За эти полгода я пересматривал старые фото — рифы, спины черепах, вспышки ласт в лучах солнца. Я вспоминал, как вдыхал через регулятор, как вода обнимала с головы до пят. Но всё это — как воспоминание чужого человека. Там, на тех кадрах, я улыбался. А сейчас — просто стоял, и не мог нащупать в себе ту лёгкость.
Не было уверенности. Только тишина внутри и тревожный стук сердца.
Море передо мной казалось живым. Оно не звало — оно просто было. Безразличное. Спокойное. Оно ничего не обещало. И ничем не угрожало. Но именно это безразличие пугало сильнее всего.
Ночь прошла тревожно. Я почти не спал. Будильник прозвонил в 7:00, но я и сам был почти в сознании — подёргивался в полудрёме, как будто всё тело ждало сигнала тревоги.
Я выпил кофе, не чувствуя вкуса, натянул футболку, собрал сумку.
Уже в микроавтобусе, когда мы катили по ещё сонному Шарму, среди пальм, бетонных стен и флагов дайв-центров, я ощутил, как пальцы дрожат. Всё было знакомо — запах снаряжения, обшарпанные баллоны, пластиковые ящики с регуляторами, дайв-мастера в шортах и сланцах. Всё, как раньше.
Но внутри — новый человек. Или, скорее, старый, но сломанный.
В дайв-центре царила суета. Кто-то смеялся, кто-то проверял манометры, кто-то уже прыгал в воду. Я застыл у ящика со снарягой. Взял регулятор — и с первой попытки не попал в резьбу. Со второй — перекосил. Третий раз — с усилием и злостью.
Ощущение, будто тело помнит, но сопротивляется. Как будто подсознание саботирует каждое движение: «не иди туда».
Я натянул компенсатор — перетянул. Пояс с грузами давил. Шланги цеплялись. Всё раздражало.
Кто-то мимо бросил шутку — я не услышал. Гул в голове. Паника подступала, как прилив. Непрозрачная, бесшумная, идущая снизу вверх.
Подошла Аня.
Она ничего не сказала сразу. Просто встала рядом, подтянула мои ремни, поправила стропы, проверила крепления. Всё — точно, уверенно, по-опытному.
Потом подняла на меня глаза, и в этом взгляде было что-то очень простое и очень сильное.
— У тебя всё получится, — сказала она тихо. — Только не спеши.
И всё. Этого было достаточно.
Аня была нашей поддержкой. Другом, сестрой, иногда — командиром. Не по статусу, не по должности. Просто по сути.
Когда-то мы вместе работали в одной компании. Не в одной команде, но общались часто. Чаще всего — в курилке. Мы обсуждали свои дела, отпускные планы, а она каждый раз возвращалась к одному:
— А вы всё ещё не попробовали дайвинг?
— Это ж страшно, — оправдывались мы.
Она улыбалась, слегка качала головой:
— Пока не попробуешь — не узнаешь, что у тебя внутри.
Ныряла она давно, уверенно, с любовью. У неё за плечами был Занзибар, Таиланд, Египет, Филиппины — и целый альбом фотографий, на которых под водой казалось больше жизни, чем на суше.
Она не хвасталась этим. Никогда не «учила». Просто делилась — с теплом. И когда мы наконец решились на поездку — именно она всё организовала: сайты, дайв-центр, турфирму. И мы ей доверелись.
На суше она вела себя спокойно, сдержанно. Но если что-то шло не так — опаздывал трансфер, кто-то забывал снарягу, возникал спор — ей хватало одного взгляда. Не резкого. Просто точного. И все всё понимали.
И вот сейчас — она рядом. Спокойная. Сосредоточенная. Не тянет, не давит, не поучает. Просто уверенно делает свою работу — и даёт мне возможность сделать свою.
Я почувствовал, как что-то внутри отпустило. Совсем немного — но хватило, чтобы сделать первый шаг.
