Благотворительность + Никарагуа

После приёма пациентов пошли с врачом Аней к океану.
Аня — вообще-то директор клиники, но на этой неделе она заменяет врача Марию, уехавшую в недельный отпуск. Пациенты каждый день идут, без врача клинику не оставить. Несколько раз мы даже заканчивали приём на час-полтора позже положенного, пока всех не приняли. Сегодня вот тоже задержались, долго капали и приводили к норме пациента в полуобморочном состоянии после пищевого отравления.

Пошли окунуться перед ужином. После двух заплывов вышли на берег смотреть апельсиновый закат. Слышим — кричат:
— Доктора, срочно, эмергенсия.
Две женщины бегут в нашу сторону по берегу, машут руками, зовут.

Пошли. По пути выясняем, что там случилось. Четырёхлетняя малышка играла и, то ли её кто-то ударил, то ли сама чего не углядела в сумерках — пробила голову.
Приходим. Приступаем к осмотру, как были — с мокрыми волосами, в купальниках.Крови много, криков ещё больше — и от пострадавшей, и от испуганной мамы. Включаем маленькой пациентке мультик на телефоне, поручаем маме держать телефон. В тишине промываем рану. Не такая уж и большая в итоге. Обрабатываем, заклеиваем, выдаём сменные пластыри и мазь — менять дома несколько дней.

Отпускаем пациентов и идём окунаться уже в душ. Не тот отдых, которого хотелось бы, но тоже неплохо. Даже в госпиталь не пришлось везти среди ночи, уже повезло. Выдыхаем.

— Доктора, я бью своего ребёнка!

Останавливаюсь. Я вообще во время своих прогулок по деревне в поисках материала, после каждой фразы останавливаюсь, прислушиваюсь — вдруг, мне. А тут, похоже, точно мне.
— Вы мне, сеньора? Повторите ещё раз, пожалуйста, я не расслышала.
— Вам. Я бью своего ребёнка. Есть от этого таблетка какая-нибудь?

Молодая женщина сидит на бревне у полиэтиленовой стенки дома. Отшелушивает сухие желтоватые зёрна кукурузы с початка в две тары — в деревянное корыто и в металлический закопчённый котёл. Корыто для курей — сухими склюют, котёл для семьи — варить на огне.
Глядит на меня выжидающе, не прекращая отщипывать кукурузинки.
Сажусь рядом на бревно.

— Я не врач, сеньора, я фотограф в нашей клинике. А что случилось с ребёнком?
— Ничего не случилось пока что. Он родился в прошлом году. Он орёт и днём и ночью. Он кусает меня за грудь, просит есть. А у меня мало молока. Он всё время цепляется за руки и за одежду, я не могу нормально работать. Я не сплю уже много ночей. Поэтому, я злюсь и бью его. Иногда, мне кажется, что я хочу его убить. Мне нужна таблетка от усталости.
— Он с рождения таким беспокойным был, сразу?
— Нет, сначала он спал получше и молока было у меня побольше поэтому, наверное, спал.
— Но, смотрите, он уже подрос — вы можете давать ему другую еду, не только молоко. И совсем скоро он ещё больше подрастёт, станет играть с другими детьми и вам будет легче.
— Не будет мне легче! Новый же ребёнок сразу появится!
— Так вы боитесь нового ребёнка? Этот вам нравится?
— Да, я боюсь, что всё будет заново. Этот хорошенький, когда спит особенно.
— Тогда вам нужно просто предохраняться, чтобы нового ребёнка не было. И у вас будет много сил, чтобы любит этого, а не бить. Придите в клинику, поговорите с врачом!

Задумчиво глядит мимо меня. Руки — такие морщинистые от влажности и в порезах от жёстких початков. Глаза — чёрные и напуганные, как бусинки, оторванные от браслета. Я уже даже не пытаюсь угадать, сколько ей лет. Всякий раз, угадывая возраст местных девушек и женщин, я промахиваюсь в большую сторону — все выглядят старше своих лет.
Вздыхает.
— Хорошо, я схожу к вам в клинику. Спасибо вам.

Через два дня пришла. Врач объяснила ей про способы предохранения. Сделали противозачаточную инъекцию и дали успокоительное. Ждём через три месяца на повторную.

Рыская по джунглям в поисках коровьего пастбища, встретили двух девочек.
В потёртых, но чистых цветастых платьицах, с мокрыми волосами — только что помылись у колодца, выкопанного под кронами тропических деревьев и свисающими лианами. Жители ближайших домов тут и моют овощи, и моются сами, и стирают одежду — трут бельё о камень и льют на него воду пластиковым черпачком, вырезанным из бутылки.

