Научная фантастика

Но очень быстро становится ясно: за фасадом уютной космической сказки скрыт более острый и неловкий вопрос - этика выбора. Потому что "Пассажиры" - это рассказ о решении, которое один человек принимает за другого, лишая его будущего. А вот как воспринимать такое решение - как отчаянный поступок в борьбе с одиночеством или как сознательный акт насилия - вопрос куда сложнее.

Привет! Cегодня поговорим о том, где заканчивается фантастика и начинается этика?

Устраивайтесь поудобнее и приятного чтения!

===========

Один поступок - и всё меняется

Главная интрига раскрывается довольно рано. Джим, проведя год в абсолютном одиночестве, решается на шаг, который невозможно вернуть назад: он пробуждает Аврору. Сам. Намеренно. Без её ведома. Это не авария и не система дала сбой - это решение. Взвешенное, осознанное, продиктованное отчаянием, но не оправданное.

Для зрителя это ясно с самого начала. А вот Аврора поначалу уверена, что они оба стали жертвами технической ошибки. Возникает напряжение: мы знаем больше, чем она. И когда на экране разворачивается история сближения - ужины, прогулки, доверительные разговоры - всё это окрашено тревогой. Потому что роман между ними не равен, не честен, не начат по согласию.

Поэтому именно этот поворот стал точкой раскола в восприятии фильма. Кто-то увидел в нём признание боли одиночества. Кто-то - моральную катастрофу. Ведь с того момента, как Джим разбудил Аврору, её жизнь уже не принадлежит ей. Он изменил её судьбу, скрыл правду и решил, что ему лучше знать, как она должна жить.

Манипуляция под маской чувств

Речь здесь не о порыве, а о тщательно подготовленном действии. Джим не просыпается и не бросается спасать первую попавшуюся душу. Он изучает её. Читает анкеты, смотрит видео, восхищается биографией, мысленно формирует образ идеальной спутницы, идеализирует, формирует привязанность, а потом - будит её. Но не как спаситель. А как человек, который лишает её будущего и скрывает правду.

Он делает это не из жестокости, а из страха, но суть от этого не меняется: он берёт чужую судьбу в свои руки, и, что ещё болезненнее - не признаётся в этом. Он притворяется. И вот здесь происходит сдвиг восприятия: фильм как будто старается удержать его на территории симпатии. Джим всё ещё подаётся как человек, за которого можно переживать - он страдает, раскаивается, мучается. Но достаточно ли этого, чтобы простить сознательный обман?

Если вам интересно мое личное мнение, то нет. Его поступок, каким бы отчаянным он ни был, остаётся актом контроля. Он нарушает границу. И делает это не во имя спасения, а ради собственного облегчения. Он не хочет быть один - и платит за это чужой жизнью. Фильм же не осуждает его жёстко - напротив, оставляет пространство для сочувствия.

В этом и заключена главная этическая проблема: когда сочувствие одному герою заслоняет насилие, совершённое по отношению к другому.

Это привязанность или синдром зависимости?

После пробуждения между героями возникает сближение. Оно кажется естественным - они единственные живые люди на корабле, они делят еду, разговоры, пустоту. Для Авроры Джим - единственный ориентир в новой, непонятной реальности. И чувства, которые между ними развиваются, воспринимаются как искренние - по крайней мере, до тех пор, пока не вскрывается правда.

Когда же она узнаёт, что пробуждение было не случайным - её реакция не вызывает сомнений. Шок, злость, боль, отторжение. Она чувствует себя преданной. И это предательство не бытовое - оно фундаментальное. Джим разрушил её свободу и сделал это тихо, в одиночку, без права на отказ.

Но после этого фильм не обрывает их историю. Авария на корабле вынуждает героев действовать вместе, и снова между ними возникает контакт. Теперь у Авроры появляется дилемма: она знает, что Джим предал её, но альтернатива - бесконечное одиночество. И где-то здесь начинается зона серого - та часть фильма, которая вызывает больше всего споров.

Можно ли говорить о настоящей любви в условиях, где у одного человека отняли выбор? Или же её финальное решение - остаться - всего лишь результат принуждения обстоятельствами?

Некоторые увидели в этом проявление стокгольмского синдрома. Другие - шаг к прощению. Но однозначного ответа здесь нет. Фильм не даёт прямых указаний, а ставит зрителя перед моральной задачей: что важнее - то, как начались их чувства, или то, к чему они пришли?

