CreepyStory + На ночь

Папа долго молчит, мысленно что-то взвешивая, а потом все же снимает с плеча висящее на ремне ружье и берет Соню на прицел. Вскрикивает где-то далеко ворона, доносится хлопанье крыльев. Ветер мгновенно делается холоднее, даже полуденное весеннее солнце будто теряет яркость.

Закусив губу, Соня с любопытством заглядывает в черную пропасть дула. Заметно, как дрожит папин палец на спусковом крючке, как трясутся колени под тканью грязных садовых джинсов. Папа смотрит то на Сонину макушку, то на резиновые сапожки, то на плечо — куда угодно, лишь бы не в глаза.

Раньше они разводили кур, и резала их всегда только мама, потому что папа и мухи не обидит. Соня помнит, поэтому смертоносное дуло ничуть не страшит. Папе и ружье-то это досталось в наследство от дедушки вместе с домом, вообще ни разу из него не стрелял, сам рассказывал.

Солнце успевает выйти из зенита, когда папа все же опускает ствол. Дышит так тяжело, будто бегал по огороду, отгоняя соседскую кошку от грядок с рассадой. Соня хватает его за штанину и улыбается:

— Пошли домой?

***

Допотопный пузатый телевизор на тумбочке транслирует некачественную картинку: какое-то балетное выступление с легкими как перышки балеринами и картонными декорациями. Заунывная мелодия напоминает вой, а помехи похожи на разряды молний. Мама копила на новый плоский телевизор в половину стены, мечтала смотреть на своих любимых турецких актеров в хорошем качестве, но потом стало не до телевизора.

С блаженной улыбкой Соня порхает по комнате, крутясь в неумелых попытках повторить движения балерин. Босые ступни отрываются от ковра, взмывают к потолку тонкие ручки, рябят маленькие лимончики на пижаме. Волосы спутались и растрепались, щеки налились румянцем, в глазах плещется безмятежность.

Папа развалился на диване и наблюдает, прижимая к груди давно опустевшую пивную банку. Оранжевые закатные лучи сочатся сквозь занавески, подсвечивая потревоженные вихрящиеся пылинки, и на минуту Соня впрямь делается похожей на артистку под светом софитов.

На верхней полке серванта у нее за спиной равнодушно осматривает комнату ее, Сонина, фотография в рамочке, перечеркнутая в углу черной траурной полоской.

Папа подносит ко рту банку, чтобы вытряхнуть на язык остатки пива, но там ни капли. Вязкая кислая слюна обволакивает нёбо, пробуждая тошноту.

— Ты куда? — спрашивает Соня, глядя, как папа сползает с дивана и шаркает в прихожую.

— До магазина, — говорит он сухим голосом.

— Ты сказал, больше не будешь покупать! — Соня капризно морщит носик, тыча пальцем в пивную банку на диване.

Не отвечая, папа накидывает куртку и вываливается в вечернюю прохладу.

Дорога до продуктового киоска занимает меньше пятнадцати минут, там сочувствующая продавщица, которую все знают, но никто не помнит по имени, записывает папе в долг еще два пива, а на обратном пути соседская старушка теть Лида машет из-за забора, чтобы привлечь внимание.

— Че ты травишься этим пойлом? — кивает на злосчастные банки, когда папа подходит ближе. — Пойдем, настоечки дам, все натуральное, тебе вот прям тут же полегчает!

— Денег нет.

В отличие от продавщицы из киоска, теть Лида в долг не отпускает.

— Ну вот че ты, — она бегает глазками, ища варианты, но почти сразу сдается: — Да тогда бросай лучше! Ну нельзя же так, честное слово, сам скоро туда же себя сведешь, в могилу то есть. Этого хочешь, что ли? Зачем крест на себе ставить, не старый же еще, столько впереди, а ты не…

Осененный неожиданной идеей, папа перебивает:

— Теть Лид, а можете ко мне зайти ненадолго?

— Для чего? — удивляется.

— Показать вам хочу что-то.

В теть Лидиных глазах расцветают подозрительность и любопытство. После минуты внутренних метаний второе берет верх.

— Ну пошли, чего там у тебя.

Гостиная пуста, только балерины в телевизоре так и скачут, двигаясь по-нечеловечески отточенно, будто не балерины то вовсе, а дешевые спецэффекты. Солнце почти зашло, и сумрак заполняет дом, уплотняя тени в углах, лишая все красок.

Постояв рядом с застывшим папой, тетя Лида осторожно подает голос:

— На что смотреть-то?

— Тут, — папа неопределенно машет рукой на ковер. — Она была.

— Кто?

— Сонька моя.

Теть Лида охает, склонив голову набок. Даже в потемках видно, как собираются сострадательные морщины в уголках глаз и губ, делая лицо еще старее. Прижав кулаки к груди, она с жаром произносит:

— Ко мне мой Васька тоже приходил! Мы ж с ним тридцать два года прожили, душа в душу, не мог он меня вот так взять и оставить. Я даже не удивилась, знаешь — на следующий же день после похорон лежу вечером, смотрю: стоит, родненький, в дверях спальни, как будто не помирал! Я ему: “Вась, ты, что ли?”, а он стоит себе и молчит, — она всхлипывает. — Это во сне было, конечно, но я же точно знаю, что Васька это так со мной прощаться ходил. Несколько раз!

Поникнув, папа сжимает в руках теплое пиво и кивает. Не надо было никому рассказывать, особенно брехливой соседке.

— Перестал только на сорок дней, вот аккурат, знаешь, — не утихает. — Не видела его с тех пор, да оно и к лучшему — нечего за мертвых всю жизнь цепляться. Так что нормально это, у тебя же вообще дочка — ой, никому не пожелаешь такого. Даже хорошо, что приходит, тебе же так проще отпустить будет, легче это вот все пережить. Она ж для этого к тебе и ходит, видит, как папка мается, вот и пытается раны залечить, дети ж чувствуют боль родителей, все мы с ними связаны.

Когда папа почти уже закипает до той степени, чтобы вытолкать теть Лиду, та вдруг меняет тон:

— А знаешь что? Притащу тебе сейчас настоечки, вот поллитра аж, и ниче мне не будешь должен! Ты только не убивайся так, молодой же, успеешь еще детишек вырастить!

И, прослезившись от собственного великодушия, она семенит к выходу.

***

Ночью кто-то тормошит папу за плечо, и он с трудом размыкает веки. В грязной садовой одежде, на незастеленном диване в гостиной, с тяжелой от ядреной настойки головой, папа не сразу понимает, что именно вытолкнуло из сна. Шторы не задернуты, и полумесяц заглядывает в форточку, заполняя все зыбким белым светом.

Соня замерла рядом, так и не убрав руку с папиного плеча.

— Уходи, — хрипит он, перекатываясь на другой бок. — Тебя нету.

Она смеется шепотом, точно шуршит крылышками в спичечном коробке пойманная бабочка.

— Ну как же нету, — говорит. — Вот же я!

Приподнявшись на локтях, он снова разворачивается к ней. Улыбающаяся, подвижная, совершенно живая Соня выглядит настоящим издевательством, застрявшим меж ребер осколком. Как будто мама рыдала над гробиком в шутку, как будто вереница скорбных родственников и кладбищенских оградок просто приснилась.