Девочки совершенно не выдерживали даже минуты тишины и медленных шагов — болтали без умолку друг с другом и с нами, бегали за бабочками, ящерицами, приносили себе и нам цветы. Легко оказалось выяснить, что они — сёстры. А ещё — они дочери доны Марсии, той самой женщины, которая приходит к нам за противозачаточной инъекцией.

Сложнее стало, когда я решилась позадавать им открытые вопросы.

— Что мама подумает, когда заметит, что вас долго дома нет?
— Она не заметит!
— Почему ты так думаешь?
— Потому что у неё ещё два ребёнка дома есть и она работает.

Свернули с основной тропы, пошли куда-то сквозь травяные заросли и засохшее кукурузное поле — пить воду и знакомиться с какой-то бабушкой и её цветником. По пути болтушки наперебой комментировали всё, что нас окружало. Показали, какой фрукт можно есть — подняли несколько штук с земли, поели сами и нас угостили. Притащили букетики сиреневых цветов и раскидистую веточку.

— Как эти цветы называются?
— Цветы для дома.
— А эта веточка от какого растения?
— Для салатика.
— Ты уверена?
— Конечно! Когда рис и фасоль заканчиваются, мама из листиков с этой веточки салат делает, листья кушать можно, они не опасные.

Заблудились, уговорили девочек повернуть обратно. Они немного пытались возражать и хотели продолжить поиски приключений, но всё же согласились вернуться с нами.
На обратном пути иногда останавливались, шептали и показывали глазами на ядовитых пауков, которые растянули свои паутинки вдоль тропинки. Вышли на основную тропу.

— А какие страны вы знаете?
— Никарагуа!
— Ну, а кроме Никарагуа, вообще в мире?
— Я только Никарагуа знаю…

Младшая сестра попыталась спасти старшую и начала загибать пальцы:
— Никарагуа, Сальвадор, Россия, Америка, Украина, Гондурас…
Пальцы закончились, знакомые страны тоже. Точнее, только из этих стран приезжали волонтёры в нашу никарагуанскую клинику, потому и знают их. Пришлось провести краткую географическую лекцию о близлежащих странах Южной Америки. Девочки хлопали чёрными ресницами, моргали шоколадными глазами, удивлялись.

Сказали, что им понравилось гулять с нами, но всё же надо было больше сворачивать в разные стороны. Пожалуй, они правы. В следующий раз так и сделаем. Только запас воды и нож возьмём с собой. А то, кто их знает, эти джунгли.

Люди достают воду из выкопанного вручную колодца, сквозь футболку процеживают воду в другую ёмкость, чтобы отсеять крупный мусор и песок. В днище ёмкости приделан шланг, по которому вода дотекает до дома - в таз, а уже из таза наполняют все нужные ёмкости.

Питьевая чистая вода из глубокой скважины есть в Ла Сальвии только в одном месте - в нашей клинике Health&Help. Поэтому из ближайших домов люди заходят к нам за питьевой водой.

А кто не находит сил приходить за питьевой водой, тот всё равно приходит - за таблетками от диареи и болей в животе.

Дорогой дневник.
Вот уже третий месяц я живу в Никарагуа на побережье Тихого океана. Слышишь? Шумит…

Пожалуй, если рисовать картинки про этот период — получится самый контрастный альбом в мире. Там поселится то, что вообще не приходило мне в голову даже положить одно с другим рядом, а оно вот, нашло меня одновременно.

Вот я стою в чужой плёночной хижине, вдыхаю запах детской мочи и прелой фасоли, а вот я стою на вулканическом пляже, вдыхаю запах цветения франжипани — немного гардениевый, чуть солоноватый и слегка персиковый.
Вот я ем на ужин пустой рис и запиваю его лаймовой водой, а вот я сижу на крыше клиники под светом Млечного пути, ем домашнюю пиццу и запиваю её безалкогольной сангрией с трудом доставленной из столицы — специально ко дню рождения коллеги.
Вот я сижу на корточках под коста-риканским деревом и выковыриваю из распухших пальцев гной вместе с шевелящимися червями, а вот я стою под прохладным уютным душем в клинике, намываюсь авокадовым мылом и намазываюсь кокосовым гелем.
Вот внутри меня поселяется холодный камень страха оттого, что местные мужчины агрессивно обсуждают мою съёмку, а вот внутри меня поселяется пушистый одуванчик, нежности оттого, что я трогаю мягкие кучеряшки моей названной внучки.
Вот я не могу пошевелиться и встать с кровати от боли, вот я выдерживаю десятичасовую съёмку на одном дыхании.
Вот я хочу сдохнуть, вот я хочу жить.

