Обзор + Рецензия

Когда за гениальностью скрывается тревога. Или что-то хуже.

Когда фильм начинается двухминутной народной песней и титрами на чёрном фоне, ты понимаешь: тебя не будут развлекать. Тебя будут погружать. Внимательно и с расстановкой, как дерижёр погружает в тишину оркестр палочкой перед вступительным аккордом.

И так и должно быть. Потому что «Тар» – это не фильм, а партитура. Здесь главное не только смотреть (хотя есть на что), но слышать. Слушать. Речь, музыку, тишину, которая становится громче любой симфонии, если остаться с ней наедине.

В интервью в первой половине фильма Лидия Тар говорит: «Время – это всё. Время определяет интерпретацию». И пусть речь о музыкальном темпе, я думаю, это ключ ко всему фильму. Потому что всё здесь про интерпретацию. Например, про то, как время меняет отношение к великим. Так из фильма я узнал, что у Баха было 20 детей, а Шопенгауэр как-то «уронил» соседку. Это мешает наслаждаться их музыкой? Если нет, за что мы осуждаем талантливых современников? И за что их справедливо осуждать? Решите после титров.

Лидия Тар получилась потрясающей. Кейт Бланшетт выдаёт такой уровень мастерства, что хочешь аплодировать посреди сцены. При это сам персонаж не менее глубок. Потому что Тар пугающая. Великая и гениальная, харизматичная и контролирующая пространство. Но в то же время внутри она пуста (или полна боли). Живёт в бетонной тишине, ворует, изменяет, угрожает и манипулирует. Её дочь зовёт её не мама, а «Лидия». Я думаю, это тот случай, когда артист боится исчезнуть. Вдруг оказаться не гением, а женщиной в чёрном.

Фильм по европейски неспешный. Все два часа события происходят не потому, что кто-то торопит, а потому что нужно держать паузу. Как в хорошем оркестре: тишина здесь тоже часть музыки. Камера работает как зрячее ухо – она слушает вместе с тобой. Лекция, снятая одним плавным кадром, могла бы стать учебным пособием для киношкол. А зеркала, отражения, глухие бетонные стены, выцветшая палитра, – режиссёр словно настраивает тебя на мрачную симфонию, где важен каждый такт.

На «Кинопоиске» в рекомендациях я увидел рядом «Одержимость». И это действительно два фильма про людей, которые живут величием. Только если герой Теллера бежал вперёд из (маниакальной) страсти, то Тар скорее пятится назад из страха. Она слышит то, чего возможно нет, во снах бежит от призраков и с компульсивной аккуратностью зажигает свечи. Она гений в стеклянной оболочке маний.

И как любой гений, Тар боится, что публика её забудет. Что величие перестанет быть весомым, если над тобой висит скандал. Она говорит, что не читает комментариев, но листает Facebook. Потому что быть великой — это не про музыку, а про власть. А власть, как известно, умеет звучать громко. Но и падать тоже.

Финал прекрасен. Он не объясняет, не наказывает и не щёлкает линейкой по рукам. Он просто ставит точку. Как в хорошем романе. И ты сидишь, уставший, немного опустошённый и думаешь: это всё о культуре отмены? Или о психозе? О боли гения? А может о том времени, которое определяет, кого мы прощаем, а кого выбрасываем? И почему?

Ответ у каждого будет свой. Но именно поэтому фильм мне так понравился. Это почти классика. Да, современная, но с таким звучанием, что хочешь переслушать. Конечно, не ради вывода. Ради собственной интерпретации.

8,5 из 10

Герои вымирают, но героическое кино живо.

Я включил «Маверика» буквально через пару часов, как закончил первый «Топ Ган». И это было, как попасть в сон, который кто-то специально для тебя продолжил спустя 36 лет. С первых кадров всё на месте. Те же аккорды, то же солнце, та же горящая взлётная полоса, только Круз стал как хорошее вино. Умереннее, бодрее, и утончённее.

С первых кадров тебе показывают, что это не просто продолжение, а хороший пример того, как можно не выдумывать велосипед, а доработать старый, поставить на него турбину и сказать: «Держись!». Потому что Косински взял все ошибки оригинала: излишний пафос, максимализм вместо мотивации и неуместные надрывы, и сделал тонкую перенастройку на пульте управления, как топовый диджей.

А потом он взял главный козырь первого фильма и выкрутил ползунок на максимум. Потому что, господи, как же они сняли полёты! Я не знаю, какие из них настоящие, какие с тросами, а какие дорисованы но, если честно, всё равно. Потому что ты искренне в них веришь. Потому что это охренеть, как круто. Потому что когда кабина подскакивает, ты сам сжимаешь кулаки, будто тебя тоже трясёт от перегрузки.

