Кошмар + Проза

У меня над окном висит пустая птичья клетка.
Это подарок от знакомой ведьмы — она положила внутрь несколько камней и нарисовала на дне паутину из символов. Клетка пережила три переезда и один ремонт.
Я могу потерять документы, книги, даже кружки с котиками — но не её.

Некоторым из моих друзей даже нравятся ночные кошмары. Может, они любят щекотать себе нервы, а может, ценят это чувство, когда ты просыпаешься и понимаешь, что всё хорошо.
Ненавижу и то, и другое.

В школе кошмары снились мне несколько раз в неделю. В университете — каждый день. Я читала, что это зависит от стресса, генетики, даже температуры в комнате. Но ни распахнутые настежь окна, ни чай с ромашкой не помогали.
С генетикой вообще ничего не поделаешь.

Я пила больше кофе, чем самые жуткие трудоголики. Ложилась спать позже отличниц. И всё равно видела их.
Существа без лиц, которые пытались украсть моё, цепляясь за кожу длинными, холодными пальцами. Пауки размером с овчарку. Бесконечный тёмный лес — память от том, как однажды я заблудилась, собирая ягоды. Только во сне тропинки, ведущей к дому, не существует.

Я не засыпала, а проваливалась в темноту. И каждый раз она становилась всё глубже.
А потом я встретила Жанну.

Мы познакомились на студенческой вечеринке — я часто использовала их, чтобы сбежать от кошмаров. Жанна не стала ни о чём спрашивать. Она даже не узнавала мой адрес.
Но однажды позвонила в дверь и протянула клетку.

Сначала я пользовалась клеткой каждый день. Теперь — раз в пару недель или реже.
Я уже забыла, как выглядит тёмный лес или пустынный заснеженный город, где за разбитыми окнами вспыхивают красные глаза.

И всё же, временами они возвращаются. Я слышу их раньше, чем вижу.
Что-то бьётся в клетке утром, пытаясь выбраться. Стучат о дно камни. Я нежусь в кровати: не пытаюсь успокоить дыхание, не вытираю холодный пот наволочкой.

Наконец стук стихает. Самое время встать, одеться, пока закипает чайник, наполнить термос и снять с крюка клетку.
Оно свернулось на дне, прижавшись к прутьям. Маленькое и чёрное. При взгляде на него я снова оказываюсь в том лесу или вижу пауков, выбирающихся из под кровати.
Поэтому я стараюсь не смотреть.

Вместо этого я несу клетку в ближайший парк. Распахиваю дверцу. Кошмар расправляет крылья и тут же улетает — в поисках нового сна, который можно испортить.
Я могу сесть на лавочку, выпить чаю и улыбнуться новому дню.
За которым последует спокойная ночь.

268/365

Одна из историй, которые я пишу каждый день - для писательской практики и создания контента.

Соцсети с моими текстами - если вам интересно~

Читать предыдущую часть

Экран почернел, зазернился, а, спустя секунду, показал темную комнату. Холодным потом прошибло узнавание – это была их квартира. Вернее, комната Валерки, в которой сейчас сидел Миха. Вот только вместо шкафа, двери и противоположной стены, в бесконечность утекал длинный, покрытый кафелем и ярко освещенный коридор. С потолка тут и там на цепях свисало что-то бледно-синюшное, такое холодное, что даже на зернистом видео удавалось заметить пар. Там, в дальнем конце коридора что-то зашевелилось. Нечто тощее, паукообразное медленно, нарочито лениво разворачивалось, выпрастывало конечности, будто потягиваясь. Выросло ввысь и также медленно поплелось по коридору, задевая эти бледные и синюшные – теперь Миха видел – освежеванные туши, проходя мимо. Их равномерное покачивание гипнотизировало, притягивало взгляд. Миха и сам не заметил, как оказался у самого монитора, так близко, что край стола уперся в ребра. Туши после прикосновения тени принимались шевелиться, беспомощно дергали обрубленными конечностями, тыкались ими в вскрытое брюхо, разевали пасти. Нет, не пасти – рты. Одна из ближних туш обернулась к экрану, вывернув шею под немыслимым углом, и стало ясно, что на цепях висят не свиньи – люди. Более того – люди искалеченные, местами примерзшие друг к другу, но каким-то непостижимым образом еще живые. Это было страшно. Хотелось отвернуться, закрыть глаза, вырубить этот кошмар, но под гипнозом мерного качения туш и плывущей меж ними тени, он не мог оторвать одеревеневших пальцев от столешницы, а мог лишь смотреть. И вот, наконец, туши закончились. Из коридора тень шагнула в комнату – в ту самую, где сейчас был Миха! Черные сальные патлы волочились по полу, загораживали лицо, укрывали жуткую фигуру, пока та, не спеша, почти жеманно подбиралась к экрану с той стороны. Раздалось шипение – будто кто-то с силой втягивал ноздрями воздух. Впервые с начала видео Миха понял, что все это время смотрел на экран в абсолютной тишине — утихло и мушиное жужжание, и странные щелчки. И этот звук вырвал его из оцепенения – надо что-то делать, что-то предпринять, прежде, чем это создание приблизит к экрану то, что скрыто волосами, посмотрит Михе в глаза и, что хуже — заставит взглянуть в свои. Он уже нашаривал пальцами кнопки «альт» и «эф-четыре», когда заметил малюсенький огонек в сантиметре над монитором. Ехидно помаргивала желтым светодиодом вебка, сигнализируя о передаче видеосигнала куда-то туда, в коридор с подвешенными человеческими тушами и тощей тварью, обитающей в нем. Не найдя нужных клавиш на засранной клавиатуре, мозг выдал самую простую реакцию, которая всегда срабатывала с ноутбуками – Миха просто «закрыл» монитор, опрокинув его прямо на стол. Но за секунду до того, как между двумя поверхностями расстояние стало равно нулю, из монитора высунулся палец – самый настоящий, длинный и с таким количеством фаланг, что им можно было бы прочищать коленца водосточной трубы. Этот палец осторожно, почти нежно чиркнул ногтем по Михиному запястью, а из-под монитора сладострастно прошелестело:

— Аппетитный...

Нога сама собой долбанула по передней стенке системного блока. Большой палец безошибочно попал в круглую кнопку выключения. Монитор погас, шум кулеров медленно стих, а Миха свалился на пол, жадно глотая воздух. Он готов был поклясться, что голос шел не из колонок, а откуда-то из-за спины или, хуже того — из глубин его собственной черепной коробки.

К компьютеру Миха больше не подходил — тот представлялся растревоженным осиным гнездом: тронь — и ринутся наружу хищные твари с болью на конце брюшка. Оставшуюся уборку он проводил уже без былого энтузиазма, тупо, как автоматон. Как Сизиф мучился с его пресловутым камнем, так и Миха провозился до позднего вечера с пониманием, что все это втуне: пока Валерик не выздоровеет, это будет повторяться из раза в раз. С твердым намерением во что бы то ни стало вытащить брата из этого дерьма – и в буквальном, и в переносном смыслах – Миха собрал остатки мусора, пустые банки из-под «Доместоса», изведенные на тряпки старые футболки и с облегчением вышел на улицу. Вдохнул полной грудью ночной прохладный воздух: запах нечистот въелся в квартиру настолько плотно, что лимонный освежитель растворился в нем, стал частью омерзительного ансамбля и совершенно не спасал от уже ставшей привычной дурноты.

Задержавшись во дворе, Миха присел на лавку, оглядел расцветавшие яркими квадратиками окон девятиэтажки – свою и ту, что напротив. Ужасно хотелось курить – до зубовного скрежета. А еще хотелось войти в подъезд и оказаться в какой-нибудь другой квартире, любой другой из этих светящихся ячеек, лишь бы не в той, темной, с заклеенными окнами и сумасшедшим братом, запертым в ванной.

«А ведь он там с утра сидит» — подумалось, — «Надо его хотя бы покормить»

Странный звук насторожил Миху еще в подъезде. Стоило отворить дверь, как захотелось зажать уши. Казалось, прямо в ванной кто-то неумело режет свинью. Нож попал мимо сердца, застрял в ребрах, и несчастное животное сходит с ума от страха и боли, визжит на пределе легких. Стул, как назло, засел крепко, упершись ножками в отставшую половицу — убрать его получилось не сразу. Все время, пока Миха возился с дверью, Лерик продолжал визжать – протяжно, бессмысленно, на одной ноте; и как дыхалки хватало?

Распахнув, наконец, дверь в ванную, он бросился к брату – на левой стороне головы у того пузырилась кровь. Пухлая ладонь прикрывала место, где должно было находиться ухо, но отняв руку брата от головы, Миха похолодел – уха не было. Обкусанные края кровоточили, а на Миху слепо взирала залитая кровью дырка.

— Ты что натворил? Ухо где? Где ухо? – ужас мешался с яростью. Хотелось как следует встряхнуть брата, пробудить его от неведомого кошмара, в котором тот счел врагом самого себя. Миха орал в эту искалеченную дырку, а Лерик подвывал, не то от боли, не то от страха, — Ухо где, дебил? Его в лед надо! Куда ты его дел?

Валерик плаксиво лепетал неразборчивое, тыкал пальцем то себе в рот, то в свежую рану. Осознание пришло не сразу, а, когда все же оформилось, мгновенно вызвало новую вспышку гнева. Подзатыльник – несильный, «воспитательный» — получился совершенно машинально.

