Мораль + Общество

Гордыня — плохой советчик и опасная мотивация.

Лицемерие— еще более плохой советчик и еще более опасный путь.

Ведь он публично провозглашает своё намерение обличать ложь действующей власти, но при этом не собирается разбираться и копаться в причинах, не собирается анализировать Систему. Ему вообще не интересно разобраться и понять — ему нахрен не нужна осознанность. Он тупо хочет напялить свою вендетту на стяг и ринуться пугать ежа голой жопой. На мой взгляд, это плохая затея, однако, есть потенциал доставить некоторые неудобства каким-то должностным лицам и одновременно доставить публике удовольствие развлекательным зрелищем. Публика всегда любила забавных и потешных донкихотов.

Я не увидела в его высерах какой-то философии миропознания, а лишь его желание закидать обидчика какахами. Он далеко не Карлин, который был снайпером своего дела, и не Жириновский с его говномётом — те хоть были отличными ораторами и далеко не дураками. Увы, про Альберта не могу сказать того же.

Я смотрю и читаю ровно то, что написано в его профиле в ВК. Я вижу отсутствие пунктуационной грамотности, я вижу речевые ошибки, я вижу «дырищи» в вокабуляре. И да, я в курсе, что такое т.н. авторский знак и всякие «словечки».

Если сравнить стилистику и смысловое наполнение разных постов от его имени (не только в ВК), то контраст существенен, разница очень заметна, это всё сильно бросается в глаза. Возникает стойкое ощущение, что некоторые опусы составлял не он сам (особенно объявления об услугах).

Касаемо эмоциональной окраски напечатанного, у меня складывается яркое впечатление о непоМЕРном ЧСВ у данного персонажа: по Сеньке — шапка, по Ереме — колпак. МЕРа охвата черепа явно и значительно больше объема мозга. Наверно, в ветреную погоду можно уловить чудный художественный свист задуваний и завываний промеж извилин. Может, конечно, это всего лишь сквозняк от сквозных психических процессов. Или это «сквозняк» промеж ягодичных мышц?..

Но это всё образность. Так вот про МЕРу понимания.

Чтоб хотя бы не выставить себя клоуном среди пидарасов (во всех смыслах), нужно прежде убедиться, что язык «подключён» к мозгу и что вообще этот мозг имеется (или хотя бы его зайчатки).

Для того, чтоб нести свет среди сумрака повальной идиотии, массовой шизофрении и мглы мракобесия, нужно прежде и для начала иметь хотя бы грамотность и большой лингвистический запас.

Причём мало знать широкий набор умных и не очень слов, но надо еще и верно понимать их смысл и значение, надо уметь применять их уместно, а отсюда вытекает умение «жонглировать» эпитетами и формулировать мысли.

Надо иметь многие знания во многих областях— тот самый т.н.  широкий кругозор. И ещё необходимы логические и аналитические способности, одновременно наличие способностей к абстрактному и критическому мышление. И чтоб всё это не вызывало когнитивного диссонанса и не сделало выступающего хуеплётом и припизднутым ебанашкой, транслирующим эфир многоголосья напрямую из междумирья, а способствовало формированию единой системы миропонимания.

А еще, что гораздо существеннее, придется многим пожертвовать, вплоть до остракизма, потери почти всего имущества, значительного ограничения доступа к социальным благам и сокращения социальных возможностей, ущерба здоровью вплоть до состояния «овощ». Стоит быть готовым к тому, что если начать защищать свои идеалы и твёрдо оставаться с чистой совестью, то в обратку и ответку начнут прессовать методами материального воздействия. Невозможно бороться с гидрой Системы и при этом остаться целёхоньким. Последствий точно не избежать.

Но Альберт ведь нихрена же не Данко. Насколько я поняла, он собирается просто вывалить на публику лукошко имеющихся у него басенок (ну или своё понимание каких-то явлений и событий). И что это даст, окромя временного и тухлого хайпа? Чего он делать будет, когда лукошко опустеет? Если к этому моменту будет ещё цел и невредим, конечно...

Маловероятно, что возникнет вопрос о том, как именно его транклюкировать. С ним не станут возиться по формуле «судимость за экстремизм, фейки и дискредитацию». Он не Тараскин и не Гиркин, чтоб напрягать судилок.

И он не Данилов и не Петров, чтоб мудохаться с оккультизмом.

И он не Листьев и не Бузина, чтоб тратить патроны.

Слишком много возни — слишком много чести.

Альберту просто нарисуют психиатрический диагноз и далее могут запереть в дурке на многие годы— делов-то.