Первый дайв был на Sharks Bay. Название звучало тревожно, но я знал: это просто точка — неглубокая, идеальная для начала. Видимое дно на 15 метрах, чуть далее глубина, бесконечная, синяя, таинственная. Каньон на 34 метрах, хотя зайти можно было бы и на 25.
Мы шли к точке входа молча. По жаркому настилу, вдоль лежаков, где туристы в купальниках лениво пили пиво, анимация проводолила гидроаэробику. Многие смотрели на нас с любопытством. Кто-то поправлял очки, кто-то фоткал на телефон, кто-то смахивал капли коктейля с живота. Для них — зрелище. Для меня — приговор.
На песчаной площадке у понтона — суета. Пары, группы, одинокие дайверы возились со снарягой, хлопали ластами, застёгивали компенсаторы. Воздух дрожал от солнца и напряжения.
У меня под гидрокостюмом всё гудело, казалось что сердце разорвет гидрокостюм. Губы — сухие, как песок в ботинке. Колени дрожали, хоть я и пытался стоять ровно. Каждое движение — механическое, как у марионетки. Ласты — в руках. Маска — на лбу, как у паникующего дайвера, Аня только покачала головой и показала маску на шею. Застёжка компенсатора— щёлк и тут началось.
Понтон покачивался. Под ногами — пластик, металл и нервное сердце.
Проверка регулятора, взгляд на манометр. Всё вроде бы правильно.
Но внутри — только одно: «ещё не поздно отказаться».
Но уже поздно.
Вдох. Выдох. Шаг.
Вода приняла.
Вода обхватила меня мгновенно. Тело сжалось. Легкие напряглись. Сначала казалось, что всё хорошо. Привычная тяжесть баллона. Солнечные лучи пробиваются сквозь толщу. Риф рядом. Рыбы мелькают.
Я сделал вдох. Второй. И вдруг — сердце сжалось.
На девятом метре пришёл страх. Он не вспыхнул — подполз, внезапный, вязкий. Дыхание участилось. Я хватал воздух, но казалось, что его всё меньше. Как будто баллон вот-вот опустеет. Голова сжималась в кольцо, ласты будто налились свинцом. Руки тянуло к жилету — всплыть.
Я махнул Максу: «всплываем».
Он среагировал мгновенно.
Макс всегда был таким — ни секунды паники, ни лишнего движения. Он двигался к тебе так же, как поднимал капот в гараже: чётко, с пониманием, без суеты. Протянул октопус, как будто передавал ключ на «семнадцать». Просто, точно, спокойно.
Воздух пошёл — настоящий, плотный. Я вцепился, как в спасательный круг.
Он посмотрел на мой манометр — 30 бар. Кивнул, поднёс руку: «всё нормально». Другой жест — «оставайся со мной».
Макс был якорем. Не только в воде — в жизни тоже. У него своё СТО под Киевом. Он мог собрать Porsche из «Жигулей» и «Таврии», и при этом ворчал, что новые «Фольксвагены» рассыпаются после 30 тысяч. Говорил об этом серьёзно, как о предательстве.
Но сам при этом держался за людей — надёжно, без поломок. Он не обещал, он делал. Он не командовал, он просто приходил — когда надо, куда надо.
И под водой он оставался тем же. Видел, чувствовал, не лез с советами, не учил жизни. Просто был рядом, когда всё начинало сыпаться.
Я дрожал, дышал, паниковал — а он просто держался рядом. Как будто говорил: «Ты можешь быть слабым. Но пока я рядом — ничего не случится».
Это был не инструктаж. Не спасение. Это был жест, знакомый мне по его гаражу, по его взгляду, когда он в очередной раз чинил машину ночью, потому что «человек завтра уезжает».
Макс не терпел драм. Но всегда умел быть рядом — в тот момент, когда это действительно нужно.