— Ты его сожрал? Ты нахрена его сожрал, дебил? – найденная в шкафчике перекись вскипела на ране, тоненько завизжал Лерик. – Не ной. Сам, дурак, виноват. Как ты его вообще...

И по мере того, как розовая пена вместе к начавшей запекаться кровью стекала с Валеркиной головы, Миха получал ответ на свой вопрос – по краю ушной раковины, той ее части, что еще оставалась на месте, шли зазубренные — ни с чем не перепутаешь — следы человеческих зубов, как на кружке «докторской».

— Как ты умудрился-то... – выдохнул Миха, поймал затравленный взгляд брата и впервые вслушался в то, что умалишенный лепетал вот уже добрую минуту.

— Э-а, э-а, — повторял Лерик, тыкал себя в грудь и мотал окровавленной башкой. Не нужно было знать язык глухонемых, чтобы понять, что брат имеет ввиду.

«Не я» — перевел для себя Миха, и коротко обритые волоски на затылке стали дыбом.

После принудительных банных процедур оба брата были вымотаны до предела. Валерик хныкал и вертелся; Миха со слипающимися глазами вытирал толстяка полотенцем. Самое интересное ждало после. Стоило вывести Валерика из ванной, как тот выпучил глаза, схватился за голову и, рухнув на колени, застонал. Похожий на лысого крота, он споро пополз в сторону своей комнаты, и там стон перерос в самый настоящий горестный вой.

— Да-да, разобрал я твои авгиевы конюшни. Мог бы хотя бы спасибо сказать.

И тут произошло нечто, чего за Лериком раньше не водилось. Брат вскочил, обернулся и по-звериному зарычал; скрючил пальцы, будто хотел впиться ими Михе в лицо.

— Тише будь! – рявкнул Миха, но неуверенно – ему стало не по себе. Он ярко представил, как эти сто с лишним килограмм плоти набрасываются, валят с ног и вонючие, нечищеные зубы отхватывают по очереди нос, уши, язык… Но Лерик взглянул брату за спину и тоненько заскулил, сползая по стене. Потом встал на четвереньки и отполз, отклячив широкий зад.

«Как мать» — подумалось.

Пальцы толстяка нащупали лежащий на полу маркер. Двумя руками, пыхтя от старания, Валера принялся черкать прямо на обоях. Сначала это выглядело как ряд разрозненных линий, потом появились перекладины. Брату это явно стоило большого труда — он даже вспотел, но вот из черт и закорючек проявилось криво написанное — нет, нарисованное — слово:

«ГOllODHAR»

Валерка, закончив художество, ткнул пальцем брату за спину. Он машинально обернулся, но не увидел ничего — лишь мазнуло по шее стеснительным сквозняком. Расшифровать каракули оказалось нетрудно: «Голодная». Вспомнились коридор, трупы и палец. Сейчас Миха даже не был уверен, что ему это не привиделось, что он сам не стал жертвой изощренно смонтированного, хитро спланированного жестокого розыгрыша, способного сводить людей с ума – как Валерку. А что если и его рассудок дал трещину, благодаря хитростям типа бинауральных шумов и двадцать пятого кадра? Поняв, что у него разыгрывается натуральная паранойя, он помассировал виски, закрыл глаза, успокаиваясь. Спросил:

— Это связано с тем файлом, да?

Валерка вместо ответа открыл рот, чтобы еще раз продемонстрировать искалеченный свой язык. Пахнуло гнилью. Миха сглотнул.

— Надо в травмпункт. По ходу у тебя эта хрень загноилась. Одежда где?

Валерка с выпученными глазами замотал головой, схватил маркер, нарисовал на обоях домик, ткнул пальцем в его центр. Подумав, добавил в него смайлик.

— Мозга мне не еби. Челюсть тебе ампутируют – будешь до конца жизни через трубочку питаться, похудеешь заодно. Пошли.

Миха поднялся на ноги – усталость как рукой сняло; он кипел жаждой деятельности. Так всегда бывало, когда в жизни что-то шло наперекосяк: если получал двойку – мыл посуду; когда впервые бросила девушка, он засел за учебники и закрыл год без троек; когда мать запила – стал чуть ли ни ежедневно убираться в квартире, так, чтобы блестели полы, по которым потом ползала опустившаяся родительница; когда Тухватуллин-старший по телефону пообещал «урыть», залез на подоконник и до скрипа мыл окна. Так Миха «чинил» реальность, возвращал мир в норму. Ему казалось, что, когда делаешь правильные вещи – убираешь, чинишь, приводишь в порядок, то и окружающая действительность начнет приходить в норму. Так сработал его мозг и в этот раз – чтобы привести в порядок мир, нужно привести в порядок Валерку.

— А ну вставай! Совсем ебу дал со своими видосами! Давай-давай, пошевеливайся...

Как Лерик ни сопротивлялся, но брат был сильнее. Не без зуботычин, он втиснул Валеру в растянутые треники, нашел застиранную футболку с еле различимым логотипом «КиШа». Сложнее оказалось с обувью – ту Миха, похоже, повыкидывал вместе с мусором. Благо, обнаружилась пара стоптанных до состояния коврика тапочек.

Толстяк противился до последнего – выл, плевался, царапался, а, попав в подъезд, окончательно сник, сгорбился и задрожал.

На улице, Миха проверил негустые средства в кошельке – на попутку до больницы должно хватить. На улице стало особенно заметно, как до сих пор воняет от Лерика.

— Зачуханился ты, конечно! Смотри мне, если тебя в машину не пустят... Постой-ка вот здесь.

Миха оставил брата у подъезда, а сам вышел к дороге, вытянул руку. В ночной ветерок примешивалась вонь от стоящих вблизи контейнеров – на жаре мусор из квартиры по-настоящему «раскрылся», как дорогие духи, привлекая мелкую нечисть: тараканов и крыс, что копошились и дербанили пакеты; казалось, Миха вынес в них на помойку что-то живое, подвижное.

Вдалеке показались фары. Миха вытянул руку, и вдруг почувствовал, как в желудке капризно кувыркнулось.

«Неудивительно. Время срать, а мы не ели».

Но чувство в животе мало напоминало голод. Скорее, наоборот, это была странная, неприятная наполненность, словно он в забытьи наелся дорожного гравия. Очень подвижного и живого гравия. Кишки вдруг крутануло, и Миха от боли обрушился прямо на асфальт. Кажется, так его не выкручивало с тех пор, как ему вырезали аппендицит. Но ведь у человека всего один аппендикс, кажется? Или это заворот кишок? От боли хотелось выть, и Миха завыл, но не издал ни звука – в глотке что-то мешалось. Казалось, в горло ему запихали тугих, колючих волокон, похожих на... волосы? Когда изо рта, подобно смоле, заструились измазанные желчью черные лохмы, Миха не просто хрипел, а бился в истерике – он узнал эти волосы. А те все ползли наружу, никак не заканчиваясь. Вдруг нёбо царапнуло изнутри. Скосив глаза, Миха обреченно наблюдал, как изо рта вылезают уже знакомые ему пальцы с десятками фаланг, как они расширяют себе проход, надрывая щеки и царапая губы ногтями-зубами. Нарушая все законы анатомии, вынимая ему челюсть из пазов, наружу показалась голова, следом — бледная спина с торчащими наружу позвонками, тощий таз. Мелькнули пятки, и существо вывалилось на асфальт целиком. Подобралось, выпрямилось во весь рост, зашелестело прелой листвой:

— Аппетитный. Весь аппетитный...

Орать разодранным горлом было больно, звука почти не получалось, но Миха орал что было сил, будто понимая, что как только крик закончится – Голодная приступит к трапезе. Мимо прошмыгнул коренастый дедок с глазастым хрюкающим мопсом.

Миха пытался ухватить его за ботинок, поймал за лапку мопса, но тот вывернулся, огрызнулся. Миха засипел изо всех сил, но прохожий лишь скривился брезгливо, отшатнулся, едва не сбив с ног жуткую фигуру в полуметре от себя. Не обращая на тварь никакого внимания, тявкнул через плечо:

— Алкота сраная!

И шмыгнул к подъезду. Голодная же медленно поворачивалась к Михе, наслаждаясь эффектом, будто красуясь в желтом свете фонаря. Меж длинными слипшимися прядями виднелись торчащие тут и там из тела зубы. На концах повисших грудных мешочков голодно щелкали маленькие челюсти – такая же, но вертикальная располагалась в паху. Вместо клитора похабно болтался длинный серый язык. Живота у твари не было, лишь голодная дыра с торчащими зубами-ребрами, словно отличительный признак не рассчитанной на жизнь анатомии. Ухмылка растянула многочисленные рты, когда Голодная встала над Михой, расставила тощие ноги и медленно стала садиться ему на лицо, а язык-клитор нетерпеливо метался в вертикальной пасти. Оттуда пахло сырым мясом и вечностью...

Миха зажмурился в детской, наивной попытке защититься от воплощенного кошмара, поэтому не знал, что произошло дальше, а мог только догадываться. В него врезалось что-то мягкое и большое и с силой оттащило прочь; асфальт оцарапал спину под футболкой. Он приземлился во что-то неоднородное, влажное. Предплечье пропороло болью; накрыло знакомой вонью. Открыв глаза, Миха обнаружил, что сидит, развалившись на принесенных им же мусорных пакетах, а над ним недовольно вьются растревоженные насекомые.