Кстати, я вот не дипломированный психиатр, но в психиатрии понимаю. И я скажу, что мании величия вкупе с непониманием Системы достаточно для диагноза, не нужно даже напрягаться с фейковыми протоколами.

Ну да, наверно, получится некрасиво с прежними справками от психиатров об отсутствии проблем с психикой. Наверно, будет придуман повод (триггер), который якобы «спровоцировал» помешательство уже после произошедшего скандала — для того, чтоб не марать профессиональную репутацию прежних психиатров до инцидента с выпиныванием оного персонажа из уютненького кружка взаимного восторга.

Альберту хочется напомнить, что исключение из «пионэров» вовсе не тождественно его исключительности.

А еще Альберту хочется напомнить, что один в поле не воин, даже если он и ладно скроен.

А еще напоминаю, что пирамида «растет» не только вверх, но и вниз. А ещё она парит своим основанием в вышине и прячет свою вершину во тьме бездны.

И самое главное, о чем хочу сообщить Альберту,— надо быть Человеком. Потому что у него об этом вообще нет никакого представления и понимания. Человекоподобный примат, биологическое тело с запрограммированным сознанием и бес в телесном обличье — это не Человек.

Человек — это гораздо больше, чем «сосуд» биологического тела. И он непременно должен иметь разумность и осознанность.

Поэтому лично я вижу задумку его «крестового похода» против Системы как пердёж в лужу. Впрочем, плебс всегда в восторге от публичных перформансов с попукиванием и попёрдыванием.

Но эта «машина» схрумкает его, перемелет и издаст благородную отрыжку. Альберт, даже если твой анус отличается навыками и профхарактеристиками, а твоё умение им пользоваться отличается квалификацией и ассортиментом умений — это вовсе не причина, чтоб проверять, прочно ли закреплена мушка на огнестреле.

Если Альберт ниасилил хотя бы базовое понимание Системы, то из «дурки» его через 3 недели вряд ли не выпустят. Если уже сейчас со стороны отлично видно, что у него произошел «сдвиг по фазе», то биохимические препараты сдвинут «фазу» еще больше без возможности вернуться хотя бы в исходное состояние на уровне детской психики — ещё до его экзерсисов с проституцией и политикой (кстати, это двойняшки единоутробные).

Отмечу, что мною движет нездоровое любопытство о продолжении приключений Альберта.

Я искренне буду разочарована, если конец истории получится всё же унылым, печальным и предсказуемым. Мне всё же хочется выяснить: этот персонаж комический или трагический?

Послесловие о предпосылках произошедшего (в ретроспективе личины).

Не имея внутреннего достоинства и благородства, можно зело борзо обстебать и публично напоказ оскорбить и унизить хоть 100 уборщиц. Но это будет бесстыжее паскудство и моральное самоутверждение морального урода, что обличает и позорит не столько самого этого уёбка, сколько стоящего за ним влиятельного упыря (или ряд упырей). Ибо токмо упырю по духу не будет стыдно иметь такого вульгарного и фамильярного фигляра, такого звероподобного выкормыша. Как от осинки не родятся апельсинки, так и хозяин подбирает и воспитывает себе питомца по своему подобию.

Так вот когда волшебным образом Альберт попал в политическую среду, получилась иллюстрация давнего сюжета «фасад обновили, а канализация старая» (Раневская).

Был Ивашка дурачком — стал дураком Иван Иванычем.

Опосля чего Альберт опрометчиво возомнил себя то ли гауляйтером, то ли тонтон-макутом.

Судя по объявлениям о предоставлении платных услуг и по содержимому «блевничка вэкашечки», он незаметно для самого себя докатился до полнейшего ахуевания от собственной  охуенности на почве своей же невъебенности и ослепительного величия (лика, ума, языка, пениса, прямой кишки— нужное подчеркнуть или дополнить).

Но, как известно, «под каждым павлиньим хвостом скрывается куриная жопа» (Раневская).

Кароче, не сдюжил тяжести короны и не превозмог гул медных труб,  за что и был неизбежно аннигилирован из рядов по причине профнепригодности (и это не касается его заслуг на поприще порока на продажу).

А вот если б сидел на жопе ровно, то ничего бы этого не случилось. Они политкорректно называют это «утратой доверия».

Там, в глубине лабиринта политических коридоров, очень хорошо понимают и о себе, кто они такие, и о своем положении. Власть нынче дюже чувствительная и весьма остро реагирует на любые дискредитирующие и высмеивающие ее нападки, которые публично ставят под сомнение ее авторитетность и репутацию. А когда власть так нервно ёрзает, она становится психопатичной и истеричной, что чревато и для нее самой, и для той «бочки пороха», на которой она «сидит».

