Любовь + Судьба человека

Просыпавшаяся ни единожды за ночь Валентина, обратила внимание на то, что этой ночью их состав шёл без остановок и на предельной скорости. Сцепки, соединяющие между собой вагоны, стучали так, словно это и не сцепки вовсе, а наковальня. И стук исходил от них, жёсткий и хлёсткий, а врываясь в ушные перепонки он будто скапливался в голове зарождая в ней пульсирующую боль. Наверное поэтому, все женщины накрыли свои головы чем придётся лишь бы не слышать грохочущий стук. Но кроме этой беды, параллельно с ней шла и другая - холод. Заткнув в вагоне все возможные щели соломой, кроме раздвижной двери, днём садились кучнее и пели песни, а ночью спали обнявшись, да прижимаясь друг к дружке, как только что рождённые щенки, выискивающие на брюхе у матери молочные соски. Голод и холод объединил всех во что-то единое целое и это было похоже на то, как соединяются капельки выплавленной стали, те, что Валентина однажды видела на заводе. С рассветом состав наконец-то остановился на небольшом полустанке. Торможение разбудило практически всех, но не все спешили вставать из согретых за ночь лежачих мест. Валентина не сомневалась, что сейчас будет проверка по списку, а значит появится возможность выпросить хоть что-то поесть. Она вскочила, подошла к двери и через маленькую дырочку в обшивке вагона стала рассматривать местность. Состав остановился. Валентина обернулась к женщинам.

- Девки вставайте! Конвой идёт! Проверка!

Кто-то громко гаркнул:

- Валюша, надо требовать жратву! Или пусть расстреливают прямо здесь!

Все остальные поддержали, выражая разные недовольные высказывания.

- Тихо девчата! – крикнула Валентина. – Если будем кричать не получим ничего! Сейчас им никто руки не вяжет. Для них мы зэки, хуже того – враги народа. Убьют и спишут. Вспомните Прасковью?

Валентину прервал металлический скрежет открывающихся запоров. Все притихли, наблюдая как с грохотом и скрежетом открылась раздвижная дверь вагона и вместе с порывом прохладного утреннего ветра во внутрь влетела команда:

- А ну быстро по стенкам! Шаг в сторону без разрешения – попытка к бегству! Расстрел на месте!

В вагон влез один из конвоиров со списком в руках. Двое других стояли у дверного проёма нацелив оружие на заключённых. Началась проверка, затем внутренний осмотр вагона. Кажется, было всё нормально, и проверяющий направился к выходу.

- Разрешите вопрос? - набравшись смелости спросила Валентина.

Тот подошёл к Валентине.

- Почему не представляетесь?

- Осужденная…Антонова.

- Слушаю.

- Мы ничего не ели уже двое суток, - слегка дрожащим голосом стала говорить Валентина. – Очень холодно, особенно ночью… Мы всё-таки женщины. Может вы проявите к нам хоть какое-то милосердие? Нам бы немного еды и соломы… У вас же, наверное, то же есть мама? Пожалуйста…

Конвоир на секунду замер. Его глаза забегали, а на лице проявилась надменность.

- Вы в первую очередь осужденные, - ответил он. –Враги народа и всего нашего правительства, в частности товарища Сталина.

Он развернулся и направился к выходу. Спрыгнув вниз на пути, конвоир бросил на Валентину беглый взгляд и не громко буркнул одному из подчинённых:

- Принеси буханку хлеба и котелок с водой. Только мигом!

Тот побежал к конвойному вагону. Женщины стояли словно вкопанные, все боялись даже кашлянуть, чтобы не дай Бог этот конвоир не передумал ничего. Через минуту убежавший вернулся, передав старшему хлеб и воду.

- Антонова! – крикнул он. – Подь-ка сюды.

Валентина тут же сорвалась к двери.

- На-ка вот, возьми, - он протянул ей котелок с водой и зачерствелую буханку хлеба. И уже следом добавил: – Хлеб сама распредели. Весь не съедайте. Никакой еды больше не будет.

- Ты уж скажи, ради Христа, куда везут нас? – спросила Валентина.

- Воркута, - тихо, чтобы никто из конвоиров не услышал, произнёс он.

Как только дверь вагона закрылась осужденные облепили Валентину. Их руки потянулись к хлебу. Ей было сложно найти для всех нужные слова, чтобы объяснить, что булка хлеба, размером с кирпич, это точно на несколько дней, а может и до конца… И что кормить в первую очередь надо тех, кто ослаб.

- Ну что ты греешь буханку? – с заметной и демонстративной злостью сказала ей одна из осужденных. На всём протяжении пути она неоднократно уже пыталась зацепить оскорбительным словом молодуху Глашу и ту, что вздёрнулась ночью пока все спали. – Али ты не видишь, что бабы оголодали?!

Валентина прижала хлеб и котелок к груди.

- Хлеб буду делить на всех сама. Вода по одному глотку.

- А ты никак в надзирательши метишь?! – завизжала та, выставив руки в боки и сверля Валентину озлобленным взглядом.

Никто не знал, чем бы закончилась эта ситуация если бы в разговор не вмешалась одна из осужденных, женщина в зрелом возрасте встала между Валентиной и той, что набросилась на неё с претензиями.

- Думаю, что Валя делает правильно, - сказала она, бросив значимый взгляд на нападавшую. – Один только господь знает сколько нам ещё ехать и сколько нам ещё предстоит вытерпеть мучений. Съедим всё мы конечно утолим голод, но надолго ли? А если по норме, то это поможет нам всем выжить. Это я говорю вам как врач.

Её слова заметно снизили агрессию нападавшей осуждённой, та развернулась, отошла в угол вагона и села на корточки. Валентина подошла к ней, опустилась рядом, сев на жухлую солому. Затем сняла с себя кофту, постелила на ноги. Поверх кофты положила буханку хлеба, достала маленькие ножницы.

- Будешь мне помогать, - сказала ей Валентина, разрезая хлеб лезвием от ножниц. - Выдавай да запоминай кому даёшь. Вот и будет работать твоя справедливость.

Осужденные по очереди подходили за своим куском хлеба, размер которого был со спичечный коробок. Воду, как и решили давали по глотку. Перед сном норму повторили, спать улеглись с хорошим настроением, ведь оставалось ещё половина буханки хлеба.

Так совпало, что Валентина легла рядом с осужденной, которая представилась врачом.

- Неужто и вправду врач? – спросила она у неё.

- Да, правда детский.

- А как зовут?

- Евдокия.

- А тебя-то за что, Евдокия?

Та едва заметно улыбнулась:

- Привёл ко мне на приём дочурку один из парткомовских. Простыла дочка-то его, видать продуло где-то. Кашляла сильно бедняга. Бронхи свистели так, что без стетоскопа было слышно. Поняла я, что без антибиотиков то, ребёнок не выкарабкается. Выписала ампициллин, посоветовала найти американский. Он спрашивает значит: а почему американский? А я ему и говорю: да потому что он лучший. Они ушли, а на следующий день утром за мной то и пришли…

- В чём же вас обвинили? Ведь вы хотели, как лучше?

- Обвинили в сговоре с американской разведкой, в нанесении вреда советской медицине и потери репутации врача.

- И…сколько же вам дали?

- Пятнадцать…

Евдокия опустила взгляд, её глаза наполнились слезами.

Валентина жалостливо обняла женщину, прижав к себе.

- Мы справимся. Я уверена в этом. Мы будем бороться и выживем.

О том, что их везут под Воркуту, Валентина ей пока не сказала. По слухам людей, чьи близкие оказались в лагерях по доносам и вымышленным обвинениям, считалось, что именно в Воркуте на строительстве железных дорог люди гибнут от холода и голода в огромных количествах. А тела умерших в продуваемых пургой степях так и остаются там гнить.