Лерик же стоял лицом к лицу с Голодной, сжав кулаки, и тяжело сопел. С болью в душе Миха подумал, что сейчас младший брат с лихвой вернул старшему долг за все дворовые потасовки, терки за гаражами и школьные драки, в которых Миха впрягался за Лерика. Он хотел что-то крикнуть, но издал лишь надрывный сип. Вместо него заговорила Голодная:

— Большое сердце. Чистое. Аппетитное...

Хоть она и казалась тощее рябины, в один прыжок она с легкостью сбила Лерика с ног. Разодрала напополам логотип «КиШа», а следом легко, как в масло, погрузила длинные паучьи пальцы по локоть в Валеркину грудь. Пошерудила там, крутанула и извлекла что-то красное, неправильной формы, похожее на карамельное яблоко.

— Ле-е-ерик! — кое-как выдавил Миха, глядя в застывшие навсегда, такие беззащитные без толстых линз очков, глаза брата.

А Голодная, не вставая с трупа, грызла это кровоточащее яблоко, и кровь текла по серому, мертвому подбородку, впитываясь прямо в кожу. Будто почувствовав Михин взгляд, Голодная смахнула прядь волос с лица – как флиртующая за ужином кокетка — и вперила оба глаза в Миху. Ее рот жевал, а зубастые пустые глазницы смеялись и оглушительно щелкали, как кастаньеты.

С вечера встречи с Голодной прошло немало времени. Остальные части тела Валерки она не тронула — мертвечина ее не интересовала. Теперь тварь занимала новая добыча.

Поначалу Миха честно пытался её отвадить: ставил свечки в церквях, ходил к медиумам, экстрасенсам и даже к какому-то «гуру кармической медицины», но все тщетно. Неизменно под вечер его скорчивало от боли, и гортань вновь в муках рожала на свет видимую ему лишь одному нечисть, после чего на лице, руках и ягодицах появлялись следы укусов. Однажды Голодная высосала ему глаз — уселась сверху как любовница и в один поцелуй лишила глазного яблока. Но хуже того — она жевала его и изнутри: сначала Миха удивлялся, почему не может вспомнить ни лица собственного отца, ни даже имя. Потом поблек и Валерик — исчез из памяти немного пухловатый умный паренек, остался лишь заросший грязью и дерьмом толстяк. Потом до Михи дошло — тварь питается не только плотью, но и личностью, воспоминаниями, притом только самыми светлыми, самыми «вкусными». Растворялись в ненасытной пасти знание истории и географии, крошились в зубах умение стирать вручную и водить машину; однажды Миха расплакался, когда понял, что забыл, как готовить яичницу. Думать становилось всё сложнее, но хуже всего: во всей своей жизни Миха не мог вспомнить ничего хорошего.

Миха перелопатил Валеркин компьютер от и до, и был вознаграждён: обнаружилась ссылка, ведущая на целое сообщество людей, столкнувшихся с Голодной — невзрачный серо-оранжевый форум без ников и аватарок. Строжайшая анонимность позволяла делиться переживаниями и любыми — зачастую незаконными — способами, как делать себя «невкусным». Рассказывали, как засовывали себе в задницы домашнюю утварь, облизывали найденные в мусорках контрацептивы, обмазывались калом и мастурбировали, жестоко истязали уличных кошек, лапали малолетних сестер, насиловали усыпленных снотворным матерей… Удивительно, сколько людей, на попалось в ловушку этого паразита. На форуме штудировали фольклор в поисках первоисточника — приводили в пример немецкие сказки, где дети мазались грязью, чтобы ведьма не нашла их по запаху. Те, кто пытался выяснить ее происхождение, разделились на два лагеря: одни утверждали, что Голодная обитает в адской темнице и была при жизни людоедкой; другие же были уверены, что человеком она никогда не была и всегда обитала в трещинах мироздания и подпространствах, еще до человечества. Часто спорили о том, является ли «смертельный файл» рукотворным, или это инфернальный аналог скайпа, позволяющий сквозь червоточину заглядывать в наш мир. В одном мнения сходились — чтобы выжить, нужно стать несъедобным. Целиком. Тварь шла по следу человечности, нормальности. Поэтому, чтобы не быть сожранным, приходилось творить ненормальное и бесчеловечное. И чем дальше — тем менее брезгливой становилась Голодная, и тем ниже нужно было пасть, чтобы снова стать «невкусным». Теперь Миха понимал, откуда в мусоре у Валеры обнаружились детские трусики. Для тех, с форума, это были цветочки...

***

Чтобы стать «невкусным» Миха сильно изменился. Не только внешне. Выходить из дома стало опасно: на свежем воздухе Голодная подстерегала чаще. Работал он теперь из дома — помогли на том самом анонимном форуме. Миха модерировал телеграм-каналы по продаже полулегального и нелегального контента для подобных ему, где зоофилия и некрофилия были в ряду самых безобидных. Всего-то и делов – брать оплату и давать инвайты. В качестве бонуса – доступ к контенту. Вот и сейчас Миха открыл запароленную папку – таких теперь было много – и выбрал видео. На нем в грязной советской ванной плюгавый мужик заставлял раздетую девочку лет семи «играть в балет» и задирать почти к плечам худые лягушачьи ноги.

Член, погрузившись в склизкую от разложения плоть, сразу отозвался на ласки копошащихся в ней личинок. Мушиные крылышки щекотали мошонку, а плюгавый дядька на экране помогал девчонке задирать ноги выше, подбираясь рукой все ближе к паху. От вони дохлой крысы – на кошку у Михи духу пока не хватало – хотелось блевать, и Миха не стал сдерживаться. Желчь с остатками пиццы выплеснулась на живот, стекла на импровизированный мастурбатор. Члену стало горячо. Миха давно уже вызывал сам у себя брезгливое омерзение и, наверное, стоило бы лучше покончить с собой, чем становиться этим, но он не хотел предавать Лерика, который… Который что? Хоть убей, но Миха не помнил.

— Ну что, сука, аппетитный? – мстительно приговаривал Миха, — Аппетитный?

***

Автор - Герман Шендеров

ДИСКЛЕЙМЕР:

Строго 18+. Слабым нервами, желудком, головушкой, во время еды, пи3ды и езды КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ!!!

Плацкартный вагон мерно потряхивало. Поезд приближался к вокзалу. Живот у Михи до сих пор крутило от тюремной снеди, но туалет уже час как был закрыт — «санитарная зона». Он отбил брату короткое сообщение: «Подъезжаю». Ответа не было. На платформе тоже никто не встретил. Оно и к лучшему — Валерке лучше не высовываться, пока Миха не приведет дела в порядок. Он хотел бы совсем оградить брата от случившегося, но того подтянули свидетелем, и чернявые бородачи Тухватуллины наверняка «срисовали» круглое Валеркино лицо в зале суда. Братья почти не связывались за время Михиного заключения — зона попалась строгая, «красная» и вымутить телефон было нереально. Письма же оседали в столе начальника колонии.

Миха честно оттрубил весь срок: прошения по УДО начальник зоны рвал у него на глазах после отказа «стучать». Причинение смерти по неосторожности — самая глупая статья. Да оно и вышло глупо. Не рассчитал тогда Лерик с куском бордюра. По-детски, не раздумывая, бросился на защиту слабого. Девчонка не стала дожидаться окончания драки — вырвалась из волосатых лап оседающего по стенке гаража «джигита» и упорхнула в ночь. А Михе пришлось, как всегда, впрячься за мягкого, но самоотверженного Валерку — сначала в драке, а потом и на суде, взяв вину на себя. Так Миха выиграл четырёхгодичный отпуск в исправительной колонии, а Лерик остался один.

С братом они жили в двушке, доставшейся от мамки. Миха, как старший, взвалил на себя ответственность за обоих лет с десяти, ещё до того, как родительницу увезли на скорой. Это был особенно тяжелый приступ — она три дня кряду материлась, жевала губки и бытовую химию, ссорилась с голосами в голове, ползала по ею же заблёванным полам — без перерыва на сон. А потом завалилась набок посреди коридора — точно игрушка, у которой кончился заряд. В больнице потом сказали — кровоизлияние в мозг.

Работать братья начали с младых ногтей — когда мамке задерживали пенсию по инвалидности, дома было хоть шаром покати, всё уходило на выпивку. Миха — физически более развитый — сначала таскал на рынке коробки, потом устроился на склад. Лерик же репетиторствовал, настраивал компы, пенсионерам — технику, иногда даже за еду. Так, Миха в пятнадцать сорвал спину, а Лерика одна зажиточная семья обвинила в краже — якобы тот стащил серёжки из шкатулки, пока занимался с их сыном математикой. Миха тогда Валерку даже побил сгоряча. Серёжки нашлись, а осадочек остался. Больше Лерика на дом не звали, пришлось подрабатывать копирайтингом по сто рублей за тысячу знаков. Нередко Лерик показывал брату, мол, смотри, живут же люди. Рассказывал про какие-то закладки, соли, «тёмный интернет». Предлагал заняться чем-то полегче и поприбыльнее. Всплывали то и дело знакомые, предлагавшие Михе крышевать девочек на трассе и прочие «мутные» вещи — он вырос парнем крупным, плечистым. Но Миха был непреклонен:

— Таким только мрази занимаются, — и спрашивал Валерку, если чувствовал, что тот вот-вот даст слабину, — Ты чё, хочешь быть мразью?

