«Шута ко мне! Королю скучно! Адольф!»
Голос короля Реймонда, мощный, как труба, ещё гремел под сводами зала, но слова уже путались, цепляясь за пьяные губы. Третий час после полуночи, а пиршество не стихало, гости держались насмерть — если не считать дюжины вельмож, распластавшихся под дубовыми столами, да ещё с десяток, храпевших прямо на скатертях в лужах прокисшего эля.
Воздух был плотным от вони: жареной баранины, прокисшего пива, немытых тел и дыма потухших свечей.
Единственный музыкант, ещё державшийся на ногах, водил смычком по расщеплённой скрипке — это больше было похоже на зубную боль, чем на музыку.
Не выдержав, маршал зарычал, потянул себя за бороду одной рукой, а другой кинул в бедного музыканта обглоданную баранью ногу. Тот не успел уклониться — жирный след остался на его рваном шапероне. Музыка смолкла. Музыкант скрылся под столом вместе с инструментом.
Безумный монах открыл глаза, залез под стол и забормотал псалмы, дрожащими пальцами вытирая пьяные слёзы.
Единственный трезвый человек в этом аду — распорядитель пира Адольф. Он вздохнул и достал из складок широкого рукава мантии колокольчик.
— Адольф! Голову тебе с плеч, гоблин безрукий! Перестань трещать, просто позови его!
Но распорядитель уже спрятал колокольчик — шут услышит этот сигнал в любом месте замка и примчится со всей возможной для его возраста скоростью. Король зовёт. Король хочет песен и танцев!
Паяц уже нырнул в одну из своих секретных лазеек — узкие, как норы, ходы пронизывают стены замка, как артерии, и никто, кроме шута, не знает всех входов-выходов.
Даже сейчас Адольф ожидал, что Мантикор появится из-за кресла, как он любит, и приобнимет короля за плечи, чмокнет в щёчку и с хохотом убежит, звеня бубенчиками.
Не угадал. На этот раз шут свалился с неба. Прямо с дубовых потолочных балок рухнул вниз, упал на широкий стол, разметав кувшины с рейнским, уморительно застонал, выгнулся дугой и заметил, что плащ горит.
— Ой, попал-упал! Матушка, жарко-о!
Его пестрый шаперон тлел от свечи. Оплывший от сна кардинал проснулся и уставился осоловевшими глазами на карлика на столе, соображая, почему это блюдо ещё не начато.
— Ой, — сказал карлик. — Горю! Ой, мамочка, горю!
Он кувыркнулся на пол, заплясал, звеня колокольчиками на шапке, а его шоссы вспыхнули, вынуждая задирать ноги чуть не до потолка.
Адольф присмотрелся — и ужаснулся. Его Величество впился пальцами в дубовые подлокотники, побагровел, в глазах отражался танцующий в огне шут, а из уголка рта стекала слюна, блестящая, как нить паутины.
Шут схватил кувшин с вином, вылил на пламя, остатки залпом допил и разбил посуду об пол.
— Уф! Старость — не радость! Правда, великий в прошлом Рэймонд? Обложился мясом, и ниже пояса окорока отрастил! Так победим! А зачем королю проблемы? Никаких больше войн и вторжений! Никаких славных битв — зато каждый день славное вино, и злая жена в отъезде уже год! Мне знакомый шут из Лунарского замка сказывал, что твоя королева даже начала улыбаться. Разлука пошла ей на...
Что-то тяжёлое и тупое (позже оказалось — серебряный кубок с гербом) прилетело в солнечное сплетение шуту, прервав неудачный монолог. Он охнул и упал на мягкое место — то самое, по которому проходятся розги в детстве и плети чуть позже. Потерял на мгновение доступ к воздуху и выпучил глаза, как утопленник.
Король, пошатываясь, поднимался. За его спиной вставала огромная тень, дёргающаяся то ли от злобы, то ли от сквозняка. Адольф незаметно скользнул назад, в угол. Сейчас не нужно попадаться Высочеству на глаза.