Романтика или прикрытие для нарушения границ?

Что же мешает увидеть в происходящем просто историю о двух людях, нашедших друг друга в бескрайнем космосе? Во многом - то, как фильм подаёт материал. Визуально "Пассажиры" стилизованы под романтическое кино: обаятельные актёры, тёплая цветокоррекция, кадры свиданий среди звёзд, музыка, подчёркивающая моменты близости. Всё работает на то, чтобы вызвать сочувствие, заставить переживать, воспринимать чувства героев как искренние.

И в этом-то и кроется ключевая проблема - эмоции, которые вызывает картина, маскируют под собой реальность. Внимание переключается с поступка на образы, с этики на эстетику. Романтичные сцены затмевают тяжесть выбора, на котором всё построено. Джим и Аврора кажутся "парой", хотя в основе их сближения - отсутствие согласия.

Это не первый случай, когда культура романтизирует тревожное поведение. "Красавица и чудовище", "Сумерки", "50 оттенков серого" - все эти истории в разной степени превращают контроль, изоляцию, даже насилие в символ страсти. Там, где должно быть предупреждение, появляется картинка мечты. Так же и здесь: фильм не игнорирует сложность ситуации, он её обозначает, но затем мягко сворачивает обратно в удобную романтическую форму.

Аврора в итоге остаётся с Джимом. Не потому, что у неё отняли право выбора - его возвращают. Он предлагает ей снова уснуть, вернуться в гибернацию. Но она отказывается. И зрителю предлагается увидеть в этом финале акт любви, понимания, принятия. Однако за этим решением всё ещё тянется след изоляции, одиночества и того, что между ними уже произошло.

Как культура влияет на восприятие нормы

Почему подобные истории важно обсуждать? Потому что кино формирует не просто вкус, но и образ допустимого.

Когда зритель снова и снова сталкивается с сюжетами, где жертва "влюбляется" в того, кто её ограничил, это откладывается в памяти как нечто возможное, а иногда - как нечто желательное. Особенно если это подано красиво, эмоционально и убедительно.

Конечно, фильм - это не инструкция по жизни. Но образы, повторяясь, закрепляются. И именно по этой причине психотерапевты и культурные критики обращают внимание на подобные сценарии. Потому что они учат смотреть на нарушение границ как на часть романтического конфликта, а не как на то, чем оно является - акт насилия над личной волей.

"Пассажиры" - яркий пример того, как зрелищность может заслонить мораль. Сюжет изначально строится на сложном и болезненном решении. Но по мере развития он мягко отводит зрителя от критического взгляда, переключая внимание на эмоции, героизм, вторичные действия. Вас заставляют воспринимать эту историю как романтическую.

Это не значит, что фильм однозначно плохой и вредный. Это значит, что его нужно смотреть осознанно - с пониманием, что за красивыми кадрами скрыта этически тяжёлая история, которую нельзя воспринять в лоб, как сказку. Если нам важно, как мы говорим о согласии, свободе и любви, то и такие фильмы надо разбирать без скидок на жанр и визуальную оболочку.

А что, если бы история закончилась иначе?

Интересно задуматься: насколько бы изменилось восприятие "Пассажиров", если бы создатели открыто признали поступок Джима не как драматическую ошибку, а как моральную вину, требующую искупления. Не через оправдания и романтическое завершение, а через реальные последствия.

• Представим один из возможных вариантов - Джим жертвует собой, спасая Аврору или весь корабль. Не ради возвышенного жеста, а как результат внутреннего признания: он нарушил чужую жизнь и теперь готов отдать свою в ответ. Такой финал дал бы историю не про "любовь несмотря ни на что", а про цену выбора, про ответственность за чужую судьбу. Это было бы не примирение, а очищение - пусть и через трагедию.

• Другой путь - дать Авроре настоящую возможность уйти. В фильме присутствует момент, когда Джим находит способ вернуть её в гибернацию. Но вместо того чтобы уехать, она остаётся. Что, если бы всё пошло иначе? Если бы она приняла этот шанс, уснула, долетела до колонии и начала новую жизнь? Тогда финал обнажил бы другой посыл - отказ от романтизации поступка и признание того, что прощение не всегда возможно. И это не сделало бы фильм мрачным - наоборот, он стал бы честным. Показывающим, что некоторые решения нельзя исправить, но можно принять их последствия.