И Лерик доверчиво мотал головой — мразью он быть не хотел.

Родной город встретил жарким маревом; градины пота катились по спине, выступали на висках. Зайдя в магазин по дороге, Миха купил на остатки матпособия нехитрой снеди. К алкоголю он так и не пристрастился — не мог изгнать из головы картину, как мать предлагает себя соседу за бутылку.

Домофон на двери не работал. Миха шмыгнул в прохладное жерло подъезда. Под почтовыми ящиками валялись разбросанные листовки. Он выругался:

— Свиньи!

Миха вставил ключ в скважину, потянул; дерматин с чмоканьем отвалился от дверного проёма. Ещё не осознавая, почему, Миха выронил сумку, зажал нос. Глаза слезились, вглядываясь во тьму прихожей, а квартира выдыхала в лицо тяжелую вонь пополам с мушиным жужжанием. Одна муха села Михе на пальцы, и тот махнул рукой, сгоняя насекомое. Тут же запах, подобно хищному зверю, набросился на ноздри пришедшего, принявшись терзать их изнутри – царапать гнилостными нотками слизистую, перекатываться солёной вонью застарелого пота и мочи, щекотать пылью и дразнить не пойми откуда взявшимся химозным клубничным ароматом. А ещё в квартире явственно ощущалось чьё-то враждебное присутствие. До того явственно, что рука сама принялась нащупывать в сумке что-нибудь, что сошло бы за оружие.

Паника накатила мощной волной. «Тухватуллины, гниды! Нашли-таки!» Перед глазами плясали картины, одна страшнее другой: как Валерик вяло хнычет, пока ему в зад засовывают бутылку из-под шампанского; как эта же бутылка разбивается внутри него после удара остроносым мокасином; как Валерик ползает по квартире, оставляя влажный след, точно гигантская улитка...

На полу, действительно, были какие-то потёки. Кровь? Дерьмо?

Он сделал шаг в квартиру, и мухи, встревоженные, взлетели в воздух, замельтешили перед глазами. Одна попала в нос, и Миху едва не стошнило. Съеденный на станции беляш в сопровождении кофе и желудочного сока подкатил к горлу. Нога приземлилась во что-то склизкое, мягкое и поехала по коридору, так, что Миха едва не сел на шпагат – прямо в влажные пятна, что так занимали мух.

Удержав равновесие, Миха бросил сумку на заваленное газетами трюмо. В квартире было темно, окно на кухне заклеено намертво обрезками обоев, и лишь тусклый свет подъездной лампы позволял прокладывать путь меж вздувшихся, истекающих гноем, мусорных пакетов. Обувь липла к линолеуму, будто намазанная клеем. Наконец, он добрался до Валеркиной комнаты, обнял пальцами дверную ручку – та была скользкой – и, задержав дыхание, рванул дверь на себя, ожидая чего угодно – кровавой бани или наркопритона. Но это...

Брат, как ни в чем ни бывало, сидел перед монитором – спиной ко входу, абсолютно голый. С боков свешивались тяжелые складки, похожие на спасательные круги. «Поднабрал» — машинально отметил Миха.

Вонь в Валеркиной комнате достигала оглушительного апогея. Казалось, вдохнув разок этот спёртый застоявшийся воздух, сдобренный ароматами всех телесных жидкостей во всех возможных состояниях, ты уже никогда не сможешь почувствовать никакого иного запаха – обоняние просто отключится, как рвутся барабанные перепонки от громкого звука или выгорает сетчатка, если долго смотреть на солнце. Но даже вонь отошла на задний план, когда Миха разглядел творящееся на мониторе. Там, размазывая слезы по лицу, голый мужик натурально имел собаку. Облезлая дворняга огрызалась и пыталась укусить партнера, но тогда из-за кадра появлялась рука и хлестала собаку по морде чем-то длинным, отчего на ней оставались багровые следы. Застыв, Миха со смесью дурноты и ужаса наблюдал за происходящим на мониторе и ритмично дергающимся локтем брата.

— Лерик, какого хуя?

Брат дернулся, как от пощёчины, но на голос не обернулся. По всему его массивному телу пробежала болезненная дрожь, черные от грязи пятки оторвались от пола; пальцы ног подогнулись, и Миха с отстраненным спокойствием определил: Лерик кончил. Спустя секунду о пол с хлюпаньем стукнулось что-то похожее на пластиковый тубус. Валера грузно встал из-за компьютера, потопал к брату, и Михе вдруг захотелось со всей дури садануть кулаком по этой прыщавой, заплывшей жиром и поросшей щетиной морде. А ещё лучше – оттолкнуть ногой. Словом, любой ценой удержать на расстоянии это чудовище, лишь отдалённо похожее на Валерика.

— Стой, блядь, где стоишь! – взвизгнул Миха, и брат послушно замер; развел руками, словно извиняясь, — Хули ты исполняешь? Почему в квартире срач? Ты без меня совсем опустился? Выглядишь как чухан и воняешь...

Теперь паззл сложился – источником самого невыносимого оглушающего смрада был сам Валера. Глаза не сразу привыкли к темноте, поэтому детали его облика выплывали по очереди – красные глаза за линзами очков, крупный гнойник на подбородке и россыпь прыщей на лбу, пятна и потёки на груди; в спутанных волосах копошились вши. Источник клубничного аромата теперь тоже был определен безошибочно – на краю стола стоял флакон с лубрикантом.

— Ты совсем краёв не видишь? Пиздец, Валера! Как ты в этом живешь?

Миха обвел взглядом комнату – неведомые, незнакомые тени в углах оформились, приобрели вид коробок из-под пиццы, скомканных салфеток и прочего бытового мусора. Многострадальный диван потемнел от всех впитавшихся в него жидкостей, натёкших с грузного Валериного тела.

— Хуль молчишь? А?

И тут Лерик резко подскочил к Михе. Тот было отшатнулся, но уперся лопатками в межкомнатную дверь – и когда та успела закрыться? Лицо Валеры было совсем рядом, так близко, что видны были бурые кровяные корки под угреватым носом. Вонь усилилась. К горлу опять подкатила бурда, никак не желающая перекочевать в кишечник, и Миха готов был задохнуться собственной блевотиной, лишь бы не вдыхать.

Валерины пальцы с грязными ногтями уперлись в уголки рта, отороченного клочковатой щетиной; потянули в стороны, растягивая лицо в неестественной, уродливой улыбке. Дохнуло давно не чищенными зубами. Лерик распахнул рот, насколько позволяла анатомия; достаточно, чтобы Миха разглядел и воспалённое горло, и кариозные моляры, и почерневшую от гнили кочерыжку на месте языка.

— Кто? Кто это сделал? Это те звери, да? Отвечай!

Валерка пожал плечами. Так, словно речь шла о сущей мелочи, мол, не переживай, Миха, всё путем.

— У-а-и!

— Чего, блядь?

— У-а-и!

Видя, что Миха его не понял, толстяк нагнулся, выудил из груд мусора коробку из-под пиццы, вытряхнул остатки, оторвал крышку. Каким-то непостижимым образом найдя в бардаке маркер, что-то размашисто начеркал на картоне, повернул к Михе. Примитивный рисунок изображал человечка, дверь и красноречиво направленную на нее стрелочку.

— Ты че, писать тоже разучился? Дверь… В смысле? Ты меня выгоняешь что ли? Совсем охуел? – включил Миха «бычку», осекся, — Погоди. Тебя пасут?

«Неужели дождались? Где они? Во дворе? В подъезде?»

Поток мыслей прервало скрипение маркера о картон – Валера снова рисовал. Закончив, повернул картонку к брату. Человечек обзавелся многократно заштрихованной шеей, будто из той хлестала черная кровь, а рядом стояло нечто тощее, высокое с калякой-малякой вместо головы.

Миха ещё раз оглядел брата – теперь по-новому. Отойдя от первоначального шока, он старался трезво оценить произошедшее: срач в квартире, стрёмная порнуха, откушенный – теперь Миха чётко это понимал – язык, и видок у Валеры такой, словно тот плескался в выгребной яме. Голый, покрытый пятнами, о происхождении которых думать не хотелось, в заляпанных очках, с картонкой в руке Валерик выглядел однозначно сумасшедшим.

«Свихнулся. Как мамка. Значит, наследственное» — с накатывающей тоской подумал Миха. Мда, сначала зона, теперь вот брат-инвалид на его, Михи, иждивении. Сейчас бы, конечно, вызвать санитаров, сунуть в зубы по тыщонке и главврачу коньяку хорошего, чтоб упекли Валерку далеко и надолго. А самому обосноваться в квартире, найти работу, познакомиться с девушкой, создать семью... Эта мысль оформилась так быстро, что Миха даже не успел её как следует разглядеть. А когда разглядел, его аж передернуло от омерзения – теперь по отношению к себе. Это была чужая мысль; мысль той, павшей, опустившейся матери, что не выкинула их на улицу лишь из-за пособия. «Ну уж нет, мама, мразью я не стану!»

— Ладно. Потом расскажешь. Пошли, приведём тебя в порядок.

Миха кивнул в сторону ванной, но Валерик не тронулся с места, наоборот, даже отступил на шаг, замотал головой в суеверном ужасе.

— Не понял? Пошли, или тебе пинка для скорости не хватает?

