Скорее уж в прототипы героев подошел бы другой знаменитый советский снайпер - Владимир Пчелинцев.
Вот он был высок, худощав, с узким длинным лицом. По психотипу как раз подходил под образ классического "снайпера-одиночки".
Между тем, что отличает Василия от других выдающихся снайперов, так это явная вовлеченность в общественную жизнь коллектива, жажда активной деятельности, инициативность, стремление организовать вокруг себя группу единомышленников.
Если Пчелинцев почти не упоминает своих напарников, то Зайцев в своих воспоминаниях больше пишет именно о своих друзьях, причем не только о снайперах, но и пулеметчиках, снайперах-бронебойщиках, даже о подносчиках снарядов и подвозчике продовольствия, таких как уралец Тюрин, по прозвищу Подрядчиков, и башкир Хабибулин.
Многие имена и фамилии просто упоминаются как товарищи по флоту, погибшие в составе других частей. Описывает и встречу моряка Афонина с матерью, или встречу двух братьев-моряков Саши и Ивана Лебедевых, которые служили на разных флотах, Северном и Тихоокеанском. Они оба попросились под Сталинград и встретились на переправе перед высадкой.
Кстати, даже на крупных специализированных сайтах, посвященных Сталинградской битве, встречаются такие неточности, как какого числа какие части высадились.
Например, пишут, что моряки-тихоокеанцы вступили в бой 17-го сентября, а не 23-го.
Где-то в 15-17 числах как раз была переправлена группа североморцев, вместе с которыми высадился и Иван Лебедев, моряк Северного флота. Во время штурма он был ранен и в ночь на 21-22 сентября был переправлен на «наш берег», где как раз ожидали погрузки матросы Тихоокеанского флота и его родной брат Саша Лебедев. Возможно, поэтому смешались названия флотов, и Зайцев стал "Балтийцем".
Однако тихоокеанские моряки уже в эшелоне переоделись в пехотное обмундирование, тогда как балтийцы как раз были в матросских клешах и бушлатах.
Но вернемся к снайперу Зайцеву, в чем он видит основное предназначение снайперов?
Если сравнивать мемуары того же Зайцева и третьего по результативности снайпера Вермахта, Бруно Сюткуса, то нашего героя отличает также и принципиально иная позиция к постановке снайперских задач.
Немецкий снайпер литовского происхождения уделяет внимание, как и Пчелинцев практическим аспектам снайперской стрельбы, выбору позиции, цели, маскировке, технике спуска и проч.
Зайцев не мыслит себя без существенной поддержки пулеметчиков и других пехотных частей, и одновременно, ставит целью обеспечивать им поддержку.
Чтобы завоевать доверие рядовых солдат, снайпер должен научить их как избегать опасности попасть в прицел вражеского снайпера. А для этого надо расспросить обо всем, что происходит на передовой. Где наблюдается оживление, где чаще всего попадают под обстрел.
Если Сюткус сухо перечисляет свои "победы": выбрал позицию, увидел цель, застрелил, подал заявку, получил подтверждение такого-то офицера, то снайпер Зайцев учит всех окружающих выживанию под снайперским огнем.
Однажды он сначала сводил кандидата в снайперы посмотреть на результаты успешной охоты вражеских снайперов, в качестве мотивации, затем терпеливо объяснял те или иные тонкости снайперского ремесла.
Посмотри туда, задумайся, почему здесь стало так "тихо" после того, как ты застрелил вражеского офицера/пулеметчика? Как ты его застрелил? С первого выстрела в лоб?
Значит, немцы поняли, что на позициях появился снайпер...
В первый день прибытия на позицию не стреляй, сначала выясни все подходы к позиции, кто твой противник (пулеметчики, пехотинцы, минометчики и т.д.), какое у них "расписание" обеда, выхода на дежурство, смены часовых. Где проходят ходы сообщения, нет ли скрытых постов.
Кроме того, когда "работаешь" по снайперу, старайся не подвергать опасности жизни других солдат.
Для этого Василий Зайцев специально оставлял в простреливаемых местах заготовленные таблички: "Осторожно! Этот участок пристрелян вражеским снайпером!"
Также, Зайцев старался не подвергать опасности и "учетчиков", проверяющих "результаты" выстрелов и подтверждающих пораженные цели.