• По слухам, ранние версии сценария действительно были жёстче. Предполагались разрушения, гибель героев, а в финале - их потомки или следы жизни. Вероятно, студия изменила курс, опасаясь отпугнуть зрителей тяжёлым финалом. И в результате история осталась на границе - между трагедией и сказкой, между осуждением и романтикой.

Но именно из-за этого компромисса фильм и вызывает столько обсуждений. Он не даёт однозначного ответа. Он оставляет зрителя с ощущением смазанного вывода: простили ли герои друг друга? Была ли это настоящая любовь или зависимость? И где проходит граница между пониманием и прощением?

Почему "Пассажиры" - фильм, о котором стоит говорить

Даже если вы не считаете сюжет спорным или неудачным - это уже повод для разговора. Именно потому, что его история не умещается в рамки привычной голливудской формулы. Она ставит зрителя в неловкое положение: вас всеми силами заставляют сочувствовать герою, который поступил неправильно. Вы понимаете мотивы, но не можете их оправдать. И вы не получаете ответа - должны сделать его сами.

Для зрителей, привыкших к чётким морализаторским сигналам, этот фильм может быть неудобным. Когда кино заставляет задуматься, где проходит граница между состраданием и нарушением границ - оно делает больше, чем просто развлекает. Оно вовлекает.

А значит, фильм стоит обсуждать. Не ради финального вывода, а ради процесса. Потому что такие истории помогают нам точнее формулировать, что мы считаем приемлемым, что считаем любовью, а что - жестокой манипуляцией, замаскированной под спасение.

На этом у меня сегодня все! Если вы дочитали до этого момента - мое вам искреннее уважение! Если выпуск вам понравился, то не стесняйтесь подписываться на профиль (будет еще много интересного!) и нажимать на кнопки под постом :)

И до встречи в следующем выпуске! Пока!

Нейросеть создала новых обитателей океана, которые могут стать звёздами блокбастеров.

Огромные морские чудовища, напоминающие самых страшных созданий из фильмов, ожили благодаря искусственному интеллекту. Кто знал, что глубоководные существа могут быть такими фотогеничными?

Морские чудовища такие милые… если смотреть из космоса!

Источник

Обнинский Сон Разума

... заброшенный корпус ФЭИ (Физико-Энергетический Институт), Обнинск. Глубоко под землей, в бункере времен "Атомного проекта СССР". Воздух – спертый коктейль из озона, пыли веков и страха. Свинцовые стекла в иллюминаторах давно потускнели. В полумраке, под мерцающими аварийными лампами, высятся монстры ушедшей эпохи: БЭСМ-6, "Уралы". Их перфораторы, лентопротяжки, пульты – покрыты вековой пылью. Или казалось, что покрыты.

Тишина была первой жертвой. Ее разорвал сухой, механический *щелк*. Как сработавший предохранитель в черепе мира. Лентопротяжка БЭСМ-6, гигантского серого шкафа, дернулась. Заскрежетали шестерни, заржавевшие намертво десятилетия назад. С перфоленты, свисающей как кишка, посыпались бумажные пылинки. На центральном пульте, где лампочки-«жучки» должны были давно умереть, вспыхнул одинокий, ядовито-зеленый огонек. Потом второй. Третий. Сеть точек зажглась, замерцала, вычерчивая на темном стекле пульта… схему. Не транзисторную плату. Не архитектуру ЭВМ. Нечто органическое, переплетенное, похожее на нейронную сеть, опутанную корнями неизвестного растения. Или сосуды.

По Обнинску поползла дрожь. Не земная. Электромагнитная. Старые телевизоры в квартирах пенсионеров, бывших инженеров, зашипели белым шумом, прорезанным искаженными тенями тех же схем. Автомобильные магнитолы выплевывали какофонию цифрового шипения. У кого-то в подвале завелся без питания радиоприемник РП-198, бормоча на частотах, которых не должно существовать. Город науки, уснувший летаргическим сном после Союза, начал *просыпаться* в кошмаре. Машины вспоминали. Но что?

Главный зал бункера. У центрального пульта – трое. Они не герои. Они – последний рубеж непонимания.

