Советская армия

Поскольку мы провели ночь в горах над ущельем, присутствие наших подразделений в Абдуллахейле перестало быть неожиданностью для противника. Душманы за ночь вполне могли прикрыть подходы к кишлаку минными заграждениями. Во время спуска я внимательно смотрел под ноги, искал проволочные растяжки, а ещё постоянно зыркал по сторонам, присматривался к «зелёнке», домам, окнам и каменным оградам, не целится ли в меня кто-нибудь с нехорошими намерениями. На этот случай во время движения надо постоянно выбирать укрытие, в которое прыгнешь, если разглядишь направленный на тебя ствол. Изо всех сил я старался при подходе к кишлаку работать мозгами, а не только ногами и горбом.

В кишлак мы спустились без происшествий, ввалились в первый попавшийся двор ближайшего к нам дома.

Замкомвзвод Эргеш Джуманазаров коротко и понятно поставил мне боевую задачу:

- Ти с пилимотам π-дуй на криша.

Дом был облагорожен большими дверями, я без проблем зашел внутрь, поднялся по нескольким лестницам, пересёк пару пустых комнат, перешел из помещения в помещение через крышу. Тут и там топотали полусапожки бойцов нашего взвода, кто-то шарился с сапёрным щупом, кто-то пристроился вести наблюдение через окно, в общем, большой дом заняли быстро и слаженно, насчет прикрытия с тыла мне можно было не беспокоиться, я вылез на самое высокое строение и улёгся на крыше со спокойной совестью. С одной стороны пулемёта улёгся я, с другой - спокойная совесть.

Позицию я занял так, чтобы от гор меня защищала пристройка, из которой я сюда вылез. На хребте, конечно же, находились наши, но мало ли что может случиться, вдруг пацанам привидится что-нибудь обидное, они возьмут СВДшку и пальнут в меня. Или душманы засядут между нашими и нами. От греха надо держаться подальше, не надо допускать, чтобы с гор меня просматривали, как на ладони, надо хоть чем-то прикрыться. С земли меня хрен увидят, если только я сам не начну играть в акробатов и свешиваться с крыши по пояс. Поэтому я расположился за пристройкой, разлёгся, поставил перед собой пулемёт на сошку и принялся наблюдать.

Утреннее солнышко ласково светило из-за хребта, оно ещё не успело высоко подняться, нежно грело, а не жарило «шо дурное», подсвечивало мне мягким светом пустые делянки полей, пустые сады, пустые склоны хребта, я рассматривал это всё, испытывал чувство безмятежности, покоя и умиротворения, как на пляже в Ялте.

- БАХ! БАХ! – Раздались выстрелы, будто гром среди ясного неба.

От неожиданности очко резко сжалось вместе с мышцами живота, подбросило меня вверх, как пружина и на секунду наделило способностью к левитации, я подлетел в воздух в положении лёжа на четыре вершка.

Мозг пронзила мысль - идёт бой, а я уснул на посту, прозевал нападение душманов, теперь мне позор, капец и нет пощады!

Вторая мысль - дык нет же, я не спал! Созерцал изо всех сил!

Но как же тогда я прозевал духов?

Пока эти ужасные мысли судорожно простреливали внутри моей башки, я попытался её повернуть в сторону звуков боя и понять, что, блин, происходит, нафиг!

Вместо того, чтобы показать мне необходимую картинку, моя голова «заклинила», поворачивалась медленно, как в старом чёрно-белом кино, когда заело плёнку, я ждал-ждал что покажут дальше, а картинка перед глазами застыла и почти не менялась. На каждый один градус поворота головы в мозгу проносилось сто пятьдесят четыре мысли, одна ужаснее другой: я проспал, наши ушли и теперь мне капец. Наши не ушли, но их перебили духи и теперь мне тоже капец. Наши не ушли, а духи напали и теперь мне по новой капец. Короче, что бы там не случилось, мне палюбасу капец.

В конце концов в кадр моего замедленного кино вплыл Джуманазаров. Он шел по пояс в пшенице спиной ко мне с автоматом наперевес.

- БАХ! БАХ!

- Ко-ко-ко-ко! БАХ! – Из летевшей перед Эргешем курицы вырвался фонтан перьев, и она камнем шлёпнулась в пшеницу.

- Ко-ко-ко-ко! – Вторая курица усердно хлопала крыльями, взмыла ввысь не хуже белого альбатроса, я первый раз в жизни видел, чтобы эти существа могли так долго и высоко носиться по тропосфере. Хотя, если бы у меня в детстве был автомат, мои тоже нехило бы летали.