Всю прошедшую ночь шёл сильный ливень. Он был очень хорошо слышен здесь, в камере, где стало куда холоднее, чем днём. Нюрка уснула лишь под самый рассвет, во сне она, то судорожно всхлипывала, то выкрикивала лишённые членораздельности слова, то выставляла перед собой руки, словно хотела защититься от чьих-то ударов, при этом её, как осиновый листок трясло от холода. Валентина сняла с себя кофту и накрыв ею Нюрку, съёжившись сидела на нарах поджав колени к груди и обхватив их руками. Ей казалось, что так было куда теплее. Висевший на улице фонарь раскачивался от ветра, из-за чего, исходящий от лампы желтоватый свет на несколько секунд через окошечко нырял в камеру, бросая на шершавую серую стенку тень от металлической решётки.

Так и не удержавшись от нахлынувшей дикой усталости и не найдя в себе силы способной побороть всё то плохое и страшное, что заняло её мозг, Валентина, едва сомкнув веки, погрузилась в глубокий сон. Утром их разбудил лязг дверных запоров.

- Подъём! Выходим в коридор! – крикнул конвоир в полуоткрытую дверь. – Встаём вдоль стены!

Валентина достала из кармана переломанный пополам после допроса гребень успев чуточку причесать сбившиеся за ночь волосы, Нюрка же, свои попросту пригладила ладонями, предварительно поплевав на них. Арестантов оказалось довольно много, около двадцати человек, совершенно разного возраста, как женщин, так и мужчин. У большей части из них на лицах имелись ушибы, ссадины и порезы. По обеспокоенному поведению людей было не трудно догадаться, что практически для всех, пребывание здесь сопровождалось стрессом, но несмотря на это, в бегающих туда-сюда глазёнках теплилась надежда, что сейчас непременно пожурят и отпустят.

Ну, а пока разношёрстную толпу завели в пустое просторное помещение, где из мебели стоял лишь длинный стол, какие обычно встречались в партийных кабинетах. Сперва стояли кучкой, кто-то недоумённо и нервно мял в руках кепку, кто-то поправлял ворот рубахи, платья, а кто-то, просто не отводя взгляда обречённо смотрел в одну какую-то точку. Вдруг, глухо стуча подошвами сапог об пол, в зал цепочкой вошли вооружённые винтовками конвоиры, последние двое занесли деревянный ящик, закрытый крышкой. Тотчас, арестантов, среди которых находились Валентина и Нюрка плотно прижали к стене, ограничивая любое телодвижение. Первые солнечные лучи, стремглав вонзившиеся сквозь оконные зарешёченные стёкла, пали на начищенные до блеска и острые как опаска винтовочные штыки, которые нет-нет да посылали в эти самые перепуганные людские глаза солнечные зайчики.

Галдёж утих, а лица у всех помрачнели. Никто не мог до конца понять, что же тут такое твориться и почему против них выставлен такой заслон. Последними в помещение вошли трое высокопоставленных офицеров, у одного из них в руках находилась стопка бумажных папок, по всей вероятности, с документами на каждого арестованного. За несколько секунд до того, как эти офицеры сели за стол, стоявшая у окна Валентина увидела, что во двор учреждения въехали три грузовых фургона, вокруг которых выстроилось оцепление из конвоиров. Она схватила Нюрку за руку словно предчувствуя наступающую на них беду.

- Задержанная Антонова Валентина Васильевна! – громко крикнул в сторону арестантов, по-видимому, старший из трёх офицеров севших за стол. – Кто Антонова?!

- Я, - сказала Валентина.

- Подойдите к столу.

Она посмотрела на Нюрку, мысленно попрощалась с ней взглядом и выпустив её руку из своей, неспешно вышла из арестантской гурьбы.

Дождавшись, пока Валентина встанет напротив стола, сотрудник комиссариата продолжил:

- Решением протокола заседания тройки НКВД СССР по **********области от ** августа 193* года, за вредительскую деятельность и антисоветскую пропаганду, в соответствии со статьёй №58 частью первой УК РСФСР, вы приговорены к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере.

Вглядевшись в аккуратно выбритое лицо высокопоставленного сотрудника, зачитывающего ей приговор, Валентина вдруг вспомнила его. Неделю назад он приходил в библиотеку, где просил её дать ему на дом книгу Максима Горького «Мать». Эта книга, к сожалению, была в библиотеке в единственном экземпляре и по всем правилам выдавать её запрещалось. Валентина уведомила об этом мужчину, но увидев, что после своего отказа тот очень расстроился, проявила снисхождение, и под свою ответственность выдала книгу.

Несомненно, это был он. К ней быстрым шагом подошли двое конвоиров. Один из них грубо завернул ей руки за спину, другой, застегнул на запястьях наручники, затем, обхватив пальцами шею Валентины, так, что аж его ногти впились в её кожу, толкнул её к выходу. Наблюдающие за всем этим арестанты застыли в оцепенении.

- Валя! Валечка! – истошно закричала Нюрка, попытавшись прорваться через стоявших конвоиров. – Что вы делаете, сволочи?! Она же ни в чём не виновата!

Её тут же скрутили на полу, ударив несколько раз прикладами по частям тела. Что было с Нюркой дальше, Валентина не знает, её вывели через подвал и подведя к грузовику, взяв за локти и за ноги, буквально закинули во внутрь фургона закрыв дверь. Она осталась в полной темноте. Но через некоторое время фургон был плотно забит осужденными, а вот Нюрки среди них не было. Люди были до ужаса перепуганы, женщины плакали.

- Девчат! Кто ни будь знает, куда делась женщина, которая кричала, когда меня уводили? – громко спросила она. – Такая маленькая, худенькая… Нюркой зовут. Может, кто видел?

Все стихли и только мужской голос со своеобразным говором, отрешённо донёсся от самой двери.

- Не шукай, у цієї баби розстріл...

Валентина поняла значение этих слов.

- Как…расстрел? Этого не может быть? Она же ни в чём не виновата…

Тот же голос ей ответил: «Так тут гражданочка, вси ни в чому не винни».

Ехали долго, по всей вероятности водитель очень торопился, отчего на петляющей дороге машину бросало из стороны в сторону на крутых поворотах. Всю дорогу, зажатая со всех сторон такими же, как она арестантами, Валентина нет-нет да вспоминала Нюрку. Ей казалось, что глаза этой доброй и безобидной женщины по-прежнему смотрят на неё, но уже из глубины чёрного мрака господствующего в этой крохотной и оббитой железом будке грузовика, и этот взгляд не был сломленным, скорее, он был улыбающимся.

Их привезли на узловую станцию, где взору всех выпрыгнувших из фургона и жмурившихся от яркого солнца арестантов, предстала совершенно дикая картина происходящего. На одном из железнодорожных путей стоял состав, преимущественно из старых товарных вагонов, из зарешёченных окон которых, выглядывали что-то выкрикивая десятки измождённых августовской жарой и духотой человеческих лиц. Но из-за металлического скрежета, паровозных гудков и громких ругательств конвоиров, все их крики слились в единый и страшный вой. Каждый такой вагон был оцеплен вооружённой охраной. Проверив вновь прибывших осужденных согласно списку, сотрудник НКВД распределил каждого в определённый вагон. Валентина попала в первый. После того, как тяжёлая дверь с грохотом закрылась за её спиной, она осмотрелась.

Около пятидесяти пар неимоверно перепуганных женских глаз, цепко впившихся в неё одновременно, первоначально заставили её застыть как вкопанной, и она лишь молча, беглым взглядом разглядывала находящихся взаперти людей. Самой младшей было около четырнадцати, старшей – за шестьдесят. Раздвинув руками по сторонам малолеток, тем самым освобождая для себя проход, к Валентине, из дальнего угла, где брошенная куча поблёкшей соломы служила для всех спальным местом, вышла красивая, высокая, крепкого телосложения, с правильными чертами лица женщина, с виду лет тридцати пяти. Валентина сразу поняла, что остальные осужденные, следовавшие в этом вагоне, бесспорно, и беспрекословно считали её старшей.

- Статья? – спросила она твёрдым и непоколебимым голосом у Валентины.

- Пятьдесят восьмая…

- Политическая, значит? Сколько дали?

- Десять…лет.

- Как зовут?

- Валя.

- Откуда будешь?

- Из Москвы.

Та, доброжелательно протянула руку для рукопожатия.