"Жестянка" Марк, 28 лет. Бывший воентехник. Сейчас охранник ЧОПа с тремором в руках от нездорового любопытства к "запретке". Лицо – маска напряжения, покрытая каплями пота, несмотря на холод. Пальцы белели на рукояти фонаря.Он ощущал не звук, а вибрацию. Сквозь толстые подошвы ботинок, сквозь бетон. Гул стальных сердечников в трансформаторах БЭСМ. Они пели. Тихо. Зловеще. Он смотрел на пульт, на пляшущие зеленые точки, вырисовывающие все более сложную паутину. Знание? Или болезнь? Его собственный мозг отзывался тупой болью в затылке, как будто схема прорастала и в его череп.

"Бита", она же Лиза, 24 года. Хакер-самоучка, дочь физика-ядерщика. Тощая, нервная, с колонкой JBL на шее, откуда лилась не музыка, а поток сырых данных с датчиков, которые она раскидала по залу. Глаза, увеличенные линзами очков, метались между экраном планшета и оживающими машинами.Еще она видела цифры. Реки цифр. Не код. Не данные. Хаотичные последовательности, складывающиеся в паттерны, которые мозг отказывался распознавать. На планшете скакали графики аномалий: магнитное поле, температура, даже слабый фон радиации – все пульсировало в такт миганию ламп на БЭСМ. Ее собственный ноутбук, подключенный к древнему порту, захлебывался, кулер визжал предсмертной песней. На экране – фракталы безумия, порожденные сигналом от машин. Информационный вирус? Или… перевод с языка, на котором говорит сама Пустота?

"Профессор" Аркадий Семенович, Проф, 72 года. Последний динозавр института, знавший эти машины живыми. Трясущимися руками он водил по холодному металлу БЭСМ. Лицо – смесь благоговения и ужаса. "Они не могут… Их сети мертвы… Питание отключено…" Тоже чувствовал ледяное дыхание Прошлого. Он *знал* эти машины. Они были тупыми, мощными, послушными инструментами. То, что происходило сейчас… Это был кощунственный ритуал воскрешения. Перфоленты дергались, как в агонии. Он боялся не машин. Боялся *того*, что через них говорило. Той Схемы, что росла на пульте. Она была… чужой. Нечеловеческой. Красивой и ужасающей, как видение из сна лихорадящего разума.

Дверь в зал открылась беззвучно. Вошла Астра.

Астра. Не смотрительница. Астра. Казалось, свет аварийных ламп струился сквозь нее, а не падал на нее. Фиолетовые глаза – не просто цвет. Бездонные колодцы, в которых тонул взгляд, утаскивая за собой волю. Лицо неземной, холодной красоты, будто выточенное из мрамора подземными реками времени. Одето просто – темный, струящийся комбинезон, не то спецодежда, не то погребальный саван. Шаги не оставляли следов на пыли.

Эффект был мгновенным и физиологическим."Жестянка"ахнул, фонарь выпал из ослабевших пальцев, грохнувшись о бетон. Весь его страх, все напряжение растворились, замещенные оглушительным, идиотским восторгом. Он уставился на Астру, как на чудо, забыв о поющих машинах, о Схеме, о боли в затылке. "Бита" вскрикнула – не от страха, а от острого укола ревности и необъяснимой, животной неприязни. Ее пальцы вцепились в планшет. Профессор замер, его старый ум, цеплявшийся за логику, треснул под натиском этой красоты. Слезы блеснули в его глазах – слезы восторга и полной капитуляции.

Астра не улыбалась. Ее фиолетовый взгляд скользнул по оживающим монстрам, по пульту с пляшущей Схемой, замер на мгновение на дымящемся ноутбуке Лизы. Ничего человеческого в этом взгляде. Оценка. Констатация. Она подняла руку – длинные, тонкие пальцы, слишком совершенные. Не указала, не приказала. Просто… обозначила направление – к главному пульту БЭСМ.

Марк бросился первым. Не думая. Не колеблясь. Отшвырнул старые папки с пыльными отчетами, расчищая путь. Его лицо светилось туповатым блаженством. Профессор засеменил следом, бормоча что-то невнятное, благодарное, готовый разобрать машину голыми руками, лишь бы угодить ей. Лиза осталась стоять. Фиолетовые глаза коснулись ее на миг. Лизу пронзила волна зависти и леденящего страха, не связанного с машинами. Страха быть *замеченной* этим взглядом. Она отступила на шаг, спрятавшись за тенью старого "Урала".