- БАХ! – Эргеш не дал мне додумать оригинальную мысль о детстве с автоматом, одним выстрелом превратил летающий объект в облако перьев.

У-блин, кажется, это не мне капец. Облегчение кинуло меня в холодный пот. Прошла едва ли минута боя с курицами, а мне уже столько жутких мыслей в голову залезло. Ут-блин!

1. Моя позиция для дежурства с пулемётом.

2. Место боя с курицами.

Замкомвзвод Джуманазаров подобрал из пшеницы подстреленных «альбатросов» и скрылся из моего поля зрения. Всё произошло очень быстро, я успел лишь испугаться, но не наложил в штаны, вытер рукавом со лба холодную испарину. От прежней безмятежности не осталось и следа, я принялся обдумывать, каким образом душманам следовало бы организовать на нас нападение, и что мне делать, если по уму. Им правильней всего нападать на нас сверху, с гор. При таком решении потребуется первым завалить меня, если они этого не сделают, то я с пулемётом на крыше буду для них серьёзной проблемой. Поэтому либо мне капец, либо духи не нападут. Но, в любом случае я на крыше был очень нужен, поэтому лежал за пристройкой и пялился во все глаза по окрестностям, а пацаны во всю мочь «шуршали» во внутреннем дворе.

На фото НШ батальона Майор Зимин, ЗКПЧ батальона капитан Митясов и солдаты взвода связи. Бойцы «шуршат» во дворе, разводят костёр, вытаскивают казан из чулана, готовятся к накрытию дастархана.

Мы в «своём» дувале делали то же самое. Кто-то натаскал хвороста и разжег костёр, кто-то надыбал овощи и принялся их чистить. Кто-то уселся перебирать духовский рис. Кто-то прошмонал ослятники и притащил огромный казан. Кто-то притащил ложки. Кто-то надыбал муки и устроился на куске железа жарить лепоханы (лепёшки). Кто-то настрелял куриц (скажите, как его зовут?). Кто-то взялся ощипывать добытую дичь. Все прилежно трудились, только я лежал, грелся на солнышке, как барин или даже круче того - как офигенный дембель. Но, если что-то начнётся, то в меня будут стрелять в первого. На сто процентов я был уверен - Эргеш ещё выставил наблюдателей возле окон, они просматривали подходы к дому, но, в того, кто на крыше, должны выстрелить в первого. Потому что он самый проблемный.

До армии я очень часто загорал на берегу озера. Иногда даже на берегу моря. Не каждый раз мне доводилось испытывать ощущение, что нахожусь под прицелом. Попробуй представить себя на моём месте: ты лежишь, никого не видишь, но чётко понимаешь, что под прицелом должен быть именно ты. Если что-то начнётся, то оно начнётся с попытки убить именно тебя. Может лучше щипать курицу?

Время прошло, меня на посту сменил Васю Спыну с таким же пулемётом, как у меня, а я спустился с крыши во внутренний дворик. Там мне предложили место возле большого казана с куриным супом. Первыми накормили тех, кто пошел сменять на постах наблюдателей. После того, как их накормили, «за стол» уселись все остальные. Во всяком случае Рогачев и Эргеш находились у казана, они ещё ели. Не было так, что сперва нажрался барин, а потом к корыту допустили холопов. Сперва накормили тех, кто пойдёт на пост. Очевидно было – это организовал Рогачев.

Меня разместили к казану с супом в круг, образованный из солдат. От супа распространялся изумительный аромат, я чуть не изошелся слюной до потери сознания. Мне дали в руки духовскую ложку. Она была сделана из алюминия, её клепали молотком, на ручке остались вмятины от бойка. Длинная-предлинная ручка одним концом крепилась к «черпалке», развёрнутой на 90 градусов, относительно наших, европейских ложек. То есть ручка и «черпалка» образовали букву «Т», я попробовал зачерпнуть суп из казана, получилось очень удобно. Попробовал поднести суп к своему хлебальнику – тоже оказалось удобно. Всё было грамотно сделано для приятного времяпрепровождения в кругу друзей вокруг казана. На этой операции штатные ложки имелись у каждого солдата. Потом, позже, мы приловчились носить одну на троих-четверых, чтобы легче было. Предпочтение отдавали японским "десертным" из нержавеющей стали, у них затачивали "черпалку" и вскрывали ими консервные банки. Но такой маленькой ложкой неудобно черпать суп из казана, вокруг которого расселись бойцы. Солдат было много, голова каждого располагалась далеко от супа, из маленькой ложки больше разольёшь, чем донесёшь до рта, тем более, когда казан неполный - там ничего не видно. То ли дело - пользоваться огромной афганской ложкой на длинной ручке, она как половник, один раз зачерпнул и получилось пол-тарелки сразу залил в солдатскую пятачину. Кстати, эти огромные афганские ложки мы не стырили, оставили в доме, где нашли.