Я вцепился. Воздух пошёл — родной, спасительный.
Мы остались на том же уровне, у рифа. Не глубоко.
Макс — как якорь. Без слов, без паники. Просто был рядом. Следил за мной.
Я продолжал дышать. Часто. Неровно. В голове — картинки: вот сейчас закончится воздух, вот запутаюсь в шлангах, вот выстреливает паника. Внутренний голос вопит: «Всплывай! Сейчас!»
А Макс вдруг показывает рукой в сторону.
Кораллы. Между ветками — пятнистый скат. Небольшой, спокойный. Рядом — пара рыб-клоунов. Охраняют гнездо. Смешные, дёрганые. Маленькие воины.
Я смотрю. И вдруг — будто возвращаюсь. Не к дыханию. К себе.
Мир оживает. Цвета насыщаются.
Я делаю вдох — уже без судорожного всхлипа. Медленно.
Макс показывает: «ОК?» Я отвечаю. Медленно. «ОК».
Мы висим у стены. Вода держит. Он — чуть выше, я — чуть ниже. Смотрим на риф.
Никаких слов. Только вода. Только мы.
Потом подплыли двое наполеонов. Огромные, казались метров по четыре. Медленные, властные. Они скользнули мимо, даже не взглянув.
Моё дыхание — ровное. Медленное.
Когда у Макса осталось 70 бар, он показал: пора. Подошёл гид с остальной группой. Мы вышли к тросу. Остановка безопасности на трёх метрах. Я завис. Просто дышал. Без надрыва. Без борьбы. Просто — дышал.
На поверхности — солнце, солёные брызги, тяжесть баллона на плечах. Сердце ещё колотилось, но уже иначе — не от страха, а от того, что я справился. Что я остался внизу, когда было страшно. Что не сдался.
Мы сняли ласты, сбросили снарягу, отдышались. Кто-то хлопал себя по спине, кто-то уже шел к душу с пресной водой, чтобы смыть соль. Я просто стоял и ловил момент — не триумфа, нет, — тишины. Внутри.
И тут рядом хмыкнул Санёк:
— Вот это ты пылесос, брат.
Он говорил это без подкола. С его вечной ухмылкой, но мягко.
И я рассмеялся. По-настоящему. Без защиты, без напряжения. Просто — стало легко.
Санёк был таким всегда. Вечно жующий, вечно с камерой, вечно с репликой наготове. Под водой — GoPro на шлеме, над водой — банан или сэндвич в руках. Он мог обсуждать вкус сосисок так, как будто это дегустация в мишленовском ресторане.
Он был балагур, душа компании, наш собственный стендапер, если бы у него хватило терпения повторять шутки. Но за этой лёгкостью пряталась редкая внимательность.
Когда кто-то из нас начинал киснуть — он первым замечал. Не спрашивал «что случилось», не навязывался. Просто подходил и кидал фразу, от которой становилось чуть легче:
— Ну шо ты там, аквамен. Дышишь? Уже хорошо.
Он не был технарём, как Макс, и не вёл, как Аня. Он был клеем. Тем, кто соединял нас смехом, нелепыми историями, глупыми шутками.
Но под водой он был другим. Не балагуром, не шутником — собранным, точным, в фокусе. Там — ни слов, ни цирка. Только дело. И после всплытия он снова становился собой — тем, кто снимал напряжение одним словом.
— Пылесос, — повторил он, уже отворачиваясь к своим шлангам. — Но красава.
И этого было достаточно.
Я нырнул. Испугался. Но не сбежал.
Я остался — до конца.
И понял: это было моё первое настоящее погружение. Настоящее — потому что было всё. И страх. И поддержка. И лёгкость.
Глава вторая — Утро перед «Тистлегормом»
На бумаге у меня был сертификат Advanced. Формально — почти профи. По факту — дайвер с десятком погружений, и те — в условиях, где всегда рядом был гид, прозрачная вода и чёткий маршрут. Максимум тридцатка на Тиране, пара ночных, немного Черного моря, Кипра, Хорватии. Всё с перерывами в годы. Всё безопасно, красиво, но поверхностно.