Конечно, сюжет всё ещё прямолинейный, как идеология 80-х. У Маверика снова проблемы с начальством, снова отношения с красоткой, снова лётчик с горячей головой, у которого своя боль и сложная история. Но теперь всё это взрослее. Без надрыва, но с уважением. Маверик уже не просто манифест свободы, а учитель. И если в первой части герой Круза был почти мальчиком с манией величия, здесь он взрослый человек, который знает, что у него нет будущего, кроме одного: быть рядом, когда нужно.

Фильм, конечно, не без косяков. Он местами наивен, как американский школьник, который верит, что добро победит и все обнимутся на фоне флага. Но, может, в этом сила? В том, что у него честное лицо. Без иронии и без попытки быть умнее жанра. Это просто хорошо снятое, грамотно смонтированное и с душой сделанное кино.

В какой-то момент адмирал говорит Маверику: «Вам не место в будущем». И это звучит, как приговор всем аналоговым героям. Тем, кто верит в честь и долг, и в то, что надо возвращаться за упавшим, даже если миссия провалена. Тем героям, которые, как и первый фильм, остались только на плакатах ретро показов.

И вот ты сидишь, ловя себя на мысли: может, для такого героя действительно не осталось места? Может он исчез вместе с громкими лозунгами и чуть отчаянным представлением о правильном? Может быть. Вот только если прямо сейчас этот герой на экране, если он спасает, рискует и смотрит в глаза, а твоё сердце в это время бьется чаще, то может… Может он всё-таки ещё нам нужен?

8 из 10

За напоминание о том, что иногда хорошее кино — это не артхаус, деконструкция или шок. Это когда кто-то держит тебя в воздухе полтора часа, а потом мягко сажает на землю и искренне говорит: «Ты справился. Полёт окончен. Спасибо, что провёл его со мной».

Внешне система кажется идеальной: нет эмоций - нет войн, арифметика истории наконец сошлась. Либрия живёт в ритме синхронных маршей, под монотонные мантры дикторов и в декорациях хромированного утопизма. Однако трещины становятся заметны там, где официальная статистика сталкивается с настоящей болью: клерики стреляют с азартом, а "гуманное" правительство разжигает костры из полотен Гойи и Вермеера. Программа порядка рушится там, где забыли учесть живую переменную страдания.

Из этой трещины начинает прорастать другая сила - тихое пробуждение чувства.

Картина ставит перед зрителем неудобный выбор: остаться в безопасности химического оцепенения или рискнуть, открыв сердце хаосу эмоций. Курт Уиммер нарочно противопоставляет полюса: стерильный мрамор Либрии и вспышки живого цвета, напоминающие, что без боли нет жизни. А готовы ли мы выбрать тревожную свободу, если альтернатива - идеально работающий, но мёртвый механизм?

Архитектура страха

Город Либрия построен как памятник подавлению. Его бетонные монолиты - словно маршевые барабаны, где каждый карниз, арка или портал отбивает шаг безликой колонны. Постановщик Вольф Крегер вдохновлялся берлинским Олимпийским стадионом и архитектурой тоталитарной эпохи: стены здесь давят на зрителя так, что каждая тень кажется наручниками.

Съёмки в римском квартале EUR усилили эффект: стерильные фасады и пустые площади продолжили риторику "идеального завтрашнего дня" времён Муссолини. Узкие оконные проёмы, массивные пилоны, повторяющиеся арки - всё подчинено одной идее: человека можно лишить индивидуальности, растворив его в граните.

Любое всполох огня в этом мире - акт святотатства. Когда клерики бросают картины в пламя, камера намеренно захватывает композицию крестом, рифмуясь с визуальной эстетикой агитационных плакатов эпох рейха и сталинизма. Симметрия не оставляет места спонтанности: лица солдат - зеркальные копии, колонны - идеальные повторы, лозунги на экранах выстраиваются в ритм марша.

Либрия сливает воедино архитектуру трёх политических систем - нацистской, фашистской и сталинистской - и оборачивает их в хай-тек упаковку, будто будущее - всего лишь переработанный страх прошлого.

Джон Престон: убийца, который учится чувствовать

Джон Престон - клерик первого класса. Его движения выверены до миллиметра, позы автоматизированы в танце Ган-ката. Лицо - без эмоций, тело - идеальная машина. Кристиан Бэйл вспоминал, что "учил мышцы реагировать быстрее мысли", стирая любую мимику в угоду функции.

Престону внушают, что каждая стойка в бою просчитана для максимального поражения противника - без эмоций, без колебаний. Он - убийца-алгоритм, живая модель власти, которая сама себя программирует через ритуал уничтожения.