Не знаю, что за парни изображены на фотографии, но, ложка у них правильная.

Ложек было несколько. Мы передавали их друг-другу по кругу. Солдат засовывал в рот кусок лепахана, заливал пару ложек супа в хлеблушу и передавал инструмент товарищу, пока сам совершал жевательные движения. Не могу себе представить, чтобы в Союзе «молодые» солдаты были бы допущены жрать за одним столом с «дембелями». Да ещё к тому же одной ложкой. Но в Абдуллахейле такое оказалось возможным. По сроку службы я был «молодой». «Дембеля» сготовили отличную, офигенную жрачку, я не готовил, но жрал, меня кормили «дембеля»! Почему в Союзе так не поступали? Что сделалось с армией в Союзе? В такой огромной Стране недостаточно умных Рогачевых? Ни за что не поверю.

После того, как мы слопали весь суп, Рогачев дал команду быстро сложить манатки и валить обратно на хребет. Что это было - я не понял. Зачем мы приходили в кишлак? Жерануть супца из «альбатроса»? Если набрали бы воды, например, и потащили её наверх, можно было бы сделать вид, будто ходили за пополнением запасов. Но, мы не тащили наверх воду. Мы прошмонали один дом, пожрали суп и попёрли назад. А остальные дома почему не проверили? Почему я не тыкал шомполом в солому, разложенную на полу в других ослятниках, почему не искал оружие и боеприпасы в оставшихся непроверенными дувалах? Вопросов было много, однако, задавать их Рогачеву я не рискнул, ибо гораздо безопасней сделать вид, будто ничего не видел и не слышал. Ну спрошу я у Рогачёва «почему не прошмонали?» И какие возможны варианты ответов? Самый простой: - «Иди и прошмонай, если такой любопытный». А оно мне надо? Вдруг там мину поставили? Вдруг там снайпер или большая злая собака, более ловкая, чем была в пещере? Да мало ли что там может оказаться. Идти искать приключения очень не хотелось, и я принял решение не напрягать командира. Так и полез на хребет молча в семи метрах от Рогачева.

Работа в этом фильме стала визитной карточкой народного артиста СССР Ланового, который в 2013 году вместе с Сергеем Шойгу открыл памятник героям «Офицеров».

Фрагмент нашей беседы:

— Василий Семёнович, говорят, вы могли стать летчиком?

— После 7-го класса к нам пришел военный и сказал: «Ребята, можно сразу поступить в военно-воздушное училище, летчиком стать».

Но Сергей Львович Штейн, мой учитель, режиссер Ленкома, когда узнал, что я сдал документы, поехал туда и упрашивал приемную комиссию: «Каким он летчиком станет, еще неизвестно, а актером может стать приличным. Так что зарежьте его, пожалуйста, и пусть кончит десять классов».

И меня не приняли.

— Тем не менее, вы решили стать журналистом, а не актёром.

— Я обладал удивительной способностью заводить друзей, которые были старше меня, иногда намного. Это великое счастье. Мне говорили: «Вася, у тебя золотая медаль, поступай в МГУ на факультет журналистики. А потом будешь заниматься своим актерством».

В это время Татьяна Николаевна Лукашевич начинала снимать фильм «Аттестат зрелости».

Посмотрев наш спектакль, она сказала:

«Только вот этот мальчик должен играть».

А там был уже назначен другой актер — Володя Сошальский, он был старше меня лет на десять.

Но Татьяна Николаевна решила, что нужно снимать меня. А когда съёмки кончились, я забрал с журфака документы и перешел в Щукинское училище.

— Вам предлагали уйти в другие театры?

— Да, но я никогда не хотел уходить из театра Вахтангова. Многие актеры уходят, потому что или играть не дают, или не ту сумму платят, или не те друзья. Я окончил училище при театре Вахтангова. Здесь мой родной дом. Здесь я уже шестьдесят лет работаю.

— Расскажите про открытие памятника героям фильма «Офицеры».

— Это министр обороны пригласил нас открыть такой памятник. Там все узнаваемые — и Жора Юматов, и Алина Покровская, и Василий Семенович, и лопоухий Ванька, который командный голос отрабатывал.