- Прасковья. Я из Краснодона. А девочки, - она кивнула головой на стоявших позади неё женщин, - кто-то из Луганска, кто-то из Антрацита, есть из Новопсковска, из Киева, отовсюду…в общем. Пойдём, покушаешь, у нас кое-что осталось из еды.

Валентину угостили двумя запечёнными картофелинами, кусочком хлеба и луковицей.

- А…как же вы? – спросила она у Прасковьи, всё ещё не решаясь притронуться к еде. – Вы ведь все здесь тоже голодные?

- Ешь, это всё тебе. Мы уже поели. Ночью будем проезжать много станций, девчонки по очереди дежурят у окна. Добрые люди бросают понемногу что-то съестного. Об этом в Лефортово меня предупредила бывалая воровка. Сказала, что так мол и так, сердобольные люди у кого есть сидельцы, прознали про тюремный поезд, вот и помогают, подкармливают, бросают узелочки с харчами в окна.

Пока Валентина ела, все молча наблюдали за ней.

- А вы нам про Москву расскажете? – неожиданно и с улыбкой спросила её, ещё совсем молодая девчушка. – Ну, какая вот она, эта Москва?

Прасковья посмотрела на неё строгим материнским взором.

- Глаша, не мешай человеку есть. Придёт время, сама увидишь.

Малая не унималась.

- А… Сталина видели?

Все переглянулись.

- Только один раз, - ответила ей Валентина. – В прошлом году, издалека, на параде.

- Эх, сейчас бы его увидеть…

Глаза девчонки наполнились слезами.

- Зачем? – с грустью, спросила Валентина.

- А затем, что у меня скоро вступительные экзамены в театральный техникум, на театроведческий факультет. Я ведь документы отослала на поступление и меня допустили к экзаменам. Стала готовиться, читала, учила…Я просила следователя, чтобы он хоть немножечко подождал и разрешил мне хотя бы сдать экзамены. А он говорит: вот в лагере и сдашь…

Глаша разрыдалась. Все кинулись её успокаивать. Валентина тяжело вздохнула, встретившись взглядом с Прасковьей.

- Откуда она?

- Из Донбасса...Жила с бабушкой. Рассказывала нам тут всем, как с утра до ночи работала в поле, чтобы заработать деньги на Москву.

- Родители небось извелись?

- Их нет. В прошлом году расстреляны...

- О Господи...

Валентина переживательно закачала головой:

- Её то за что? Она же ещё ребёнок?

- Дома над своей кроватью повесила фотографию Тухачевского. Восхищалась им. А к тому времени его уже арестовали…Ну и видать кто-то из подружек донесла куда надо…

- Господи…Ребёнка за фотографию?

Прасковья лишь пожала плечами.

- И сколько же её дали? – не сдерживая сочувствия, поинтересовалась Валентина.

- Да так же, как и тебе.

- Сволочи…

Удар сапогом по лицу был окончательной точкой, сразу же после него, Валентине показалось, что испуганная душа, вылетев через пятки и спрятавшись в уголочке под потолком подвала комиссариата, ещё долго наблюдала за теми извергами, которые заставили её покинуть родное тело.

- Я же тебе идиот говорил, что твоей ногой только бетонные сваи забивать, - раздражённо сказал следователь НКВД майор Силаев своему помощнику, тучному младшему лейтенанту. – Через три дня у неё суд, там же будут газетчики, фотографы, а ты ей всю физиономию попортил. Это же баба, ей много не надо! Хочешь, чтобы она тут концы отбросила? Где вот сейчас хорошего гримёра сыщешь?

Лейтенант виновато сгорбатился, тупо уставившись на обездвиженную и в бессознательном состоянии лежавшую у его ног женщину.

- Виноват, товарищ майор, переборщил малость. Кажется, у следователя Краснова под следствием сидел костюмер из большого театра. Может, он разбирается в гриме?

После телефонного разговора с Красновым выяснилось, что сидевший за шпионаж и подстрекательство костюмер, был расстрелян буквально на днях.

- Жаль, - произнёс Силаев и положил трубку. – Значит будем сами колдовать.

Он посмотрел на помощника.

- Ну, что стоишь? Сажай её на стул. Будем дальше общаться с барышней.

Дождавшись, когда лейтенант усадил допрашиваемую на стул, Силаев увидел, что та приоткрыла глаза.

- Ну, вот мы и проснулись, открыли свои глазки, - словно читая сказку, съехидствовал майор. - Правильно я говорю? А? Антонова? Вот и славненько. Продолжаем. – Следователь хитро улыбнулся и перевёл взгляд на держащий им перед собой исписанный лист бумаги.

- Итак, гражданка Морозова, которая является вашей соседкой, поясняет, что в период времени с мая по июнь вы собирали в своей комнате проживающих в доме жильцов, где знакомили их с литературой империалистических держав, содержание которой дискредитировало руководителей нашей страны в глазах тех самых граждан.

Валентина слегка улыбнулась, по уголкам губ спустились струйки крови. Заметив это, Силаев, осмотревшись вокруг себя остановил взгляд на своём стакане, стоявшем рядом с графином. Затем сморщив тонкие губы нехотя взял его двумя пальцами и поставил перед ней на край стола.

- Ладно, сплёвывай сюда. Чем только Антонова не пожертвуешь ради тебя, лишь бы дать тебе шанс осознать вину в содеянном преступлении против своей страны.

Валентина, опустив взгляд на стакан, зажмурила вспухшие от побоев глаза и с трудом проглотила всю собравшуюся во рту кровь. Её прикушенный в момент удара язык не нащупывал нескольких зубов. Силаев брезгливо от неё отвернулся:

- Фу…Что же ты творишь, сука! Хочешь, чтобы меня тут заполоскало?

- Да, я действительно читала всем желающим литературу…Но, это были стихи Маяковского и Есенина. Все могут это подтвердить…

Майор, утвердительно закивал головой, не скрывая блеснувшего на лице ехидства.

- Да, да, они подтвердили, но только обратное. Вот, прочтите, - он протянул ей несколько протоколов допросов.

Валентина, превозмогая боль во всём теле с трудом протянула дрожащую руку. Фамилии людей, которые были указаны в качестве допрашиваемых, были ей известны, мало того, они хорошо ладили между собой и часто ходили друг к другу в гости. В Верке же она души не чаяла. После того, как та, будучи уже беременной заболела пневмонией, Валентина неделю просидела у её кровати в больнице, кормила с ложки, выносила за ней утку, меняла постель. Слава богу старания зря не прошли и окрепнув, Верка вернулась домой. Почему она её оболгала, Валентина понять не могла.

- Теперь вы понимаете, что я не обманываю вас? – казалось бы с сочувствием, оживился Силаев. – Все факты, говорят сами за себя. Чтобы найти истину мы допросили даже детей, а дети как вы понимаете, никогда не лгут. Ну, уж если вы всё-таки

считаете, что вас оклеветали, значит, мы сегодня же вас отпустим, а всех их, - он кивнул головой на протоколы допросов, - арестуем и расстреляем. Жалко конечно, что пострадают дети, но…тут ничего поделать нельзя.

- Хорошо… Я подпишу, но пообещайте, что вы никого из них не тронете.

Силаев, не веря своим ушам и глазам радостно встрепенулся, бросив беглый победоносный взгляд на восхищённого помощника.

- Даю тебе Антонова слово офицера.

Он положил перед ней уже готовый протокол допроса с признаниями о совершении ею шпионажа в пользу Японии, Англии и Германии, который заполнил утром, словно чувствовал такую фортовую ситуацию.

— Вот здесь, где галочка, просто распишитесь.

Она, не читая документа вывела аккуратным почерком: «Антонова В. В.».

Силаев нажал на кнопку и в допросную вошёл конвоир.

- Уведите арестованную.

После ухода Антоновой помощник Силаева уже не сдержал эмоций.

- Лихо вы, товарищ майор крутнули эту буржуйскую морду. А то прикинулась тут безвинной овечкой. Теперь главное, чтобы свидетели свои показания на суде не поменяли, ведь чем больше мы разоблачим врагов народа, тем чище станет наша страна.