Зайцев предпочитал "недосчитать" количество "целей", если не был уверен в том, что снайпер стопроцентно убит, а не свалился просто так, чтобы "выйти из поля зрения".
Между тем, Зайцев в отличие от того Пчелинцева, Людмилы Павличенко и Бруно Сюткуса (равно как и прочие немецкие асы снайпинга вроде Матиаса Хетценауэра и Фридриха Пейна) не учился на снайперских курсах. Ни краткосрочных, ни специальных командирских курсов "Выстрел", даже не занимался в стрелковом кружке, как Сюткус или Павличенко.
Он даже не считался тогда снайпером, был всего лишь связным при пулеметной роте.
Как и второй по результативности немецкий снайпер Йозеф (Зепп) Аллербергер, тоже начинавший войну в качестве пулеметчика, Зайцев сознательно, уже на поле боя, решил "стать снайпером".
Зепп пришел к выводу, что пулеметчика точно пристрелят, а снайпер сам будет отвечать за свою жизнь, и шансы у него повыше, чем у простого пехотинца.
Флотский же старшина Василий Зайцев просто однажды увидел пример необходимости работы снайпера. Однажды их пулеметный расчет прижали немецкие минометы, не давали "поднять голову", не говоря уже о том, чтобы перемещаться по траншеям или вести огонь, а снайпер Абзалов "решил эту проблему".
В становлении бывшего писаря Зайцева, как снайпера ему помогали навыки таежного охотника, приобретенные под руководством деда.
Можно отметить немного забавный факт, дело в том, что снайпер Сюткус, открывший свой счет 8 мая 1944 года, объяснял успехи советских снайперов тем, что они были "сибирскими охотниками".
Кстати, имена обоих, и Зайцева, и Сюткуса, да и других тоже, публиковались в местных фронтовых газетах, поэтому противники с той и этой стороны, знали фамилии самых "опасных" и именитых снайперов, своих противников.
Особенно наделала "шуму" история, когда Зайцев применил осколок зеркала, чтобы ослепить врага. Эта заметка познакомила Василия Зайцева с девушкой, однако, как и в других описанных в книге случаях, это знакомство ни к чему более значительному не привело.
Надо заметить, что Зайцев, как и многие другие его товарищи-тихоокеанцы поехал "в Сталинград" добровольцем.
С самого начала войны, он написал 5 или более рапортов об отправке на фронт, но в итоге его послали в составе группы моряков-тихоокеанцев только в 1942 году. К тому времени Василий Зайцев, уже служил 5 год писарем артиллерийского отделения. В попытках получить более «мужскую» специальность Василий Зайцев умышленно искажал свой почерк, а также подставил своего офицера-однофамильца Дмитрия Зайцева путем преднамеренного введение неуставного (нецензурного) слова в документы.
Однофамильца перевели в другую часть с понижением в должности, а Василий Зайцев дал себе слово исправить свой проступок. Поэтому он продолжал попытки записаться «на фронт». После одного из нечаянно подслушанных за спиной разговоров, Зайцев был готов специально разбросать деньги, полученные на довольствие за май 1942, чтобы его отправили в штрафную роту на фронт. К счастью, раскидываться деньгами не пришлось, его просьбу, наконец, удовлетворили и он вместе с группой других моряков был отправлен под Сталинград.
Надо сказать, что красноармеец Зайцев вообще был весьма деятельным и активным человеком. То и дело норовил проявить инициативу и что-то организовать.
Например, он первоначально пытался скоординировать всех связных под своим началом, заявив, что раз над связными главного не назначили, он будет за старшего. Тут же ему разъяснили, что связные в боевой обстановке «сами себе хозяева», и если он не разбирается в чем-то, то не стоит браться за дело с наскоку.
В конце концов, он нашел себе дело, организовав группу снайперов.
Правда и здесь он тоже попался однажды под разнос. А дело было так.
Командующий 62-й армией Чуйков прибыв в батальон Котова рассказал (или устроил разнос) про незавидное положение дел и про недавний прорыв немцев к заводу "Красный октябрь".
Так как на данный момент на их участке наблюдалось затишье, группа снайперов, под руководством Василия Зайцева решила оказать помощь своим соседям без согласования с неким капитаном Питерским. В вылазке по Банному логу к "Красному октябрю" они встретили командира артиллеристов Логвиненко и получили указание уничтожить немецких артиллерийских корректировщиков. По пути "домой" они взяли языка.