— Вы же трижды отказывались от роли, когда вам предлагали сниматься в «Офицерах»?

— Да, потому что у Жоры Юматова было очень много текста, а у меня мало. Я должен был знать, что играть. И тогда оператор — на этом фильме волшебный оператор был — мне сказал: «Вась, че ты мучаешься? Играй романтику русского офицерства». И тогда я сказал: «Беру!» Вот так я и стал офицером — сегодня уже в запасе.

Мы очень разные с Жорой Юматовым получились в этой картине. Потом мы ещё в двух или в трех картинах вместе снялись. Мы дружили, я помогал ему в этой ужасной, чудовищной истории в конце его жизни.

Для тех, кто в танке ©, напомню, о чём упомянул мой визави:

По официальной версии, 6 марта 1994 года в 75-й квартире дома № 5 по улице Черняховского, находясь в состоянии алкогольного опьянения, Георгий Юматов застрелил из охотничьего ружья дворника Мадатова, который помогал актёру похоронить его любимую собаку. Со слов самого Юматова, Мадатов оскорбил его как фронтовика, когда сказал, что зря в войне не победила Германия.

Однако Виктор Мережко спустя много лет заявил, что в дворника случайно выстрелила Муза Крепкогорская, а Юматов взял её вину на себя. Юматову, обвинённому в совершении умышленного убийства на почве ссоры, согласно статье 103 УК РСФСР, грозило лишение свободы на срок от трёх до десяти лет. Но после того, как адвокат Борис Кузнецов сумел доказать, что действия его подзащитного не были умышленным убийством, а лишь превысили пределы необходимой обороны, через два месяца после ареста, в июне 1994-го, тот был выпущен из «Матросской тишины» под подписку о невыезде. Затем Юматов как фронтовик попал под амнистию к 50-летию Победы, и в конце 1995 года дело было прекращено. После этого случая режиссёры, опасаясь неадекватного поведения актёра, перестали приглашать его сниматься в кино. Юматов начал ходить в церковь и окончательно бросил пить.

Наталья ГВОЗДИКОВА: Характер у Ланового был непростой.

Василий Лановой: Я как [цензура Дзена] обладал редким слухом (видео).

На ровной поверхности до линии горизонта прямая видимость составляет примерно восемь километров. До призыва в армию я жил в такой местности, где горизонт от меня постоянно загораживали то деревья, то леса, то постройки, то города, а иногда и вовсе затмевали белый свет невероятной красотой бесподобные советские женщины всех самых разнообразных национальностей. Поэтому даже простая половина от дистанции в восемь километров, была для меня в диковинку, я смотрел с затаенным дыханием на открывшуюся передо мной небывалую панораму, как будто дыхание могло спугнуть очарование восхитительного пейзажа. Сердце моё застыло от ощущения полёта, на мгновение мне показалось, будто я парю под облаками на восходящих потоках прозрачного воздуха. Подобно Гордому Орлу, я смотрел немигающим взглядом с высоты полёта на развернувшуюся подо мной долину, и боялся моргнуть глазами, чтобы не «проморгать» невиданное диво. А если добавить к общему великолепию вид на гору Мархамхан 4585 за зелёнкой,

до неё взгляду по прямой пришлось «лететь» на орлиных крыльях небывалых десять километров, можно было простить горнострелковому батальону все его тяготы и лишения, вместе с осточертевшим вещмешком.

Мы, люди, как биологический вид, большую часть информации воспринимаем через органы зрения. Именно зрение заставляет нас любоваться движениями балерин, через разглядывание картин мы приходим в восторг от работ замечательных художников, глазами мы смотрим на тексты литераторов и именно зрительные образы возникают у нас при рассматривании графических символов. Зрительные образы долины реки Абдуллахейль заставили меня онеметь от небывалых ощущений, я не мог вымолвить ни слова, разве что промычать от восторга. Небо казалось необъятным, а мне захотелось его обнять, я развел в стороны руки, но в этот момент прозвучала команда «Вперёд».

Мне пришлось скомкать возвышенные душевные порывы и вспомнить мудрость Человека с Востока – Ты либо Гордый Орёл, парящий в заоблачной выси, либо Пингвин, птица нелётная. Боишься высоты? Ну и нормалёк, бойся дальше, это из-за акрофобии возникло кружение головы и ощущение полёта, а местные душманы гуляют здесь без лишних поэтических терзаний. Сейчас развернут ДШК и захерачат длинную очередь прямо в грудак, если зазеваешься.