«Тистлегорм» — это совсем другое. Это уже не просто дайвинг. Это встреча с прошлым, с трагедией, с памятью.
Легенда Красного моря. Британский военный транспорт, грузовое судно ВМФ Его Величества, использовавшееся для перевозки припасов союзникам во Второй мировой. В сентябре 1941-го он стоял на якоре у египетского побережья, недалеко от входа в Суэцкий канал. Шёл перегруз — в Александрию корабль не пустили из-за перегруженности порта. Он ждал. Просто стоял — и ждал.
На борту было всё: от боеприпасов до мотоциклов «BSA», винтовок «Lee-Enfield», грузовиков Bedford, шин, сапог и даже паровозов, прикрученных к палубе. Весь этот груз — для британских войск в Северной Африке. Люди на борту — обычные солдаты, экипаж, младшие офицеры. Не герои в киношном смысле. Просто те, кто делал свою работу.
И вот ночью, 6 октября, с немецкого дальнего бомбардировщика «Хейнкель He-111» были сброшены две бомбы. Одна попала точно в склад боеприпасов. Взрыв был чудовищный. Его услышали даже на суше, за 50 километров.
Корабль буквально разорвало изнутри. Металл выгнуло, часть палубы улетела в небо.
Погибли девять человек. Остальных унесло в море. Кто-то выжил. Но «Тистлегорм» пошёл ко дну — вместе с техникой, провиантом, оружием, формой, письмами, личными вещами.
Сегодня он лежит на глубине около 30 метров. Тихо, наклонно, под небольшим углом. Корпус разорван. Торчат балки, обросшие кораллами. Сквозь трюмы проходят лучи солнца, и в этом свете мотоциклы выглядят так, будто их можно завести. Капоты блестят, а приборные панели словно ждут прикосновения. В грузовиках — шины, ящики с винтовками, шлемы. Всё застыло.
Это не просто «интересный сайт» — это подводный музей.
Но не музей «ради фото». Это кладбище. Святилище.
Когда ты там — ты чувствуешь время. Оно не прошло. Оно просто остановилось. Замерло.
И если ты — новичок, как я, то этот дайв — вызов. Не из-за глубины или течений. Из-за тяжести, которую несёт место.
Ты входишь в трюм — и вместе с тобой входит тишина. И память.
Каждое дыхание под водой становится громким, будто нарушаешь чей-то сон. Каждое движение — должно быть осторожным, будто проходишь по чьей-то судьбе.
И ты понимаешь: ты не просто плывёшь среди ржавых мотоциклов.
Ты плывёшь через историю.
Мы ныряли только с гидами. Это было строго: по правилам центра, по здравому смыслу и по моей внутренней просьбе. Даже риф с рыбками — с сопровождением. На «Тистлегорм» — тем более. Туда не пускают иначе.
Мы ныряли только с гидами. Это было строго: по правилам центра, по здравому смыслу и по моей внутренней просьбе. Даже риф с рыбками — с сопровождением. На «Тистлегорм» — тем более. Туда не пускают иначе.
Проснулся я в 5:30 утра. Сонный, с сухим ртом и пустотой в голове. Больше не было времени притворяться, что «это ещё не скоро». Впереди был катер, брифинг и погружение в самое сердце истории. А внутри — всё тот же знакомый голос:
«Ты не готов. Скажи, что заболел. Никто не осудит.»
Я умылся, накинул футболку, закинул рюкзак с маской и компьютером — остальное уже было в ящике на катере — и спустился вниз.
Остальные уже были у ресепшена.