— Палач! — закричал король так, что огоньки свечей на мгновение склонили ярко-красные головки. — Палача ко мне!
Адольф заметил беспомощный взгляд шута. Тот посмотрел на короля, перевёл взгляд на Адольфа, развёл руками — и продолжил шутить. Вынул из колпака скрипку и, пока стража бежала к нему через зал, успел порвать струну.
Король бился в немом бешенстве. Кресло скрипело, раскачиваясь, словно люлька. Сейчас ничего нельзя было поделать. Абсолютно ничего. Как на той давней «свадьбе простолюдинов», которую посетил улыбающийся, стремящийся быть ближе к народу король. Трупы гостей вывозили ночью за город и сжигали у Чёрных Камней, а голову невесты так и не нашли — говорят, она до сих пор смеётся, пугая моряков.
Палач схватил за шиворот паяца и придушил немного, чтобы тот хотя бы перестал дёргать струны. Серый, как мертвец, музыкант спрятался под столом. Маршал встал во весь рост и сложил руки по швам. Адольф затаил дыхание — сейчас лучше не отбрасывать тень.
— Что с ним делать, Ваше Величество? — палач крепко держал шута за шиворот и преданно смотрел на обезумевшего правителя. Его пальцы впились в шерстяной воротник, будто когти хищной птицы. — Сколько плетей назначите?
Король молчал. Глаза, пустые, как у жареной рыбы, смотрели в неизвестность. Никто не решался прервать тишину.
Маршал икнул и спрятался под стол к музыканту.
Адольф выдохнул еле слышно — кажется, обошлось. Сейчас нужно только позвать слуг, чтобы отнесли его величество в постель, и можно приниматься за уборку.
— Казнить, — ответил король. — У тебя ещё стоит за занавеской та небольшая гильотина? Та, что для птиц? Этот старый карлик идеально к ней подходит.
— Нет! — крикнул шут и забился в железных руках палача, как бездомная собака на цепи.
— Нет..., — прошептал Адольф, сжимая в руке колокольчик, которым завтра некого будет вызывать.
— Нет..., — вырвалось у музыканта. Толстый маршал ткнул его кулаком под рёбра и выпустил газы.
— Это точно? — переспросил Мастер Топора. Он будто спрашивал, что будет на завтрак. Идеальный, как и Адольф. Как и старый шут. Идеальные псы в конце пути отправляются в ад. Никаких небес для слуг.
— Я похож на шута? — скривился король и сел. Тень рухнула следом, спрятавшись за широкой спиной. — Казни этого дурака или прикажу казнить тебя.
— На рассвете, Ваше Величество?
— СЕЙЧАС ЖЕ! — закричал король и начал метать всем, что под руку попадётся, пока палач тащил упирающегося карлика, пока звенели бубенцы, пока расступались гости — те, что притворялись спящими или немыми всё это время.
— И принеси мне его уродливую голову! — крикнул вдогонку король, вытер рукавом жирный рот и мокрый лоб.
— Адольф! Где ты? Где ты, старый обманщик! Налей мне вина — или отрублю тебе башку и буду пить кровь, как из кубка!
Король Реймонд проснулся от ужасной головной боли, которая раскалывала череп на две воющие половины. Яркое солнце било в щель между ставнями, раздражая глаза. Страдалец застонал и накрыл лицо мокрой от пота подушкой. Но это не помогло.
Во рту — кислота, горечь и что-то запёкшееся, похожее на кровь. Такой вкус, будто ночной горшок перевернули прямо на язык. Сам же обрубок дьявола прилип к нёбу, как мясо к раскалённой сковороде.
В голове — гул, словно сто пьяных гномов колотили кувалдами по наковальне у него в темени.