Философское послесловие.

Дорога на Олимп часто оказывается путём на Голгофу.

С оказией должна оговориться, что всё вышенаписанное в равной МЕРе относится ко всем подобным «выкидышам» и провластным протеже, не наделенным умом, но дотянувшимся до возможности повелевать.

Печален не сам факт появления в фокусе внимания общественности подобных персонажей, сколь лютое отсутствие всякого позора и стыда у их «проталкивателей».

Так и появляются всякие опусы про «судопроизводство», соревновательные покатушки наперегонки с гаишниками и мгновенный отлов серунов под дверьми величавых господ. И многие подобные, несомненно, враки и байки из склепа людских гнусностей и богомерзостей.

Зеркало нравов — и нечего на него пенять.

Очевидно, это хроническая болезнь социума, чья власть озабочена лишь эгоистичными интересами личной выгоды и наживы. Платон был 100500 раз прав. И Вайнеры про эру милосердия были правы.

Сколько учиться: есть базовый курс на 6 месяцев и расширенный — на 8.

1С — язык программирования для работы с продуктами одноименной компании. Он помогает автоматизировать бизнес-процессы и разрабатывать бизнес-ориентированные приложения. В России с 1С работают и большинство компаний, как небольших, так и крупных.

За полгода вы научитесь работать с платформой и писать код на языке 1С, поработаете с отчетами и системой компоновки данных, научитесь создавать механизмы бухгалтерского учета. Вас ждет девять итоговых работ и выпускной проект.

Начать учиться бесплатно>>

Python-разработчик буткемп

Сколько учиться: 4 месяца

Курс включает восемь блоков. Первый и второй — знакомство с Python, остальные — более глубокое погружение в тему. Например, бэкенд на Django, изучение алгоритмов и структуры данных, разбор асинхронностей и нюансов работы с Flask.

Формат буткемп — это интенсивное обучение. Нагрузка в неделю составит около 30 часов, вы можете рассчитывать на поддержку наставников.

Начать учиться бесплатно>>

Системный администратор

Сколько учиться: 6 месяцев

Сисадмин отвечает за исправность информационной инфраструктуры компании. В зоне его ответственности компьютерные системы, сети, серверы, ПО и безопасность данных.

На протяжении всего обучения вы будете знакомиться с Linux, приложениями с открытым исходным кодом, сетевыми протоколами и системами хранения данных.

Начать учиться бесплатно>>

Чем интенсивнее курс, тем быстрее начинается этап поиска работы. В нашем Карьерном центре мы поддерживаем студентов: помогаем оформлять резюме и портфолио, проходить собеседования, предлагаем вакансии и стажировки от 4000+ партнеров. Стартуйте в IT уверенно!

Викторианская эпоха в истории Великобритании (1837-1901) традиционно ассоциируется с высокими моральными стандартами, строгим соблюдением приличий и пуританской этикой, но мы должны осознать фундаментальный парадокс: именно в точке максимального напряжения моральных императивов, в момент наивысшего торжества пуританской этики, происходит диалектическое превращение добродетели в собственную противоположность. Это не просто лицемерие – это структурная необходимость идеологического поля, где публично декларируемая мораль функционирует как Большой Другой, требующий ритуального подчинения при одновременном тайном трансгрессивном наслаждении. Викторианская Англия представляет собой идеальный пример того, как общество, одержимое моральной чистотой, неизбежно производит свою тень – пространство аморальности, без которого сама мораль теряет свою символическую эффективность.

Что такое Британская империя, как не грандиозная попытка создания тотального символического порядка, универсума, где каждому элементу предписано строго определенное место. Здесь мы сталкиваемся с классической гегелевской диалектикой господина и раба: империя нуждается в "нецивилизованном Другом" как в негативном основании собственной идентичности. Эволюционная теория Дарвина была немедленно освоена империалистическим дискурсом потому что предлагала перенос социальных отношений в плоскость природной иерархии, создании иллюзии что имперская структура есть отражение законов природы. Особенно интересен здесь диалектический переворот, когда "бремя белого человека" оборачивается против самого белого человека. Настоящий объект колонизации – не туземец, а сам британец, который должен колонизировать собственную субъективность, подавить в себе все "животное", стать идеальной шестеренкой имперской машины. Это является классическим примером того, что Лакан называл "расщепленным субъектом" – субъектом, который подавляет собственное jouissance (способность к наслаждению) во имя Большого Другого, но именно в этом акте подавления обретает извращенное наслаждение.