Макс стоял, как всегда, с прямой спиной, спокойно ждал. Аня сидела на подлокотнике дивана, листала телефон. Костик держался за бумажный стакан с кофе, как за спасательный буй, и бормотал себе под нос:
— Вот если погибать — то уж не в 8 утра. Хоть бы на закате, с видом...
Он, как обычно, делал вид, что всё с ок. Но я знал: Костик волновался. Накануне он долго рассматривал фотографию с «Тистлегорма», водил пальцем по трюму на экране и спрашивал ни у кого конкретно:
— А как вы думаете, если я потеряюсь в грузовике — меня искать будут? Или просто скажут: «минус один — груз компенсировали»?
У Костика был такой стиль. Он не паниковал в лоб. Он оборачивал тревогу в шутку. В анекдот. В сарказм. И это помогало — всем. Не потому что было смешно. А потому что он тем самым озвучивал наши страхи — и делал их безопасными.
Пока он шутит — всё ещё под контролем.
Он влился в нашу компанию как-то сразу, хотя никто точно не помнил, откуда он. То ли знакомый Ани по какой-то старой поездке, то ли сосед Санька по койке на Бали, то ли просто человек, которого однажды кто-то «позвал, и он остался». Но остался — в самую точку.
Он не был самым аккуратным дайвером. Мог забыть пристегнуть фонарь, перепутать карманы с грузами, однажды даже спустился с GoPro, но без маски — потом всплывал с видом «всё так и задумано».
Но с ним всегда становилось легче. Его бархатный хаос почему-то работал как стабилизатор для остальных.
— Это что, завтрак? — спросил я, глядя, как Санёк выуживает из рюкзака какой-то бутерброд, завёрнутый в салфетку.
— Это шедевр, — ответил Санёк, не останавливаясь. — Местная лаваша с сыром и… не знаю, может быть, колбасой. Может — тунец. Или и то, и другое. Или кошка. Но вкусно.
— Ты где это взял? — хмуро спросил Костик.
— Я же не могу всё рассказать, — подмигнул Санёк. — У каждого свои источники.
— Ага, — кивнул Костик. — Если не вернусь — говорите, что я подозревал наличие кошки.
В 6:00 подъехал микроавтобус. Потрёпанная «Тойота» с уставшими сиденьями и кондиционером, который работал с одной скоростью: «ураган». Мы загрузились молча. Утро было прохладным, серым. Шарм ещё спал — улицы пустые, магазины с опущенными ставнями, воздух сухой.
Там уже ждал катер. Большой, двухпалубный, с белым корпусом и чёткой командой. Мы загрузили сумки, забрали свои ящики с оборудованием, поставили под скамьи. Всё — по привычной схеме: маски — сюда, регуляторы — туда, грузы — проверить, компенсаторы — осмотреть. Всё цело. Всё в порядке.
На верхней палубе нас ждал брифинг. Гид, египтянин по имени Мустафа, был в футболке и шортах, с папкой в руках и голосом, которому хотелось подчиниться. Ровный, уверенный, спокойный.
— Первый дайв — внешний осмотр. Глубина 28. Спускаемся по тросу, держимся кучно. Работаем по знакам.
— Второй — внутрь. Только по подтверждению. Только под моим контролем. Если почувствуете себя неуверенно — останьтесь снаружи.
— Не лезем, куда не звали. Не касаемся ничего. Там история, а не декорации.
Мы слушали молча. Даже Костик. Он просто тихо кивнул, будто на секунду вышел из своей роли шутника.
Я сидел, глядя на схему корабля, и чувствовал, как внутри всё сжимается. Хотелось сказать: «Я, пожалуй, не буду. Посижу на борту. Понаблюдаю». Хотелось, чтобы кто-то предложил остаться.
Но никто не предложил. Потому что никто не сомневался.
Аня, как будто почувствовав, кивнула мне.
Без слов. Просто — «ты с нами».
Катер вышел из порта и взял курс на север. До «Тистлегорма» — около двух часов. Всё это время мы сидели на верхней палубе. Кто-то пил кофе, кто-то молчал.