— Прочь, — шипит папа, отмахиваясь как от назойливого комара.

Соня мнется у дивана, глядя любопытно.

Она вернулась на третий день после похорон, когда мама уже собрала вещи и уехала. Дочь — единственное, что держало их вместе, связывало тонкой леской обломки развалившегося брака. Несколько раз папа даже допускал мысль, будто в глубине души мама, пусть и совсем немного, но все же радовалась случившемуся. Это позволило ей наконец оторваться.

Папа не решился позвонить ей, чтобы рассказать о Соне, не стал упрашивать приехать. Поначалу он, пьяный вусмерть, вовсе решил, что привиделось, что добралась до него пресловутая белочка. Вот только папа знает: белочка приходит к завязавшим, а ему такое не светит.

Протрезвев наутро, он уже не смог заставить себя испугаться. Соня играла в куклы в комнате и привычно заулыбалась, когда папа зашел.

Соня не выглядела как выкарабкавшаяся из-под земли, не напоминала очнувшуюся из комы или летаргического сна. Она просто явилась в том же виде, что раньше, и это казалось самым неправильным. Это казалось чересчур неестественным, это выдавало галлюцинацию, порожденную скорбящим родительским разумом. Терзающую, мучительную галлюцинацию.

За минувшие дни папа порывался избавиться от галлюцинации — и подбирался с ножом, и замахивался топором, и целился из ружья, но ни разу не довел начатое до конца. Приняв образ любимой дочери, галлюцинация с нескрываемым удовольствием пользовалась неприкосновенностью.

— Папочка, когда ты снова станешь нормальным? — спрашивает Соня, забираясь на диван.

— Я нормальный, это ты ненормальная, — огрызается он. — Никто тебя не видит. Кроме меня никто тебя не видит.

Она наивно хлопает ресницами:

— Разве нужно, чтобы видел кто-то еще?

Стиснув зубы, он выбрасывает руку вперед и хватает ее за шею. Тонкая, точно куриная, она пульсирует под пальцами, маня и пугая уязвимостью. Соня попала под машину, когда они всей семьей ездили в город за покупками, и эта самая шея сломалась, щелкнула, как ветка, вместе с десятком других костей. Врачи сказали, смерть наступила мгновенно.

Соня не вырывается, не истерит, только смиренно выжидает. Широко распахнутые глазищи ловят отражение месяца и отблескивают в сумраке словно лужицы.

— Это не ты, — выговаривает папа, тщась убедить самого себя.

И все же разжимает пальцы, отталкивая наваждение. Стены кружатся и покачиваются, глубоко в пищеводе копошится изжога. Игнорируя дочь, папа спускается с дивана и на четвереньках подползает к настойке. Мутная жижа звонко плещется, когда он хватает бутылку — тут на пару глотков, не больше.

Несколько минут папа не двигается, слушая, как сопит за спиной притихшая Соня, а потом также на четвереньках плетется в сторону кухни. Звенят и перестукиваются склянки, когда он открывает ящик под раковиной. Шуршит пакет с пакетами, расплывается едкий запах бытовой химии.

Вот он — маленький бутылек с полупрозрачным голубым гелем, на этикетке перечеркнутая крестом крыса. Папа отщелкивает колпачок и выдавливает гель в бутылку с настойкой. В потемках получается не с первого раза, и густые потеки расползаются по стеклу, холодя дрожащие ладони.

Соня уже здесь — неподвижный силуэт в дверном проеме. Растрепанные волосы, босые ступни, скрытое мраком личико. Избегая смотреть на нее, папа болтает бутылкой, чтобы размешать ядовитое пойло. Пахнет почему-то конфетами и травами, терпкая спиртовая нотка почти неразличима.

Снаружи тревожно гавкает соседский пес, будто почуял нехорошее. Папа подносит горлышко к губам. Череп переполнен похмельной болью и тягучей тоской. Непонимание, злость, горечь — все разъедает изнутри жидким пламенем, и есть только один выход, всего один путь к спасению. Вот он, на дне бутылки, просто открой рот.

Но проходит минута, папа ставит бутылку на пол и сворачивается рядом в позе эмбриона. Горячие слезы щекочут переносицу, горло сжимается от беззвучных рыданий.

Соня делает шаг вперед, и он шепчет:

— Дай мне уснуть.

***

По полу ползет холодок — распахнулась входная дверь. Папа с трудом открывает глаза, пытаясь пошевелиться, но руки и ноги затекли намертво. Кухня залита ярким солнцем, будто за окном самое настоящее лето, люстра с прозрачными висюльками разбрасывает по стенам разноцветных зайчиков.

Кто-то шаркает ступнями по полу, и папа скашивает глаза, все еще не в состоянии шевельнуться, как бывает при сонном параличе. В дверном проеме застывает сосед Андрей: драные спортивки, такая же драная фуфайка, дурацкая шапка с козырьком. Отекшее лицо с мешками под глазами кажется стариковским, хотя Андрею нет и тридцати пяти. Папа равнодушно осознает, что сам выглядит не лучше.

— Ты че? — сипит Андрей, глядя изумленно.

— Ниче, — отвечает папа, совладав наконец с конечностями и принимая сидячее положение. — Спал просто.

Утирает со щеки вязкую слюну. Мозг скован каменной болью, шустрые мурашки пережевывают затекшие мышцы. Папа вращает запястьями, разгоняя кровь.

— Чего тебе? — спрашивает.

Андрей не ходит вокруг да около:

— Угостишь чем?

И косится на бутылку с настойкой в углу.

— Нет ничего, — говорит папа, передвигаясь по полу так, чтобы закрыть ее собой.

— Теть Лидина, что ли? Делись?

— Там на донышке, это только мне.

Андрей переминается с ноги на ногу и пялится, сосредоточенно раздумывая. Либо начнет клянчить, либо заберет силой, а папа дать отпор сейчас точно не сможет.

— Там, в зале, — мотает головой. — Пива две банки, рядом с тумбочкой под телеком. Вот их бери.

Андрей довольно шмыгает носом и скрывается. Слышно уверенную поступь по ковру, сиплое прокуренное дыхание, шорох фуфайки. Он почти уходит, но тут возвращается, чтобы сунуть голову в проем:

— Кстати, а с кем ты вчера в лес ходил?

Папа вскидывает глаза:

— В смысле?

— Ну, с девчонкой какой-то мелкой, я только со спины видел, на Соньку твою похожа издалека.

Дыхание сбивается, сердце сжимается в тугой комок. Папа недоверчиво разглядывает Андрея, будто ждет, что тот вот-вот захохочет, обратив все в шутку, но Андрей серьезен и выжидателен.

— Сонька это и была, — наконец хрипит папа.

Андрей хмуро вздыхает и открывает рот, чтобы что-то сказать, но только отмахивается. Голова в проеме исчезает, хлопает дверь, по полу прокатывается новая волна прохлады. Папа прячет лицо в ладони, недоверчиво переваривая услышанное.