Король Реймонд перестал заниматься самоанализом и вырвал на пол часть того, что ел ночью. Желчь жгла горло, оставляя вкус медной монеты на языке.
— Не помню ничего, — бормотал он, роясь под засаленной периной и вытирая губы простынёй. — Как тогда, после венчания с этой злобной дурой. Адольф! Где ты? Дай вина! Голова раскалывается! Голос, кажется, сорвал...
Его баритон и правда сейчас звучал хрипло, будто пропущенный через тёрку — это последствия вчерашних криков и пьяных песен.
Наконец он нашёл под подушкой серебряный колокольчик и осмотрел его, прикрывая воспалённые глаза ладонью — точно как румынский князь... как там его звали?
— Где же ты, Мантикор, когда так нужен своему королю? Не помешала бы парочка твоих похабных песенок. А заодно и кувшин с живой водой притащить с кухни... Не то велю сделать из твоего колпака занавеску для уборной.
Наконец, король понял, что нужно **потрясти** колокольчиком, а не шипеть, как задыхающаяся змея. И он сделал это ужасным напряжением воли, выдерживая противный, бьющий по вискам пищащий перезвон. Этим утром он был ещё хуже, чем обычно. К ноткам тупости добавилась, кажется, злоба и немного издевательства. Рыгнув в бесконечность, король отшвырнул его и упал на подушку, тяжело дыша.
Вдалеке он услышал эхо — будто отголосок его выступления. Карлик услышал и уже тряс своей миниатюрной головкой, приближаясь. Старый добрый Мантикоша всегда поддержит своего хозяина.
— Вина... — прошептал король.
Эти потайные ходы давно пора запретить: залить кипящей смолой, насыпать туда яда, освятить, понаставить ловушек... Но шуты так умело ими пользуются, что ещё ни один хозяин замка не решился уничтожить шутовские тропки. Чёрт, да тогда вино будут нести до обеда! А чтобы вызвать шута, нужно будет посылать на поиски слуг или поселять дурака в соседней комнате. Нет уж. Пусть ползает, старик. Говорят, что во время штурма замка эти узкие проходы спасают жизни не только слуг, но и королевской семьи.
Теребоньканье бубенцов было совсем рядом, за стеной. Шут как крыса уже пробирался в своей норке где-то над головой.
— Не поторопишься — отдам тебя палачу, несмешной карлик! — выдавил из себя крик «повелитель мокрой кровати» и слабо стукнул кулаком в стену над головой. — У меня есть гильотина для птиц, твоя голо...
Что-то мелькнуло в больной голове. Какая-то ненужная мысль, что-то, о чём он забыл. Что-то, связанное со смертью. Мантикор вчера умер? Нет, ерунда какая.
Где-то у подножия кровати вылетел камень из стены, и по полу покатился хохочущий разноцветный клубок.
— Кто звал Мантикора и его баллады о самом главном!
Король расслабился и не смог удержать улыбку. Живой ещё дед... а куда он денется?
Старый клоун уже карабкался на кровать. Бубенцы звенели, гудела скрипка на боку, когда он задевал ею о матрас. Простыня натянулась — и король увидел, как поднимаются, словно флаги кораблей на горизонте, рога колпака. Шут, тяжело дыша, завершил подъём.
Лицо он сегодня раскрасил так, что не было видно щёк. Краски, угля или чем они там уродуют морды, старик не пожалел. Губы — алые, как у девицы, — потянулись в стороны, как на паучьих нитках.
— Долго, — буркнул король, делая вид, что зол, но ему трудно было скрывать улыбку. — Зубы отбелил? Когда успел, дурак?
— Ваше Величество, знаете, чем вы похожи на мою покойную жену? Вы оба любите лежать без движения, когда я сверху!
Шут затряс головой и вытянул из скрипки звук, как леску из воды.
— Ты никогда не отличался юмором, старик Мантикор. Жена всегда укоряла меня излишней добротой. Держать при дворе безумного, уже сотню лет не смешного шута — это слишком даже для такого добряка, как я.
