Следующим этапом их жизни стали Ессентуки, куда они приехали из Ленинграда. Один из поворотных моментов в их жизни – когда немцы наступали на Ессентуки, нужно было решить: отступать или нет?
После этого дня до первой недели августа события стали развиваться очень быстро. Когда я вбежала в нашу квартиру, чтоб рассказать о немецком аэроплане, папа уже знал, что Минеральные Воды в руках немцев. И через два-три дня немцы будут здесь! За папой прислали - состоится последнее решительное собрание, наконец решат, что же нам делать.
Это про институт профессора Кошкина, который, судя по всему, профессор не мог или не хотел бросать.
Папа очень долго не возвращался. А тем временем мы решали вопрос отступать или не отступать сами, без папы. Мне казалось совершенно ясным, что надо сделать все, чтоб уходить и не попасть к немцам. Что все тяготы отступления - временные, и мы скоро будем опять все вместе - со своими. В беде, но вместе. нельзя дать себя завоевать! Мне казалось, что мы сумеем попасть в Сибирь и там отсидимся.
Я тогда не думала (разве о таких вещах в такой момент думают), что, собственно, выбирала себе судьбу дочери профессора, оставшегося "ждать немцев". Если институт и папа вынуждены будут остаться, никто иначе не будет судить, никто и спрашивать не станет: "А могли ли уехать?" Рисовалась мне тогда только мирная Сибирь, вдали от фронта, среди "своих". Буду работать в госпитале, пока не кончится война, пока немцев не изгонят из русской земли. Тогда можно будет вернуться в Ленинград и жизнь потечет, как и прежде.
Вернулся папа - уже было совсем темно. На собрании голоса разделились. Студенты (не все) и часть аспирантов решили уходить этой ночью. Все преподаватели (кроме Романовского) решили остаться. Особенно, когда папа заявил: "Мои ноги двигаются медленнее немецких танков". Папа, как всегда, говорил о фактах. И оценивал факт правильно. А о стороне душевной, национальной - он не говорил. Он (как Кутузов, принимая трагическое решение оставления Москвы) считал, что для русского человека такой вопрос не может даже и обсуждаться, не может даже быть поставленным: ясно, что никто не хочет оставаться под немцами, но факты - вещь упрямая.»
Когда папа услышал, что я хочу отступать и мама решила быть со мною, он очень рассердился и запретил даже думать об этом: "Мы сможем выжить, только если будем держаться вместе, семьею. Если разделимся - погибнем. И больше того, оставшись при немцах, мы свою судьбу связываем с ними: когда они начнут отступать, мы должны будем тоже отступать. Остаться на территории, захваченной немцами - независимо от причин, - значит, подписать себе приговор, в случае когда советские войска займут Кавказ. То, что нас бросили здесь - никого интересовать не будет. А факт, что мы были на оккупированной территории, сделает нас на всю жизнь предателями!" Я проплакала всю ночь.
Я прочитал книгу полностью, а не отрывками, и могу сказать следующее: семьей они были изворотливой и, думается, могли бы попытаться отступить, если бы этого хотели. Но главным в семье был папа, который решил связать свою судьбу с немцами. Можно ли это считать предательством? Определенно. Это оно самое. Осуждаю ли я их за это? После того, что они пережили – нет.
Через несколько дней, еще до вступления немцев, прошел слух и повторялся много раз, очень упорно, что будто бы немцы обстреливали уходящих на Нальчик. Что много студентов убито. Что весь путь отступления "усыпан чемоданами". Что последние группы отступающих студентов погибли.
Хотя может и не так просто было отступить?
Мы попали, волею судеб, в другой мир - и в этом мире мы должны были существовать! Папа считал, что для сохранения семьи нужен заработок и что, служа, можно делать русское дело ... Сестра тоже считала, что хорошо бы попробовать: папиной более чем скромной заработной платы нам не хватало. Мама пока не высказывала своего мнения. Но через некоторое время, услышав, что многие ленинградцы поступили работать переводчиками, получают заработную плату, высказалась за поступление нас на службу.
Дальше Римма и ее сестра устроились работать переводчиками в совхозы, куда было отправлено начальство от немцев. Оккупация продлилась не день и не два, за это время снова начали работу некоторые заводы, совхозы. С одной стороны, совхоз дает работу местным, и они не голодают, с другой стороны он обеспечивает продуктами немецкую армию. Стоило ли ей отказаться от этой работы? Могла ли она найти себе пропитание иначе?
Перед нашими героями встает вопрос: остаться и ждать Красную Армию или отступать с немцами?
Папа делался все мрачнее и все менее разговорчивым. Мама нам передала, что папа, предвидя немецкую катастрофу, считает, что нужно уезжать как можно скорее на Запад.
Так и случилось. Они отправились на автомобилях с немцами. Следующим местом их проживания стал Львов.