***

Тусклое весеннее солнце клонится к горизонту, обретая оранжевый оттенок. Гранитные монолиты и ощетинившиеся пиками оградки отбрасывают тени на черную землю, голые березки корчатся над могилами, будто вчитываясь в эпитафии на памятниках. Пахнет влажной почвой и талым снегом, ветер налетает ледяными недружелюбными порывами.

Папа на дне ямы, прямо перед лицом клонится деревянный крест с Сониным именем. Кругом венки, ленты с золотистыми буквами и куча искусственных цветов — так много, что можно полностью завалить вырытую могилу, если придет в голову. Тяжело дыша, папа рассматривает кровавые мозоли на ладонях. Натрудившаяся лопата валяется у ног рядом с приоткрытым голубым гробиком.

Внутри только атласная обивка.

Соня была там, когда закрывали крышку. Была там, когда все бросали горсти земли и когда началось погребение. В тот день папа не отводил взгляд, ни разу не посмотрел ни на что другое. Даже если кто-то додумался бы устроить такой чудовищный розыгрыш, папа точно не проморгал бы момент, когда из гроба вытащили тело, будь оно живым или мертвым.

Он садится на крышку и кусает себя за руку. Боль осязаема и остра — это не затянувшийся ночной кошмар, а реальность, что нуждается в объяснениях. Туман в голове прикрывает ее, выставляет сном или выдумкой, но уже ясно, что все происходит взаправду. Больше не утешить себя горячкой и галлюцинациями.

— Папочка, ты весь измарался! — доносится сверху.

Он поднимает голову. Соня сидит на краю ямы, легкомысленно болтая босыми ногами. Ветер теребит распущенные волосы, пижама с лимонами совсем не защищает от холода, но Соне, судя по всему, вполне комфортно.

— Почему ты не здесь? — спрашивает папа, указывая на гроб.

Она кривится с наигранной плаксивостью:

— Там же тесно!

Звучит как издевательство, какая-то злая насмешка. Раньше Соня никогда не допускала такого тона в разговоре с родителями. Подавив вспышку гнева, папа качает головой. Нужно расставить все по местам, выстроить из хаоса что-то понятное и логичное.

— Ты умерла, — медленно говорит он. — Ты умерла, и мы тебя похоронили. Ты должна лежать здесь.

— Я не могла умереть, папочка, потому что никогда не была живой, — она улыбается. — Но ты ведь и сам знаешь.

Чудится, будто хрустнула ледяная корка где-то в голове, и в трещину просочились образы, мысли и воспоминания. Нечто запретное, запертое, спрятанное в дальней комнате от греха подальше.

— У тебя же не может быть детей, папочка. Твои головастики, — Соня шевелит указательным пальчиком, изображая червячка, — совсем медленные, почти дохлые. Такие не смогут добраться куда надо, чтобы появился ребеночек. Без вариантов. Вы же столько раз пытались.

Ее лицо теряет пластичность, делаясь похожим на маску. Фарфоровая кожа, неестественно белые зубки, расширенные зрачки.

— Вы молились, ставили свечки, ходили по храмам, кланялись батюшкам и иконам, — перечисляет Соня, все меньше напоминая человека. — Но если наверху решили, что у вас не будет потомка, то переубедить их не получится. И вы в конце концов это поняли.

Папа хлопает ртом. Перед глазами мельтешат равнодушные святые лики, высокие своды, кандила, черные рясы. Это было всегда, хранилось в голове как в шкатулке, но почему-то нашлось только сейчас. Всплыло, вспыхнуло, расцвело.

Соня продолжает:

— Тогда вы стали искать другие пути. Все эти знахарки, гадалки, зелья, карты, заговоры и заклинания. Ложись спать головой на рассвет, закопай во дворе вилку с тремя зубцами, не выплевывай косточки когда ешь яблоко. Состриженные кошачьи когти в перчатках, куриные перья под воротником, менструальная кровь в супе. Вы столько перепробовали, все без толку.

Голос у нее тоже меняется: просаживается, грубеет, теряет человечность. Ни детский, ни взрослый, ни мужской, ни женский. Глухой, как будто исходит из глубокого колодца.

— Вы потеряли надежду и просто кричали в пустоту, выпрашивали помощи хоть у кого-то. Были готовы принять подачку любого, кто услышит. Открылись, подставились. Тогда я и смог предложить сделку.

Новый порыв ветра сметает Сонины волосы как пух с одуванчика, остается только гладкая черепушка. По лицу разбегается сеточка трещин, сухой синий язык облизывает неподвижные губы. С упавшим сердцем папа глядит на то, что считал дочерью, и картина внутри раскрывается, проступает, окрашивается всеми красками.

— Я попросил твою душу, и ты сразу согласился. Разрешил мне вырасти в чреве твоей жены, дал сыграть роль любимой доченьки.

Почти беззвучно, одними губами, папа спрашивает:

— Почему я не помню?

— Одно из условий сделки. Ты просил, чтобы вы забыли о ней, хотел безмятежную семейную жизнь. Только счастье, никаких мыслей о расплате.

Соня наклоняется, мелкие частички кожи осыпаются со щек едкой пудрой. Под кожей черная тьма.

— И ты мог быть счастливым до самой своей смерти. Я был бы твоей дочерью, пока ты жив, я бы рос и радовал тебя до самого гроба, а потом забрал бы твою душу себе. Но ты все испортил, не уследил, допустил ту сраную аварию на глазах у всех. Даже тогда еще было не поздно, но ты решил портить все до конца. Вы могли просто отвезти меня домой, и я бы продолжил быть вашей живой доченькой, но ты покатил в больницу, чтобы все видели, ты устроил все это, вам нужны были похороны, чтобы все узнали, что ваша дочь мертва. Как мне теперь притворяться?

Она поднимается на ноги, и становится заметно, что под пижамой только тонкие палки вместо рук и ног. Живот впал, кожа посерела, пальцы иссохли и истончились, ногти отпадают хрупкими лепестками. Глаза безумно распахнуты, лицо сыплется и сыплется, обнажая кромешную бездну.

— Но сделка в силе, и я должен быть с тобой, пока ты жив. Хочешь этого, папочка? Будешь прятать меня ото всех и бояться, что увидят? Что ты им скажешь? Как объяснишь? Все испорчено, все испорчено, все испорчено!

То, что было Соней, по-детски топочет ножками, изображая злость. Папа глядит снизу вверх, парализованный ужасом. Все детали встали на места, ясность впилась скальпелем в самый мозг и застряла, не позволяя мыслям течь по привычным руслам.

— Ч-что… что теперь делать? — спрашивает папа.

— О, ты знаешь! Ты все уже понял, просто боишься! — с готовностью отзывается Соня.

— Что?

Жестом фокусника она вынимает из рукава знакомую бутылку с голубоватыми потеками на горлышке. Плещется густое месиво, отблескивают на стеклянных боках последние закатные лучи. Соня опускается на колени и протягивает бутылку папе:

— Так мы оба перестанем мучиться.

Небо выцветает — значит, солнце зашло. Яма заполняется промозглым могильным холодом, и папа чувствует, как коченеют пальцы. Бутылка висит над головой занесенным мечом, достаточно одного движения, чтобы все оборвалось.