Силаев вытащил из кармана галифе портсигар, извлёк из него папиросу Беломорканал, закурил, и выпустив в потолок дым, взглянул на своего помощника.

- Никакого суда не будет.

- Как это, не будет? Вы же сами товарищ майор сказали, что будут газетчики и фотографы?

- Проучить я тебя хотел, чтобы ты клешнями то своими не размахивал без надобности. А что? Никак устрашился? Да ты не дрейфь. Завтра утром она вместе с другими уедет отсюда по этапу, на Калыму, лес валить.

- Что …так вот просто, без суда?

- А тебе об этом думать не нужно. Твоё дело маленькое: упаковал и отправил.

Обескураженный ответом своего наставника, лейтенант больше ни о чём не спрашивал.

Валентину отвели выше этажом, где находились камеры для арестованных. Втолкнули в одну из таких, громко закрыв за её спиной массивную железную дверь. Какое-либо освещение отсутствовало, лишь через маленькое размером с книжку окошко, еле-еле проникал тусклый свет от уличного фонаря. По обеим стенам стояли нары для двух человек, одни из которых уже кто-то занимал. Приглядевшись, Валентина увидела свернувшуюся прямо на досках клубочком маленькую, худенькую женщину, однако разглядеть её лица пока не могла. В камере было довольно прохладно. Рукой нащупав настил, она села на свободные нары и облокотилась спиной о бетонную стену. Сильно болела голова.

- Тебя что ли, там били? – вдруг услышала Валентина тихий дрожащий голос, принадлежащий соседке по камере. Тут же следом она зашевелилась и помогая себе руками села напротив кряхтя видимо от боли. Выглядела она лет на сорок, её раскосматившиеся до плеч волосы частично прикрывали на измождённом лице кровавые подтёки. Обе губы были буквально разорваны, запёкшаяся на них кровь по цвету сделала их совершенно чёрными, отчего с самого начала Валентине показалось, что женщина, как и она сама после выбитых четырёх передних зубов немного шепелявит.

- Да, меня…

- Эт… за что же? Вроде, баба ты не распутная, да и одета худо-бедно, но не в рванье? Не то что я - батрачная.

- Сказали за шпионаж и за антисоветскую агитацию. А вы за что?

- За вредительство.

— За какое?

- Полы мыла в совнаркоме. Хотела пыль вытереть на рамке портрета, а руки то скользкие были, вот он и выскользнул, да прямо и грохнулся на пол разломившись пополам.

- Господи, да это же кусок картона?

Женщина внезапно заплакала. Солёные слёзы, попав на раны тут же их размыли и они стали вновь кровоточить. Валентина сняла с плеч косынку и подсев к ней стала осторожно вытирать ей лицо.

- Тебя как величать?

- Нюра. А тебя?

- Валя.

— Ироды! За какой-то никчёмный портрет вы готовы убить человека! – не выдержав причинённой Нюрке обиды, Валентина громко крикнула в сторону двери.

- Умоляю тебя Валюша не кричи, - остановила её Нюра. - А то опять начнут бить.

Валентина вскипела:

- Да я про них самому Сталину напишу!

Нюрка прикрыла ей рот ладонью.

— Валечка, да ведь это был его портрет…

После завтрака в местной столовой, Олег решил позвонить в адвокатскую контору, чтобы предупредить коллег о том, что его приезд в Ленинград откладывается на один день. На почте, где имелся один единственный телефонный аппарат для связи с областным центром, он подошёл к окошку для оплаты, но сотрудница сказала, что из-за аварии никакой связи нет. Вернувшись в гостиницу, ему ничего не оставалось, как готовиться к предстоящему походу по болотам, к месту обитания отшельника, куда согласился его сопроводить уже знакомый ему дед. Компас, складной перочинный нож, спички, фотоаппарат, блокнот, авторучка и несколько завёрнутых в газету бутербродов уместились в небольшой спортивной сумке. Из одежды, разве что спортивный костюм. Не было лишь самого главного – сапог, но эту проблему он пока отложил, надеясь на то, что у его проводника найдётся что-то из необходимой обуви.

Наблюдая в бинокль, как неосмотрительно та передвигается по болотной трясине, где любое неосторожное телодвижение может стать для неё последним, леший, спешно схватил висевшую на дереве финскую трёхлинейку образца 1939 года, длинный шест, и спустившись в болото направился наперехват беглой девицы. По достижению своих лет, он мог спокойно смотреть на всё, что угодно, кроме одного: на взгляд человека, затягиваемого топью. Страшнее такой смерти, он не желал бы никому. Иногда он останавливался, опять доставал бинокль, всматривался сквозь окуляры в болотную панораму, и убедившись, что она ещё не утонула, продолжал двигаться в её сторону, с трудом вытягивая ноги из засасывающей трясины.

Её преследователи слава богу отстали, очевидно испугавшись утопнуть без следа, потому хаотично постреливали, не жалея патронов, три из которых будто пчёлы, прожужжав рядышком с «лешим» улетели восвояси. Судя по всему, девка, то ли охваченная адреналином, то ли по бабьей везучести, добежала целёхонькой до середины болота. И ей бы остановиться да оглядеться, но подстёгиваемая страхом, дурёха, сделав ещё несколько шагов погрузилась до мочек ушей в чернеющую заводь, едва успев ухватиться за стебли пушицы, одиноко растущей на моховой кочке. Именно такой взгляд, наполненный ужасом и безысходностью, запомнившийся «лешему» ещё с войны, когда на его глазах бойцы умирали от осколочного ранения в живот, придерживая руками вывалившиеся кишки и органы, он увидел и сейчас.

- Эка ж тебя пустоголовая угораздило! - выругался он в сердцах, бросив перед ней длинную, подсушенную, словно оглобля телеги в толщину, ветвь ивы. Обхватив в кровь содранными от наручников руками спасительный шест, Ольга попыталась на него влезть.

- А ну не балуй! Сам вытащу! – гаркнул на неё «леший». Подтащив девушку поближе, он, изловчившись схватил её за воротник кофты и подтащил к себе. Она тут же как клещ вцепилась пальцами в его болоньевый плащ и надрывно откашлявшись, в изнеможении прислонила голову ему на грудь.

- Отдышись-ка, - запыхавшимся голосом сказал ей он. – Малость передохнём и будем выбираться.

Олег шёл к деду. Проходя мимо отделения милиции, решил зайти и спросить, в котором часу Ольгу отправили в областной следственный изолятор. Со слов дежурного, машина выехала не в восемь утра, а на пятнадцать минут позже, поскольку конвой ждал судью, чтобы довезти её до другой станции, на которой она пересядет на проходящий поезд. Но прибытие конвоя с арестованной в изолятор, пока не подтверждено, так как связи с городом нет, а по радиостанции они не отвечают. Также он добавил, что неизвестные лица ранним утром подожгли щит телефонной связи и устранить аварию возможно удастся только к вечеру. Олег понятливо кивнул головой и направился дальше, а дойдя до дома, где жил знакомый ему дед, вдруг остановился как вкопанный.

«Странное совпадение, - мелькнуло в его голове. - Ольга и судья в одной машине. Почему?». Олег сел на скамейку у чьей-то изгороди, пытаясь сконцентрироваться. «Одна защищая своего ребёнка убила двух подлецов, - рассуждал он дальше, - а другая, являясь законным вершителем её судьбы, в силу сложившихся обстоятельств, предположила, что убийство всё-таки было не умышленным и не стала торопиться выносить приговор. А вот теперь ответь мне, — всё также в мыслях, спросил он себя. - Допустим существует некая группа, о которой деду рассказывал «леший». Их главарь отслеживает судебный процесс над Ольгой, поскольку в деле были замешены его люди. Она молчала во время следствия, молчала и в суде. Ему это нравилось. И вот он узнаёт о решении судьи направить дело для дополнительного расследования в прокуратуру.