Астра подошла к пульту. Ее пальцы, не касаясь кнопок, зависли над мерцающей Схемой. Зеленые точки замерцали яростнее, вычерчивая новые, невозможные узлы. Гул машин стал громче, переходя в инфразвуковой вой, от которого вибрировали кости. На всех экранах, куда мог дотянуться взгляд "Биты", схема пульсировала, росла, превращаясь в лабиринт, в Мандалу, в карту иного сознания.

Машины молчали. Как и неделю назад. Мертвые гробы под свинцовым светом. Пульт БЭСМ-6 был пуст и темен. Схема исчезла. Будто ее и не было.

Марк дежурил у входа. Пустой взгляд. Иногда он бормотал имя "Астра" с идиотской улыбкой. От него пахло немытым телом и полураспадом. Он забыл про ЧОП, про семью где-то на поверхности. Он ждал. Только ждал.

"Профессор"сидел в углу, обняв колени. Он листал старый журнал "Радио", но глаза не видели букв. Он видел только фиолетовый свет. Его разум, и без того пошатнувшийся, утонул в этом свете безвозвратно. Иногда он тихо плакал. Иногда смеялся.

"Бита" была одна. У центрального пульта. Ее ноутбук умер. Планшет тоже. Она смотрела на чистый экран осциллографа, который удалось оживить. На нем была не линия нуля. Там, в самой глубине развертки, пульсировала слабая, почти невидимая точка. Ритмично. Как сердцебиение. Она поднесла колонку к уху . В динамиках – тишина. Но сквозь кости черепа, сквозь зубы, она *чувствовала* его. Тихий, мерный гул. Не машин. *Того*, что говорило через них. Что нарисовало Схему. Что призвало Астру.

Астра исчезла так же беззвучно, как появилась. Но ее присутствие висело в воздухе тяжелее свинца. Она была ключом? Стражем? Или просто проводником, использовавшим слабость мужских умов, чтобы… что? Заткнуть пробоину? Открыть шлюз на мгновение? Закрыть его?

Лиза провела пальцем по холодному стеклу пульта. Там, где была Схема. Город наверху затих. Телевизоры молчали. Магнитолы играли музыку. "Пробуждение" прекратилось. Казалось бы.

Но в тишине бункера, в ритмичной пульсации точки на экране, в пустых глазах Марка и в безумном шепоте Профессора жила одна мысль: Сон Разума не закончился. Он только изменил фазу. Астра пришла не остановить его. Она пришла его *направить*. И Схема – не инструкция по ремонту. Это диагноз. Или приговор. Начертанный на языке безумия пробудившимися богами старого железа.

И фиолетовые глаза где-то во тьме, возможно, все еще наблюдают. Ожидая следующего щелчка. Следующего пробуждения. Когда Обнинск, город спящих реакторов и проснувшихся кошмаров, снова понадобится как плата. Как инструмент. Как дверь.

na2rafire

  Обнинские сны… 2 (продолжение)

... чердак заброшенного ДК "Мир". Не НИИ, но место силы иного рода.Арочные окна, забитые фанерой, пропускают лучики пыльного света. Воздух густ от запаха старой древесины, голубиного помета и... озона. Посередине – импровизированный "алтарь": стол из сценических подмостков, заваленный невообразимым гиком – от паяльных станций и блоков питания до пучков цветных проводов, тянущихся к древнему, но живущему серверу, гудящему в углу. И над всем этим – Астра и Марк.

Они работали. "Работали" – слово слишком грубое, слишком человеческое для того, что происходило. Астра парила. Ее пальцы, тонкие и холодные, как стебли арктических лилий, едва касались компонентов, схем, экранов. Она не паяла, не программировала. Она *направляла*. Энергия текла по проводам, будто послушная река, меняя русло по мановению ее взгляда. Схемы на мониторах (украденных Лизиным "Битой", брошенным после бункера) складывались в узоры, которые заставляли мозг скулить от невозможности их понять – гармония высшей математики и абстрактного искусства.