— Ты можешь не пить, — говорит Соня. — Вернись домой, живи себе дальше. И я буду с тобой, пока не издохнешь по естественным причинам. Врачи напишут про сердечную недостаточность или какой-нибудь тромб. Ты можешь прожить еще долго, вот только я буду рядом каждую минуту. Что скажешь? Или мы просто освободимся друг от друга, вот и все.

Неподвижные губы размыкаются, точно рот деревянной марионетки, изо рта веет запахом мокрой собачьей шерсти. На лбу и щеках неровные провалы, внутри вихрится густая темнота. Глаза как у дохлой рыбы — выпученные, засохшие и бесцветные. Только пижама с лимонами силится сохранить образ прежней Сони, напомнить, как хорошо было раньше.

Папа тяжело сглатывает. Вернуться домой — значит, созерцать пустоту, оставшуюся после ухода мамы. Значит, симулировать жизнь, пытаться воссоздать все таким, каким оно было до злосчастной аварии. И жить бок о бок с существом, что прикидывалось дорогой дочерью и прилежно впитывало искреннюю родительскую любовь. Раньше все было обманом, но в неведении обман казался счастьем, а теперь неведения не осталось.

Теперь не осталось вообще ничего.

Затаив дыхание как перед нырком, папа резко выхватывает бутылку и прикладывается. Горькая гадость обжигает горло, на глазах выступают слезы. Всего три глотка, и он отбрасывает пустую бутылку, зажмуриваясь, позволяя отраве проникнуть как можно глубже.

— Я старался, — бесполый Сонин голос доносится как через бетонную толщу. — Надеюсь, все эти годы ты был доволен.

Внутри образовывается пустота, словно прямо в груди закрутился водоворот, и теперь весь папа с хлюпаньем всасывается туда без возможности выплыть. Ледяной холод пропитывает до самых костей, дыхание сбивается, мышцы каменеют и обездвиживаются.

Из последних сил открыв глаза, он видит, как прямо перед лицом распахивается голодная безграничная пасть.

Автор: Игорь Шанин

Я открыл глаза и увидел свет. Честно говоря, я хотел закрыть их обратно и, сделав вид, будто так и не проснулся – продолжить лежать… но что–то в глубине души говорило мне, что это неправильно. Я не хотел подчиняться этому внутреннему ощущению, но, тем не менее – протёр веки и попытался сориентироваться. Кто я? Где я нахожусь? Что происходит? Голова отдавала лёгкой давящей болью, а глаза с трудом приспосабливались к окружающей меня светлой обстановке… будто это было для них крайне неестественно… Мне понадобилось даже придержать голову правой рукой…

Это была палата… Обычная палата. Я лежал в самой обыкновенной советской кровати, казалось – при желании можно даже прочувствовать железную сеть под матрасом. Но это уже точно был самообман восприятия, верно ведь? Напротив меня, всего через метр пространства – находилась точно такая же кровать, на которой расположился молодой мужчина, даже не обративший на меня внимания. Первое ощущение, которое о нём представлялось – это небрежность. Трудно сказать, чем оно было вызвано: Его весьма заросшей щетиной, или тем, что он уткнулся в смартфон, совершено отстранившись от всего вокруг.

Стоило направить взгляд чуть левее – и моему взору предстало ещё шесть спальных мест. Некоторые впрочем, так и не были заняты. А в самом конце комнаты – находилось широкое окно, через которое беспощадно пробивалось обилие жаркого и томного солнечного света. Так же, спустя пару мгновений я заметил весьма характерные тумбочки, находившиеся подле кроватей: ну точно палата! Только почему я здесь оказался? Я точно не жаловался на здоровье. Да, у меня были некоторые болячки, но они были недостаточно весомым аргументом, что бы я по собственному желанию согласился лечь в подобное место. Кажется, я что–то вспомнил… но для того, что бы убедиться – я наклонился к своей тумбочке, и отыскал среди ничем не выделяющихся скудных вещей – кошелёк. И открыв его, убедился: Моё имя Марк. Вот и студенческий лежит прямо возле паспорта, студент второго курса медицинского университета, Марк Шехов. И оказался в палате… вот ведь ирония…

Я встал с кровати, и будто это было чем–то обыденным и естественным – направился к выходу. Я не помню этой больницы, но стоило мне решить, что я хочу умыться – мой мозг построил абсолютно простой и верный путь в уборную. Я никогда там не был, но петлял среди коридоров и поворотов с хирургической точностью. Всего чуть более минуты, и я уже был на месте.  Это совершенно точно была мужская уборная, и я был уверен, что могу сюда войти. Без задней мысли я проник в помещение и тут же направился к умывальнику. Меня не покидали мысли о том, что для больницы – здешние коридоры имеют уж очень много поворотов, но что–то внутри очень уверенно гнало подобные мысли прочь. Я открыл кран: и я точно знал, что открываю кран именно с холодной водой. Вентили не имели никаких обозначений, по которым можно бы было об этом догадаться – но я даже не допускал мысли, о том, что мог выбрать не тот. Всё это меня до жути беспокоило. Может быть даже отдалённо пугало. Нет, определённо именно беспокоило, может я ещё не до конца проснулся?

Я плеснул холодной водой себе по лицу, и принялся его растирать. В этот раз, открыв глаза, я чувствовал себя ещё более ясно. Но вместе с тем, и отступившая головная боль – вернулось, казалось бы, став ещё более сильной и отчётливой. Что ж, это объясняет моё первое желание вообще не просыпаться. Как мне теперь следует поступить? Если я обращусь к медперсоналу с вопросом о том, что же со мной произошло, и как я к ним поступил – меня вряд ли отпустят в ближайшее время. Я попытался нащупать в кармане штанов свой мобильный, но тот предательски отсутствовал. Если вспомнить – его ведь не было и в тумбочке. Связан ли он с тем, как я попал сюда? Я поднял свой взгляд на зеркало: Оно было слегка треснуто, недостаточно сильно, чтоб назвать эту трещину критической, но достаточно сильно, чтоб она невольно притягивала внимание. В отражении же я увидел молодое лицо, лет семнадцати–двадцати, выглядело оно чуть старше изображенного на паспорте и студенческом. Бритое, со стрижкой, явно укорачивающей волосы по бокам: Не настолько, чтоб я выглядел как какой–то фрик, выглядело вполне адекватно. Но я в жизни не поверю, чтоб я хоть раз просил парикмахера сделать мне нечто подобное.

Ладно, сейчас меня всё равно не это волнует. Я закрыл кран, и направился обратно. Не нравится мне здесь, не могу объяснить: Просто не нравится! К своему удивлению, я будто бы рефлекторно, подошёл не к своей палате, а к столу, за которым, судя по всему, находилась дежурная сестра.

–Извините! – не растерявшись, сказал я, когда та обратила на меня внимание. – Когда я смогу выписаться? – продолжил я свой вопрос!

–Конечно, как вас зовут?… – указала на меня медсестра ручкой, на край которой был одет колпачок, будто бы ожидая, что я продолжу фразу.