Валерик отшатнулся ещё сильнее, воздел руки в мольбе, заскулил – мыться он явно не хотел.

— Ну, не хочешь по-хорошему...

Миха напрыгнул на брата, попытался ухватить за короткую шею, но рука соскользнула: загривок Лерика покрывала какая-то слизь — не то жир, не то проклятая клубничная смазка. От прикосновения к брату по телу пробежала дрожь отвращения – точно сунулся рукой в нужник. А Валера, не теряя времени, схватил груду мусора и швырнул Михе в лицо. Жирные ошметки облепили одежду, которую Миха накануне собственноручно выстирал— хотелось вернуться домой «с иголочки». Не задалось: на воротник рубашки налип кусочек колбасы, в нагрудный карман набилось что-то похожее на растаявший сыр; джинсы пропитались какой-то жидкой дрянью.

— Ну, Лерик, ты напросился!

Теперь Миха не боялся запачкаться – всё самое страшное уже произошло, и он пошел в полноценную атаку. Было непросто: он врезался в стены, получал по лицу грязной пяткой, был дважды укушен но, наконец, брата удалось загнать в угол. Оба выдохлись, Валеркино брюхо ходило ходуном, очки потерялись в мусорных завалах.

— Попался, который кусался?

И Валерка... разрыдался. Тяжело, мощно, точно кто-то открыл кран; слезы оставляли дорожки на грязных щеках, под носом надулся пузырь. Брат жалобно шлёпал губами и жался в стену.

— Хорош-хорош, — увещевал Миха, кое-как поднял Лерика на руки – тяжёлый, боров! Тот по-птичьи цеплялся за одежду, натужно всхлипывал и подслеповато моргал заплаканными глазками, — Помнишь, как в детстве? Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой...

Кое-как добрались до ванной; потревоженные мухи закружились над унитазом. В самой ванне стояли вздутые чёрные пакеты. Те протекли, и рыжая дрянь проложила дорожку к сливу.

— Ну как так-то, Лерик?

Усадив брата на край ванной, Миха вынул пакеты, ногой захлопнул крышку унитаза, не заглядывая внутрь – меньше всего хотелось знать, чем интересовались мухи. Включил воду. Заслышав шипение душевого шланга, Валерка заметался, замычал, попытался встать, но лёгкий толчок в грудь свалил его в ванну. Под струями брат корчился так, будто из душа лился кипяток – Миха даже проверил, не горячо ли?

— Хорош вертеться! – рявкнул он, направляя струю брату в лицо, — Чистота – залог здоровья! Спасибо мне ещё скажешь... или нарисуешь.

«Интересно, а можно пересадить язык? И где искать донора?»

Миха на пробу прикусил язык у самого основания. Больно. Что же щелкнуло в голове у Валерика, что тот оттяпал себе этот маленький, но важный орган? Поливая братца, сам Миха грузился невесёлыми мыслями: как жить с таким вот родственничком? Наверняка, нужны какие-нибудь таблетки, а то и сиделка. Работать придется за двоих. Ещё хорошо, если возьмут – с судимостью-то. Мелькнула шальная мысль согласиться крышевать трассу или «массажные салоны», но тут же была безжалостно придавлена – как мерзкий таракан.

«Не в этой жизни!»

Мыла не нашлось, зато обнаружился порошок, как утверждала упаковка – с ароматом «Морозной свежести». Свежесть бы сейчас не помешала – вступив в реакцию с водой, жирная корка на Валерином теле завоняла ещё сильнее, а тот вдобавок уворачивался от струй, прикрывая то пах, то лицо.

— А ну не вертись! Мылься давай!

Миха щедро высыпал содержимое упаковки Валере на голову, и тот заморгал вдвойне усиленно –защипало глаза.

— Что ж с тобой произошло-то, Лерик? Как ты так зачуханился, а?

Брат не отвечал, лишь тоскливо подвывал, уворачиваясь от струй. Поняв, что так ничего не добьется, Миха заткнул слив пробкой и бросил душ на дно. Валера отшатнулся от шланга, как от змеи, прижался к стенке.

— Э-э-э, нет, брат, так не пойдёт.

Миха с силой надавил на плечи Лерику, и тот обреченно уселся в серую от грязи воду. Ванна набралась быстро, и теперь Валера сидел по уши в такой же серой пене, похожий на огромную жабу.

— Сиди, отмокай.

Дверь в ванную Миха на всякий случай подпёр снаружи стулом – мало ли что. Переодевшись по-быстрому в чистое – благо, в сумке был запасной комплект одежды, он взял столько пакетов с мусором, сколько мог унести, и покинул смрадное жилище. Теперь даже подъездная вонь казалась цветочным благоуханием. Возле самой двери вслед ему раздались какие-то щелчки, точно за спиной под беззвучное фламенко кружилась танцовщица с кастаньетами.

В магазине Миха с наслаждением вдыхал нормальные человеческие запахи: свежего хлеба, нарезанной, уже слегка заветренной колбасы и спелых помидоров. Самыми же вожделенными были терпкие ароматы бытовой химии. Миха щедро сгрёб несколько брусков хозяйственного мыла, четыре банки порошкового «Доместоса» — такой дешевле, три освежителя воздуха от «Красной цены», пару перчаток, рулон мусорных мешков.

Перед дверью Миха долго стоял, не решаясь войти: набирал воздуха, выдыхал, смотрел себе под ноги, уговаривал себя. Наконец, набравшись мужества, толкнул дверь в квартиру. Было тихо. Подозрительно тихо. Миха отложил покупки в сторонку, заглянул в ванную...

— Нашу ж мать, Валера, какого хера, а?

Брат стоял, в чём мать родила, посреди ванной и сосредоточенно размазывал по груди нечто, похожее на шоколад, но запах выдавал в вязкой дряни иное происхождение.

— Это фиаско, братан!

И снова были банные процедуры, и снова Лерик жался в угол, как побитый щенок, защищая руками самые изгвазданные места.

Убедившись, что брат более-менее чист, Миха снова запер его в ванной, предварительно набрав пару ведер воды – чтоб не мотаться. Фронт работ представлялся циклопическим: горы мусора, заляпанная до состояния камуфляжной расцветки кухня, испоганенные обои; мебель, покрытая засохшими пятнами жира и мухи-мухи-мухи. Их мельтешение было столь вездесущим, что казалось, будто Миха попал в старое зернистое кино. И повсюду его сопровождали щелчки – то ли трещали половицы, то ли в кулер компьютера что-то забилось, то ли дурачился Лерик. Миха попробовал издать такой же, не пользуясь языком — не получилось.

Уборка в одном только коридоре заняла какое-то невероятное количество времени. Пару раз Миха всё же проблевался, как ни сдерживался, чтобы не прибавлять себе работы — первый раз злополучным беляшом, второй — тягучей желчью.

Чтобы вынести весь скопившийся мусор, потребовалось не меньше шести ходок. Встревоженные тараканы недовольно разбегались по углам и заползали под плинтуса, шевеля усами – будто бы грозя, мол, мы еще вернемся. Полностью избавиться от мух так и не получилось – распахнув все окна настежь, Миха гонялся за ними по квартире как сумасшедший, но те лишь лениво уворачивались, слишком сытые и слишком прикормленные, чтобы покидать обетованный мушиный рай. Чего только ни нашлось в этих грудах – использованная туалетная бумага, недоеденные полуфабрикаты, высохшие земляные комья – с корешками и дохлыми червями, даже крысиный трупик – плоский и мумифицированный. На глаза попались белые, в горошек, трусики с засохшим пятном. Миха подцепил их осторожно шваброй – неужели Валерка в этот блевотник еще и баб водил? Очень мелких баб. Возможно, карлицу. Почему-то Михе очень хотелось верить, что эти крохотные трусики, которые бы с трудом налезли ему на кулак, принадлежали именно карлице, а не кому-то ещё.

Под компьютерным столом обнаружился короткий пластиковый тубус, весь перемотанный скотчем.

«Дрочилка что ли?» — подумал Миха.

Он угадал, но лишь частично. Взглянув на раскатанную багровую дыру, отороченную слипшейся шерстью, Миха не сразу понял, что начинка у мастурбатора совсем не из силикона, ведь в силиконе не заводятся опарыши. Осознав, что держит в руках, аж взвизгнул от омерзения, выпустил дрянь из рук. Та упала на пол, обрызгав кроссовки гнилостной жижей. По ноге хлестнул облезлый кошачий хвост.

— Ёбт, Валера... – выдохнул Миха со смесью ужаса и сожаления – может, сдать брата в дурку и не было такой плохой идеей? Как минимум, дворовые кошки целее будут.

Очередная мусорная куча теперь другого рода тоже требовала очищения. Миха нетерпеливо поелозил мышью, пробуждая технику ото сна. Зажужжал кулер, зажегся монитор – на нём, как на сетчатке мертвеца, застыло изображение мужика, совокупляющего несчастную дворнягу.

— Пиздец.

Все файлы обнаружились на рабочем столе. Открывая видео одно за другим, Миха, не вглядываясь, тут же закрывал его и безжалостно вдавливал кнопку «delete». С каждым последующим файлом, Миха преисполнялся мрачной решимости: им предстоял очень серьёзный разговор и, похоже, не менее серьёзное лечение. Чего там только не было: казни мексиканских картелей, записи изнасилований, копрофилия, некрофилия. От видео с мальчонкой лет семи его снова затошнило. Невзрачный архивчик попался последним. При открытии запросил пароль. Миха хмыкнул, набрал обычный Валеркин «йЦуКеН1993» — лесенкой, по моде двухтысячных. Архив открылся. Единственный файл был лишён названия — лишь какие-то кракозябры. Миха, предчувствуя недоброе, щёлкнул мышью.