Вместе с ним они попали под обстрел и пленный был убит.
В расположении части капитан Питерский не найдя снайперов, устроил всем разнос и отстранил Зайцева от командования снайперской группой.
Питерский решил, что немца убили члены команды Зайцева.
Зайцев так и сказал, отвечая на вопрос, что случилось с пленным, "убили..."(по пути домой под обстрелом), а командир решил, что они специально его застрелили.
Хоть он и был грамотным флотским писарем, но до тонкостей речевого этикета ему было далеко.
Зайцев, как руководитель группы должен был отправиться в тыл, для выяснения всех обстоятельств потери языка, однако вместо этого он самовольно отправился на самый опасный участок их позиций, на Мамаев курган.
В конце концов, обстоятельства «самоволки» на самый опасный участок и на помощь соседям были выяснены, капитан Питерский предложил Зайцеву выбор, идти в штрафную роту или на опасный участок. Зайцев, как раз, только что вернулся оттуда, поэтому капитан назначил главным снайперской группы другого человека и послал группу на северную окраину завода «Красный Октябрь», а Зайцев снова вернулся на Мамаев курган.
Снайпер Василий Зайцев не только учил рядовых бойцов как избегать попадания в прицел снайпера (однажды они несколько дней группой в 13 человек оборонялись на высоте в полном окружении, тогда как сменившая их рота в первую же ночь понесла большие потери), но и видел предназначение снайпера не "увеличивать индивидуальный счет", как некоторые бойцы, или тот же Бруно Сюткус, а помогать избегать потерь бойцам своей армии.
То есть уничтожать не "удобные" цели, а те, которые в данный момент активно противодействуют нашему наступлению, атаке. Пусть это будет не снайперский огонь в зачетную книжку, а простая поддержка огнем. Т.е. осуществлял деятельность марксмена, по-современному.
При необходимости, Зайцев не гнушался поработать и пулеметчиком, и автоматчиком, и в рукопашную несколько раз ходил.
Зайцев не засчитывал в снайперскую книжку мишени, пораженные во время массового штурма, в бою, из автомата, тогда как в списке Сюткуса есть несколько убитых солдат, пораженных с расстояния 10 метров. Бруно Сюткус ходил в составе группы в разведку, "за языком" и при задержании машины один из красноармейцев нацелился из винтовки на его сослуживца. Подобных случаев выстрела "почти в упор" было несколько.
Раза 4 или больше Сюткус убирал часовых. Со вполне рядового расстояния - и 20, и 50 и 300 метров.
Маттиас Хетценауэр в своем интервью, наоборот, подчеркивал, что он "выбирал значимые цели". Офицеров, политруков, пулеметчиков и т.д.
Также Василию Зайцеву жалко было убивать санитаров, выносивших раненных немцев с поля боя.
Сюткус тот наоборот, специально стрелял так, чтобы ранить в живот, например, таким образом в районе Слободки-Лесной он застрелил минимум 6 русских, пытавшихся эвакуировать раненных.
Даже возмущался по поводу одного раненного в 120 метрах от своей позиции и в 150 м от немцев, который жил еще сутки, а русские его почему-то не полезли вытаскивать!
Кстати, Бруно раз 6 или 7 выбирал позицию на дереве и стрелял оттуда.
Так что снайперы- "кукушки" на деревьях все-таки были, хотя и не финские.
В другой раз снайперская группа Зайцева, посовещавшись решила не убивать одинокого немецкого солдата из-за его слишком хилого вида.
Правда, один раз он вместе с другими снайперами пробрался на немецкую территорию, в немецкий блиндаж, где они перестреляли спящих немцев. Однако Зайцеву было неуютно и даже стыдно за такое "не снайперское поведение".
Надо было поступать проще и тактически вернее - забросать блиндаж гранатами, как поступали разведчики.
А политрук Данилов в той знаменитой охоте на суперснайпера был. Только этот политрук пришел посмотреть на позиции и первым заметил снайпера, приподнял на секунду руку, чтобы указать направление, и тут же получил пулю. Хорошо, что был только ранен.
А до этого в полку был только один случай разжалования некоего адъютанта /начальника штаба второго батальона, лейтенанта Федосова, и исключение его из комсомольцев за пьянку. Тогда был другой политрук, Степан Кряхов, который объяснил ситуацию так:
"Я политработник, отвечаю за все, в том числе и за моральное состояние людей, за их проступки. Эти люди не потерянные для нас, я хочу помочь им искупить свои ошибки".