Так я и пошел над невероятной зелёной долиной на подъём по серому, пыльному, раскаленному осенним солнцем хребту. Любоваться невероятными пейзажами взахлёб больше не пришлось, дыхание сбилось, гимнастёрка насквозь пропиталась пОтом, организм затребовал восстановления водного баланса, началась сильная жажда, отчего красоты местных ландшафтов отошли на дальний, стопятидесятый план. Хотелось лишь воды и сдохнуть.

На первом попавшемся бугре хребта Рогачев неожиданно дал команду спуститься и прочесать кишлак.

Рота пошла на спуск. Во время движения вниз, на одном из привалов, я плюхнулся вещмешком и задом на склон недалеко от Толика Воличенко. Тут же, в нескольких метрах, привалился Замполит. Толян вытащил шоколадку от сухпайка, начал её разворачивать, зашелестел фольгой. Очевидно он поступил точно по инструкции, оставил шоколад «на потом», а я, как лесной олень, выжрал всё сладкое на второй день операции.

- Воличенко! – Громкий голос Замполита заставил меня повернуться, я по привычке вскинул взгляд на начальника, подавшего команду. Замполит указательным пальцем показал Толику на шоколадку, потом тем же пальцем изобразил цифру «1» и затем указал на себя. То есть, жестами подал команду «Одну шоколадку доставь мне». Толян с грустным видом подчинился, скинул с плеч лямки вещмешка, поднялся и понёс Замполиту свою шоколадку из своего солдатского пайка.

Сожрёт или не сожрёт? – подумал я про Замполита.

Сожрал. Тут же, не отходя от кассы. Пипец. Вот интересно, слово «стыд» существует в армии или нет?

Пока Замполит хомячил Толикову шоколадку, поступила команда на выдвижение. Мы встали на ноги, продолжили спуск, дошли до начала «зелёнки». Рогачев развернул роту в цепь и направил в большую долину, заполненную садами, террасами полей и глинобитными домами в несколько этажей. Выглядела долина невероятно красиво.

На одной из делянок пшеницы, которую нам предстояло пересечь, остались следы пребывания людей. Буквально несколько минут назад здесь работали люди. Часть пшеницы стояла на корню, другая часть была срезана и лежала на земле ровным рядком, тут же валялись несколько серпов. У афганцев серпы выглядят не так, как принято рисовать на советских плакатах с рабоче-крестьянской символикой. Афганский серп похож на лопатку, приделанную к длинной кривой ручке, если бы подобный предмет находился не рядом со срезанными колосьями, я бы не вдруг догадался о его назначении. Срезанную серпами пшеницу жители Абдуллахейля не увязывали в снопы, а укладывали на дерюги и перевязывали толстыми грубыми верёвками. И дерюги, и верёвки, и срезанные колосья всё валялось на делянке. Очевидно, работники собирали урожай, потом увидели что-то страшное, побросали всё под ноги и кинулись наутёк, как от чумы. Как-то даже непонятно, я чё, такой страшный что ли?

- Касиян, сматры, навоз ишак. – Бахрам Жуманов остановился рядом со мной и показал пальцем на свежую кучу, от неё поднимался вверх пар.

- Ишак толко что сраль. Ишшо дым идёт. Толко что здэсь быль.

Мне захотелось подшутить над Бахрамом. Он был «дембелем», причем самым непоседливым, вечно доставал «молодых», цеплялся к ним, всегда ему было что-то надо, вот я и решил выставить ситуацию так, будто именно от него люди разбежались с делянки в разные стороны.

- Это ишак с перепугу наделал. Он увидел тебя, наложил в штаны и подался на смотки.

- Пачэму мэня? – Бахрам почувствовал подвох в моих словах, решил оспорить противоречие между заявлением и истиной, однако, русский язык ему был не родной. - Ти Шапка-Нэвидимка хадыль, да? Ти пэрвий хадыль. Сматры рожа какой страшний, чумазый! Шайтан пахож!

- Ы-ы-ы-гы-гы, я скоро умоюсь! А от тебя так и будут все убегать, наложив в штаны!

- Э-э-э-э-э, да, замальчи свой рот. Ти ваще старослужащий нэ уважаешь! – Бахрам скривился, будто я наступил ему на ногу в трамвае, очевидно моя подколка уязвила его.

Несколькими фразами мы с Бахрамом беззлобно подъегорили друг друга возле кучи свежего навоза и двинулись дальше, вперёд.