***

Продолжение следует...

Автор - Герман Шендеров

Вот уже третий год город трясло от основания до верхушки. Привычный уклад рушился, агрессия выплёскивалась на улицы, за невозможностью достать адресата захватывая кого ни попадя. Одни демонстрации сталкивались с другими, а статистика несчастных случаев, разбоев и убийств всё полнилась. Власти знали, чем оправдать это. Знал и народ. И всё равно были те, кого оправдания не устраивали.

Анжело шёл по улице, далёкий от всего этого безумия. Унылые лица прохожих, мрачные разговоры и злость его нисколько не трогали. Поднимая воротник пальто выше, так, что наружу торчали только уши да лысая голова, Анжело шёл дальше. У него было важное дело. Почти миссия. И если он справится, это поможет лучше всяких демонстраций.

Мимо прошла огромная толпа, потрясавшая плакатами с перечёркнутыми привидениями. В воздухе звучали лозунги: «Долой кошмары!», «Уничтожим монстров!» Через пару перекрёстков Анжело попалась другая толпа, поменьше, уже с надписями «Оставьте страшилки в покое!» Мужчина не обратил внимания и на эту кучку идейных борцов. Он спешил. Из репродуктора на углу улицы доносился унылый голос, вещавший новости дня:

«Этой ночью очередной призрак напал на прохожего. Пострадавший выжил. Подоспевший патруль оглушил привидение, и то скрылось».

Вздохнув, Анжело отвернулся. Как же надоело... Года три-четыре назад такого не было, но сейчас противостояние всё нарастало, набирало обороты, и никто не разбирался в причинах очередного конфликта.

— Это они во всём виноваты, они! — послышался откуда-то женский визг.

Анжело только поморщился. Свернув на другую улицу, побрёл дальше. Дома нависали над ним, как жестокие несправедливые судья.

— Да чего ты трусишь? Ночью в лесу будет весело! — воскликнул юный голос.

Мимо прошла компания подростков. Девушка, к которой обращались, потерянно втянула голову в плечи.

— Это не лес, а посадка, Дэн. Мало ли кто там встретится.

— А кто нам встретится? — запальчиво возразил Дэн. — Монстры вне закона, патрули их ловят. Хватит бояться, идём!

Молодёжь скрылась за углом. Анжело вздохнул. Ничего не боятся. Теперь ничего. Не оглядываясь, он продолжил путь.

Нужный дом Анжело нашёл бы с закрытыми глазами — так уже привык навещать его. В подобном районе, однако, здание не особенно выделялось. Среди обветшавших жилищ и грязных улиц обгоревшая многоэтажка казалась чем-то обыденным. Никто не обращал на неё внимания... чем и пользовались её жители. Оглядев улицу и убедившись, что никто на него не смотрит, Анжело скользнул в полуразрушенный подъезд.

В заброшке было в разы холоднее, чем на улице. Закопчённые окна едва пропускали свет солнца. Редкие пробивающиеся лучи выхватывали летающую в воздухе пыль. Пепел с грязью мешались на полу, неприятно пачкая дорогую обувь. Но Анжело не морщился — привык. Выйдет и вытрет. От волнения слегка перехватывало и так затруднённое в этом месте дыхание. Сегодня у него особенный визит. Осторожно поднявшись по лестнице, Анжело толкнул дверь одной из квартир. Вдогонку ему полетел мерзкий смех и топот маленьких ножек.

— Это я! — крикнул мужчина, входя.

Дверь жутко скрипнула за спиной, закрываясь.

Они были здесь, как всегда. Стоило Анжело переступить порог, как на него дохнуло смрадом. В этот раз мужчина почти не закашлялся — привык. Лишь невольно потерев свой широкий приплюснутый нос, он поднял в приветствии ладонь.

— Никто не тревожил? — спросил с улыбкой.

Сидящий в кресле парнишка лишь покачал головой. Поднял пустой взгляд на гостя. Из-за неестественно свёрнутой шеи его жест выглядел пугающе. Впрочем, и сам парень внушал ужас. Бледное лицо с нарисованными, как у клоуна, слезами, наигранная улыбка, вывернутая вбок рука сразу выдавали — этот человек мёртв. Не моргнув глазом Анжело кивнул ему.

— Привет, Стэн.

— Привет, — прошептал Стэн.

Жители брошенной квартиры стягивались к Анжело со всех её уголков, и от этого зрелища кому угодно стало б не по себе. Мужчина прошёл вглубь, спокойно опустился на диван. Рядом тут же пристроилась девочка с дешёвым зайцем в руках. Чёрные провалы глаз не отрываясь пялились на Анжело.

— Чьи истории ты запишешь сегодня? — с любопытством спросила девочка.

Анжело улыбнулся. Этим-то и была уникальна нынешняя встреча.

— Ничьи. Я уже записал истории каждого из вас, Лили, — сказал он ласково.

Покопавшись в дипломате, достал блокнот. Кожаная обложка и надпись «Ежедневник» не вызывали ни у кого любопытства. Этим-то Анжело и пользовался.

— В этом блокноте, — произнёс он, показывая его Лили, — собраны страшилки со всего нашего города. Все рассказы и истории, которые мне удалось услышать. Так что сегодня я пришёл не слушать, а читать. Вы, как мои соавторы, услышите эту книгу первыми.

Квартиру затопил одобрительный гул голосов. Городские монстры подобрались ближе, готовясь слушать. Улыбнувшись, Анжело лизнул палец и открыл первую страницу. Помолчал, готовясь. Как он надеялся, что это всё не зря! Хоть бы было не зря... Но именно эта книга могла перевернуть обратно пошатнувшийся мир. Откашлявшись, мужчина начал:

— Страшные истории сопровождали человечество со времён его зарождения. Чем больше эволюционировали люди, тем больше монстров рождала их история. Началось всё с предков, пытавшихся с того света предостеречь потомков об опасностях жизни. Потомки прислушивались... И так постепенно на Земле появлялась новая раса — раса чудовищ из наших кошмаров.

Диван продавился — рядом опустился мужчина в цилиндре, бабочке и пиджаке с ласточкиным хвостом. Неестественно длинные, как ветки, пальцы слабо шевелились. Анжело улыбнулся. Бумеранг. Тот, кто возвращал людям все их злые поступки жестокой кармой. Одно из его любимых существ.

— Долгое время страшилки и люди уживались вместе, — продолжил Анжело. — Монстры оберегали человечество от него самого. Через страх, лишения они учили нас ценить свои жизни, радоваться даже мельчайшим приятным событиям, беречь близких и самих себя. В этом была главная цель страшных историй — возвращать людям вкус к существованию. И, раз уж мы забыли об этом, я позволю себе рассказать вам всё заново.

Герои его единственной книги молча внимали словам человека. Воздух дышал угрозой, которую источали их когти, клыкастые пасти, жестокие взгляды. Но это не была угроза Анжело. Его, борца за правду, здесь любили. И он платил им тем же, вознося благодарность за все их прошлые заслуги.

— Многие призраки происходят из нас же самих, из людей, — читал он вслух. — Таков, например, Чёрный байкер. Эта городская легенда известна, наверное, во всех странах — в основном потому, что даже после смерти призрак не останавливается и колесит по дорогам, куда понесёт душа. Байкер разбился в юном возрасте на ночной дороге — и долгие годы мотивировал молодых людей быть осторожнее в своём желании стать круче.

Анжело перевёл дух. Все боль и потери, которые он пропустил через себя, собирая материал для книги, всколыхнулись снова со дна души. Он продолжал читать, и собравшиеся вокруг существа представали перед его взглядом каждый своим несчастьем. Стэн, решивший покончить с собой и передумавший в процессе полёта, стал вечным предостережением для тех, кто необоснованно не ценил свои жизни. Майк номер Один, трудоголик, умерший на работе от сердечного приступа, стал офисным полтергейстом, портившим жизнь всем, кто пытался сгореть в погоне за деньгами. Анжело и сам пару раз видел его в своём отделе — до того, как призраки стали вне закона. По-паучьи выкрученное тело Майка всегда предшествовало чьему-то отпуску.

— Ночной гость, одно из немногих не призрачных существ, предостерегало людей от поздних прогулок. С его появлением в городе сократилось количество изнасилований и уличных драк — избегая одной опасности, люди избегали всех.

Ночной гость подобрался ближе, переступая мягкими когтистыми лапами. Похожее на змеиное, хоть и покрытое шерстью тело извивалось кольцами, светящиеся в полумраке глаза внимательно следили за рассказчиком.

— Венди, бывшая наркоманка, умершая от передоза, преследует всех прожигателей жизни, — продолжил Анжело. — Кошмарами, пророчествами, видениями наяву она заставляет многих одуматься. Так однажды Венди спасла мою сестру, связавшуюся не с той компанией.

Анжело запнулся. Он вспомнил сестрёнку, увлёкшуюся веществами, гулянками, риском. Вспомнил и ужас в глазах девочки, когда та познакомилась с призраком. Он до сих пор был по гроб жизни обязан Венди, хоть и, увы, не знал, где её найти.