Похожая на радловскую судьба была и у нашего ленинградского тенора Печковского. Волей или неволей, но он оказался на своей даче во время немецкого нашествия и был на "оккупированной немцами территории". Когда немцы отступили, он не уехал с ними, а остался - рискнул. И его сразу арестовали, сослали в лагеря. Но он не погиб: поклонницы-"печковистки" посылали ему пакеты с продуктами, не оставляли его, писали просьбы о помиловании и молили на всех ступенях коммунистической иерархической лестницы вернуть им, городу - любимого Печковского. И его, отсидевшего какой-то срок, вернули в Ленинград. И он снова запел. Каждое выступление триумф. Триумф и его таланта, и его старой и огромной новой аудитории, отмолившей, отбившей его - для себя. Печковский вскоре умер, и его хоронили всем городом; мне рассказывали, гроб несли на руках до самой могилы.
Римма не врет. Певец Н. К. Печковский, народный артист РСФСР действительно был отправлен в Интлаг в Заполярье. А было это так:
В августе Печковский получил разрешение съездить в посёлок Карташевская (примерно в 55 км к югу от города), чтобы привезти жившую там на даче мать. Через несколько часов после его приезда немцам удалось прорвать фронт, и Карташевская оказалась в их тылу. Всякая связь с Ленинградом прекратилась. Когда надежда на скорое освобождение не оправдалась, а продукты закончились, певец был вынужден находить средства для существования единственно возможным для него способом — пением. Сначала он выступал перед местным населением, затем, когда о его нахождении на оккупированной территории стало известно немецким властям, он перешел на службу нацистской власти и был включен в концертную группу, ему назначили солдатский паёк и разрешили выступать с концертами для местных жителей и немецких солдат. Печковский выступал в Луге, Пскове, Нарве, Таллине, Риге.
Интересно, у кого это свободный человек в свободной стране свободных рабочих и свободных крестьян получил разрешение?
Накануне отступления немцев Печковский скрылся из Риги, а сразу же после освобождения города, 15 октября 1944 года, явился в управление советской контрразведки и 22 октября был доставлен в Москву, где находился в тюрьме до января 1946 года. Особое совещание приговорило его к 10 годам лагерей по ст. 58-1 «а» УК РСФСР за «сотрудничество с оккупантами», и он был отправлен в Интинский ИТЛ недалеко от шахтёрского городка Инта в Заполярье, хотя и не лишён ордена и звания.
Отсидел он по разным местам почти 10 лет. А, собственно, за что? Он убивал наших? Он призывал к сдаче в плен? Он устраивал диверсии? Нет. За то, что он пел перед немцами, чтобы прокормить себя и старую мать.
«Измена родине, т.е. действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу караются -
высшей мерой уголовного наказания - расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах - лишением свободы на срок десять лет с конфискацией всего имущества.»
Государственная измена, то есть совершенные гражданином Российской Федерации шпионаж, выдача иностранному государству, международной либо иностранной организации или их представителям сведений, составляющих государственную тайну, доверенную лицу или ставшую известной ему по службе, работе, учебе или в иных случаях, предусмотренных законодательством Российской Федерации, переход на сторону противника либо оказание финансовой, материально-технической, консультационной или иной помощи иностранному государству, международной либо иностранной организации или их представителям в деятельности, направленной против безопасности Российской Федерации
Как удобно, что в этой же статье УК есть примечание:
Под переходом на сторону противника в настоящей статье понимается участие в составе сил (войск) противника в вооруженном конфликте, военных действиях или иных действиях с применением вооружения и военной техники либо добровольное участие в деятельности органов власти, учреждений, предприятий, организаций противника, заведомо направленной против безопасности Российской Федерации.
То есть раньше, вы не имели права просто уйти за границу. Вы не хотите жить в СССР? Вы предатель! Вы не хотите жить в коммунистическом раю? ВЫ ОБЯЗАНЫ! Сейчас же государственной изменой будет считаться лишь та деятельность, которая заведомо направлена против безопасности РФ. Надеюсь больше в нашей истории не будет такой несправедливости, как раньше.
Однако отец Риммы даже по современным законам совершил государственную измену. Он служил в Винете. Что это?
"Винета" была обширным учреждением, объединявшим несметное количество русских, не только кормившихся около него, но и избавленных этой службой от работ на заводах и фабриках. "Винета" состояла из русских служащих самых разнообразных профессий. Ядро ее составляли русские эмигранты послереволюционного периода. И среди служащих или считавшихся служащими "Винеты" были почти все из советской эмиграции, имеющие отношение к литературе, театру, музыке. К "Винете" пристроились, по-моему, все, кто умел держать перо в руках и их семейства и друзья, и "В." их всех "кормила", т. е. служба давала право получать продуктовые карточки, а ее принадлежность к Министерству пропаганды освобождала от отправления на работы в промышленности. И в этом-то учреждении папа получил службу, переехав в Берлин, - писать статьи за собственным письменным столом.