Давайте рассмотрим эту странную одержимость викторианцев "одеванием" предметов интерьера. Ножки пианино драпируются тканью, повсюду скатерти, ковры, чехлы. Даже слово "ножка" заменяется эвфемизмом "лимб". Это не просто причуда – это симптом. Здесь мы видим то, что можно назвать "фетишистским отрицанием": я знаю, что ножка стола – это просто ножка стола, но все-таки... она должна быть покрыта, чтобы не вызывать непристойных ассоциаций.

Репутация в викторианском обществе функционирует как своего рода символический капитал, но с извращенной логикой: ценность репутации прямо пропорциональна усилиям по сокрытию ее изнанки. Чем безупречное публичный образ, тем интенсивнее тайное наслаждение его нарушением. Стыд здесь работает не просто как негативный регулятор, но как позитивный производитель желания. Именно запрет конституирует объект желания как запретный, и именно в этой запретности коренится его либидинальная привлекательность.

В викторианском воображаемом женщина занимает место невозможного объекта – она одновременно и асексуальный "ангел в доме", и воплощение разрушительной сексуальности. Эта антиномия не случайна – она отражает фундаментальное противоречие мужской субъективности. Мужчина проецирует на женщину то, с чем не может справиться в себе самом: собственную кастрацию, собственную нехватку.

Абсурдное утверждение доктора Эктона о том, что "большинство женщин не обременены какими-либо сексуальными чувствами" – это не просто ошибочное медицинское мнение, это необходимый идеологический конструкт. Викторианскому мужчине необходимо верить в асексуальность "порядочной" женщины, чтобы поддерживать иллюзию собственной цельности. Проститутка же необходима как экран для проекции подавленного jouissance, как локализованное пространство разрешенной трансгрессии. Здесь мы сталкиваемся с классическим примером того, что Лакан называл "pas-tout" – логикой "не-всё". Женщина в викторианском воображаемом существует как "не-всё", как то, что ускользает от символической кастрации и потому представляет угрозу для фаллического порядка. Отсюда этот навязчивый контроль над женской сексуальностью – не потому, что она отсутствует, а именно потому, что она воспринимается как избыточная, неподконтрольная, угрожающая.

Невроз – это не побочный продукт викторианской морали, а ее структурная необходимость. Истерия, которая расцвела в викторианскую эпоху, была не "женской болезнью", а симптомом социального антагонизма, способом артикуляции того, что не могло быть высказано в рамках доминирующего дискурса. Истеричка своим телом говорит то, что запрещено говорить языком."

Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" Стивенсона – это не просто литературная фантазия, а точная формула викторианской субъективности. Джекил и Хайд – это не два разных человека, а две стороны одного и того же субъекта, расщепленного между символическим законом и реальным влечения. Примечательно, что Хайд описывается как "звероподобный", "примитивный", напоминающий обезьяну – то есть, в точности в тех терминах, которыми викторианцы описывали туземцев в колониях. Хайд – это внутренний "дикарь", колонизированный Другой, который возвращается в сердце империи.

Джентльменские клубы викторианской эпохи представляют собой классический пример того, что можно назвать "институционализированной трансгрессией". Это не просто места, где можно нарушать правила, это места, где нарушение правил само становится правилом. Большой Другой как бы говорит: "Я знаю, что вы нарушаете запреты, но пока вы делаете это в специально отведенных местах и соблюдаете ритуал секретности, я буду притворяться, что ничего не происходит".

Клуб "Хеллфайр" с его оргиями и сатанинскими ритуалами – это не просто место разврата; это пространство, где представители элиты могут временно отказаться от бремени символической идентификации, от тяжести бытия "представителями империи". Но – и это ключевой момент – такой отказ возможен только при условии его строгой локализации и секретности. Трансгрессия не подрывает Закон, а укрепляет его, создавая иллюзию возможности выхода за его пределы.

Огромная индустрия проституции в викторианском Лондоне (80 000 проституток!) демонстрирует не противоречие между моралью и практикой, а их диалектическое единство. Чем строже запрет на сексуальность вне брака, тем больше потребность в проституции как локализованном пространстве исключения, которое подтверждает правило. Проститутка здесь функционирует как объект a – объект-причина желания, вокруг которого организуется либидинальная экономика викторианской морали.