А это значит, что приедут новые следователи, начнут рьяно копать, допрашивать всех подряд и в итоге кто-то обмолвится о банде подростков, которая держит в страхе население станции. Их задержат, но те молчать не станут и сдадут его с потрохами. Вот тут и прояснится истинная ситуация. Люди, терпевшие их беспредел расскажут про их мотоциклетные марши, переодевания в солдат вермахта, погромы на рынке, угрозы, избиения и о без вести пропавших местных жителях. Да, да, и о единственном свидетеле Мячине тоже, которого заживо сожгли на одном из болотных островов. Дело получит большую огласку. И что же предпримет этот главарь сейчас? Правильно. Пользуясь тем, что уехать отсюда в область можно только по одной непролазной дороге между болот, он дождётся милицейскую машину на самом труднопроходимом участке и избавится от Ольги. Ведь она начнёт говорить, а если говорить начнёт она, тогда заговорят и все. Получается, что телефонный щит загорелся не зря? Чтобы местные менты не запросили помощи? Что же делать? Идти в милицию и рассказать им о моём предположении почему загорелся этот чёртов щит? А если я ошибся, и моя версия не подтвердится?».

Так и не приняв никакого решения он встал со скамейки и поднявшись на крыльцо дома постучал в дверь.

До острова, где он жил, было подать рукой, виднелся уж и его шалаш, но девица походу обессилила и с каждым разом еле-еле передвигаясь, запрокидывалась то влево, то вправо, а то и вовсе оседала в воду. «Оно понятно, не жравшая, не спавшая», - с сочувствием размышлял «леший». Взвалив её к себе на спину, он продолжил опасный путь по зыбкому тягучему травянистому ярусу из переплетённых меж собой стеблей осоки, вахты трёхлистной, сабельника и калужницы. «Эка проклятье…» - повторял он не раз про себя, выдёргивая поочерёдно запутавшиеся в траве ноги, когда останавливался чтобы перевести дух. Завидев прилегающую к острову мочажину, в душе обрадовался. К ней, как охотник «леший» был привыкший. Идти с такой ношей, куда легче будет между кочками, грядами да буграми, нежели по сплавине, где ямы попадаются дюже глубокие, заполненные кашеобразным торфяным илом. Наконец, едва выбравшись из болота и ступив на остров, уже и сам изнемогая от дикой усталости, он осторожно опустил Ольгу на устланный подорожником берег, после чего буквально упал, распластав руки.

Внимательно осмотрев старые болотные сапоги, дед протянул их Олегу.

- На-ка вот обуй, да подвязки потуже затяни чтобы не болтались на ногах.

Нашлась для Олега и брезентовая куртка со штанами. Собрав свой рюкзак, дед закрутил самокрутку, указав ему на табуретку.

- Сядем на дорожку. Путь-то, не сладкий будет. Умаемся паря.

Олег сидел молча, ни проронив ни слова, наблюдая как тот, обволакивая себя густым дымом о чём-то размышлял с серьёзным выражением лица. Через минуту, дед, слегка хлопнув себя по коленкам, словно подведя итог в своих раздумьях, глубоко вздохнул:

- Коли надо, значит надо.

У порога он снял с крючка приготовленную заранее двухстволку, закинул за плечо, перекрестился. Они вышли.

Обхватив и сжав длинными цепкими пальцами шею Ганса, Геббельс прижал его к стене, задирая всё выше и выше.

- Я же тебе сука сказал, чтобы вы шли за ней до конца! Почему ослушался?!

Тот пытался что-то ответить, но не успел. Последовавшие друг за другом два удара по его лицу отключили парня, и он рухнул на пол. Кровь, брызнувшая из носа Ганса, окропила несчётным количеством красных точек белую футболку Геббельса с изображённым на груди идеологом предвоенной Германии. Вне себя от злости он несколько раз ударил лежащего подростка ногой.

- А вы куда смотрели? – Геббельс обратился к Ерёме и Бороде. – Где она?

- Шеф, Ганс просто не успел тебе рассказать, - виноватым голосом, произнёс один из них. – Мы увидели, как какой-то мужик увёл её по болоту. Мы стреляли, но без толку. А догонять по трясине, сам знаешь, не разбежишься.

Геббельс замер, будто вспоминая что-то важное. Затем цинично улыбнувшись, тихо произнёс: «Леший…Ну, конечно. Как же я мог забыть о тебе?

Он беглым взглядом оглядел стоявших перед ним в оцепенении пацанов. Те испуганно смотрели то на него, то на лежащего в крови Ганса.

- Ну что встали! Разбираем оружие, берём побольше патронов и идём за этой тварью! Живо!

(Продолжение следует)

Дорогие подписчики! Совсем недавно Вы прочли на Пикабу мою книгу о девушке - инвалиде Тане. Для тех, кому она пришлась по душе сообщаю, что данная книга под названием "Шестнадцать секунд" появилась в торговой сети Читай-Город". Буду рад, если Вы приобретёте её. Авторские роялти я направлю родителям нуждающимся в операции для ребёнка. Всего вам доброго!

Скрежет, лязг запора и звон цепи, издаваемые при открытии тяжёлой металлической двери в камеру, не разбудил Ольгу, она проснулась куда раньше, чем дежурившие в изоляторе милиционеры, чей храп она слышала всю ночь через вентиляционное отверстие в стене под потолком.

- Оленька, умывайся, прихорашивайся скоро поедем, - по-отцовски шутливо, почти скороговоркой, произнёс с порога ей дядя Митя, самый старый конвоир в районной милиции. Его она знала с самого детства. Ещё когда мама была молодой, он всегда шёл на службу мимо их дома и видя, как та копается в маленьком огородике у дома, всегда останавливался, здоровался с ней, и они несколько минут беседовали. К людям в форме мама относилась с уважением, потому и во время разговора с дядь Митей вела себя стеснительно и робко, словно это и не он был вовсе, а самый что ни на есть Брежнев, которого кстати она обожала до беспамятства. Портрет Леонида Ильича, купленный на базаре у местного художника, мама повесила рядом с иконами и крестясь всё время приговаривала: «Господи, пошли ему здоровья и долгих лет жизни».

Ольга собрала волосы на затылке скрепив их резинкой, но та в самый последний момент порвалась и непослушные, немытые с самого ареста густые пряди, безжизненно повисли вокруг плеч. Увидев такой конфуз, дядя Митя принёс аптечку, достал из неё бинт, оторвал небольшой кусок и протянул ей.

- На-ка вот, обвяжи. До города-то ехать далече, уж лучше так, чем совсем ничего.

Ольга послушно взяла бинт.

- Спасибо, дядь Мить.

Она уж было собралась, но конвой за ней в указанное время не пришёл. Через всё то же вентиляционное окошко до неё доносились обрывки фраз милиционеров, из которых она поняла, что нарушена всякая телефонная связь и нет возможности предупредить начальника областного следственного изолятора о выезде с арестованной. В конце концов, Ольгу вывели из камеры и повели к милицейской машине. Она тогда подумала, что связь появилась и не придала значения ворчливости дядь Мити, который уже посадив её в клетку, расположенную в будке грузовой машины ГАЗ-66, продолжал обвинять ремонтников телефонных линий в нерасторопности и бездействии.

- Шёл бы ты дядь Мить в кабину, - громко, чтобы перекричать рёв мотора, сказала Ольга. - Там хоть подремлешь, да и не так трясёт. - Я ведь не сбегу, ты же вроде, как приковал меня. – Она демонстративно показала ему пристёгнутые на запястьях рук наручники. – Да и клетка закрыта на замок, а ключи у тебя.

- До следующей станции красавица побуду с тобой, - ответил он. – Там с водителем села судья. Начальник попросил подвезти её до вокзала соседней станции.

Ольга понятливо закивала.

- А…Тогда ясно дядь Мить.

