Сегодня дед Кеша дождался чернявого и похудевшего от болезней Андрея Вершинина, своего ровесника. За ним прибежал сын соседей и ровесников Пушкаревых Дамдинка, который года два назад поселился с женой в степи, в старой юрте, на чабанской стоянке родителей, заросшей крапивой пострашнее, чем контора. Скот молодые задумали разводить.
Но оказалось, что Дамдинка не едет в город, он просил заехать в Цифроград и купить его дочке сотовый телефон. И дал на это дело деду Кеше семьсот рублей, сто из которых, как и полагалось, были платой за доставку. Пушкарев записал поручение и, оглядев семерых земляков, устроившихся в салоне минивэна, выехал на трассу. Забот, заданий и просьб набралось, как и всегда, много. Все они были записаны на тетрадном листке, хранящемся в карманчике маленькой китайской сумочки на ремне.
Другие при возрасте Пушкарёва давно скручены всякими недугами, а этот, хрипит и свистит бронхами, но ковыляет вокруг своего микрика, плотно укладывая чемоданы и баулы, каждый день ездит из деревни в город и обратно, успевая звонить и отвечать на все телефонные звонки. Ещё старуха и внуки норовят заказывать деду всякие вкусности или игрушки.
Ровесника и одноклассника своего Андрея Вершинина дед Кеша посадил на переднее сиденье, рядом. И в дороге донимает его вопросами, успевая заметить про себя, что современная, устрашающая фантастическим маскировочным цветом, униформа и чёрные военные ботинки-берцы на немногословном и чернявом Андрее выглядят смешно и нелепо.
– На проверку собрался, Андрюха?
– На проверку. Мне же надо раз в квартал у кардиолога проверяться.
– Помотала тебя жизнь, Андрюха, – вздыхает Пушкарёв, вкладывая в эту фразу всю жизнь ровесника, от драки с приезжими строителями-зеками в юности, где его чуть не зарезали, до недавнего случая, когда Андрея пырнул ножом родной сын, отсидевший уже три срока.
Худой и остролицый Вершинин задумчиво молчит.
Все знают, что сына они со старухой не сдали, милиции заявили, что нож Вершинин воткнул в себя, разделывая тушу коровы. После операции старика согнуло ещё больше, будто что-то стянуло его изнутри.
Он молча оглядывает раскрывающуюся взору утреннюю степь. Заметно, что доволен: наконец-то вырвался из душного дома, где пьяный сын и замученная бытом старуха. Работать он уже не может. В деревне его зовут Коротким, имея в виду, что за две операции хирурги значительно укоротили внутренности Вершинина. Год назад у него признали угрожающее предынфарктное состояние. Хозяйство рухнуло на старуху.
Внуков у них нет и не предвидится. Сорокалетний пьяница-сын так и не женился.
– А что тебе Дамдинка заказал? – Вдруг прерывает молчание Андрей.
Пассажиры в салоне, прислонившись друг к другу, мирно дремлют.
– Да телефон дочурке своей.
– Даримке! – Оживляется дед Андрей. – Вся в свою бабушку. Нинка первой хохотушкой была в классе. Мы же рядом с их семьёй жили.
– А Баирка – первым драчуном! – Рассмеялся Пушкарёв.
Ровесники в прошлом году похоронили свою одноклассницу, бабушку этой самой Даримки, которой заказали телефон. Дед её умер ещё раньше, тоже учился с Пушкарёвым и Вершининым. Фамилия супругов – Бадмаевы.
Тягостное молчание, повествующее, как немое кино, о прошедшей жизни ровесников, затягивается.
– Работа и слава любого согнут, – делает вывод после задумчивой паузы Кеша, выезжая из большого придорожного посёлка на основную дорогу в город, по которой мельтешит множество машин. – Не зря же их столькими орденами и медалями государство наградило. У Баирки – две трудовые славы были, и Нину награждали медалями. На всех собраниях в президиум приглашали. Два сына их почти всю скотину пропили и смотались куда-то, только младший Дамдинка в деревне остался.
– Враз работяги никому не нужны стали! – Вдруг отвердевшим голосом проговорил Андрей. – Теперь Дамдинка на отцовой стоянке лебеду скосил, крапиву выкорчевал, стайку новую построил, дом поставил возле юрты. Даримка нынче уже баран пасёт.
– Травы нет, косить негде и нечего. Одна крапива, – как бы смягчает разговор Кеша. – Всё кругом пожгло. И когда эта засуха кончится.
– Семнадцатый год степь выжигает! – замечает Андрей Вершинин.
– И в такую жару девчушка баран пасёт, – задумчиво говорит Кеша.
– И мы пасли в детстве, – усмехнулся Вершинин, внимательно вглядываясь в бледную степь, где уже появилось далёкое знойное марево, в котором он, будто, хотел увидеть кого-то. – Помнишь, Кеха? Чёрные, как головёшки, по степи бегали?
–‑ Почему не помню? Всё помню! – Рассмеялся Кеша. – И Даримка сейчас, такая же чёрная, за баранами бегает и играет. Телефон ждёт.
Они углубляются в воспоминания.
Вся их жизнь маялась и радовалась в одном колхозе, в бескрайней и знойной степи, возле озёр и маленьких речушек, где паслись тысячные отары овец, табуны лошадей, гурты коров. Их было так много, и в головах друзей до сих пор не укладывается, что неуёмная уйма животных и обустроенная жизнь враз могли куда-то исчезнуть. Как, куда, зачем? Кому это надо?