–Шехов. Марк Шехов! Палата номер...- на мгновение я запнулся, поняв, что понятия не имею, в какой палате я был. Но столь же спонтанно и обыденно продолжил:

–Палата номер семь. – Будто это лишь на мгновение вылетело у меня из головы.

Девушка, услышав моё уточнение – ринулась копаться в каких–то бумагах на столе, и затем, что–то прочитав, всё так же естественно вернулась к диалогу:

–Марк, вас же выписывают уже сегодня, после полудня вам занесут результаты обследования. Будьте добры освободить палату сегодня вечером, либо же завтра утром.

–А, да, простите. – Ответил я. – просто как проснулся, всё будто вылетело из головы.

–Эт-то… спасибо. – Добавил я, глядя на девушку, на лице которой было изображено лёгкое непонимание происходящего, и удалился в палату.

Сказанное меня немного успокоило. Не знаю почему, но мне явно не хотелось задерживаться здесь хоть на день больше нужного. Вернувшись, я обнаружил, что в палате ничего особо и не изменилось, небрежный мужчина втыкающий в смартфон, пара детей разглядывающих что–то в окне, попутно болтая о чём-то своём, девушка читающая книгу, да медсестра копошащаяся над одной из кроватей. Слегка вздохнув, я направился к своему месту, и ещё раз проверил свои вещи: Немного сменной одежды, бутылка воды, пара яблок, да кошель, который я забрал ранее. Никаким телефоном и в помине не пахло. Отчасти я задумался о том, что бы попросить у мужчины его смартфон для звонка, но понимание того, что ни один номер не всплывает в моей памяти – отгоняло сию мысль.

Солнечный свет, казалось, стал менее ярким, но почему–то проникал в палату ещё сильнее и напористее. Ещё больше заполняя каждый уголок. Каждый миллиметр и без того светлых стен. Будто это было естественно, обыденно. Я поймал себя на мысли, что возможно, придаю всему этому очень много внимания. Встал не с той ноги, с кем не бывает?

К слову, а какой сейчас месяц? Исходя из тёплого освещения, посмею предположить, что лето, либо конец весны… Но разве зима едва не закончилась? Холода ещё не должны были отступить. Сколько я здесь пробыл? Мне определённо стоит будет взглянуть в те результаты обследования, которые мне принесут, в частности на даты, указанные в них.

Только вот, что мне делать сейчас? Хоть убей – не могу представить, как я здесь коротал время. У меня же нет ни мобильника, ни книги, ни собеседника, как у остальных людей в палате. Это… неестественно?

Я, было, хотел встать с кровати, и направиться к одному из окон, но нахлынувшая усталость не позволила мне этого сделать. Я же совсем недавно проснулся, и ощущал себя весьма бодро, разве нет? По крайней мере, головная боль отступила. Я перевёл себя из сидячего положения, в лежачее – и решил, что немного вздремнуть, будет не таким уж расточительством… Тем более то, что и заняться то кроме ожидания – нечем.

"ЗВУК ОСЫПАЮЩЕЙСЯ ШТУКАТУРКИ"

Звук… Я готов поклясться, что меня разбудил какой–то звук. Неестественный звук. Слишком неестественный звук! Слишком тревожный!

Я открыл глаза, и осмотрелся: Я всё так же находился в тёплой палате, которую окружала умиротворяющая атмосфера. Только вот в палате больше никого не было. Я был один. Второе, что сразу же бросилось в глаза – освещение. Оно было более… белым? Напоминающим хирургическое отделение? Благо я быстро сообразил, что дело было в том, что подобное освещение было вызвано лампами. Прежде чем понять и без того очевидный вывод – я перевёл взгляд к окну: На улице была ночь. Непроглядная тёмная бесшумная ночь.

Я встал с кровати, и ещё раз беглым взглядом пронёсся по палате – ничего другого не изменилось. И ожидаемо – никаких результатов обследования на моей тумбочке не лежало. Но… как так? Ко мне же должны были прийти после полудня. Да и где остальные пациенты? Меня одолевало чувство тревоги! Оно росло в геометрической прогрессии! И я понимал, что если останусь здесь, в этой палате, и если не дай боже погаснет свет – оно рано или поздно превратится в страх, и съест меня изнутри. В результате было принято решение наспех отправиться на выход из палаты. В коридоре горело столь же яркое освещение, и какое бы чувство тревоги оно не вызывало – это явно было лучше, чем если бы его вообще не было.

Но оказавшись в коридоре, я резко понял, что в нём больше нет множества поворотов, на которые я обращал внимание днём. Вот тут–то паника и начала превращаться в страх. Дикий, первобытный страх. Не тот, который испытывает жертва при виде хищника. Более древний и необузданный. Тот, который испытывает как жертва, так и хищник. Страх перед тем, чего ты не понимаешь. Перед тем, что ты никогда не видел, да и вероятно никогда не должен был видеть.

Может быть, я ещё сплю? Это бы всё объяснило. Нет, это должно всё объяснить. Должно – потому что ничего другое больше не сможет! Но нарастающая мигрень быстро опровергла мою надежду на подобный исход. Почему это всё происходит? Мне нужно бежать, покинуть эту больницу, это уже были не рассуждения – это были инстинкты. Я направился быстрым шагом вдоль коридора. Палата за палатой, каждая из оных освещалась всё тем же ярким белым светом. Каждая всё так же полностью, бездушно пустая. Пока вдруг, одна из них не оказалась вообще без освещения. Вот совсем. Давящая и отторгающая тьма. Я проходил мимо лишь пару секунд, но этого было достаточно, дабы понять – что я не хочу останавливаться рядом с ней, и проверять что с ней не так, и чем она отличается от других. Это было очень неестественно. До жути неестественно. Я ускорил шаг и в конце концов,  вышел в холл! И что важно – я вновь был заранее уверен, что холл находится в центре здания. Достаточно спуститься по ступеням, пройти ещё несколько десяток шагов по холлу первого этажа, и вот он – заветный выход. Отсюда уже было видно, что освещение работает и на первом этаже. А освещение, несмотря на всю тревогу, изначально вызванную им же – сейчас было единственным, что хоть как–то отгоняло страх. Особенно после прохождения мимо той стрёсмной тёмной палаты!

Я миновал первый пролёт ступеней и, повернув на площадке – резко остановился. Там, на втором пролёте, стояла девушка. Или девочка. Со спины трудно было сказать. Это явно был подросток.

Я определённо давал себе отчёт о том, что это нехороший знак. Здесь даже думать не надо, чтоб почувствовать исходящую от неё угрозу. Будь она хоть манекеном, в данной ситуации ей вообще не нужно быть чем–то воодушевлённым, чтоб вызвать ощущение страха. И я готов поклясться, что только что видел, как она дышала – а это значит, что это определённо что–то воодушевлённое, чем бы она ни была.

Конечно, была вероятность того, что это такой же пациент, как и я, оказавшийся сейчас в точно такой же ситуации, и это казалось самым логичным выводом – но у меня не было ни малейшего желания спрашивать её об этом. Про себя я уже проецировал план действий: Обойти её, и направиться к выходу. Чёрт возьми, побежать, если она сдвинется с места, но во что бы то ни было – не подпускать её к себе.