Машина въехала в лес и поймав колёсами две старые колеи, заполненные дождевыми и стекающими с болот водами, крадучись, бросаемая из стороны в сторону, словно неидентифицированный объект типа НЛО, двинулась по лесной дороге разбрызгивая водное препятствие. Ольге и пожилому милиционеру – конвоиру чтобы не упасть и не удариться обо что-то головой, приходилось держаться за железную клетку, которая слава богу была намертво закреплена к днищу кузова. Но иногда мотало так, что дядь Митя не выдерживал и крепко ругался. Подъезжали к плотине. Лес стал более густым, почти дремучим, а болото, что по обеим сторонам размытой дороги, выглядело мрачным. Внезапно позади машины раздался треск падающего дерева. Дядь Митя вскочил со скамейки припав глазами к стеклу на окошке, расположенного сбоку дверцы. Увидев там непонятно кого и что, он с тревожным выражением лица кинулся к переговорному устройству с водителем, закреплённому рядом, и нажав на кнопку, сквозь хрип в голосе громко и надрывно закричал:

- Сеня! Гони сынок! Гони! Мы в западне! Газуй! Не останавливайся!

В ту же секунду, в том месте, где за деревянной перегородкой в кабине сидел водитель, раздался глухой удар. Испугавшись, Ольга машинально села на пол, заметив образовавшееся на стене отверстие размером с блюдце, по краям которого стекала кровь с желеобразными сгустками серого цвета. Понимание того, что пуля попала водителю в голову, пришло к ней сразу же после душераздирающего женского крика, донёсшегося из кабины. Какое-то время машина продолжала ехать вперёд. Ольге показалось, что время замедлилось, что всё происходящее ничто иное, как страшный сон, прервать который она не в силах.

Пребывая несколько секунд в растерянности, словно не зная, что ему предпринять, дядь Митя в конце концов спохватился, вытащил из кармана ключи, спешно открыл трясущими руками замок железной клетки, где находилась Ольга, и вытянув её оттуда, буквально вытолкнул из кузова машины, сопровождая криком:

- Беги девка в болото! Беги и не останавливайся! Убьют они тебя!

Спрыгнув вниз и очутившись по колено в вязкой жиже, она услышала выстрелы. Пули с визгом просвистели над её головой и с противным звоном, подобным звуку рвущихся гитарных струн, вонзились в деревянный борт машины, которая, лишившись управления на полном ходу всё глубже и глубже въезжала в зыбкую трясину.

Боясь оглянуться назад, Ольга бросилась в растущий на мелководье зелёной стеною рогоз, а уж из него в самую глубь болота, распугивая из насиженных гнёзд на моховых кочках укрывшуюся дичь. Падая и вставая вновь, проваливаясь с головой в бездонные ямы и выбираясь из них, мокрая и грязная, Ольга, исцарапав в кровь обе руки, скованные наручниками, с огромным трудом вскарабкалась на крошечный болотистый островок из пересохшего на солнце торфяного пласта.

Приподняв голову, она увидела небольшую толпу из суетившихся у милицейской машины мужчин. Они силой вытаскивали из кабины кричавшую и звавшую на помощь судью. Та отбивалась руками, всячески сопротивлялась, умоляла не убивать её, но один из нападавших выстрелил несколько раз ей в живот. Через минуту милицейский ГАЗ - 66 был полностью объят огнём. Ольга заплакала, кусая себе пальцы рук от отчаяния, страха и безысходности. Вдруг, кто-то из бандитов что-то крикнул остальным, те подбежали к нему, и он стал показывать им рукой в сторону островка, на котором затаилась Ольга. Она почувствовала на себе рассматривающий её в бинокль жестокий и полный злобы взгляд, словно этот человек находился не там, где он сейчас, а всего лишь в двух шагах от неё. Он взял в руки винтовку, прицелился и несколько раз выстрелил. На сколько было возможно Ольга вжалась всем телом в торфяное покрытие, из которого прорвалось несколько отростков багульника.

Пули с шипеньем врезались в воду, поднимая в воздух фонтанчики. С каждым разом эти смертельные фонтанчики подкрадывались к ней всё ближе и ближе, и когда следующий выстрел по её предположению мог стать в её жизни последним, она сползла на противоположную сторону островка, погрузившись до подбородка в болотистую воду, но продолжала держаться окровавленными пальцами за всё, что только могло удержать её тело на плаву.

Геббельс опустил винтовку. Стоявшие рядом с ним члены его группы сочувственно переглядывались.

- Ганс, - тихо произнёс он, - возьми с собой Ерёму и Бороду, подлиннее шесты и идите за ней. Далеко она не уйдёт, тут куда не плюнь одни мочажины. Враз утопнет. А мне она нужна живая, хочу снять с неё шкуру. – Геббельс скинул с себя широкий офицерский кожаный ремень с висевшей кобурой, в которой находился немецкий сигнальный пистолет, подарок его деда, и протянул парню. – Вот ещё это возьми, - он положил на протянутую ладонь Ганса два патрона к пистолету. – Как найдёшь её, дай мне знак. Мы сразу же все подойдём. Сам не трогай даже пальцем. Она моя. Ты понял?

Ганс ехидно усмехнулся:

- Хорошо шеф.

- Громыхало, - Геббельс подозвал рыжего толстяка с веснушками на лице. – Пулей на станцию. Пронюхай, нет ли шума по ментам и судье. А заодно узнай, наладили ли они телефонную связь с городом или нет. Оттуда иди в крепость и труби общий сбор. Пусть вытаскивают со склада всё оружие и боеприпасы.

Заинтересовавшись раздающимися гулкими одиночными выстрелами, Леший бросил в ведро не дочищенного лиманного карася, вытер руки о штанину и взяв свой трофейный ещё с войны морской бинокль, направился к восточной стороне острова. Оттуда хорошо просматривался участок лесной дороги, по которой можно было доехать из одной станции в другую, либо на автомобильную трассу союзного значения. Но кроме геологов, да разве что милиционеров, ею редко кто пользовался, а уж в распутицу, когда болота заполняются ливнями и выходят из берегов, здесь кроме зверья уже и не встретишь никого. Редкий случай кто отважится себе беду накликать. Однако, уж года как два, в гиблых местах хозяйничал Геббельс. Да кто же его не знает, все знают. Для простых людей он единственный спаситель, пусть даже и корыстен, но без его гробов и без кладбища, которое он выкупил, живому верующему человеку никуда. Так или иначе, Леший знал о Геббельсе, а тот знал о нём, как о живущем на болоте отшельнике, как об опытном охотнике, способным попасть и белке в глаз.

Их дороги никогда не пересекались, и никто из них не шастал по территории, где они не считали себя полновластными хозяевами. Именно это и устраивало обеих. По звуку выстрелов Леший узнал старую немецкую винтовку «Маузер», которую имел Геббельс. «Неужто поохотится вышел, - подумал Леший. – Али как…». Разглядывая в бинокль кромку леса у дороги, он заметил снующих туда-сюда «молодняков», так Леший называл пацанов, которые состояли в окружении главного похоронщика. Поймав в окуляры бинокля догорающий милицейский ГАЗ-66, Леший взволнованно встрепенулся.

- Господи, да как же так…

Он безошибочно мог бы узнать эту машину даже под водой. Повернув бинокль чуть в сторону, отшельник увидел и самого Геббельса, тот прицельно стрелял по моховым кочкам. Осмотрев по направлению его винтовки болотистую поверхность, Леший заметил передвигающуюся по трясине фигуру человека.

- Никак баба… - произнёс он.

Сопоставляя всё увиденное им, он уже не сомневался, что беглянка, в которую стрелял Геббельс, это та самая девчонка, что порешила двух его бандюганов.

Глава 4

О том, что в местной гостинице кроме него проживают судья и двое заседателей, приехавших для проведения судебного процесса по убийству, Олег узнал от администратора заведения на следующий день, после своего приезда. Но тогда, он ещё не знал их в лицо, а уже впервые увидев в зале суда, в последующем всячески избегал с ними случайных встреч в гостинице. Вечером, взяв ежедневник и диктофон, он пошёл по главной улице вдоль домов местных жителей. Те, кто присутствовал на заседании в качестве зрителей, его узнавали, провожая любопытничающим взглядом. К некоторым из них Олег подходил и представившись, пытался расспросить о их мнении по факту убийства, а конкретно об Ольге и о группе молодых людей, появляющихся на улицах на мотоциклах в форме немецких солдат, да ещё и с оружием в руках.