Король поправил пуховую подушку за спиной и уселся вертикально, чуть удобнее, чтобы лучше видеть прыгающего в ногах паяца.
— Ладно, попробуй пошутить ещё раз. Пусть это будет смешно — так уморительно и адски смело, чтобы я забыл о головной боли и сухости во рту. Давай, не бойся, можешь говорить о своём короле, пока никто не слышит.
Тыльную сторону ладони он приложил ко лбу и прикрыл глаза. Что-то мелькнуло во взгляде карлика, но король не заметил — как не замечал многое и раньше.
— Может, песню? Про стаканы на стол и прочую посуду? — карлик провёл смычком по струнам. Маленькая скрипка издала вой или скрежет — в любом случае королю это не понравилось, и он, не открывая глаз, попытался пнуть шута, но не попал — тот ловко отскочил в сторону, хихикая.
— Ну понял-понял. Не бурчи, старик. Вот новая шутка, прямиком из-за границы. Почему короли носят короны? Чтобы скрыть дыру от секиры палача!
Шестерёнка провернулась в той части мозга короля, что отвечает за память, но помочь уже не смогла. Слишком много было выпито прошлой ночью. Реймонд прикрыл один, красный от воспаления глаз, и поискал артиста, который размазывал сажу под глазом, стараясь изобразить слезу.
— Что ты делаешь, старик? Зачем столько краски на морде? Что с тобой? Умирать собрался?
Шут дунул в свирель, вызвав на волю жуткий сюрреалистический звук, похожий на адский горн. Потом развернулся и уставился хозяину прямо в глаз, будто хотел проникнуть в голову и охладить горячий от боли, потерявший воспоминания мозг.
— Ваша Милость, ваше дыхание сегодня пахнет так, будто в вашем рту ночевала вся королевская конница!
Король открыл второй глаз.
— Хотите знать, почему шуты живут дольше королей? Мы умеем смеяться... пока вы спите.
— Лучше бы ты умел делать вино из воздуха. Сгоняешь по-быстрому на кухню для своего короля?
Шут не ответил, зато прижал скрипку к плечу, достал смычок и провёл по струнам, вызывая жуткий скрип.
— Ваша борода сегодня особенно пышна! Напоминает мне ту, что я видел на отрубленной голове вчера.
«Он даже и не пытается шутить, — подумал король. — Даже не собирается развлекать меня, размалёванный, отслуживший своё урод у моих ног. Не тот пошёл уже слуга, не тот. Разберусь с ним завтра, сегодня мне плохо»
— Адольф! Адольф, принеси вина! Где этот чёртов хранитель печатей и подпиратель колонн?
— Чем отличается король от свиньи? — продолжил шут, будто не слышал недовольства единственного зрителя. — Свинью режут тихо, чтобы не пугать остальных.
— Что ты сказал? Адольф! Это уже слишком, а ну слезь с моей постели, карлик. Сегодня ты точно лишишься головы!
Шут затряс башкой с такой силой, что колокольчики на колпаке зазвенели оглушающе громко и нагло. На такой шум точно должна была сбежаться стража. Потом он перестал и злобно уставился на своего короля. Сорвал колпак и бросил его на постель, а бубенцы продолжали звенеть. Глухо, вдалеке, но всё так же звенели.
— Пока звенят бубенцы — я жив.
— Ах ты!.. — король схватил подушку и кинул в наглеца, но тот с хохотом уклонился, сделал кувырок и с грохотом рухнул на пол. Бубенцы продолжали звенеть. Колпак неподвижно лежал у ног, а звук бубенцов не затихал и даже становился сильнее. — Адольф! Где ты, собака!
Маленькие ножки застучали по полу, обходя кровать слева, и, внезапно испугавшись, король метнулся на правый край. Сердце в груди грохотало, как отрубленная голова по деревянным ступенькам.