Костик закрыл глаза и сидел, привалившись к стенке, будто хотел отдохнуть… или исчезнуть на пару часов из реальности.
Я просто смотрел в море.
Ветер. Волны. Солнце вставало быстро. Капитан рулил уверенно. Всё вокруг было спокойно.
Но внутри — бушевало.
В этот момент я знал только одно: назад дороги нет.
И мне не страшно нырять.
Мне страшно — не нырнуть.
Глава 3 — Вокруг Тистлегорма
Катер сбросил ход. Гул мотора стал тише, корпус начал плавно покачиваться. Мы приближались к месту. Вокруг — всё та же бескрайняя синева. Ни берега, ни ориентира. Только вода и горизонт. Но уже через минуту стало ясно — мы не одни.
На поверхности, почти вплотную друг к другу, стояли катера. Десятки. От небольших двухпалубных лодок до огромных сафари-яхт. Некоторые выглядели почти как круизные лайнеры: три-четыре уровня, верхняя палуба с лежаками, сушилки с гидрокостюмами, спутниковые антенны, кофемашины на корме.
Плавучий лагерь. Целый город на якоре.
— Сафарники, — сказал Мустафа, не оборачиваясь. — Они здесь по неделе, две. Ночуют на борту, ныряют каждый день. Это не экскурсия. Это жизнь.
На одной из яхт группа дайверов как раз сушила снарягу — гидрокостюмы свисали, как привидения. На другой кто-то завтракал у стола прямо на палубе: кружки, термосы, подносы с фруктами. Один ныряльщик в трусах, босиком, спокойно чистил маску под шлангом.
Санёк увидел у кого-то на столе огромный кусок арбуза и тут же оживился. Начал активно махать рукой соседям — мол, «эй, брат, дай фруктик!» Те сначала не поняли, потом рассмеялись и вежливо кивнули. Но арбуз остался на месте. Санёк развёл руками: «Ну, попытка не пытка». Мы покачали головами — никто не знал, где он находит еду даже тогда, когда её вроде бы нигде нет. Время — десять утра, завтрак был два часа назад, а он уже снова в поиске.
Я смотрел, затаив дыхание.
Когда-нибудь и я поеду на сафари. Буду жить на борту, с просоленными пальцами, с логбуком на коленях и рутиной из трёх-четырёх погружений в день. Где нет спешки, и весь день — это вода, воздух и короткие паузы между ними.
Но пока — не сафари. Пока — наш катер.
Капитан направил судно не к буйку, а к одному из уже пришвартованных катеров. Все буйки были заняты. Подходить напрямую было нельзя. Мы «припарковались» сбоку, борт к борту. Экипаж быстро перебросил канаты, закрутил швартовы, выровнял натяжение. Всё — за пару минут.
— Добро пожаловать, — сказал кто-то с соседнего судна, польским акцентом.
— Thank you, — отозвался Мустафа, не отвлекаясь от дела.
Мы стали частью цепочки лодок, собранных посреди Красного моря, как плавучая станция. Справа от нас — дневной катер с итальянцами. Слева — огромный сафарник с флагом Франции.
Надо мной мелькнула мысль: под всеми этими лодками лежит он. «Тистлегорм». И нам предстоит спуститься к нему.
Мустафа вышел на корму. На нём — только шорты и футболка. Без гидрика. Непривычно видеть его не в снаряжении. Спокойный, собранный, как всегда. В руках — планшет с брифингом. Но перед этим — он поднял руку, проверяя направление флага на мачте.
Молча наблюдал. Дал сигнал помощнику, что лодка закреплена над тросом. Потом обернулся к нам:
— Не надуваем BCD. Спускаемся сразу. Прыжок — сдутый жилет. Сразу к тросу. Без задержек.