Поэтому политрук не отправил Федосова под трибунал, а сам вызвался отправиться с ним на самый опасный участок.
Сюткус тоже приводит описание расстрела молодого немца, попытавшегося сбежать из окопов. Правда, перед этим он оговорился, что это практика перенята у советских политруков: гнать под угрозой расстрела не желающих сражаться солдат.
Ну, надо же было как-то оправдаться.
Далее очень интересный момент, почему самый знаменитый снайпер Великой Отечественной войны именно Василий Зайцев? (Как минимум, самый известный снайпер Сталинградской битвы).
С одной стороны, он очень эмоционально и ярко агитировал вступать в ряды советских снайперов, с другой стороны, разработал так называемую тактику "групповых охот" шестерками...
Однако на его счету "всего лишь" 225-242 подтвержденных целей.
Необходимо учитывать время, за которое производился официальный подсчет.
Если Пчелинцев и Пввличенко провоевали каждый где-то по году-полтора, (в 1942 по март 1943 они ездили с делегацией студентов в США), также обучались на курсах "Вымпел", работали инструкторами, и тем более, оба пошли воевать в 1941 году, практически сразу же стали снайперами.
Сюткус воевал тоже с самого начала снайпером с начала мая 1944 по январь 1945, т.е. около 10 месяцев.
Тогда как Зайцев попал на войну пехотинцем. Его полк в составе 284 стрелковой дивизии высадился на правом берегу Сталинграда в ночь с 22 на 23 сентября.
Зайцев в первый же день поучаствовал в рукопашной, затем несколько раз ходил на опасные задания (уничтожить пулеметный расчет, пушку), получил несколько легких ранений, а затем чуть не погиб в блиндаже, который засыпало землей после артобстрела.
Ему пришлось в одиночку выкапываться из-под завала и ковырять бревна "наката", так как из находившихся в блиндаже отдыхающих солдат больше никто не выжил.
Сначала Зайцев застрелил около 32 вражеских солдат из обычной винтовки, а где-то с 21 октября был "зачислен" снайпером и получил снайперскую винтовку с оптическим прицелом. Во время битвы за Сталинград он довел личный счет до 225 человек. Он воспитал минимум 5-8 солдат-снайперов, причем, обучался премудростям тут же, сам, иногда выспрашивая других "официальных" снайперов, иногда читая методические пособия и боевые листки.
Владимир Пчелинцев к этому времени уже начал обмен опытом между снайперами разных фронтов через газету.
Зайцев за время пребывания в Сталинграде провел 11 снайперских дуэлей, в том числе и с неким "майором" с "просветленной" 10-кратной оптикой.
И все в пределах 2,5-3 месяцев!
Потому что в начале января следующего, 1943 года снайпер Зайцев во время атаки получил тяжелое ранение и временно потерял зрение.
Надо заметить, что Зайцев получил ранение при попытке захватить пленного во время атаки.
Кто-то с далекого командного пункта, до которого не доставали наши пули, гнал немецких солдат на гибель. Наши пулеметчики, стрелки, артиллеристы отрезали им пути отхода, прижали к земле. Мне даже показалось, что они ждут лишь момента, чтобы поднять руки.
И тут черт дернул меня отличиться в захвате пленных. «Черт» — это тот самый боевой азарт, который порой затмевает разум…
Выскочил я из своей стрелковой ячейки, дал желтую ракету — сигнал своим: «переносить огонь вглубь» — и бегу туда, где, казалось, ждут нас, чтобы сдаться в плен, немецкие солдаты. Бегу, размахиваю руками, дескать, вот я, идите ко мне с поднятыми руками! Действительно, поднялось несколько немцев. И в этот момент зарычал «ишак» — немецкий шестиствольный миномет. По своим, гады, дали залп осколочными шестипудовыми минами. Одна из этих «дур» летела прямо на меня. Я видел, как она переворачивалась в воздухе. Кто бы мог подумать, что, немецкие минометчики будут бить по своим пехотинцам! А я даже не хотел припадать к земле, чтобы не уронить себя перед немцами. Мина упала от меня метрах в тридцати, подпрыгнула — и взрыв! По лицу хлестнул горячий, с огненными осколками, воздух — и сразу к глазам прилипла густая, вязкая темнота. Прилипла — с колючей болью в роговицах, с огнем, прожигающим мозг до самого затылка, и тошнота, тоже липучая и неотступная.