...День подходил к концу. На улице ещё больше темнело, и лишь редкие фонари да глаза Ночного гостя подсвечивали комнату. В лунном свете Анжело с трудом разбирал строчки в блокноте, но продолжал читать. Это было важно. Безумно важно.

— Лили, девочка, погибшая по недосмотру равнодушных родителей, учит нас ценить близких, — произнёс он, невольно поглаживая по голове призрака со спутанными волосами. Девочка слабо всхлипнула под его рукой. — Её плач и зов напоминают нам, что родные не вечны и их нужно беречь. Мы это часто не помним.

Блокнот почти кончился. Анжело перечислил уже всех, кого мог: и карликов, сводящих с ума любителей гулять по заброшкам, а оттого сокращавших количество свернувших себе шею на развалинах, и маньяка, каравшего за ложь и предательство, и «Грех уныния» — духа, преследовавшего лентяев. Осталась последняя. Она. Причина всего случившегося и одновременно та, кто его когда-то спасла.

— Испокон веков страшилки предостерегали нас, — тихо произнёс Анжело. Поднял на мгновение взгляд, выискивая её в темноте сгоревшей квартиры. Нашёл. Грустно улыбнулся. — Так поступала и она. Каролина. Все мы знаем эту невероятно красивую девушку, покончившую с собой из-за несчастной любви. Когда её предали, она решила, что не сможет жить без него. Без любимого. Позже, став призраком, Каролина пожалела о содеянном, но было поздно. Совершив один необдуманный поступок, она потеряла возможность познать настоящее счастье. Насладиться будущим. Дать себе другой шанс. Каролина всегда учила нас, что ни одна любовь не стоит того, чтоб из-за неё умирать. Но кое-кто интерпретировал её послание иначе.

Каролина бесшумно приблизилась к дивану. Села рядом. Анжело вновь увидел её огромные зелёные глаза миндалевидного разреза, острое личико, нежные губы. Холод от её плеча проник даже сквозь одежду, напоминая о том вечере, когда сам Анжело, сидя на полу, третью неделю заливал горе дешёвым алкоголем. Он слишком тосковал по бросившей его любимой. Не было сил даже встать. И тогда пришла Каролина, стенаниями и жалобами доконавшая его. Заставившая очнуться.

— Четыре года назад, — читал вслух Анжело, — девочка, терпевшая неудачу за неудачей в личной жизни, решила, что раз у красавицы Каролины ничего дельного не вышло, то ей и подавно надеяться не на что. Выбрав привидение своим идейным вдохновителем, девушка записала проникновенное видео о том, что любовь убивает. Что девушкам стоит быть столь же смелыми и прервать своё бессмысленное одинокое существование. Что неблагодарные мужчины ещё пожалеют о них, и это научит их быть снисходительнее к следующим. Видео было длинным и всё сопровождалось именем Каролины. Когда после смерти девушки оно вышло в сеть, по стране прокатилась волна самоубийств. И все обвинили страшилки.

Атмосфера в комнате накалилась. Послышалось шипение, скрежет, резко похолодало. Только Каролина не злилась. Опустив голову, она грустно смотрела на свои колени и молчала. Анжело взял её за призрачную руку и получил ответное пожатие.

— Призраки и чудовища резко стали врагами человечества. Мы устроили травлю на них. Забыв всё прошлое, мы убиваем материальных монстров, а бесплотных отпугиваем специальными шокерами. Говорят, в лабораториях изобретают оружие, которое одолеет и призраков. Но почему мы так агрессивно ответили на глупый поступок подростка, в котором духи не виноваты?! Мы забыли всех спасённых, образумленных, убережённых от несчастий, забыли, что страх и боль — необходимые для выживания механизмы эволюции? Без страха не бывает осторожности, а чужие несчастья учат нас ценить то, что имеем мы. Долгое время смерть и карма, сопровождавшие человечество в лице страшных историй, прививали нам любовь к жизни. Сейчас, гуляя по улице, я вижу детей, которые больше не думают об опасности. Они лишены руководящих посланий и предостережений. Я вижу взрослых, которые тонут в своих проблемах, и некому объяснить им, что дышать — уже счастье. И потому я молю вас — верните человечеству кошмары. Верните нам тот контраст, которого не хватает для того, чтобы любить нормальность. А страшилкам верните людей, без чьей благодарности их существование бессмысленно и тоскливо.

Звук его голоса замолк в тёмной квартире. Лили плакала. Каролина ласково поглаживала ребёнка по голове, обнимала, нисколько, впрочем, не осуждая Анжело. Стэн печально насвистывал какую-то мелодию. Майк Номер один стрекотал, как кузнечик, в углу. Они страдали. Они не заслужили такого. Анжело смотрел на искажённые лица, выкрученные тела, пугающие глаза, клыки, когти и продолжал защищать страшилки даже внутренне. Он был обязан им дважды — и, в отличие от других, не забыл этого.

— Это не сработает, — вздохнул Бумеранг. — Ты просто попадёшь в опалу вместе с нами.

Анжело только пожал плечами. Он и сам понимал, что такое возможно. Но риск — благородное дело, не так ли?

— Я хоть попробую, — сказал он с улыбкой. — Оно того стоит.

Бумеранг медленно кивнул. Взглянув за окно, выпрямил свои длинные, как ходули, ноги.

— Уже темно. Я провожу тебя.

Анжело благодарно кивнул, убрал ежедневник в карман. Поднялся следом. Ему нравился Бумеранг. Самый неуязвимый из всех и самый справедливый. Монстр открыл скрипучую дверь квартиры, и, игнорируя возню в подъезде, они вышли в темноту улицы.

Анжело шёл бок о бок с чудовищем по неблагодарному городу и даже не осуждал его жителей. Он не считал их ни монстрами похлеще страшилок, ни злодеями. Анжело лишь жалел об их глупости. И, проходя по улицам, полным отдалённого воя полицейских сирен, всё больше уверялся в своём желании хоть кого-нибудь образумить.

© Лайкова Алёна

Василий пристально наблюдал из кустов, густо растущих на возвышении, как из подлеска по узкой дороге, петляющей между топкими болотами, ползла немецкая колонна «айнзацгруппы». Карательный отряд фашистов всего два часа назад уничтожил деревню Василия вместе со всеми жителями. Операцию немцы проводили в ответ на недавний разгром комендатуры три дня тому назад. Отчаянно защищая деревню, в неравном бою, погиб и весь небольшой партизанский отряд, не ожидавший нападения в таком глухом месте, куда и в мирное-то время чужим было не добраться без проводника. Идти же напрямую по трясине, не зная надёжных тропок – верная погибель. Даже на той дороге, по которой ехали немцы, техника периодически застревала.

«Значит, предали!» – подумал Василий, зло скрипнув зубами и сильнее сжав в руках неразлучную трехлинейку. Ему едва исполнилось семнадцать, но парень был таким отличным стрелком и столь резвым и сообразительным, что командир отряда, Микулич, уже через неделю определил его в разведку. После разгрома не осталось ни командира, ни деревенских ребят, а из отряда выжил и прибежал к двум возвращающимся из города разведчикам только окруженец-санитар Потапов Ефим. Он же и рассказал о зверствах фашистов и полицейских такое, что Василий и второй разведчик-подрывник, Михась, решили любой ценой перехватить потрепанную в бою айнзацкоманду и отомстить убийцам.
Вот уже час трое партизан ждали появления карателей в узком месте, где ни свернуть с дороги, ни развернуться широким фронтом. Михась заложил две мины на дороге метрах в сорока от места засады, одну противотанковую и одну противопехотную. Закопанные мины, две трехлинейки, немецкий автомат с тремя запасными обоймами, да пара гранат-лимонок – это было всё их оружие.

Немецкий отряд, с грохотом катящийся по дороге, составляли два бронетранспортёра на полугусеничном ходу, три грузовика с солдатами и три мотоцикла с пулемётами МГ на люльках. Около пятидесяти человек по прикидкам Михася. Василий подумал, что это всё, но из леса выкатился ещё и танк, замыкая колонну и грозно покачивая коротким стволом в сторону залёгших партизан. С таким раскладом сил, шансов выжить и удачно отступить не было вовсе. Но разведчики и не думали об отступлении. Каждый из них потерял близких в деревне и горел желанием мести.
Василий осторожно выглянул из куста на Потапова, отрывшего себе на пригорке небольшой окоп метрах в десяти от позиции разведчиков и следившего за карателями в прицел винтовки.
- Надо посматривать за ним, - шепнул Василий лежащему рядом Михасю. Тот покачал головой.
- Не побежит, он злой не меньше нашего на фрицев. Да и куда тут бежать – до леска метров пятьдесят по дороге, срежут из пулемёта мигом.
- Эх, нам бы человек сорок и пару орудий, разнесли бы мерзавцев, - мечтательно сказал Василий.
- Ага, а еще лучше, чтоб немцев болото утащило, как старый Клим рассказывал.
- Точно, я его сказки про духов болотных до сих пор помню. Я так спать боялся после них, пока малой был, - улыбнулся Василий, вспомнив чудаковатого деревенского сумасшедшего, стращавшего надоедливую детвору тем, что злой дух болот заберёт их, если дети его дразнить будут. Казалось, целая вечность прошла с совсем недавних мирных времён.
- Всё, тихо, - оборвал его Михась, хотя фашисты вряд ли могли их услышать за грохотом движущейся техники.