Но когда речь заходила именно о второй стороне вопроса, все почему-то сразу обрывали разговор и уходили, ссылаясь на нехватку времени. Было не сложно понять, что люди боялись расправы. Уже не надеясь что-либо узнать на интересующую его тему, он вдруг услышал за спиной негромкий свист. Оглянувшись, увидел выглядывающего из дверного проёма гаража, расположенного у одного из домов, пожилого мужчину, который тут же махнул ему рукой, словно ещё раз давая понять, чтобы Олег подошёл к нему. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что кроме этого мужчины за ним никто не наблюдает, он не спеша двинулся к данному гаражу.

- Заходь-ка сюды мил человек, - приоткрыв одну из створок ворот, скомандовал ему седоволосый, с сильно проросшей щетиной на лице дедуля, буквально вталкивая Олега во внутрь. Затворив за ним ворота изнутри на большой металлический крючок, он подвинул к его ногам деревянную скамейку, сам же сел напротив, на перевёрнутое вверх дном ведро. Олег послушно сел, отчётливо понимая, что просто так его точно сюда не позвали.

- Здравствуйте, - поздоровался он с хозяином гаража.

Дед молча скрутил самокрутку, закурил, и насладившись первой затяжкой, выпустил из носа две одинаковые струйки сизого табачного дыма.

- Ты что ли, адвокат - то Ольгин будешь? – спросил он у Олега, устремив на него прищуренный взгляд.

- Да, отец. Я.

- А…Ну, ну. Зря топчешься паря. Никто тебе тута всей правды не скажет, потому как страх в мозгах у людей. Грибов-то нынче меньше, чем покойников в лесу да на болоте. Улавливаешь, мыслю-то мою?

- А как же милиция отец?

Тот рассмеялся, не скрывая три последних зуба во рту, но за долю секунды до окончания смеха, резко изменился в лице, став чем-то похожим на того же Ивана Грозного.

- Нету у мильтонов больше власти! Немчуре продались! Живём бля как в оккупации. Но мне-то жить как? Я же мил ты мой человек войну прошёл, в двадцать годков на фронт ушёл, рейхстаг брал. Ты видишь это? – дед резко приподнял брючину, под которой начиная чуть выше колена и до самой ступни красовался самодельный металлический протез. – Нога-то моя там в Берлине осталась! А ведь как дитя радовался, что главное живой вернулся. И что же мне теперь? Заново что ли гадов этих бить? Выходит, не добили мы их в сорок пятом? Ни хрена не добили! – Он замолчал, нервно трясущимися пальцами преподнёс к губам дымящуюся самокрутку и несколько раз жадно втянул в себя жар сгорающего в клочке газетки самосада. Затем, бросив окурок на растрескавшийся бетонный пол, старательно раздавил его надетой и привязанной проволокой к металлическому протезу галошей.

- Ты сынок нашу девку-то не бросай, - уже немного успокоившись, сказал он Олегу. – Видать, выбора-то никакого у неё не было. Мать есть мать. Дитя для них на первом месте. С её то матерью я почитай двадцать годков вместе проработал на маслозаводе. Хорошая баба была, работящая, но вот с мужиками не везло. Первый-то из лагерей не вылазил, политический был. Так и сгнил там. А второй крепко бил её, но посля спился да помер.

- Отец, а что же за немцы такие объявились у вас? – осторожно, чтобы не разозлить собеседника своим вопросом, поинтересовался Олег. - Ну эти, те, что беспределят у вас на станции?

Дед снял с головы старую кепку и почесал затылок.

- Да кто ж их знает, откуда взялись эти нехристи. Года уж как два мучимся с этой заразой, это точно. Житья ироды нам старикам не дают. Леший говорит, что у этой нечисти цельная добротная крепость на болотных островах построена. Гнездо там, стало быть, у них змеиное.

Олег удивлённо улыбнулся:

- А что за леший?

Дед отмахнулся:

- Отшельник. Годов уж тридцать, как на островке-то болотном живёт. Видел его я на днях. Выпили мы с ним у меня, бабка моя расщедрилась, уважила поллитровкой. Мне он по большому секрету-то и рассказал, что видел, как эти фрицы человека в лесу сожгли. Обложили говорит берёзовыми поленьями и сожгли.

- А когда это было? Он вам не сказал?

- Да в аккурат на первое мая и было.

- На первое мая говоришь...

Олег на секунду задумался. Пришедшая в голову мысль требовала проверки.

- Ты вот что отец. Поговори тут с мужиками, но только по-тихому. Может, кто пропал из местных, ну знаешь, как бывает, неделю назад был, а теперь нет нигде. Понимаешь?

- Понимаю. Так ты мил человек скажи мне, что с девчонкой-то будет? Бабка моя спросит, а я то, что ей скажу?

- Скажи, что будем бороться за неё. Так и скажи. А лучше завтра на заседание приходите. Нам сейчас чем больше народу, тем лучше.

Олег встал со скамейки.

- Ну всё отец, выпускай меня.

Из отделения милиции до районного суда её вели пешком в наручниках. Со слов одного из милиционеров старый милицейский Газ-66 сломался, и водитель уехал в какую-то воинскую часть, что в двухстах километрах отсюда, за запчастью. У них якобы этого добра завались. Видимо не ожидая, что арестантку за целое двойное убийство вот так вдруг просто поведут по центральной улице, местные жители поначалу оторопели, но поверив, что это происходит на самом деле тут же, спохватились, образовав так называемый живой коридор из сочувствующих и просто любопытных зевак. Некоторые сердобольные женщины выкрикивали: «Оля держись!». А кто-то просто крестился сам и перекрещивал её в след. На удивление Ольги народу в зале собралось гораздо больше, чем в первый день заседания. Скамеек на всех не хватило и люди пришли со своими табуретками.

Пока в зал не вошла судья и прокурор, присутствующие как обычно переговаривались между собой, о чём-то спорили, показывая на сидевшую в клетке Ольгу пальцами. Было ясно, что все обсуждали случившееся на их забытой богом станции. Хотя кого-либо удивить убийством, здесь было трудно. В основном, конечно, на бытовой почве, где по пьяной лавочке резали насмерть своих собутыльников самодельными для охоты ножами, которые есть практически у каждого, кто ходит в лес и на болото. Но чтобы девушка застрелила сразу двух мужиков, да ещё и из пистолета, такое здесь было за всю бытность впервые. Наверное, поэтому это дело и вызвало такой неоднозначный резонанс в обществе полуразвалившейся в прямом смысле слова узловой станции.

Внезапно все затихли. В зал вошли судья, заседатели и прокурор. Задремавшая на стуле молоденькая секретарша, припозднившись вскинула голову, забыв объявить свою коронную фразу: «Встать! Суд идёт!». Но каким-то образом никто не обратил на это внимания, в том числе и сам суд. Олег задержался ровно на минуту и войдя в зал поймал на себе негативный взгляд судьи, однако значения этому не придал. До четырёх часов утра он готовил свою речь, которая, по его мнению, должна была на законодательном уровне изменить на этом процессе всё в лучшую сторону. Либо…либо он будет готов к чему-то такому, что изменит всю его жизнь.

Глава 3

- Откуда эта сука адвокатская взялась?! – громогласно произнёс подвыпивший прокурор, плюхнувшись в кресло, стоявшее рядом с журнальным столиком, на котором в хаотичном беспорядке на трёх тарелках смешались остатки разношёрстной и наспех нарезанной закуски.

- Ты чё разорался как мясник на базаре! –закуривая, осадила его судья. – Нажрался, значит веди себя достойно! Ты не в своём гадюшнике, а я не у себя дома! В этой гостинице у меня какая никакая репутация и я не собираюсь её портить. Потому что по долгу службы я останавливаюсь здесь стабильно раз в полгода, да и то только по твоим вонючим делам, которые ты так успешно стряпаешь.