Ох блин... Вот и лестничный пролёт стал казаться предательски узким. Боже, да у меня даже пот на лбу выступил от волнения. Чёрт возьми, как можно было оказаться в такой ситуации?

Но тем не менее, она ведь смотрит в одну точку… Прямо на выход из больницы… И осторожно ступив на одну ступеньку – я понял всю суть происходящего. Там, за стеклянной дверью больницы… Была та самая темнота… Непроглядная, полная, и абсолютная. Ни единого фонаря, света фар, окна, луны, или звёзд… Просто пустое… абсолютное ничего?

Девушка, похоже, почувствовав моё приближение – спустилась ещё на две ступени, и обернулась. Её взгляд был полон тревоги и испуга.

Я поднял руки в знак безобидных намерений:

–Хэй, всё в порядке. Я такой же!

Девушка же, после подобных слов, слегка изменилась в лице, став чуть более спокойной. Я подошёл на пару шагов ближе, уже сам.

–Ты… понимаешь, что кругом происходит?

Девушка отрицательно кивнула, а её взгляд, теперь уже выражал больше недоверия, нежели испуга. Я и сам стал более спокойным после увиденного. Всё–таки в подобной ситуации оказаться не одним в лодке – будет намного спокойнее. Как бы эгоистично это не звучало. И ещё, в конце концов, если бы она не испытывала беспокойства – это вызывало бы вопросы уже у меня. Её реакция, казалось, была той самой единственной, которая могла вызвать доверие в этой ситуации.

–Я Марк, мы можем помочь друг другу. – Вымолвил я, протягивая руку, в качестве дружелюбного жеста. Я понимал, что не могу сейчас встать в ступор, и рассуждать о том, можно ли верить этой девушке. В конце концов – всегда можно будет начать действовать просто “по обстоятельствам”.

–Т–ты.. поможешь мне? – неуверенно спросила девочка, взявшись за мою руку.

Я слегка промедлил из–за… явной неготовности к подобной ситуации, но ответил:

–Да, конечно. Я помогу тебе. Давно ты здесь находишься? – спросил я, уже более внимательно изучив её лицо. Оно было весьма миловидным и приятным глазу.

–Да… давно… – тихо ответила девочка. Должен отметить, что ответ пусть и слегка, но удивил меня.

–Насколько давно? – решил уточнить я.

Девушка подняла на меня взгляд, теперь её миловидное лицо было ещё более ярко выражено, кто–то мог бы назвать его даже кукольным:

–Очень давно…

–…

–…

–…

Думаю, не стоит комментировать, что подобный ответ посеял во мне тревогу. Во всех смыслах. Я с лёгким сомнений смотрел на неё, вообще не представляя, как мне стоит реагировать. А ранее упомянутое “кукольное лицо” казалось ещё более неестественным и лишь усиливало желание просто оттолкнуть её и побежать к вых... Да куда угодно если честно. Хоть в ту тёмную палату. Но ступор мой был не долгим. Первое, что я уже реально ощутил неладное – было руками. Холодными руками. Хотел бы я сказать, что её руки, державшиеся за мою ладонь, были холодны как у мертвеца, но нет. Они были ещё холоднее. Как могильный камень в зимнюю ночь. В очень длинную, снежную, зимнюю ночь. Руки, крепко державшие меня за ладонь, не дающие и шанса высвободиться. Словно хищник вцепившийся зубами в шею жертвы. И в какой момент её лицо оказалось так близко к моему? Я смотрел ей в глаза, и пытался сообразить, что мне сказать! Нет, что мне вообще сделать? Мне стоит вырваться силой? А получится? И что если это наоборот, только спровоцирует её? Что она вообще такое? Разве это был не другой пациент?

Ещё секунда, и её кукольные карие глаза стали впадать, образуя вокруг себя потемнения на коже. Зрачки же неотрывно следили за моим взглядом, казалось, прожигая насквозь и подмечая любую деталь. Любую мысль, которая могла взбрести ко мне в голову.  Поначалу потемнения можно было принять за фингалы, но ещё мгновение, и глаза стали впадать очень глубоко. До абсурда глубоко. Даже чисто теоретически человеческий глаз не мог бы так сделать. Она открыла рот, очень широко, очень неестественно широко для человека. Там было слишком много зубов для человека. Слишком острых, будто акульих, но точно не человечьих. Слишком неестественное их расположение, будто... Да чёрт возьми – нет в природе такого зверя. Этого просто не должно существовать. А это что? Ах, понял – это язык. Просто слишком длинный и тонкий. С раздвоением на окончании, будто у змеи. Хах... Кажется я уже знаю, что будет дальше...

Ещё секунда, и это вгрызлось мне в шею? В плечо? И туда и туда одновременно? От ударившего адреналина я не мог понять, куда пришёлся укус. Боли не было, но кости определённо отдавали сигналы о соприкосновении с этими зубами.

Ещё секунда, и в мозг стали поступать уже болевые сигналы, всё–таки она задела и плечо, и шею. Боль была очень слабой, чтоб адекватно оценить ситуацию. Я попробовал поднять руку, или попытаться оттолкнуть её – но будто это уже было решено кем-то вместо меня, не получилось даже дёрнуться. Черт побери, я не могу даже моргнуть. Не могу даже изменить направление взгляда! Тело вообще не слушается.

Ещё секунда, и шея начала отдавать невероятно сильным жжением. Нарастающим и неприятным. Понимание ситуации уже пришло в голову, адреналин, как казалось, начал улетучиваться. А на смену ему приходил только страх. Тот самый, который был, когда я покидал палату. Инстинктивный, первобытный страх, доставшийся нам ещё от предков.

Ещё секунда, и боль начала становиться невыносимой. Мгновения будто бы застыли, время между одним стуком сердца и другим – казалось бесконечно длинным. Сколько, это будет длиться? Это ведь точно не конец, оно не человек, это какой-то абсурд. Я не хочу умирать ТАК!

Ещё секунда, и вместе с нарастающей, уже нестерпимой болью – я услышал хруст. Это  блять мой хруст? Это было плечо? Шея? Хребет? Что? Чувство страха и паники и так было нестерпимо возросшим – но этот хруст будто сработал как прорвашаяся плотина.

Ещё секунда, и боль. Просто невыносимая боль. Болит всё. Особенно голова. Невыносимо болит. Намного отчётливее, чем всё остальное. Настолько сильно, что даже вывалившееся чувство страха и отчаяние притупилось.

Все, что было дальше – лишь мрак, заглушивший всё, абсолютно. Начиная от сознания, и заканчивая болью.

___________________________________________________________
Upd: Не кибербубьте пожалумста. Я очень закомплексованный дурачок, и не имею никакого опыта в работе с публикой. Я давно уже хотел показать хоть что-то из написанных мною высеров хоть где-то. Ну и собственно это мой первый пост. Если кому-то вот действительно это понравится - я могу повкидывать и другие свои наработки(У этой пасты так же есть идейное продолжение), прислушаться к советам, просьбам, замечаниями, и вот это вот всё... И... Кем бы ты ни был... Спасибо, что дочитал до этого момента... ._.

— Артур, пожалуйста, будь осторожен!