После лечения в медицинском центре Федорова, в Москве, зрение вернулось, но Зайцев, как и многие другие снайперы-Герои Советского Союза, сначала продолжил работать в снайперской школе инструктором.
И далее, до окончания Второй мировой войны Зайцев уже командовал минометным взводом, так как его зрение не восстановилось в полной мере.
Его боевой счет увеличился до 242 чел.
Впрочем, за успешной статистикой Василий Зайцев никогда не гнался.
После войны и Василий Зайцев, и Владимир Пчелинцев, и немецкие снайперы Сюткус и Аллербергер написали каждый свои мемуары.
Так почему же Зайцев стал самым известным?
А вы прочтите и сравните воспоминания Пчелинцева, Зайцева и других человек!
Если «В окопах Сталинграда» Некрасова описывает время нахождения автора во время оборонительных боев в Сталинграде, то воспоминания Зайцева, также как и Бауыржана Момыш-улы описывают судьбу человека, а также его становления как личности. Во время службы, оба не просто исполняли приказы, ходили в атаки и осуществляли «военные действия», они накапливали личные впечатления, замечали какие-то незнакомые для себя моменты, переосмысливали свой жизненный опыт. Также и Момыш-улы и Василий Зайцев не стеснялись описывать и свои негативные поступки, «не героические моменты».
Например, однажды Василий побежал за комбатом вместе с несколькими людьми « к переправе»; когда капитан Котов скомандовал «За мной!», оставив в полуокружении медчасть и раненных. На полпути к оврагу Долгий Зайцев укоризненно сказал вслух: «Оставили медпункт, раненых. Разве за это похвалят…» Вместе с комбатом Котовым вернулись назад, к подвалу с раненными, в развалины метизного завода.
Момыш-улы же сам отмечал свою чересчур категоричную требовательность и резкость в обращении с людьми.
Однажды, в самом начале своего командования, он решил расставить орудия на позиции «как предписано по учебникам», под прикрытием домов и сараев, однако сержант Рахимов заметил, что после первого же залпа из этих орудий, их позиции будут раскрыты и ответный огонь «похоронит орудия под этими сараями». Рахимов предложил оборудовать позиции под прикрытием леса, на опушке, возле деревьев. Момыш-улы, ранее не терпевший самовольной инициативы от подчиненных в разговоре, осознал, что его подчиненный прав.
В другой раз, готовясь к обороне одного из населенных пунктов Момыш-улы начертил план, где по словам генерала Панфилова он сам «запер себя» на одной позиции, да еще и окружил со всех сторон минными полями с единственным проходом.
«А если будет выгоднее встретить врага встречным боем? А если враг обойдет вас с флангов? Как будете перегруппировываться, отходить и маневрировать?»
Надо сказать, что Момыш-улы в ситуации «враги с восьми сторон» действовал по правилам и наставлениям, бытовавшим в то время. «Стоять насмерть», «умереть, но не сдаться», отсюда и его прямолинейная оборона в стиле «сам себя запер и ключи выбросил».
Однако, Панфилов сказал «прислушиваться к чужим советам», и он стал прислушиваться., во всяком случае, стал выслушивать мнение другой стороны.
Примерно в такой ситуации, «слишком натянул пружину», как заметил Панфилов, погиб капитан Лысенко под Осташево, ( см. «За нами Москва», оценка действий Лысенко со стороны Панфилова, Момыш-улы в это время выходил из окружения).
В книге упоминается тот факт, что в то время, когда батальон выходил из окружения из-под Новлянского, Панфилов со своим начштаба Гофманом докладывали ситуацию так, как они предполагали, т.е. не совсем соответствующую тому, что описал Момыш-улы позднее.
Примечателен тот факт, что одной из значимых фигур детства, повлиявших на судьбу и характер Зайцева, был его дед, Андрей Алексеевич Зайцев, который не только учил его искусству метко стрелять и выслеживать дикого зверя, но и научил бесстрашию и упорству в осуществлении цели.
