл, расскажите о себе.

— Щас зафристайлю.

И он зафристайлил:

— Живу на пасеке у деда.
Гоняю по городу на его «Победе»,
Каждое лето, каждое лето! Ёу!
Бабки и сучки — моё кредо!
Ни хрена я угашенный.

Тиа-Га сгорала от стыда. Теперь понятно, почему Киз выбрал музыканта. Да и не музыкант это был. После начала заседания она украдкой подсмотрела досье на Егора. Там было сказано «музыкант», а в скобках стояло угрожающее уточнение: «рэпер». Послушав пару минут песни Егора, она поняла, что к искусству его «творчество» не имеет никакого отношения. Скорее это было антиискусство.

Меж тем Егор продолжал читать фристайл про сучек, бабки, автомобиль деда и про то, какой он крутой ЭмСи. Председатель что-то прошептал секретарю. Комнату вновь заполнил туман, а когда он рассеялся, Егора не было. Телепортатор отправил его домой.

— Всё, в принципе, понятно, — сказал председатель комиссии. — Разумной жизни на планете Земля нет. Честно говоря, не вижу препятствий для колонизации. Думаю, и для планеты, и для этих несчастных безумных существ протекторат империи Уи будет благом.

— Я не согласна, — прошипела Тиа-Га, и длинный тонкий язык вытянулся из продолговатой пасти так далеко, что почти коснулся Киза.

— Попрошу вас держать себя в когтях! Мы все видели, что из себя представляют эти земляне. И если у вас нет доводов против колонизации, то…

— Есть довод, — перебил председателя механический голос переводчика.

Все уставились на комнату. Но она была пуста. Или… что-то маленькое летало по ней. Маленькое и тёмное.

— Наш язык слишком сложен — вашему переводчику понадобилось больше времени. Мы общаемся не примитивными звуками, а танцем, — произнёс голос.

— Вы кто? — спросил удивлённый председатель.

— Я представитель разумной цивилизации, которая населяет планету Земля.

— А этот?

— А это лишь слуга. Они ухаживают за нами. Взамен мы делимся с ними мёдом.

— Вы — пчела! — догадалась Тиа-Га.

— Всё верно!

— Я протестую! Это галактическая комиссия или балаган? Что это такое? Свидетелем был вызван этот ЭмСи Пчёл! — в ярости закричал Киз-Ту-До. — А тут, значит, появляется эта профурсетка — и на́ тебе!

Он чувствовал, что победа уходит у него из рук. Ещё пять минут назад он уже представлял, как отправится в отпуск в пояс Ориона тратить приличную премию. Теперь же перед ним вырисовывалась перспектива вернуться домой опозоренным, как последний Вуу-Грат.

— Люди, значит, загрязняют парниковыми газами эту… как её… атмосферу, а разумная цивилизация никак не реагирует? Мол, пусть себе тают ледники! — продолжал Киз-Ту-До.

— Что сказать, любим мы, пчёлы, тепло. А не хотите ли чаю с мёдом? — предложила пчела.

— А что такое мёд? — спросила Тиа-Га.

— Это чудесная вещь. Там, откуда вы телепортировали Егора, на летней веранде стоит баночка мёда. Не думаю, что, если вы её перенесёте сюда, семья Егора сильно обеднеет. Тем более что производим его мы. Попробуйте мёд. Я думаю, это может стать началом прекрасных деловых отношений, — сказал голос, и все, кроме Киза, весело рассмеялись. А потом пошли пить чай.

Редактор: Глеб Кашеваров

Корректор: Вера Вересиянова

Другая современная литература: chtivo.spb.ru

Мирон – имя прошлой жизни, в новой он приобрел второе имя, а началась эта жизнь в тот миг, когда погиб последний член экспедиции во льдах беспощадного Галлхёпиггена. Чудом уцелевший, Мирон хватался за торчащие из снега скрюченные синие пальцы, будто надеясь оживить друзей своим теплом. Глаза болели от слез, которые замерзали, не успев докатиться до покрытой снегом густой рыжей бороды.

Вдалеке нарастала буря, желающая сожрать каждого, кто осмелился покорить великие горы. Мирон не мог себе позволить ждать помощи и горевать по умершим спутникам. Пришлось искать убежище, и тогда внутренний голос привел к укрытому снегом входу в пещеру. Тот же голос вынудил его на двадцать первый день рождения уговорить друзей потащиться в Скандинавские горы – в не самый благоприятный для такого приключения период.

Мирон стоял на коленях и сквозь прищур подбитых глаз глядел на кашу крови и рвоты с кусочками раскрошенных зубов. По лужице проносилась рябь всякий раз, как старик завывал. Как же силен, думал Мирон и улыбался. Ранее утром он и подумать не мог, что окажется на коленях перед самим богом.