Но одна пропущенная инъекция Прозиума всё меняет. Престон вдруг ощущает: сжимая окровавленную перчатку, он слышит биение собственного сердца. Это первый зов Кэмпбелловского Мономифа - приглашение выйти за границы знакомого мира.

Ирония в том, что техника Ган-ката, созданная для стерильных казней, превращается в ритм освобождения. Кадры сражений выглядят почти религиозно: оружие скрещивается крестом, пот выступает как миро, тишину пронзает сбитый, человеческий пульс.

Дилемма становится невыносимой: чтобы чувствовать - нужно сомневаться; чтобы спасти - надо рискнуть стать тем, кого сам ненавидишь. Юнговская "тень" шепчет: нельзя обрести свободу, не приняв зверя внутри.

Свобода или хаос?

Когда Престон впервые слышит Бетховена, музыка пробивает броню привычки. Ноты 9-й симфонии будто вспарывают вакуум его разума, а рука - та самая, которая хранила оружие - дрожит.

Клаус Бадельт, композитор фильма, подчёркивал: именно "честная мелодия" должна была открыть зрителю путь к сопереживанию. Нейробиологи объясняют: классика активирует зеркальные нейроны - те самые сети эмпатии, которые режим стремился стереть.

Контраст становится особенно острым, когда Престон щадит щенка в лесу - первая сцена, где он выбирает милосердие вместо бездумного приказа. Парадокс в том, что с возвращением чувств возрастает и уровень насилия: освободившись от химической анестезии, Престон в финальной бойне уничтожает почти столько же врагов, сколько и режим ранее.

Психологи подтверждают: пробуждение чувств часто сопровождается вспышкой гиперреактивности - словно первая боль от зажившей раны. Престон стреляет во имя свободы, но каждый выстрел напоминает: эмоция без сознательного выбора легко скатывается в новый хаос.

Искупление через разрушение?

Финальная сцена превращается в символический вихрь: каждый выстрел Престона будто выбивает кирпич из стены страха. Он прорывается к кабинету Вождя, разбивая строй системной жестокости.

В комикс-приквеле Clerics клерики таким же способом уничтожали еретиков - только теперь еретиками становятся сами властители. Ирония в том, что насилие остаётся тем же, меняется лишь цель.

Фанаты насчитали более сотни жертв в финальной перестрелке. И всё же вопрос остаётся: можно ли победить насилие насилием?

Cистемное насилие незаметно, но любое субъективное насилие требует оправдания. Престон перехватывает монополию силы - и тем самым доказывает её искусственную природу. Однако победа через кровь всегда оставляет долг: долг перед теми, кто погиб; перед теми, кого можно было спасти иначе.

Эмоции как угроза и как дар: философская дилемма "Эквилибриума"

Идеология Либрии звучит убедительно: устранить чувства - значит устранить войны. Вождь повторяет этот тезис снова и снова с экранов, а гражданам внушают: эмоция - вирус, приведший мир к катастрофе. Прозиум становится орудием стабильности, а страх собственного сердца - главным цементом повиновения.

Этот аргумент уходит корнями глубже, чем кажется. Ницше ещё в XIX веке писал о жалости как о паразите воли, подтачивающем силу духа. Утопические проекты XX века, мечтавшие об идеальной рациональности, подхватили эту идею: если страсти изгнать, останется только разум и порядок.

Курт Уиммер (режиссер фильма) в интервью признавался: страх - лучший инструмент для удержания системы. Гражданин, боящийся собственных эмоций, становится предсказуемым и безопасным для власти. Психология подкрепляла этот расчёт: исследования, подтверждавшие конфликт между эмоциональной и рациональной сферами мозга, стали частью риторики, оправдывающей подавление чувств.

Однако фильм разрушает эту схему на уровне опыта.

Стоит Престону услышать Бетховена - и всё рушится. Его зеркальные нейроны вспыхивают, сердце откликается, и он впервые осознаёт себя живым. Эмоция оказывается не вирусом, а условием свободы: без страсти нет выбора, а без выбора нет подлинного существования.

Экзистенциальная философия напоминает: чувство - это акт самоопределения. Прозиум подавляет не только страдания, но и творчество, любовь, способность к милосердию. Без эмоций цивилизация Либрии обречена на стагнацию, потому что только страсть рождает новые смыслы.

Фильм кладёт на чашу весов две силы: ницшеанскую волю к власти и сартровскую волю к смыслу. И отказывает зрителю в лёгком ответе. Либрия - доказательство: победа над чувствами ведёт к смерти духа. Но и свобода, рождённая болью, требует мужества жить в хаосе.

Манипуляция жанром: боевик или философская антиутопия?