Дед не верил в загробную «небесную» жизнь. Свое неверие он объяснял так:
- Вот вы сегодня убили козла, шкуру с него сняли плохо, дали два пореза, следующий раз так сделаете, то я на ваших спинах оставлю рубцы, вы так с ними и будете ходить по земле до конца жизни… шкуру вывесили на мороз, по ней бегали разные птички, крошки мяса собирали. Больше на шкуре ничего нет. Душу вы видели там?.. А?
Мы сидели молча, как два сурка, хлопали глазами. А дедушка Андрей Алексеевич все больше горячился:
— Что молчите? Я спрашиваю вас, душу, ту самую, о которой вам говорят, вы видели?
— Ну раз не видели, значит, никакой души на свете нет. Есть шкура, мясо и потроха. Шкура висит на морозе, мясо варится в котле, потроха собаки сожрали. Запомните, ребятки, что душа, дух — все это выдумки. И бояться ничего не надо. Лесной человек страха не знает. Если у кого страх в глазах замечу — шкуру спущу!
Момыш-улы также считал, что значительное влияние на его воспитание оказал пример собственного отца, а также бабушка. Он начал делать различные литературные заметки в 1920-30-х годах, и считал, что не следует выбирать какие-то особенные детские впечатления. Его повесть «Наша семья» содержит такие вот бессюжетные отрывки воспоминаний.
Баурджан Момышулы написал более 20 книг и 38 личных дневников. Свою первую статью, которая называлась «Монгольская народная республика» он опубликовал в 1938 году в газете «Социалистический Казахстан». Кроме военных мемуаров и художественной прозы, он переводил стихи с уйгурского на русский язык, и сам также писал стихи. 70% своего литературного творчества, по его словам, он написал на русском языке.
Практика присвоения фамилий появилась у казахов с приходом русских.
Чаще всего фамилия образовывалась от имени отца, либо деда, например, отца Бауыржана звали Момыналы (Момыш) Имашев, т.е. Момыналы, сын Имаша.
Бауыржан мог взять фамилию деда, Бауыржан Имашев, либо отца, но на русский манер, Бауыржан Момышев.
Он взял фамилию на казахский манер, Момыш-улы.
Когда мать Бауыржана была беременна, отцу Бауыржана приснился сон, в котором старческий голос произнес по-арабски «Баур, Тэур, Майс, Манус». Момыналы истолковал сон так, что у него родится 4 сыновей, поэтому своего первого сына (пятого ребенка по счету) он назвал Бауыржан, а второго Тэурджан. Тэурджан умер в годовалом возрасте.
Род Имашевых, т.е. дед и отец Баурджана относились к оседлым казахам, которые не откочевывали далеко от своего аула. Отец Баурджана одним из первых стал арендовать землю на пару с русской семьей Гончаровых, а также одним из первых выучил русский язык.
Также Момыналы знал арабский язык, умел сочинять айтысы (стихи), знал ювелирное и сапожное дело, столярно-плотницкое ремесло, ветеринарию. Также он научил читать и писать по-арабски своего сына, Баурджана. Русскому языку Бауыржан выучился у «русского муллы», сельской учительницы Марии Ивановны.
Отец Бауыржана никогда не занимал официальных чиновничьих постов, кроме старшины аула, хотя ему, как знающему русский язык, много раз предлагали стать и волостным писарем, и представителем аулсовета, председателем аулсовета и др. должности.
Сам Баурджан был сельским учителем, секретарем Исполкома Совета народных депутатов района, начальником районной милиции, инструктором Алма-Атинского городского военкомата, прокурором района. В 1932 году был призван на военную службу в Среднеазиатском военном округе. Дослужился до звания командира взвода, уволен в запас в 1934 году.
Также на первом сроке, в 1932 году проходил т.н. снайперские курсы в паре со своим командиром, помкомвзвода Николаем Рединым. Во время проверки стрельбы на меткость в течение 2 минут с переносом целей, Момышулы произвел 32 выстрела по различным мишеням, в том числе и по летящей цели (самолет) и ему было засчитано 22 попадания. По тогдашним нормативам оценка «отлично» ставилась после 20 попаданий (очков).
В 1935 году работал старшим консультантом Казахстанской республиканской конторы промышленного банка и становиться кадровым военным вовсе не помышлял, однако в 1936 году был призван повторно в Особую Краснознамённую Дальневосточную армию под командованием В.К.Блюхера.