Винета – это отдел Министерства пропаганды Третьего Рейха. Отдел занимался изготовлением пропагандистских материалов на языках народов СССР. Очевидно профессор Кошкин знал об этом и сознательно устроился туда работать. Естественно, после этого в Союз ему не стоило бы возвращаться.
Говорят, сделано в Винете
Дальше Римма рассказывает про свою относительно спокойную жизнь во Львове, как она работала там в местной больнице медсестрой, а также пару интересных историй. Например, про нескольких советских парней с Кавказа, которые служили у немцев, носили форму, так как попали в окружение на Кавказе. А потом решили вернуться к нашим партизанам, будучи уверенными, что им лучше вернуться в СССР. История закончилась интересно…
Следующей остановкой семьи Риммы стал Берлин. В Берлине она училась в немецком университете, жила в общежитии, их бомбили союзники каждый день. Она, как и отец, работала в Министерстве пропаганды, но уже в качестве художницы.
Неожиданно я устроилась на "великолепную" службу. Когда мы с папой пошли в кино смотреть сводку, на экране появилось объявление: ищут художника для исполнения графических портретов пером - для "общеобразовательных программ", которые показывают перед новостями. Мы в этом кинематографе такие программы уже видели. Например, на экране появляется голова Бетховена, написанная черной тушью, и под музыку сонаты или куска его симфонии на экране появляется текст - очень сжатая его биография, его главные сочинения. Папа, которому я всегда все переводила, коротко скомандовал: "Запиши телефон". Я нацарапала ногтем на сумке номер. И на другой день - позвонила. Мне назначили время, когда я должна появиться для разговора, и адрес: "Министерство пропаганды"! У меня от страха сердце ушло в пятки, и я решила, что идти - не стоит. Но папа был неумолимо настойчив: "Нужно пробовать, а отказаться всегда можно!"
Я очень много и усердно работала и всегда вовремя сдавала рисунки. Сначала я писала портреты композиторов, музыкантов, поэтов "для кино". Потом мой шеф стал мне давать новые задания - рисовать карикатуры. Он давал мне материал для каждой карикатуры: фотографии. оружия, танков, военных форм (русских и немецких) и какую-нибудь старую карикатуру чуть ли ни времени первой мировой войны. А я должна была на основе этого материала рисовать новую карикатуру.
Где появлялись мои портреты и карикатуры, я не знаю, я их никогда не видела и никогда не подписывала это было одно из условий моей работы, очень приятное для меня. Мой шеф ни разу не сказал, где их печатали и где показывали, а я не спрашивала. Я работала для Хакенбергера ( т. е. для министерства) до самого нашего отъезда из Берлина весной 1945 года.
Ну что тут можно сказать? Вот и очевидное предательство со стороны Риммы. И ей в Союз теперь нельзя ни в коем случае. Даже по современным законам, как мы выяснили, это можно квалифицировать как преступление. Думаю, ее вина не такая сильная, ведь всё это она делала, подражая отцу. В момент принятия этого решения ей было 22 года. Если отец был для нее авторитетом, то неудивительно, что и она приняла решение работать на немцев.
Последней их остановкой стал городок Бад-Нойштадт-ан-дер-Зале, южнее и западнее Берлина, куда они бежали, чтобы не оставаться в советской зоне оккупации. Кульминация книги, без шуток, захватывающая, где рассказывается о том, как они с сестрой поступили к американцам работать переводчиками, как их чуть не выдали советам, как они бежали, оставив все свои вещи и как, в итоге, добрались до британской оккупационной зоны. У этой истории хороший конец.
Так был ли Иван Кошкин, Римма и вся их семья предателями? Однозначно да! Были и не раз. О Римме и ее семье в сети уже сложилось однозначно негативное мнение. Однако, прочитав книгу, я не могу его разделить. Потому что я увидел героев с их человеческой, а не только лишь с политической стороны. Воспоминания изобилуют умиротворительными описаниями природы, рассказами о красивых местах, историями о хороших людях, добрыми словами. Более того, я считаю для себя непозволительным осуждать героев, особенно Римму, которой на момент начала войны было 18 лет. Она пережила блокаду и голод, смерть знакомых и друзей, трудную жизнь беженцев, ежедневные ковровые бомбардировки в Берлине, а затем риск быть пойманной и поставленной к стенке коммунистами. Всю книгу она изъявляла любовь к настоящей России, к сельской пасторали на Волхове, к русским церквям, к русским людям, хотя и не любила коммунистов. Единственное, чего она хотела – это спокойной жизни без войны, в которой есть свобода, доступная нынче нам. Почему Советская страна не могла просто отпустить тех людей, кто не хотел там жить? Ее семья хотела именно этого, осуждать их за это желание я не могу. И осуждать за более-менее «мягкое» предательство, не пережив того, что они, никогда не видя войны, я не могу тоже. Как бы там ни было, я все равно рекомендую прочитать эти воспоминания, даже зная о том, кем они написаны.
