В Советском Союзе имелась уникальная военная организация — стройбат.
Это были единственные войска, куда разрешалось призывать солдат, имеющих судимость. Еще они отличались тем, что не имели оружия. Многие офицеры смеялись: «Вот — загадка для американского ЦРУ! Судимые солдаты без оружия. Наверняка думают, что против одного нашего строителя нужно минимум трех «зеленых беретов» выставлять».
В Афганистане стройбат, правда, вооружили, но он по союзной привычке продолжал обходиться без автоматов.
И случилось страшное: прямо на окраине Кабула, в карьере, душманы перестреляли безоружных прапорщика и нескольких солдат, приехавших за гравием для строительных работ.
Именно с разбора этой трагедии началось заседание в Кабуле партийно-хозяйственного актива 40‑й армии, на которое я вместе с командиром полка и был направлен.
До сих пор не помню. Или меня избирали делегатом, или в приказном порядке отправили.
Главный обвиняемый по этому делу — полковник из военно-строительного управления — молча выслушал все, что о нем думают, и… покинул зал. Мы переглянулись. «Он еще и в партии никогда не состоял», — сказал вслед ему командующий. Все опять удивились. У нас в пехоте, например, на первую вышестоящую — капитанскую — должность командира роты офицеров даже не рассматривали, если они не являлись членами или кандидатами в члены КПСС.
А тут до полковника дослужился! «Наверное, блатной», — сказал кто-то.
Его поправили: «Был бы таким, не служил бы здесь». Все согласились: действительно, непонятные войска, живущие по своим законам.
В зале в тот день все были «на нервах», обстановка быстро накалялась, и командующий иногда забывал, что это все-таки партийный форум, а не служебное совещание.
Всех командиров, которых ругал с трибуны, заставлял вставать, что ранее на таких мероприятиях было как-то не принято. «Все проблемы бригады только в вас, товарищ полковник! А вы, товарищ подполковник, можете не садиться. Я про вас еще долго рассказывать буду.»
Вместо объявленного в регламенте часа доклад длился без перерыва более двух часов. Приводились такие случаи из нашей действительности, что становилось очень грустно и тоскливо: «Неужели у нас все так плохо?».
Элементарный порядок, по словам докладчика, отсутствовал не только на земле, но и в небе. По нашей авиации командарм «прошелся» конкретно: из около сорока летательных аппаратов, потерянных за год, треть — технические неисправности и ошибки пилотирования.
Еще оказалось, что совсем недавно мы были близки к победе как никогда: душманов можно было «обезглавить». В районе Панджшерского ущелья Ахмад Шах Масуд, один из главарей оппозиции, проводил совещание со всем своим руководством и полевыми командирами. Эта информация своевременно была получена из разных источников за несколько миллионов афгани.
Но… авиация опоздала на полчаса и стерла с лица земли уже «пустой» кишлак.
В некоторых частях небоевые потери превышали боевые. Даже в бандитском Кандагаре, который по примеру Одессы-мамы называли «Кандагар вашу мать».
На местном аэродроме у приземлившегося военно-транспортного Ан-12 прямо на взлетно-посадочной полосе отлетело колесо переднего шасси. Самолет съехал с бетонки на землю. Под ним сразу же начали рваться мины. Самолет остановился и загорелся. На аэродроме в тот момент находилось много людей. Техники проводили регламентные работы, «десанты» тренировались в посадке и высадке из вертолетов.
Все они побежали глазеть на горящий борт. Выбравшись из самолета, экипаж с криками «Быстрее делайте ноги, сейчас рванет!» бросился врассыпную. Но зеваки решили отойти чуть-чуть — на безопасное, как им казалось, расстояние. Взрыв был такой силы, что прибывшие пожарные машины отнесло более чем на сто метров.
Погибло сразу около пятидесяти человек, несколько умерло от ран и ожогов позднее. Говорили об этом по-разному.
Одни — что летчики везли какие-то секретные авиабомбы и они сдетонировали, другие — что это взорвалось топливо.
«Разбор полетов» продолжался.
В Кандагаре в районе «пустынного» батальона два штурмовика по ошибке сбросили кассетные авиабомбы на нашу колонну. Перепутали с «духами». Слава богу, промахнулись, никто не пострадал.
Старший колонны, заикаясь, докладывал в штабе бригады, что у «духов» появилось новое оружие: «Нас обстреляли двумя взрывами по сто метров каждый…».
Потом докладчик взялся за другие рода войск, поднимая с мест соответствующих начальников. Досталось и нашему командиру полка.
Ему пришлось доложить тактико-технические характеристики гранатомета РПГ-7.