Здесь мы подходим к сути викторианского морального парадокса: постоянное подавление желания приводит к его сублимации в форме наслаждения самой аморальностью. Возникает то, что можно назвать "извращенным категорическим императивом": наслаждайся нарушением морали! Это не просто нарушение закона ради удовольствия – это получение удовольствия именно от факта нарушения закона как такового.

Случай сэра Ричарда Бёртона прекрасно иллюстрирует эту диалектику. Его "научный интерес" к сексуальным практикам разных культур, его переводы "Камасутры" и "Тысячи и одной ночи" с акцентом на эротические сцены – это не просто личная перверсия, а структурная позиция субъекта, который легитимирует свое трансгрессивное наслаждение через его "научное", "этнографическое" обрамление. Бёртон наслаждается не просто сексуальностью, а именно экзотизированной, "примитивной" сексуальностью Другого, которая одновременно отвергается и присваивается имперским дискурсом.

Оскар Уайльд со своей трагической судьбой воплощает предельное напряжение этой диалектики. Его знаменитое "Я могу устоять перед чем угодно, кроме соблазна" – это не просто остроумная фраза, а точная формула викторианской субъективности. Уайльд был осужден не просто за гомосексуальные практики, а за то, что он эстетизировал аморальность, превратил трансгрессию в форму искусства, тем самым обнажив механизм, который должен был оставаться скрытым.

Случай Уильямом Гладстоном, четырежды занимавшим пост премьер-министра Великобритании. Гладстон был известен своей религиозностью и моральной строгостью, но одновременно имел странную привычку: он регулярно прогуливался по районам проституции в Лондоне, где пытался "спасать" падших женщин, приводя их к себе домой для "духовных бесед". При этом он практиковал самобичевание после таких встреч, чтобы "очиститься от греховных мыслей". Это представляет собой чистейший образец того, что Лакан называл jouissance – наслаждения-в-страдании. Гладстон наслаждается не только встречами с проститутками, но и последующим самонаказанием, создавая замкнутый цикл трансгрессии и покаяния, который является не нарушением морального порядка, а его высшей реализацией.

Здесь мы видим окончательное замыкание диалектического круга: те самые "примитивные" практики, которые используются для оправдания колониального господства, становятся объектом тайного наслаждения колонизаторов. "Дикость" туземцев одновременно осуждается публично и романтизируется в приватных пространствах. Это не просто лицемерие – это необходимая диалектическая структура колониального желания.

Бордели, стилизованные под "восточные гаремы" или "африканские хижины", эротические фотографии туземцев под видом "этнографических исследований" – все это формы присвоения Другого через его сексуализацию. Колонизатор наслаждается не просто сексуальностью, а именно "примитивной", "нецивилизованной" сексуальностью, которая запрещена ему как представителю "высшей расы". Здесь мы сталкиваемся с тем, что Хоми Баба называл "колониальной мимикрией" – но в обратном направлении: не колонизированный имитирует колонизатора, а колонизатор тайно имитирует колонизированного, присваивая его предполагаемое jouissance.

И разве не в этом состоит окончательный парадокс империи: те самые люди, которые публично выступают за "цивилизаторскую миссию", тайно наслаждаются именно тем, что они официально стремятся искоренить. Колониальный проект, таким образом, содержит в себе семена собственного разрушения – не из-за сопротивления колонизированных, а из-за внутреннего противоречия в самой структуре колониального желания.

Так мы приходим к фундаментальному выводу: викторианская эпоха – это не просто время лицемерия и двойных стандартов, это лаборатория современной субъективности, расщепленной между публичным подчинением символическому закону и приватным трансгрессивным наслаждением. Чем жестче становились моральные нормы, тем изощреннее становились способы их обхода, и именно в этой диалектике запрета и трансгрессии конституировался современный субъект.

Викторианское общество создало уникальную либидинальную экономику, в которой моральность и аморальность не противоречат друг другу, а взаимно обуславливают друг друга. Без викторианской морали не было бы викторианской аморальности, и наоборот. Это не просто историческое наблюдение – это структурная необходимость, которая продолжает определять наши собственные формы наслаждения даже сегодня, когда викторианские нормы давно утратили свою силу.

И здесь мы сталкиваемся с подлинно травматическим осознанием: попытки установить идеальный моральный порядок неизбежно порождают свою тень – пространство трансгрессивного наслаждения, без которого сам этот порядок теряет свою либидинальную опору. Это урок, который мы должны извлечь из викторианского опыта: не существует морали без ее аморальной изнанки, и именно эта изнанка, это исключение, конституирует символический порядок как таковой.

Мой Телеграм