— Не смотрим по сторонам. Смотрим вниз. Перехватили трос — и по нему вниз. Я буду первым. Все за мной.
Он развернул схему корабля. Схематично, как инженерный чертёж: палуба, трюмы, мачты, повреждения. Он быстро прошёлся по основным точкам — где винты, где пробоины, где безопасная глубина.
— Дайв первый: только внешний осмотр. Максимум 30. Мы обходим весь корабль, трюмы только снаружи. Не отделяемся. Не летаем. Увидите внутри — не лезем.
Он посмотрел каждому в глаза. Оценивал, не спрашивал.
Мы спустились на нижнюю палубу. Экипировка уже ждала нас. Каждый взял свой ящик. Маска, регулятор, компенсатор, грузы. Всё на месте. Всё уже привычно. Никто не суетился. Ни Костик, ни даже Санёк. Он только закрепил камеру и тихо сказал:
Один за другим — маски на лицо, ласты, контрольный вдох, рука на регулятор.
Мустафа прыгнул первым. Без всплеска, идеально. Мы — следом, парами.
Вода сразу обняла. Тёплая. Солнечный свет ещё доставал до нас — рассеянный, нежный, как дымка. Сразу к тросу.
Я нашёл его рукой, ощутил натяжение и начал спуск. Рядом — Макс. Ни слова. Только ритм дыхания.
Десять метров. Пятнадцать. Двадцать. И вот — он.
Сначала — тень. Потом — ржавое очертание. Потом — корпус. Лежит на боку, как мёртвый колосс. Но не разрушен. Просто замер. Покрыт кораллами, но не поглощён.
Палуба. Винты. Цепи. Мачты, уходящие в темноту. Разломы, откуда когда-то вырвало взрывной волной целые секции. Везде — история. В каждом шве — эхо 1941 года.
Я завис на двадцати восьми метрах и просто смотрел.
Это было как попасть в сон, который ты видел десятки раз, но никогда не чувствовал запаха воды и дрожь в груди.
Мустафа показал: «Двигаемся».
Мы пошли вдоль левого борта. Обшивка рваная, клёпки, петли, цепи. Песок под нами — мягкий, как бархат. В просветах коридоров мелькали батерфляи — рыбки-бабочки с жёлтыми боками и тёмной полоской через глаз. Сновали триггеры — настороженные, с характерным хохолком. Вились рыбы-пилоты — полосатые, будто зебры, следили за нами, как за гостями.
Под кормой — паровоз. Один из тех, что когда-то стояли на палубе. Теперь лежал на песке — весь в кораллах, но узнаваемый. Санёк показал мне «палец вверх» и махнул — фоткаемся. Щёлкнули друг друга. Макс завис рядом. Не фотографировал. Просто смотрел.
Рядом — ящики с боеприпасами. Гранаты, каски, латунные детали, пряжки, замки. Всё заросло, но осталось. Я почувствовал, как внутри сжалось.
Обогнули хвостовую часть. Навстречу плыли крылатки — грациозные, но ядовитые. Держались особняком, но не скрывались. Мы — мимо, с почтением.
Вдоль правого борта — всё тот же мрак. Солнце не пробивается. Только луч фонаря и шорох пузырей. Под нами — песок. Над нами — история.
На носу остановились у зенитной пушки. Ржавая, массивная, с облезшим щитом и покорёженным прицелом. Мы зависли рядом, будто экипаж в ожидании приказа. Санёк щёлкал камерой. Я просто смотрел.
Это был не дайвинг ради «галочки». Это было путешествие в прошлое. Каждое движение — сдержанное, внимательное. Каждое дыхание — осознанное.
Наверху нас ждал воздух, катер, кофе.
А здесь — только он. «Тистлегорм».
Молчаливый страж. Переживший взрыв, войну, годы. И теперь — принимающий нас. Без гнева. Без слов. Просто присутствием.
И мы были там. Внутри этой тишины. Внутри истории.