– А я слыхал, что боги милосердны. Помнишь меня? Я Имир – великан, которого ты с братьями разорвал на части.

– Захлопни пасть! – бог рванул к Мирону и смачно вмазал ему по помятой морде. Тот выплюнул сгусток крови и засмеялся, явив божеству кривые зубы.

– Так странно, стоило мне тебя увидеть, как вспышками в мозгах полетело все-все, что забылось. Столько жизней потеряно.

– Так нужно было!

– Ты же не думал, что от меня так просто избавишься? Весь мир буквально построен на моих костях. Неудивительно, что мир же меня и порождает – снова и снова, чтобы я отомстил. А твои дети веками охотились за моими воплощениями – будь я женщиной или мужчиной, молодым царем или амбициозным купцом. К счастью, не помню все, только смутно, но, сука, чувствую боль каждого! Каждого, слышишь, старик? Никто не прожил больше двадцати одного года…

Мирон зажмурился, вновь вспыхнули чужие воспоминания. Каждую прошлую жизнь он подбирался к истине, и приходили они – дети старика. Одни убивали его милосердно – яд в кувшин или свернутая шея. Другие же любили развлечься. Мирон чувствовал, как его суставы ломают цепи, как в горло льется расплавленное железо, как в кровь сжимается челюсть от невыносимой боли, пока дети бога резвятся, отрывая ноги и руки. Годы размывали воспоминания, но ясными оставались грустные глаза Тора, держащего над головой покрытую кровавыми ошметками кувалду.

– Ты же Один, верно? Как верховный бог стал вонючим затворником? Одичал ты здесь, старик… – Мирон оглядел человеческие кости, разбросанные вокруг бездны.

– Имир, твой приход к новому Гинунгагапу означает только одно – конец времен. В бездне Гинунгагап зародилась жизнь, она же ее уничтожит, чтобы построить все заново. Это моя ошибка – сохранить бездну. Но я злился на людей, хотел иметь второй шанс излечить вселенную. Ты был рожден из царств холода и огня на севере и юге бездны, ты породил сушу и воду, тебе же суждено разрушить все без остатка.

– Почему же твои дети теперь не смогли мне помешать добраться до бездны? Как ее… Гинунгагап. Не нашли меня?

– Мир погряз во мраке – настолько густом, что в нем и затерялось мое величие. Годами я стерег бездну, и она извратила меня – превратила в монстра, людоеда. Знал бы Тор, что я делал с его любимыми игрушками. Хотя мне жаль людей. Пусть ни раз я тянулся к бездне, хотел исправить все сущее. Но, похоже, ты прав, Имир.

Один подошел к стене пещеры и провел по ней костлявой рукой с длинными кривыми ногтями. Под ладонью загорелся синий огонек, который разлился древними символами вокруг головы бога. Мирон вгляделся в надписи, но не смог понять, что там написано. Узнал лишь примитивные рисунки, изображающие корову, ветер да огонь.

Мирон схватил кость и из последних сил поднялся. На дрожащих ногах он подошел к богу и замахнулся, чтобы оглушить старика и сбежать, пока тот не совершил то, что творили его детишки в смутных видениях о прошлых муках. Однако не успел Мирон ударить Одина, как все задрожало, загудело, посыпались камни, а с бездны в миг вырвались потоки холодного воздуха и языки пламени.

– Что же это? – Мирон испуганно смотрел по сторонам.

– Начало чего-то нового, – бог повернулся к страннику и прикоснулся к его лбу.

Наступила тьма. Но тянулась она лишь мгновение – не дала страшным видениям вновь поработить разум. Ладони ласкала травка, а по носу ползал жучок. Мирон поморщился от щекотки и тут же вскочил – так резво, что закружилась голова.

– Как я здесь… Твою мать! – вокруг растянулись зеленые просторы норвежских лугов.

Не успел Мирон отдышаться, как земля задрожала. Под ногами молнией брызнули трещины, которые потянулись к островку деревьев неподалеку. Мирон попятился и шлепнулся на траву, не сумев удержать равновесие.

Вдруг большое пушистое дерево покосилось, провалилось под землю, и вместо него возникли два гигантских столба. Они пульсировали, извивались как червяки и тянулись к небу. Затем вынырнул целый букет таких столбов, и Мирону оставалось только беспомощно наблюдать за тем, как на поверхность выползает огромная рука.

Продолжение следует...

Канал в Дзене: https://bit.ly/44yEvhA

Истории в Telegram: https://t.me/Eugene_Orange