За дрожью ее голоса скрывалось притворство, но Артур не заметил фальши. Он покинул салон и направился к багажнику, откуда извлек спортивную сумку. Расстегнув молнию, Артур проверил содержимое — аккуратные стопки банкнот.

Удостоверившись, что все на месте, Артур закрыл сумку и зашагал к особняку. Надя окликнула его, изображая искреннюю признательность:

— Артур, спасибо, что согласился помочь. Я очень тебе благодарна.

Слезы струились по ее щекам, но в глубине души она потешалась над простодушием Артура. Он раздраженно бросил в ответ:

— «Спасибо» пусть брат твой скажет. Надя, я делаю это только потому, что люблю тебя. А брат твой — придурок, так и передай ему.

Надя наблюдала, как Артур решительно направился к дому, не обращая внимания на садовника, продолжавшего невозмутимо стричь кусты. Автоматические ворота распахнулись, пропуская Артура внутрь, и закрылись за ним следом вместе с садовником.

Стоило Артуру скрыться из виду, как маска слетела с лица Нади. Она смахнула слезы, мимолетно глянув в зеркало: губы исказила хищная усмешка, придавая миловидным чертам коварное выражение. Достав телефон, она набрала номер брата и процедила:

— Дэн, Артур попался. Деньги при нем. Начинайте.

Довольная улыбка растянулась на губах Нади, словно у кошки, поймавшей мышь. Она откинулась на сиденье, наслаждаясь моментом очередного триумфа. На миг Надю охватили сомнения и страх, но она поспешно взяла себя в руки.

***

Надя нетерпеливо барабанила пальцами по приборной панели, не сводя глаз с часов. Время тянулось невыносимо медленно. Ее взгляд то и дело метался к игральным костям, покачивающимся на зеркале заднего вида.

Наконец, ворота особняка распахнулись, и из них вышел Дэн — парень с взъерошенными волосами, чуть моложе Нади. Его потрепанный вид — рваные джинсы, мятая футболка и потертая кожаная куртка — резко контрастировал с аурой самоуверенности, исходившей от него. Дэн направился к машине, небрежно кинув Наде толстую пачку денег через открытое окно.

— Твоя доля, сестренка, — бросил он, усаживаясь за руль.

Надя жадно схватила деньги и начала пересчитывать купюры, но краем глаза заметила, что Дэн выглядит озадаченным и мрачным. Сердце тревожно сжалось. Неужели что-то пошло не так?

— Дэн, чего такой хмурый? — спросила она, стараясь скрыть нарастающее беспокойство за напускным безразличием. — Как все прошло?

Дэн пожал плечами, его лицо оставалось непроницаемым.

— Как обычно. Твой хахаль пошел к Боссу. Потом Босс отдал мне долю и разрешил забрать тачку.

Надя почувствовала, как волна облегчения накатила на нее. Значит, все прошло по плану. Но расслабляться было рано — нужно действовать оперативно, пока их не засекли.

— Надо побыстрее сплавить машину, — заявила она. — Поехали.

Дэн завел двигатель, и автомобиль сорвался с места, унося их прочь от особняка. Надя откинулась на спинку сиденья, сжимая в руках деньги — плоды их рискованной авантюры. Она знала, что ведет опасную игру, но азарт и предвкушение прибыли будоражили кровь. Игра продолжалась, и Надя была готова идти ва-банк.

***

Дорога убегала из-под колес автомобиля, унося Надю и Дэна прочь от коттеджного поселка. Загородное шоссе стелилось бесконечной лентой, и Надя бездумно смотрела в окно, наблюдая за мелькающим пейзажем.

Дэн, погруженный в свои мысли, молча вел машину. Внезапно внимание Нади снова привлекли игральные кости, раскачивающиеся на зеркале заднего вида. В порыве раздражения она сорвала их и выбросила в окно. Побрякушка с глухим стуком ударилась об асфальт и осталась позади, как и все, что было в прошлом.

Надя закрыла глаза, позволяя воспоминаниям захлестнуть сознание. Они приходили, словно яркие кадры из фильма, проносясь перед мысленным взором. Прошлое не отпускало, назойливый внутренний голос нашептывал о совершенных грехах. Но Надя купалась в этих мыслях, испытывая странное, болезненное удовольствие.

Схема была проста. Босс — так звали таинственную фигуру, с которой контактировал лишь Дэн — давал наводку на разного рода мерзких ублюдков. А дальше в игру вступала Надя. Она помнила их всех... Приезжего с востока и похотливого владельца ночного клуба. Жирного банкира и алчного бизнесмена, разорившего несколько фирм. Агрессивного сынка богатых родителей и лживого ученого-шарлатана. Последним в череде ублюдков, седьмым по счету, стал Артур — заядлый карточный игрок, просадивший все деньги семьи.

Надя вскружила им головы, опутала своими чарами. Они падали к ее ногам, одурманенные безумной страстью и фантастическим сексом. Но за ослепительным блеском ее очарования скрывалась ловушка.

Надя разыгрывала спектакль. Она говорила влюбленным в нее дуракам, что ее брат попал в беду — задолжал крупную сумму опасным людям, которые грозились убить его, если Надя не выплатит деньги. Со слезами фальши на глазах она умоляла своих любовников о помощи. Загипнотизированные ложью и чарами, они не могли отказать той, что вскружила им головы.

Надя приводила их к особняку Босса, и на этом ее роль заканчивалась. Что происходило за стенами загородного дома — Надя не ведала, да и знать не хотела. Главное — Дэн всегда возвращался с деньгами, а дальше они с Надей уносились прочь, навстречу сладкой жизни.

Простая, но безотказная схема.

Воспоминания померкли, и Надя открыла глаза. Мелькающий за окном пейзаж расплывался, мысли по-прежнему блуждали в лабиринтах прошлого. Обманутые, преданные, уничтоженные судьбы — их призраки неотступно следовали за ней. Но Надя гнала прочь угрызения совести. В этой игре каждый сам за себя, и она давно сделала свой выбор. Раскаяние — непозволительная роскошь для тех, кто живет по своим правилам.

***

Автомобиль свернул с шоссе и остановился на пустыре. Надя, погруженная в воспоминания, не сразу это заметила. Она удивленно огляделась, когда Дэн вышел из машины. Озадаченная его поведением, Надя последовала за братом.

Дэн стоял, задумчиво глядя вдаль, и не обращая внимания на моросивший дождь. Надю охватило странное чувство тревоги. Она подошла к брату, пытаясь понять, что происходит.

— Да что с тобой? — спросила она. — Ты последние дни сам не свой.

Вместо ответа Дэн достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул его Наде. Развернув лист, она увидела детский рисунок: море, папа, мама, девочка и мальчик. Призраки прошлого, казалось, ожили на бумаге, заставляя сердце сжаться.

— Перебирал старое барахло и нашел, — произнес Дэн. — Я нарисовал его в день, когда погибли родители. И забыл про него.

Надя молча вернула рисунок брату, чувствуя, как горечь подступает к горлу. Воспоминания о родителях причиняли боль, которую она давно похоронила в глубинах души.

— Надя, они бы гордились нами сейчас? — голос Дэна дрогнул. — Мама и папа. Что бы они сказали о нас?