— Так вот, — сказал командующий, — его прицельная дальность стрельбы — до пятисот метров. Почему же танк с вашей сторожевой заставы не расстрелял «духов» хотя бы метров с семисот, а подъехал к ним вплотную, пытаясь «отутюжить»? В результате — два попадания из гранатомета.
Об этом нападении на колонну в зоне ответственности нашего полка говорили тогда много. На ровной местности в районе Каравангаха душманы, прячась среди большой отары овец, прямо возле кольцевой бетонки выкопали окопы полного профиля.
Цель они выбрали значимую — колонну наливников, которую формировали в Союзе.
Бой длился несколько часов. Со связью, как всегда, возникли проблемы, и пришлось вызывать самолет-ретранслятор, который «висел» над попавшей в засаду колонной.
Командир автомобильного батальона прорвался на КамАЗе на ближайшую заставу и, сев в танк, стал командовать экипажем. В итоге сгорели и танкисты, и подполковник-комбат…
В одном из полков из-за преступной халатности и разгильдяйства командиров произошел довольно распространенный случай. Во время проводки колонны две боевые машины пехоты стояли на перекрестке и направляли растянувшиеся автомобили в объезд опасного кишлака.
Прошло пару часов, и пехота решила, что все проехали.
Снявшись, убыли в полк. Отставший молодой солдат на КрАЗе, не встретив регулировщиков, заехал в кишлак и сразу же был расстрелян. Высланные разведчики обнаружили на окраине сгоревший автомобиль. То, что бедный солдат был убит, ни у кого не вызывало сомнений: кабина автомобиля была буквально изрешечена пулями.
Но тела не было, а иметь пропавшего без вести было бесчестьем.
В полку за пару часов спланировали операцию «Возмездие-4».
Цифра в названии означала, сколько раз в этом году мы мстили за погибших товарищей.
Действовать надо было по горячим следам. Но полк находился в очередном рейде, и группировку сформировали с трудом.
В строй поставили даже солдат из хозяйственного взвода. «Будет хоть о чем на дембеле рассказать», — не скрывали своей радости тыловики.
Усилили подразделение несколькими танками, снятыми с относительно спокойных близлежащих сторожевых застав.
Командовать операцией поручили начальнику штаба танкового батальона.
Быстро окружив кишлак, майор через пойманного на окраине пастуха передал жителям ультиматум: ровно через час тело солдата должно быть выдано, не вынесено на окраину кишлака, а доставлено прямо в расположение. При невыполнении этих условий мы начинаем обстрел…
Попытку автобуса и мотоциклиста вырваться в горы по единственной незаблокированной дороге быстро пресекли метким огнем.
Прошло два часа, но из кишлака вестей не было. Тогда старший скомандовал: «Огонь!».
В качестве цели он определил даже мечеть, так и не поняв за два года, что это — святотатство: к любой религии необходимо относиться терпимо.
Первый выстрел был сделан бронебойно-подкалиберным снарядом. Пробив несколько десятков глиняных домов и минарет, снаряд улетел в горы. Жители кишлака мгновенно выскочили на улицу. Следующий снаряд был осколочно-фугасный, и местные в панике попрятались за стены.
Стрельбу в разных направлениях повторили несколько раз, то загоняя, то выгоняя людей из домов.
Сразу же появились старейшины-парламентеры на ишаках и попросили прекратить огонь. «Мы здесь ни при чем. Мы — мирные жители. Это были душманы, которые уже ушли.» Звучало абсолютно неправдоподобно, и старший операции, объявив стариков‑старейшин заложниками, дал кишлаку еще час времени.
Снова — ни привета ни ответа. Только тогда, когда майор, подъехав поближе к кишлаку, застрелил одного из старцев, распухшее и изуродованное тело солдата было выдано…
Напоследок начальник штаба приказал расстрелять весь оставшийся боекомплект, что и было добросовестно выполнено экипажами танков и БМП.
Бить приказал в первую очередь по богатым домам. «Мы им равноправие установим. Сначала здесь только бедные останутся, а потом — мертвые», — передал он циркулярно по радио.
За этот расстрел и все перегибы руководитель операции был предан суду военного трибунала.
В начале своей речи командующий предупредил, что говорить он будет только о наболевшем и главном, т. е. — о нашем боевом предназначении. «Если я о ваших пьянках-гулянках и о прочих аморальных вещах рассказывать буду, то нам и недели не хватит», — подчеркнул он.
Но в конце доклада все же «сорвался». Один из случаев так называемой бытовухи был озвучен. Подполковник из штаба дивизии, как говорится, жил вместе с медсестрой. В отпуск они поехали вдвоем. Побывав у родителей возлюбленной, отправились на юг. Домой офицер заскочил в конце отпуска только на пару дней. «У нас такая война, такая война, что каждый человек на счету. Послезавтра снова в бой. Еле выпросил эти деньки, чтобы с вами повидаться», — объяснил он жене и детям.