Голос раздался снизу — он опять шутил, глупый шут:
— Вы знаете, почему гильотина так популярна? Она делает королей короче — а народ счастливее!
— Палач! — крикнул Рэймонд и вдруг вспомнил. — Мантикор? А разве я не приказал казнить тебя вчера?
Бедный-бедный король. Лучше бы он не спрашивал. Тогда бы не испугался так сильно и не забыл бы о кинжале, который хранил под матрасом. У него был бы шанс. Но он спросил. И вспомнил, как палач волок шута за шиворот. И услышал, как шуршит стена справа, и повернулся. Ему сверху отлично был виден открывшийся узкий проход в стене, почти у земли. Такой узкий, что только крыса или маленький злобный чёрный кот мог там пролезть. И ещё карлик-шут.
Из прохода поспешно лез кто-то разноцветный, лысый, морщинистый и маленький. Он пыхтел, выкручивался, вертелся и выходил из стены, как выходит бастард из чрева потаскухи. Колпак он сорвал, как освободил руки, и бросил оземь — наконец-то закончилось мерзкое дребезжание.
Весь в красно-серой пыли шут свалился на пол и мгновенно натянул головной убор. Бубенцы продолжили звенеть.
— Были неотложные дела, — буркнул новоприбывший и посмотрел вверх. — Здравствуй, Рэймонд.
— Как ты со мной!.. — взревел король, но не успел договорить и обернулся на шум. Успел только заметить длинную, острую, быструю тень — и обломок смычка с заточенным концом вонзился ему в открытый глаз и прошёл сразу в мозг.
Бертольдо вытер руки о простыню, осмотрелся последний раз и спустился вниз. Мантикор обыскивал королевский сундук, искал шкатулку — как всегда медленно, как любят эти жабоеды.
— Ты готов? Скоро королю понесут завтрак, и жена палача забеспокоится — пора уходить.
Мантикор крякнул и, чуть не рухнув в сундук вверх ногами, всё-таки достал большую расписную шкатулку.
— На память, — буркнул он.
— Тебе её тащить между стенами, — махнул рукой Бертольдо. — Что с палачом?
— Споткнулся и головой на лезвие топора нахромился. Я не виноват.
— Верю, — сказал Бертольдо и затрясся от смеха. Колокольчики зазвенели. Мантикор со своими бубенцами подхватил, и они пару секунд дали себе расслабиться.
— У меня будет ещё король? — Мантикор ещё не так стар, как думают в ордене.
— Конечно, — ответил Бертольдо и отвёл на мгновение взгляд. — На Севере ещё остались бесхозные короли. Выберешь себе одного. Пока звенят бубенцы — короли будут плясать под наши дудочки. Только в следующий раз лучше занимайся воспитанием, чтобы наглеца не заказывали. Хотя этот был туп и ленив — жена, которая займёт трон, будет лучше править.
— Это... она? — осторожно начал Мантикор и отпрянул от взгляда старшего.
— Не твоё дело, шут. Уходим.
И они нырнули каждый в свою нору.
Адольф поднимался по винтовой лестнице, стремясь первым сообщить королю ужасную новость, но вдруг замер. Из-за стены справа донёсся звон бубенцов.
Он напрягся. Что это? Неприкаянная душа невинно убиенного шутовского артиста?
Звон повторился, стал чётче — будто кто-то приближался. Адольф шагнул назад, прижался боком к холодному камню. Бубенцы прозвенели вновь — теперь уже прямо за стеной, вторя первым в пугающем унисоне.
«Teufelsspuk!» — выругался он, схватился за крест на груди и рванул вверх, как испуганный поварёнок.
Королева возвращается. Палач напоролся на собственный топор. Его Высочество должно прийти в себя и вернуться к исполнению своих обязанностей — пока она ещё не появилась. За этой женщиной нужен глаз да глаз.