А что касается как ты выразился той суки, так для меня это тоже большая неожиданность. Ну, а что прикажешь делать? Повесится? Я когда его соглашение в руки взяла, то сразу же название адвокатской конторы прочитала. Эту шарагу вся воровская каста знает. С их помощью не один вор в законе из крестов вышел. Дела словно карточные домики разваливают и ментов вертят, на чём хотят и как хотят. Выгнать из зала я его не могла. Ты же сам видел, как он вошёл. Так только блатные в хату заходят. Это не тот адвокат, каких ты сучишь на своих заседаниях, когда охотникам сроки впаиваешь за убитого лося и не тот случай, когда конторской буфетчице сиськи мнёшь у неё в подсобке. Тут хорошенько подумать надо и не спешить, чтобы дров не наломать. – Изрядно набравшийся коньяка прокурор ехидно заулыбался и вытянув впереди себя руку с задранным вверх указательным пальцем сделал несколько колебательных движений.

- Соскочить, уважаемая моя Елена Васильевна не получится. Бабки мы с тобой уже хапнули, а Геббельс обратно деньги не берёт. Я же тебе сразу сказал, за смерть любимого племянника он всю станцию раком поставит. Знаешь, что они с моим свидетелем…Мячиным сделали?

- Догадываюсь.

Прокурор прикурил сигарету и словно замаскировавшись в дымовом облаке демонстративно продолжал держать у себя перед носом горящую спичку.

- Правильно мыслишь…Они его живьём сожгли. Там, - он мотнул рукой позади себя, - на болотных островах, где их грёбаный рейхстаг.

Очевидно, представив себе на секунду этот костёр с живым человеком, судья Елена Викторовна налила в рюмку коньяк и залпом выпила.

- А я ведь тоже, как и ты ничего сделать с этим не могу, - продолжил Сергей Викторович, - хотя и пытался ранее. Хотел, так сказать, в законодательные закрома Родины свою лепту внести. Ментов контролировал, проверки по нарушению законности

проводил. – Сергей Викторович протяжно рассмеялся, его тело от смеха запрыгало, в итоге весь коньяк из стакана, который он неуклюже держал в руке, просто вылился на пол. Поставив пустой стакан, он уже без смеха добавил:

- Крути не крути, а бабло нам с тобой отрабатывать придётся. Если ты, конечно, моя дорогая судья ещё планируешь пожить...

Та глубоко вздохнула, достала из пачки сигарету и закурила.

- Серёжа, я, конечно, понимаю, что бабло нужно отработать, но только делать это нужно осмотрительно. Сам же видишь какие людишки здесь? У них не жизнь, а одно мытарство, ни работы, ни денег. Злые как волки. Эти терпеть несправедливость не станут, и чтобы казнить на острова не повезут. Прямо на площади и сожгут, ну а если повезёт, то на худой конец повесят. И кому ты потом докажешь, что ты не сам себя по пьянке поджог или не сам в петлю залез, служитель закона. Ладно, время у нас есть, будем кумекать.

Находясь в прокуратуре, где под присмотром сотрудника ведомства знакомясь с делом Ольги, Олег был настолько шокирован всеми нарушениями уголовно-процессуального законодательства, что ему приходилось изредка отвлекаться от изучения документов, чтобы просто прийти в себя от увиденного беспредела. Он был рад лишь одному: с самого начала следствия Ольга отказалась давать какие-либо показания, она даже отказалась принимать участие в следственных действиях, где было нужно не только рассказать, но и показать при понятых, как она применяла оружие. Единственными уликами против неё были, это показания свидетеля Мячина, живущего напротив Ольги и следы от крови убитых, найденные в её квартире. Ну и соответственно пистолет, брошенный Ольгой в траве недалеко от дома. По заключению экспертизы на его рукоятке следы её пальцев. Оставалось узнать, каким образом тела убитых и их мотоциклы оказались на болоте. Всё это ему предстояло выяснить у Ольги, которую он планировал навестить в камере предварительного заключения при отделе милиции, сразу же выйдя из прокуратуры.

Выписав для себя все несостыковки, допущенные в ходе следствия, Олег уже не сомневался, что ему удастся добиться отправить дело на доследование, а Ольгу на время следствия освободить из-под стражи, заменив ей меру пресечения на подписку о невыезде. По пути в отделение милиции он зашёл в переговорный пункт, расположенный на почте. Нашёл записанный на клочке бумаги телефон дома малютки в областном центре, где находился маленький сын Ольги. Туда его поместили сотрудники опеки. Поговорив по телефону с детским врачом и воспитателем, Олег выяснил, что с ребёнком всё хорошо и теперь он спешил поделится этой новостью с Ольгой. В допросную комнату она вошла очень грустная. Села на край скамейки, устремив неподвижный, полный безнадёжности взгляд на Олега.

- Как ты себя чувствуешь? – спросил он, доставая из портфеля свои черновики, написанные в прокуратуре. – Тебе полегче?

- Да.

- Хочу тебя обрадовать. Только что звонил в дом малютки. С твоим Вадиком всё хорошо, за ним смотрят врачи, аппетит хороший.

- Правда?! – она радостно вскочила со скамейки и кинулась к Олегу.

Милиционер, сидевший рядом, схватил её за руку и рывком посадил обратно на место.

- Не трогай её! – громко, сказал ему Олег.

Ольга заплакала:

- Да я же просто хотела обнять и поблагодарить…

- Ну всё, успокаивайся, - тихо произнёс Олег. – Зато теперь ты знаешь, что с сыном всё хорошо.

Ольга закивала головой, с улыбкой вытирая слёзы.

- Да, да…Спасибо.

Олег положил перед собой чистый лист бумаги.

- Оля, я сейчас задам тебе несколько вопросов. Ты должна будешь мне искренне на них ответить. И очень тебя прошу запомнить то, что ты мне скажешь. Это очень важно. Хорошо?

Она закивала головой.

- Я поняла.

- Итак, вопрос первый. Когда ты увидела, что двое молодых людей стоят в твоей комнате и…- Олег на секунду замолчал, пытая подобрать слова, которые не приведут Ольгу к стрессу. – И.. совершают противоправные действия в отношении твоего ребёнка, ты умышленно взяла пистолет и привела его в действие, либо ты не помнишь, как это сделала?

- Не помню. У меня в голове всё потемнело, я едва устояла на ногах. Пришла в себя, когда прозвучали выстрелы. Потом я услышала, как в углу комнаты заплакал Вадик. Я сразу подошла к нему, взяла его на руки и тут заметила, что держу в руке пистолет, а у него из дула тонкой струйкой идёт дым. Оглянулась, а они оба лежат…в крови.

- Что ты сделала с пистолетом?

- Я с ребёнком подошла к окну, которое выходит на другую сторону дома, и бросила его в траву.

- А потом? Что ты делала потом?

- Потом…сейчас, я постараюсь вспомнить. – Ольга наклонила голову к коленям прижав кулаки ко лбу.

- Да, я вспомнила. Я согрела молоко и положила Вадика в кроватку. Он, как ни странно, успокоился и стал сосать молоко из бутылки. А я взяла покрывало, перекатила на него сначала одного…ну этого парня и оттащила его волоком к болоту. Потом пришла и забрала другого и тоже туда оттащила. А уже после этого я откатила к болоту их мотоциклы. Они были такие тяжёлые, что мне пришлось много раз останавливаться чтобы отдышаться. Вот…как-то так.

- Хорошо, - немного задумавшись сказал Олег. – И последнее. Когда ты всё это перетаскивала, мог ли кто ни будь видеть тебя за этим делом? Соседи к примеру?

- Даже не знаю. У меня крайний дом, в нашем подъезде кроме меня живёт только одна бабушка, все остальные квартиры брошены. А в первом подъезде живёт семья алкашей, они постоянно пьют.

- Ещё один вопрос Оля. Ты когда оттащила этих двух на болото, ты не снимала с них эту самую немецкую форму и всякого рода атрибуты? Каски? Оружие?

Ольга замотала головой.

- Нет, а зачем мне это нужно. Тогда для меня это уже не играло никакой роли. Главное, что я их убила…Мне уже только от этого стало легче.

- Ну ясно, - тихо сказал Олег. – Давай хорошенько выспись, завтра у нас с тобой будет сложный день.