Был направлен 315-й стрелковый полк 105-й стрелковой дивизии, где сначала был командиром взвода противотанковой батареи, а затем помощником и командиром батареи, и потом командиром артиллерийского дивизиона.
Участвовал в боях на озере Хасан, затем в присоединении Бессарабии и к началу Великой Отечественной войны занимал пост инструктора вневойсковой подготовки республиканского военкомата Казахской ССР.
Среди военных рассказов Момыш-улы примечательна одна история о некоем красноармейце Адильгерее Калиеве.
Рассказ называется «Жизнь не погасла».
Однажды полковник Момыш-улы встретил на смотре пожилого казаха с невероятным количеством нагрудных нашивок, свидетельствующих о примерно 16 ранениях красноармейца. Бауыржан приказал проверить эти сведения и получил исчерпывающее подтверждение данному факту. Тогда он пригласил Калиева на личный разговор и стал подробно расспрашивать о его боевой службе.
Рядовой Калиев получил 16 ранений, дважды был ранен в ногу, дважды в живот, перенес несколько контузий, после ранения легкого у него были удалены 2 ребра, а после другого ранения удалена почка. Красноармеец участвовал в боях под Ржевом, Курском, попал в окружение (плен), но бежал во время конвоирования, был подносчиком снарядов, пока не получил очередное ранение. В госпитале оказался самым старым по возрасту и потому его прозвали «старшиной», хотя званий у него никаких не было.
По нерадивости писаря, его даже записали не как Адильгерей, а как Андрей, чтоб было проще. Также никто не захотел разбираться в его рассказах про боевой путь и ранения, потому что Калиев плохо говорил по-русски. Например, слово «артподготовка» он произносил как «арпатка», слово «регулятор», как «урлыбатор», названия Ржев и Торжок звучали у него как «Ережеп» и «Таражак».
В госпитале ему сказали «будешь за старшего на лесозаготовке» и его стали называть старшиной, а был ли официальный приказ Калиев не знал.
И только в 1945 году, в Курляндии по ходатайству полковника Момыш-улы, исполняющего обязанности заместителя командира 9-й гвардейской стрелковой дивизии, ему были вручены медаль «За боевые заслуги», медаль «За отвагу», а также ордена Славы и Красной Звезды, тогда же было официально присвоено звание старшины.
Также как и герой этого рассказа, Бауыржан Момыш-улы большую часть службы во время Великой Отечественной войны провел в более низшем звании, чем являлся по факту командования. (будучи старшим лейтенантом командовал батальоном, а затем полком, будучи полковником командовал дивизией)
Также, несмотря на различные рекомендации и ходатайствования о присвоении боевых наград и звания Героя Советского Союза, во время ВОВ он был награжден одним Орденом Красного Знамени ( от 06.06.1942), а все остальные награды получил уже после окончания войны.
Таким образом, мы видим, что воспоминания Василия Зайцева и Бауыржана Момыш-улы являются не просто простым перечнем мест прохождения службы, а ярким, эмоциональным повествованием о судьбе человека и о том, как можно самому «сделать себя» своими руками.
Первоначально судьба и штатное расписание предписали им не самое удобное для их активной, деятельной натуры, место, поэтому и Василию Зайцеву и Момыш-улы пришлось доказывать, что их беспокойный характер и неординарность жизненного опыта и мышления могут с гораздо большей пользой пригодиться на других местах, так связной пулеметной роты Зайцев стал снайпером, а Момыш-улы, по первой военной специальности – артиллерист, стал командовать батальоном стрелковой пехоты.
Реплика, сказанная однажды Василием Зайцевым, «за Волгой для нас земли нет», стала крылатым выражением, которое причудливо переплетается с одним из боевых эпизодов, описанных Бауыржаном Момыш-улы во время героической обороны Москвы. Когда он демонстративно оторвал кусок карты, где расположена местность, куда теоретически их батальон мог «отступить».
Знаменитая книга А.Бека «Волоколамское шоссе», по большей части была основана на личных записях Момыш-улы.
Если воспоминания того же Владимира Пчелинцева скорее подойдут в качестве пособия военным, то мемуары Зайцева и Момыш-улы будут интересны всем.
Наверное, поэтому, и снайпер Василий Зайцев, и старший лейтенант Момыш-улы стали одними из знаковых фигур, как в истории Великой Отечественной войны, так и в военной и художественной литературе.