Как мы не старались, но в кишлаке не нашли ни людей, ни ишака. Никого не нашли, хотя мы спускались с хребта, шли сверху вниз. Сверху вниз удобней смотреть, чем снизу-вверх, но, мы людей не заметили, а они здесь были. Значит у них организована какая-то система наблюдения и оповещения. Во время спуска я пялился во все глаза, смотрел, чтобы из окна или из-за каменной ограды на меня не был направлен ствол, смотрел-смотрел но никого не заметил, а тут на тебе: валяется инвентарь, валяется свежий навоз. Выходит, они нас заметили раньше, чем мы их.

Данное обстоятельство навело меня на печальные мысли, получается, душманы одурачили нас как салабонов. Мне захотелось опровергнуть данное предположение, но для этого требовалось найти хоть кого-нибудь.

Вскоре Рогачев дал команду проверить попавшийся на пути дом, лично мне поручил осмотреть ослятник, я истово кинулся выполнять распоряжение, всеми силами старался найти чуваков, обхитривших нас.

На полу, в ослятнике, я обнаружил толстый слой соломы, не поленился, вытащил из пулемёта шомпол, усердно протыкал им солому. Результат – ноль, я не обнаружил ни людей, ни животных, ни оружия, ни входа в погреб.

На верхних этажах дома результат получился такой же. Логично было бы, если люди побросали инвентарь и спрятались внутри строения. Но их там не оказалось, они исчезли, испарилась. Получилась мистика какая-то, а не прочёска! Это не боевая операция, а обдуривание нас духами. От осознания данного факта мне сделалось обидно. По итогу нам подали команду «вперёд» и мы ушли так ничего и не обнаружив.

Мы с Бахрамом вышли из дома, проверенного нашим взводом, увидели плотные клубы черного дыма, валившие из окон большого трёхэтажного строения, оно горело. Видимо, его подожгли бойцы третьего взвода, не знаю, что они нашли, я не приставал ни к кому с расспросами, но вскоре все три этажа обрушились со страшным гулом, едва мы успели пройти шагов двадцать. Перекрытие прогорело, не выдержало веса наваленного на него пола, проломилось, тонны глины рухнули вниз, по земле прошла вибрация, я оглянулся на грохот, увидел столб черного дыма, облако желтой глиняной пыли и несуразные огрызки глинобитных стен, торчавшие вверх, в синее афганское небо. Вид показался мне жутким, ужасным, отвратительным.

Долину мы прошли, достигли начала подъёма в горы.

Дело двигалось к вечеру, Седьмая рота вылезла на хребет, закрепилась и получила приказ устроиться на ночлег. В силу ряда понятных причин я оказался рядом с Рогачевым, среди огромных пыльных камней. От них распространялся накопленный за день зной, как будто мы залезли в остывающую после рекордной плавки доменную печь, я привалился спиной к вещмешку, попытался термоизолироваться им от теплового излучения. Пулемёт поставил рядом с собой на приклад, затем малёха завошкался, зацепил приклад ногой. Пулемёт проскользил по скале, со звоном грохнулся на камни, я подобрал его, снова поставил рядом.

- Похоже, духи свалили из этого ущелья. - Рогачев в бинокль осматривал окрестности. – Хоть польку-бабочку танцуй.

- Почему бабочку? – Повернулся я на голос командира и снова уронил на камни пулемёт.

- Ну станцуй какую-нибудь другую. Какую ты ещё знаешь? – Рогачев оторвался от бинокля.

- Полечку с подвыподвертом знаю. Полечку с переподвыподвертом.

- С подвы… с подвопердотом…с подвыпердовотом … Блин, ещё раз уронишь пулемёт, я тебе хлебальни кнапинаю!

От греха подальше я поставил пулемёт на сошку, так он будет устойчивее.

Переночевали мы на хребте без приключений, я с радиостанцией был рядом с Рогачевым. Эргеш, при распределении бойцов на ночное дежурство, не дотянул смену до меня. Скорее всего, он придерживался старинной солдатской мудрости и держался подальше от начальства, то есть от Рогачева, а значит и подальше от меня. Достоверно причина мне не известна, потому что правду в наше трудное время никто не говорит, вот никто и не сказал мне каким образом я отвертелся от ночного караула, а сам спрашивать не пошел. Поэтому ночевал спокойно, без подъёмов на пост, почти сносно выспался, а это важно. На войне небезразлично как солдат накормлен и как отдохнул, потому что завтра мы снова проснёмся в горах. И после завтра тоже.