Постепенно беседа их переходит в спор, который тут же гасится более светлыми и греющими душу воспоминаниями. Уже и земляки в салоне проснулись, некоторые из них что-то подсказывают, дополняют. Каждому есть что вспомнить. Кешин микрик давно стал местом воспоминаний и новостей, иногда тут случаются настоящие сходы односельчан.
– Мало у Дамдинки скота. В зиму много животины в степи пало. Когда ещё на ноги поднимутся! – Вздыхает Вершинин. – Ты меня возле диагностической высади, Кеха. У меня с доктором строго по времени.
– В три я тебя заберу. Задержусь – звони, – подытоживает разговор Пушкарёв, въезжая на городскую улицу и пристраиваясь к потоку машин.
Обращаясь в салон, к пассажирам, он громко вопрошает:
Высадив земляков по разным адресам, дед Кеша за полтора часа выполнил все просьбы односельчан, потом вернулся на своё привычное место за углом автовокзала, которое никто из водителей давно не занимает. Это было неким признанием и знаком уважения шоферской братвы края.
На этот раз он только двух студентов забрал по адресу: ребята сдавали экзамены и опаздывали. Пришлось ждать возле института.
В три часа Пушкарёв забрал Вершинина, одиноко скучавшего на остановке у диагностической больницы.
– Поживёшь ещё, говорит доктор, если шунтирование сделаешь! – Сообщил Вершинин, усаживаясь на своё место и здороваясь с земляками, едущими из города в деревню. – Трубки резиновые вошьют?
Настроение у него было заметное приподнятое.
– А куда денешься? Поживёшь! – Одобрил решение доктора Пушкарёв, просматривая смятую бумажку и вычеркивая строки в списке поручений. – Студенты, где тут Цифроград?
В красивый, блестящий огромными стёклами, магазин, где должен быть телефон Даримки, Пушкарёв и Вершинин отправились вдвоём. Телефона за шестьсот рублей там не оказалось. И за семьсот не было.
В салоне микрика студенты подсказали следующий магазин. Там телефоны за шестьсот или семьсот рублей были. На отдельной витрине навалены.
Пушкарёв выбрал из этой кучи какой-то махонький, беленький, почти без экрана аппаратик. Был и другой, чуть побольше, но за семьсот и – чёрный. Старики заспорили – черный или белый телефон брать Даримке.
На нелепую униформу и грубые берцы Вершинина, сандалии на босых ногах, обвисшую футболку и замасленное трико Пушкарёва уже подозрительно посматривали молоденькие особы и юноши в белых рубашках, неслышно прохаживающие по отсвечивающему кафелю возле витрин, ненавязчиво обходя покупателей.
– Кеха, тут же одни кнопки, – шипел Вершинин. – Что ребёнок будет смотреть, какие здесь картинки?
– Вообще-то, да. Ребёнок же, ей смотреть надо! – Почесывал вспотевший багровый затылок в редких, рыжеватых волосках Пушкарёв, представив загоревшую под знойным степным солнцем маленькую бурятскую девчушку, пасущую баран у высохшего озера среди жёстких белых трав. – Дамдинка ещё сказал, что телефон будет ей подарком за хорошую учёбу.
– Такой? Она что, хуже других? – Голос Вершинина снова отвердел.
– Хоть такой. Денег-то у них нет…
В сверкающем магазине суетились белые люди, взрослые и дети, с нежной и ухоженной кожей, пахнущие благовониями, в лёгких почти кисейных одеждах из-за необычайной жары. Пушкарёв сипел всеми бронхами и равнодушно смотрел сквозь них на другие витрины, где были выставлены красивые телефоны с экранами. Они подошли к этим витринам.
– Кеха, надо выбирать что-то другой масти, – теперь уже осторожно сказал Вершинин, смотря, как молодая женщина покупает вертящейся возле неё девчушке с огромным синим бантом розовый телефон сверкающий большим экраном, на котором визжали и прыгали какие-то сказочные и разноцветные существа из мультика.
Пушкарёв тоже засмотрелся на телефон в руках женщины, потом неожиданно, взволнованно и хрипло, как человек, принявший единственно верное решение, сказал особе в белоснежной кофточке и узких чёрных брючках, подошедшей к ним:
– С дисплеем? С большим? – участливо, с ноткой недоверия, спросила особа.
– Вообще другой, как у этих, – Пушкарёв уже уверенно ткнул в сторону молодой женщины и смеющейся девчушки, добавив, – с большим.
– Этот двенадцать тысяч, самсунг гэлэкси четыре джи! – Также участливо пропела особа, открывая маленьким ключиком витрину.
Вершинин странно посмотрел на Пушкарёва, потом долго и ожесточённо рылся за пазухой своей нелепой униформы и, выдернув оттуда старый бумажник советского образца, протянул другу новенькую пятитысячную бумажку, добавив к ней две помятые тысячные.
Дед Кеша, молча наблюдавший за другом, извлёк из своей китайской сумочки на ремне пять бумажек по тысяче.
Симку к телефону купили по паспорту Вершинина.
Выехав за город, Пушкарёв посмотрел на побледневшее лицо ровесника и, притормаживая, обеспокоенно спросил:
– Ты лекарство своё под язык положил?
– Не надо. Нормально у меня, Кеха, – слабо улыбнулся Вершинин. – Не поеду резину вшивать. Со своим сердцем доживу…