Не прокатило… Жена обратилась с жалобой на имя министра обороны СССР. «Как же так можно, — возмущенно писала женщина, — в таких случаях людям должны санаторий предоставлять, а вы у них даже отпуска отбираете!»
Докладчик перешел на повышенный тон:
— Разъясните подробно этому герою: пусть сам разбирается, кто ему дороже — собственная семья или любовница, а меня в это дело не втягивать! Я полчаса заместителю министра обороны по телефону доказывал, что этого быть не может. Отпуск у нас — дело святое.
Подняв командира дивизии, командующий продолжил:
— Я у вас, Александр Васильевич, через две недели работать буду. Обязательно меня с этим подполковником познакомьте. А пока передайте ему мой пламенный привет.
Далее залу был зачитан ответ на письмо, подготовленный политическим отделом армии:
«Сообщаем, что факты, изложенные вами, не подтвердились. Вашему мужу был предоставлен очередной отпуск продолжительностью 45 суток. Дополнительно выделено время на проезд к месту проведения отпуска и обратно в количестве четырех суток. Согласно отметкам в заграничном паспорте и отпускном билете, отпуск использован полностью. Одновременно сообщаем, что вашему мужу и вам была выделена бесплатная семейная путевка в санаторий, о чем также имеются записи в соответствующих книгах. Согласно отметке в медицинской книжке, вы и ваш муж прошли полный курс санаторно-курортного лечения в Алуштинском военном санатории в течение 24 дней. Копии документов на восьми листах, заверенные гербовой печатью, высылаем в ваш адрес».
Доклад был закончен, и после нескольких выступлений в прениях единогласно приняли расплывчатое постановление: «Заслушав и обсудив доклад коммуниста Дубинина, решили подобного впредь не допускать и все улучшить, направив на это основные усилия».
Хозяйственные вопросы рассмотреть не успели.
— В следующий раз, — сказал командующий. — Если времени хватит.
Затем взял слово член военного совета — начальник политического отдела армии.
— Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, — сказал генерал. — Только-только пришли высокие государственные награды, и сегодня самое время вручить их отличившимся.
Всех тех командиров, которых недавно ругали в докладе, вызывали к трибуне и вручали ордена. Улыбающийся командующий и член военного совета жали награжденным руки и желали новых успехов в нелегком ратном труде…
На улице делегаты от нашей дивизии продолжили обмен мнениями.
— Интересно, сколько майору дали, — сказал кто-то.
Услышав это, к нам подошел подполковник.
— Восемь лет с лишением воинского звания и государственных наград.
— Ничего себе! — удивились все. — Наши разведчики и не такие разборки с «духами» устраивали, и все тихо.
На показательном процессе обвинение майору зачитывал капитан, «топивший» подсудимого всеми силами и средствами. Народными заседателями вообще были прапорщик и старший лейтенант. Когда майор начал оправдываться, что стал действовать так, узнав, что солдат является единственным сыном у одинокой матери, капитан — помощник военного прокурора доложил суду, что обвиняемому стало известно об этом только во время следствия. Майор вспылил:
— Неужели вы не знаете, что наши солдаты сплошь и рядом — безотцовщина и из малообеспеченных семей? Те, за кого в военкоматах словечко некому замолвить!
В ответ «продвинутый» капитан заявил суду: это «махровая» антисоветчина, за такие слова можно заработать отдельное производство. Наказание по совокупности будет более строгим…
В Афганистане мне было жалко только наших. В тот момент все мы жалели солдата, его несчастную мать и майора, у которого не выдержали нервы. Сегодня, по правде говоря, мне жалко всех погибших. И наших, и афганцев.
Очень жалею, что не стало Советского Союза, не побоюсь повторить это кому угодно и где угодно. Горжусь тем, что выполнял интернациональный долг в Афганистане, защищал там государственные интересы великой державы.
Но несправедливости в то время было много…
До середины 1980‑х в средствах массовой информации о той войне или ничего не говорили, или, мягко говоря, лукавили. Мол, в этой далекой южной стране наши войска только сажают деревья, строят мосты и помогают декханам в уборке урожая. На могилах запрещали писать, что человек погиб в Афганистане. Только — «трагически погиб».
А ведь какой-нибудь обыватель, глядя на памятник 19‑летнему мальчишке, запросто мог подумать, что здесь похоронен убитый в пьяной драке…
Всем было понятно, что майор перестарался и поступил не по-советски. В суде звучали слова про антигуманность и цинизм — по прибытии в полк он публично стер ластиком название кишлака с топографической карты. Говорить в те годы про гуманность, мне кажется, можно было только относительно.....