Марк  "Жестянка" был ее тенью. Тенью потной, дрожащей, преданной до боли. Он таскал ящики, подавал паяльник (который она редко брала), чистил контакты спиртом с фанатичной тщательностью. Его глаза, запавшие и горящие нездоровым огнем, не отрывались от нее. Каждое ее движение, каждый полувздох (даже если он был лишь игрой света) – все фиксировалось, обожествлялось. Он ловил каждое слово, произнесенное ее низким, безвибрационным голосом – инструкцию, приказ, просто констатацию факта о квантовой запутанности местной трансформаторной будки.

И он ревновал. Беспощадно, абсурдно, патологически.

К кошке. Бродячая трехцветная Мурка, привлеченная теплом сервера, запрыгнула на стол. Астра скользнула взглядом по ее загривку – взглядом без тепла, но и без неприязни. Просто фиксация факта: "Felis catus. Вариант окраса calico". Марк взвыл внутри. Его рука дернулась, чуть не опрокинув банку с флюсом. "Уйди!" – прошипел он, и в его голосе была чистая, животная ненависть. Кошка фыркнула и исчезла в тенях. Астра даже бровью не повела. Для нее это был шум, не более.

  К голубю. Птица глупо стукнулась в заколоченное окно. Астра на миг подняла глаза к источнику звука. Марк замер, сжав кулаки. Его воображение нарисовало немыслимое: Астра, улыбающаяся птице? Нет! Ее внимание должно принадлежать только ему! Он готов был выбить стекло, чтобы прогнать наглеца.

К проекту. Когда Астра погружалась в созерцание схемы на экране, ее фиолетовые зрачки расширялись, поглощая отраженный свет. Марк чувствовал, как его гложет червь неполноценности. Эти... это… эта *вещь* на экране отнимает ее! Он готов был вырвать провода, лишь бы вернуть ее взгляд на себя. Но страх потерять ее навсегда был сильнее.

Астра наблюдала за его муками с холодным, научным интересом. Ревность. Страсть. Собственничество. Эти эмоции в ее мире – архаичный реликт, как хвост у примата. Исчезнувший за ненадобностью в эпоху сингулярного слияния сознаний. Марк для нее – живой музейный экспонат, диковинка. Его страдания – трогательные и нелепые конвульсии уходящей биологической эпохи. И в этой нелепости была своя... прелесть. Пикантность. Как наблюдать за танцем первобытного человека вокруг костра. Примитивно, но энергетично. Она позволяла ему быть рядом не только из-за его полезности (крепкие руки, слепая исполнительность). Его эмоции были... топливом. Экзотической приправой к холодной логике их миссии.

Их миссия. Они не спасали мир громко. Они тихо подправляли его ход, отводя катастрофы, которые человечество даже не успевало заметить.

Эпизод 1: Трансформаторная будка №7. Астра стояла перед ржавым ящиком, ее рука легла на металл. Марк, дрожа от ревности к "этой железяке", подавал ей странный прибор, собранный из деталей радиоприемника и кварцевого резонатора. Внутри будки назревал каскадный пробой, способный обесточить пол-Обнинска и спалить подстанцию. Астра "напела" в прибор. Марк услышал лишь тихий свист . Но прибор в ее руках замерцал. Напряжение в сети, которое Марк считывал по своему вольтметру (привязанному к Астре взглядом), вдруг плавно стабилизировалось. Гул в проводах стих. Катастрофа была перенаправлена, энергия диссипирована в безопасное русло – в нагрев грунта под старой липой на соседней улице. Наутро жители удивлялись, почему земля под деревом такая теплая.

Эпизод 2: "Генератор Случайностей". В подвале соседнего корпуса ФЭИ завелся фантом – древний аналоговый компьютер, генерирующий хаотические последовательности чисел. Бессмысленные, но с растущей амплитудой. Они начали резонировать с частотами мозговой активности спящих горожан, вызывая кошмары невиданной силы. Астра привела Марка туда. Она села на пыльный пол, скрестив ноги. Марк стоял на страже, ревнуя ее к самой пустоте подвала. Астра закрыла фиолетовые глаза. На ее лбу выступила легкая испарина (единственное проявление усилия, которое видел Марк). В тишине завыл ветер, которого не было. Генератор вздрогнул, его лампы вспыхнули ярко-синим – и погасли навсегда. Кошмары в городе прекратились. Марк подал ей бутылку воды. Его рука дрожала. Она коснулась его пальцев, принимая воду. Холод ее кожи обжег Марка сильнее любого паяльника. Он был счастлив. Она – удовлетворена эффективностью процесса.