Головная машина с открытым сверху бронекорпусом, наконец, почти достигла места минирования, и Василий уже отчетливо различал забрызганную грязью броню, офицера за пулемётным щитком и восьмерых солдат, сидевших вдоль бортов. Двое из них были с забинтованными головами - последствия предыдущего боя. До партизан доносилась болтовня и весёлый смех, вражеские солдаты были явно довольны проделанной «работой». Тем временем Василий взял на прицел пулемётчика-офицера на случай, если боевая машина проедет мимо заложенной мины. Солнечные зайчики весело поблескивали на противопылевых очках, надетых поверх немецких касок.

Через пару секунд бронемашина наехала сразу на обе мины. Взрыв был такой силы, что бронетранспортер завалился на бок, частично придавив нескольких фашистов. Густой чёрный дым повалил из моторного отделения, потом пламя начало охватывать бронетранспортер. Внутри опрокинутой машины истошно орал горящий заживо и застрявший механик-водитель. Его вопли сладкой музыкой слышались Василию. Он хладнокровно поймал в прицел водителя грузовика, едущего следом, и с первого выстрела попал тому в голову. Машина сделала крутой вираж, сворачивая с дороги, и попав передними колесами в трясину, начала погружаться кабиной в болото, задирая при этом кузов, из которого начали выпрыгивать люди в чёрной одежде, с винтовками и белыми повязками на рукаве.
Глаза Василия сузились от ярости. Этих нелюдей-полицаев, добровольных помощников оккупантов, он ненавидел ещё больше фашистов. Разведчик посылал в мечущиеся фигуры пулю за пулей, а справа от него короткими очередями заговорил автомат Михася, прошивая кабину следующего грузовика. Третья машина тоже становилась.

На этом успех партизан закончился. Немцы и их пособники высыпали из техники и залегли вдоль машин. Некоторые спрятались за придорожными кочками, а пулемёты мотоциклистов поливали позицию партизан шквальным огнем, не давая мстителям поднять головы, пока к месту стычки ползли танк и второй бронетранспортёр. Пули срезали ветки кустов, где залегли партизаны, и взрывали землю соседних бугорков, разбросанных неподалеку от места засады. Василий вжался в землю и лишь изредка стрелял в сторону колонны, рассчитывая, что хоть какой-то из выстрелов зацепит ещё хотя бы одного нациста.
- Всё Васька, я пустой! – крикнул Михась товарищу. - Сейчас танк и бэтээр вперед пойдут и подавят нас, как котят.

Танк и впрямь осторожно объезжал подбитую технику, стараясь не угодить в трясину. Места хватало как раз, чтобы корпус боевой машины протиснулся между болотом и остановившимся грузовиком. Михась поднялся из куста и швырнул поочередно обе гранаты, целясь во второй БТР, идущий почти вплотную за танком. Однако они не долетели, разорвавшись на броне танка. Гранаты не причинили танку никакого вреда, а стальной враг в ответ ухнул мощным выстрелом в сторону партизан. Василию показалось, что небо потемнело от поднятой взрывом земли, на секунду он потерял слух, а потом перед ним шлёпнулся окровавленный сапог с куском ноги, торчавшим из голенища… Снаряд точно угодил в окопчик Михася.
Василий снова выстрелил наугад. Также наугад со своей позиции продолжал стрелять из винтовки Ефим. Танк повертел башней, прицеливаясь в кусты, откуда стрелял Василий. До выстрела оставались считанные мгновения. Парень прикрыл глаза, понимая, что вот-вот он распрощается с жизнью.

И вдруг что-то изменилось. Василий это почувствовал всем своим сознанием, а затем услышал тонкий, режущий слух свист, переходящий не то в рычание, не то в вой. Стрельба со стороны немцев прекратилась, и тут до разведчика донеслись нечеловеческие крики умирающих солдат, хлюпанье, чавканье и треск ломающихся костей. Василий приподнял голову и осторожно выглянул из своего растерзанного куста.

То, что он увидел, повергло его в такой страх, который он никогда не испытывал. Нет, он не боялся врага-захватчика, каким бы жестоким, многочисленным и сильным тот ни был. Но сейчас карателей убивало нечто, не поддающееся разумному описанию и объяснению. Слепяще-яркий день померк и сейчас, в полдень, больше напоминал багровые сумерки перед закатом. Мозг Василия отдельно от контролируемого сознания фиксировал творящееся на дороге. Там, среди разбитых машин и трупов нацистов, с невероятной для человека скоростью метались длинные чёрные силуэты, похожие на очень худых людей. Каждый силуэт был в полтора человеческих роста. Нападавшие буквально рвали карателей на куски. Беспорядочная стрельба не причиняла существам никакого вреда, и фашисты бросились бежать врассыпную. Многие из них тут же начали тонуть в болоте, которое словно ожило, поднимаясь волнами сгнивших веток и беспощадно хлеща ими тонущих. Рои болотной мошкары лезли в глаза, рот и нос оккупантов, заставляя их хрипеть и задыхаться. Иных, убегающих по дороге в лес, неведомые существа легко настигли, подняли в воздух и швырнули на деревья, нанизав нескольких беглецов на сучья.

Всё избиение заняло от силы минут пять. На дороге из живых карателей остался лишь пулемётчик из второго бронетранспортера, бесполезно палящий из МГ во все стороны. Его существа почему-то не тронули, наоборот, свист прекратился, и силуэты растворились в болотном воздухе.

Затем из болота, обтекая жирной грязью с кусками травы, вышло нечто совершенно иное. Василий смог смотреть на чудовище лишь несколько секунд, а затем его мозг отключился, не вынеся невообразимого зрелища, и тем самым спас ему сознание. Так произошло два раза. Лишь краткие образы запечатлелись в памяти разведчика, но они остались с ним навсегда. Василий видел существо в полупрофиль, однако успел разглядеть мощную бородавчатую спину, вжатую в плечи гигантскую шипастую голову с невероятно широкой пастью и выпирающими клыками размером с ладонь. О росте монстра можно было судить по тому, что он, проходя мимо танка, возвышался над ним как минимум на полметра. При каждом шаге с чудовища сыпались и расползались по земле более мелкие существа, похожие на крупных речных раков или больших, толщиной в руку, червей с множеством лапок и усиков. Немецкий пулемётчик, обезумев от ужаса, сосредоточил огонь на приближающейся фигуре. Эффект от стрельбы был нулевым. Пули вязли в могучем теле, лишь стряхивая с него кусочки болотной грязи и насекомоподобных тварей.

Добравшись до бронетранспортера, монстр выхватил трехпалой кистью человека из-за пулемётного щитка с такой лёгкостью, как будто рослый солдат ничего не весил, а затем с размаху несколько раз ударил его о броню. Все кости в теле немца были сломаны, и оно бессильно обвисло. Удовлетворившись этим, существо зашагало обратно к болоту, волоча добычу, и через десяток шагов медленно погрузилось в трясину.
После этого, Василий увидел лишь волны, ненадолго кругами расходящиеся от уходящего на глубину огромного тела. Зелёная поверхность трясины сомкнулась и вновь стала неподвижной. Воздух в округе помутнел, заколебался и вновь вернул себе яркую, дневную чистоту, прогоняя кровавые сумерки.

- Ефим… - дрожащим голосом позвал Василий, озирая дорогу, заваленную кусками тел и развороченной техникой.
Санитар сидел возле куста, обхватив колени руками, бормоча и завывая что-то нечленораздельное. Глаза его смотрели в пустоту. Ефим видел всё от начала до конца, и его рассудок не выдержал. Лицо санитара отливало белизной, а посиневшие губы кривились в неестественной гримасе.
- Кадук, Кадук, хозяин болот… Кадук, - смог разобрать Василий несколько слов из его несвязного бормотания, остальное звучало как незнакомая иностранная речь…
- Так, ты посиди, я пойду, пару автоматов позаимствую, еды и патронов. Мы еще повоюем, друг, - с деланным весельем произнёс разведчик, но даже сам почувствовал фальшь в своём голосе. Руки, измазанные землей, тряслись, и он едва совладал с собой.

Чтобы отыскать оружие, ему пришлось дышать через снятую гимнастерку, так как от останков погибших шёл тошнотворный смрад. Вблизи разведчик увидел, что растерзанные тела нацистов были покрыты желтой пеной, которая и издавала отвратительный запах. Пена шипела и оседала, разъедая плоть и одежду. Подобрав два автомата и изрядное количество патронов, Василий заглянул в почти неповреждённый грузовик. Его трофеем стал вещмешок, набитый банками с тушенкой, две пачки сигарет и шесть немецких гранат с длинной деревянной ручкой. Василий выбрался из машины и потащил все находки к Ефиму. Нужно было привести товарища в чувство.

Однако последнего на месте не оказалось. Василий увидел его стоящим уже по шею в болоте. Ефим обернулся, улыбнулся во весь рот и, несмотря на предостерегающие крики разведчика, погрузился в трясину. Пока Василий сбегал за длинной палкой, болотная гладь над местом, где стоял санитар, уже успокоилась и перестала булькать.

- Да что же ты так, - тихо произнес Василий.
Разведчик закурил трофейную сигарету, поудобнее повесил второй автомат за спину и пошёл прочь от этого места. В Полесье для него ещё было много дел.
- Ещё повоюем, - сказал Василий сам себе,- Ещё повоюем.