Когда Эквилибриум только вышел, его пытались продать публике как боевик - очередной "наследник Матрицы". Постеры показывали Ган-ката в разлёте, трейлеры акцентировали перестрелки в коридорах, а координатор Джим Викирс уверял журналистов: "каждый выстрел просчитан как удар кисти каллиграфа".

В одной только рецензии The Guardian насчитали шестнадцать упоминаний Нео. Так фильм казался ещё одним ярким экшеном на фоне уже знакомой эстетики.

Но критики, сумевшие вглядеться глубже, увидели другое.

Матрица взрывала иллюзию реальности. Эквилибриум разрушал иллюзию бездушной рациональности. В Либрии всё работает, пока сердце молчит. Стоит Престону пропустить дозу - и "идеальная" техника Ган-ката рассыпается: каждое движение становится актом отчаяния.

Фильм переносит революцию внутрь: не перезагрузка кода, а вспышка эмоции - вот что ломает систему.

Эту смену акцента подтвердили и цифры. В начале 2000-х "Эквилибриум" чаще упоминали рядом с Матрицей; спустя годы философская трактовка фильма начала доминировать. Чем дольше живёт картина, тем громче звучит её главный вопрос:

что страшнее - хаос свободы или холод порядка?

Заключение: чего мы боимся - эмоций или свободы?

Либрия обещает спасение через оцепенение. Прозиум - якобы "глушитель эмоций", необходимый для мира любой ценой. Вождь говорит о страхе перед новым хаосом, но на деле за этим скрывается страх перед самой жизнью.

Мы стоим перед выбором: принять стерильную безопасность или рискнуть ощутить полноту боли и света.

На этом у меня сегодня все! Если вы дочитали до этого момента - мое вам искреннее уважение! Если выпуск вам понравился, то не стесняйтесь подписываться на профиль (будет еще много интересного!) и нажимать на кнопки под постом :)

И до встречи в следующем выпуске! Пока!

Круз выглядит, как герой с плаката. Идеальным. А сам фильм, как плакат. Картонным.

Это кино пахнет керосином, молодостью и потом из спортзала. А ещё 80-ми. Включаешь, и тебя швыряет в 1986-й. Где-то между кассетами с «Коброй» и «Доспехи бога». Всё, от музыки до красивых мужиков в форме, говорит: «Сейчас будет серьёзное кино». Ну как серьёзное… Условно.

С одной стороны, «Лучший стрелок» — это реально красивая демо запись полётов. Самолёты здесь настоящие, воздух плотный, как вишнёвый дым, и когда камера уходит за кабину и всё вибрирует, ты почти физически ощущаешь перегрузки. Даже почти 40 лет спустя сцены в небе выглядят круто. Во всяком случае оригинально. А Danger Zone звучит как гимн тестостерону. После неё ты хочешь делать что угодно: бегать, прыгать и выигрывать. Или хотя бы с голым торсом играть в пляжный волейбол.

Но! Если снять шлем и выключить саундтрек — это скорее фанфик на тему «непокорный мальчик стал мужчиной». Том Круз юный индивидуалист с семейной травмой, непринятием авторитетов и белозубым обаянием. Он делает то, что хочет. Его ругают. Случается трагедия. Он понимает, что (ничего себе) командная игра важнее. Финал: мы молодцы, враг сбит, забирай себе принцессу.

Кстати, про принцессу. Романтическая линия тут тоже как из учебника «Как не надо»: женщина-преподаватель влюбляется в ученика, потому что… Он Том Круз. Сцена секса (ох уж эти 12+ в 80-х) вообще случайно забрела из 9½ недель, и кажется, что языки героев ведут отдельный диалог, к которому никто не готовился.

Забавно, но я только под конец обратил внимание на имя героя — Пит Митчелл. Пит! При этом все называют его согласно позывному — Вин Дизель. Ой. То есть Маверик. Ну, конечно. Потому что ты не солдат, а концепт. Манифест свободы с идеальной причёской и мотоциклом Кавасаки. В общем, юношеский максимализм, который немного умиляет, если смотреть фильм, когда тебе за тридцать.

Да, под конец мне стало скучновато. Потому что, когда снимают пафос без самоиронии, он тебя придавливает. А когда персонажи не шутят, не сомневаются и вообще не моргают, ты устаёшь вместо них.

И всё же я рад, что посмотрел. Потому что это кусок эпохи. Потому что Danger Zone реааально крутая. Потому что иногда каждый хочет забыть, кто он, и просто быть «мавериком» — хотя бы на полтора часа. Ну и, кого я обманываю, потому что у фильма есть идеальный сиквел, от которого носки слетают.

6 из 10.

За бронзовый пафос, ревущие двигатели и неуместно жалобные гитарные рифы, которые напоминают: «Быть серьезным — не значит всегда быть убедительным».