И всё это с разницей в несколько часов или даже минут. Это непросто.
Но я думаю, что два оттенка лучше, чем один. Можно было не делать, но я сделала. Теперь в моей истории не одна, а две страницы. Да, контрастные. И пусть.

— У тебя парень есть?
Вы подумаете — странный вопрос для кабинета врача, тем более при приёме ребёнка. Но нет, здесь он обычный и очень многое объясняющий.

Пациентке Розалине пятнадцать лет. В клинику пришла с жалобами на головокружения, боли в животе и задержку месячных — уже почти полтора месяца их нет.
— Понимаете, доктора, я сначала думала, что живот болит оттого, что скоро, как обычно, кровь пойдёт. Но он болит и болит каждый день, а кровь не выходит из меня.
— Так парень есть или нет?
— Есть, конечно же.

Мария тихонько вздыхает, покачивая головой идёт в нашу аптеку, выносит тест на беременность. Отправляет девочку с ним в туалет, объясняет, что и как нужно сделать.
Розалина возвращается, кладёт на стол перед врачом пластиковый прямоугольник с алеющими на нём двумя чёткими полосками. Беременна.
Врач выписывает направление в госпиталь к гинекологу, рассказывает о процессах беременности, о мерах предосторожности и диете в этот период. Девочка молча кивает после каждой фразы, смотрит под стол.

Прощаемся.
Выходя, Розалина запинается о порог. Шаркая стёртыми тапками, бредёт к отцу, сидящему на траве возле клиники. Тот подскакивает, смотрит испуганно, спрашивает:
— Ну, что сказала доктора?
— Я беременна и надо ехать в госпиталь.
Утыкается отцу в плечо, всхлипывает на весь двор. Тот выдыхает с облегчением:
— А, ну, это не страшно. Не плачь. Главное, что ничего опасного. Это не смертельно.

Обняв за плечи уводит домой.

Роза Санчес — одна из самых давних наших пациенток. Мы знаем её около пяти лет, как начали здесь работать, так и узнали.

Клиника ещё строилась, волонтёры ещё под навесом в гамаках жили, принимали пациентов под деревом. Она приходила на приём. Узнала, что у неё диабет. Долго не удавалось подобрать ей нужную дозировку медикаментов и стабилизировать сахар около нормы. Удалось. Стала получать инсулин и необходимые препараты. Исправно приходила на приём.

Это к ней мы заезжали по пути из Санта Хулии, с хорнады. У одного из домов на дорогу выскочил парнишка лет десяти, махал руками, что-то кричал. Остановились. Сказал, что бабушке очень плохо, нужен врач. В бабушке, под руки выведенной во двор, мы узнали Розу.
Она едва узнала нас, не могла произнести почти ни одного цельного предложения, теряла буквы в словах. За неё говорили дети — оказалось, что четверо из шести её детей заняли это заброшенное здание американского агентства по международному развитию и живут здесь. Говорили, что у неё уже несколько дней повышенная температура и лихорадка, ночная потливость, тошнота и головокружения. Думали, что это побочное от её диабета и пройдёт, но накануне она приняла последнюю таблетку. Таблеток больше нет, и улучшений тоже.

У нас с собой осталось мало медикаментов после хорнады. Но врачи измерили ей давление, сбили температуру, дали препараты на ночь и сказали обязательно ехать в госпиталь. Она отрицательно замотала головой и уронила её на руки сына. Не верит госпиталю, только нашей клинике. Попрощались, сказав, что ждём в клинике завтра.

Завтра она не пришла. И послезавтра тоже.
Сегодня в клинику пришла её младшая дочь и рассказала, что в итоге они убедили маму поехать в госпиталь, но она не согласилась потратить деньги на машину, уехала вчера на автобусе-чикенбусе. Пока никаких новостей от неё. Дочь взяла мой номер телефона, пообещала сообщить, как что-то узнает.
Через два дня раздался звонок. Роза звонила. Сказала, что ей страшно в госпитале от чужих врачей и от количества рецептов, которые ей выписали. Все эти медикаменты она не может купить — очень дорого. Договорились, что придёт в клинику в субботу, получит у нас всё нужное. Ждём.