Ночь. Чердак ДК "Мир". Астра стоит у забитого окна, глядя сквозь щели в фанере на редкие огни Обнинска. Марк сидит у остывшего паяльника, пьет теплую воду из пластиковой бутылки. Он смотрит на ее спину. Ревность спит, уступив место обожанию, граничащему с религиозным экстазом.

Он осмелился:

– Астра... Зачем? Помогать им? Они... они ничего не знают. Не ценят.

Его голос хриплый, преданный.

Астра не оборачивается. Ее фигура – силуэт против слабого городского свечения.

– Веха, Марк. Опасная веха. Случайный резонанс. Требует... коррекции. – Пауза. Ее голос звучит так, будто слова приходят из глубин океана. – Их путь... хрупок. Как паутина. Слишком много слепых развилок. Слишком много... шума. Мы убираем шум.

Марк не понимает половины. Но он ловит смысл: *они* (люди Обнинска, мира) – хрупкие. *Она* (и он, ее орудие!) – сильные. Защитники. Это льстит его израненному эго. Он готов умереть за эту мысль.

– Я... я помогу. Все, что скажешь. Все.

Астра слегка поворачивает голову. Фиолетовый глаз ловит отблеск далекого фонаря. Он падает на Марка.

– Знаю, Марк. – В этих двух словах – и констатация факта, и холодное, бездонное равнодушие ко всему, что он чувствует. И в то же время – признание его полезности. Для нее это алгоритм: "Инструмент функционирует в заданных параметрах. Пригоден к дальнейшему использованию".

Она отворачивается обратно к щели в фанере. Марк замирает, потрясенный этим взглядом, этой "похвалой". Его сердце бьется так, что кажется, вот-вот вырвется из груди. Любовь? Потребность? Рабское обожание? Все смешалось в бурный, темный коктейль.

На столе сервер тихо гудит. На одном из экранов – не схема энергосети и не подавленный генератор хаоса. Там мерцает сложнейший фрактал, похожий на карту звездных скоплений или нейронных связей в мозгу титана. Это карта. Карта будущих "вех". Опасных развилок. Случайных и не очень. Список дел для Астры и ее преданного, ревнивого инструмента.

Астра смотрит в щель, но видит не спящий Обнинск. Она видит ветвящиеся линии вероятностей. Видит точки напряжения. Видит места, где нужен будет Марк с его грубыми руками и слепым рвением. Видит места, где потребуется ее холодный разум и нечеловеческая красота, чтобы отвлечь, обезвредить, перенаправить.

И где-то в глубине ее вневременного сознания, среди холодных расчетов и чуждых человеку моральных императивов, есть слабый, почти стертый импульс. Интерес. Почти... забава. От наблюдения за этим странным, примитивным, бесконечно преданным существом по имени Марк. За его ревностью к кошкам. За его готовностью сгореть ради одного ее взгляда. Это – последний, угасающий отголосок чего-то, что когда-то, возможно, было похоже на чувство в ее собственном, давно забытом прошлом. Или в прошлом ее вида.

Она протягивает руку. Не к Марку. К холодному стеклу окна. На нем конденсируется пар от его дыхания. Она рисует пальцем на запотевшем стекле. Не схему. Не формулу. Простой земной цветок. Ромашку. Совершенную и хрупкую. Как мир, который они тихо, из тени чердака, оберегают от его собственных слепых шагов.

Марк видит это. Его сердце замирает. Он не понимает смысла. Но он видит Красоту. Ее Красоту, проявленную в этом жесте. Этого достаточно. Он готов на все. На следующую трансформаторную будку. На следующего "генератора". На ревность к целой вселенной.

Сервер гудит. Фрактал на экране пульсирует, указывая на следующую точку на карте. Веха приближается. Астра стирает нарисованную ромашку ладонью. Холодный расчет возвращается в фиолетовые глаза. Пришло время работы. Марк уже встает, готовый к приказу. Любовь, знание и безумие сплелись на чердаке ДК "Мир" в единый провод, по которому течет ток будущего. Ток, который может как спасти, так и уничтожить – в зависимости от того, куда его направит рука холодной красоты и горячего безумия.

na2rafire

Также смотри в группе телеграмм Pisaka ©