Раздражение вспыхнуло в Наде, смешанное с болью и виной. Она не хотела думать об этом, не желала ворошить прошлое.

— Дэн, их с нами нет. И не было много лет. Я не припомню, чтобы ты раньше о них вспоминал.

— Ты задавалась вопросом, что происходит с людьми, которых мы приводим к Боссу? — вдруг спросил Дэн, игнорируя ее слова. — Мы ведь понятия не имеем, что он с ними делает.

— Да мне насрать! — фыркнула Надя. — Какая разница?! Мы делаем работу и получаем за нее деньги!

Ярость вспыхнула в глазах Дэна:

— Деньги?! Да я даже не знаю, куда их тратить! — Он потряс рисунком перед лицом сестры. — У меня была мечта в детстве — поехать на море вместе с мамой и папой. И что я делаю сейчас? Трачу бабло на телок, бухло и наркоту! А ты? Посмотри на себя! Ты этого хотела в детстве — спать с мужиками, выступая приманкой?

Надя почувствовала, как в ней закипает гнев.

Как Дэн смеет судить ее? Она всю жизнь заботилась о нем, вытаскивала из любой передряги.

— Год назад у тебя даже денег на хавчик не было, — процедила она с издевкой. — Дэн, ты сам вывел нас на Босса и втянул в это дело. И оно мне нравится. Я никогда не жила так хорошо и свободно, как сейчас. Так что соберись — и хватит ныть.

Дэн опустил голову. Тихо выдавил:

— Я так больше не могу. Я сдам Босса легавым.

У Нади перехватило дыхание от негодования. Страх и ярость затопили ее, сметая остатки самообладания.

— Ты с ума сошел?! Они и нас повяжут! Я не дам тебе наделать глупостей!

— Где же ты раньше была, сестренка? — укоризненно произнес Дэн.

Его слова стали последней каплей. Надя не смогла сдержать ярость:

— Ты совсем охренел?! Да я тебе с детства сопли подтирала, из любого дерьма вытаскивала! И теперь ты меня винишь?!

Дэн лишь качнул головой и, забрав рисунок у Нади, зашагал к машине, оставляя сестру позади.

— Я сдам Босса, и ты меня не остановишь, — твердо сказал он, непоколебимый в своем решении.

Надя смотрела ему вслед, чувствуя, как злость и растерянность раздирают ее изнутри.

— Да иди ты к черту! — бросила она брату в спину. — Честный какой! Ты жулик и вор, и всегда им будешь!

Но Дэн уже не слышал ее. Он сел в машину и уехал, оставив Надю одну на пустыре. Она стояла, сжимая кулаки, борясь с желанием закричать от бессилия. Мир, который она так тщательно выстраивала последние годы, рушился на глазах. И Надя не знала, что делать дальше. Впервые в жизни она чувствовала себя настолько потерянной и одинокой.

***

Надя брела по обочине шоссе, не замечая ничего вокруг. Небо хмурилось, роняя на землю холодные капли дождя. Они стекали по лицу Нади, смешиваясь со слезами отчаяния. Промокшая до нитки, она дрожала, но не от холода, а от страха и бессилия.

В голове метались панические мысли. Дэн собирался сдать Босса легавым. Это значило конец всему, и прежде всего — их делу и свободе. Надя не могла допустить этого. Она должна была что-то предпринять, найти выход из этой ситуации.

Трясущимися руками Надя достала телефон и набрала номер. Гудки звучали оглушительно среди какофонии мыслей. Наконец, на другом конце провода ответили:

— Слушаю.

— Это Надя. Ваш номер дал мне Дэн. Он предупреждал, что звонить можно только в крайнем случае, — начала Надя дрожащим голосом, — но я не знаю, что делать! Дэн собирается сдаться легавым! Пожалуйста, поговорите с ним. Просто поговорите!

Отчаяние сквозило в каждом слове. Надя цеплялась за соломинку, как утопающий. Она знала, что Босс — ее единственный шанс остановить Дэна, вразумить его, вернуть все на круги своя.

Но даже произнося эти слова, Надя чувствовала, как надежда ускользает сквозь пальцы. Что, если Босс откажется помогать? Что, если он решит избавиться от них обоих, как от ненужных свидетелей? Страх сковал ее сердце ледяными тисками.

Дождь усиливался, барабаня по асфальту. Надя стояла на обочине, прижимая телефон к уху, и молила небеса о чуде. Она не могла потерять брата, не могла позволить ему разрушить все, чего они добились, выбравшись из нищеты. Но что, если выбора у нее не было?

Мысли путались, страх и отчаяние затмевали разум. Надя чувствовала себя загнанным зверем, попавшим в капкан собственной судьбы. И единственный человек, который мог помочь ей выбраться, был тем, кого она опасалась больше всего на свете, — прежде всего потому, что она понятия не имела, кем он был на самом деле и какие цели преследовал.

Тишина на другом конце провода казалась зловещей. Надя ждала ответа, затаив дыхание. От этого разговора зависело все. И она молилась, чтобы Босс услышал ее призыв и протянул руку помощи. Потому что иначе...

Иначе Наде оставалось лишь одно — принять последствия своих поступков, когда Дэн сдаст их полиции. Но она не могла потерять роскошную жизнь, к которой уже успела привыкнуть.

***

Надя стояла у окна своей квартиры, нервно покусывая губу. Часы и минуты превратились в вечность. Она ждала весточки от Дэна, знака, что он передумал, что все будет хорошо. Но в глубине души Надя уже знала — ничего не будет как прежде.

За окном сгущались сумерки, окутывая город маслянистой тьмой. Фонари отбрасывали блеклые пятна света на мокрый асфальт, но они не могли разогнать мрак в душе Нади. Страх и неизвестность грызли ее изнутри, не давая покоя.

Внезапно тишину прорезал сигнал телефона. Надя вздрогнула, сердце бешено заколотилось в груди. Трясущимися руками она схватила телефон, боясь увидеть то, что уже предчувствовала.

На экране высветилось сообщение от Дэна. Всего несколько слов, но они обрушились на Надю, как лавина.

«В полиции не был. Уехал из города. Прощай».

Горечь и боль затопили ее сознание. Дэн бросил ее. Сбежал, оставив одну разгребать возможные последствия их аферы.

— Скатертью дорожка, — прошептала Надя, и собственный голос показался ей чужим, отравленным ядом разочарования.

Она стояла у окна, сжимая в руке телефон, и чувствовала, как рушится ее мир. Все, к чему она стремилась, потеряло смысл, когда брат окончательно оставил ее одну.

Надя смотрела на город, погружающийся во тьму, и видела в нем отражение собственной души. Она была потеряна, раздавлена, лишена цели.

Слезы жгли глаза, но она не позволяла им пролиться. Нельзя было показывать слабость: она не делала этого в детстве, когда погибли родители, и не станет делать сейчас.

Боль и горечь медленно трансформировались в холодную ярость. Дэн оставил ее, но Надя не собиралась сдаваться. Она выживет и докажет ему, что способна идти до конца. Даже если придется пройти через ад — она сделает это. Потому что другого выбора у нее не было.

Игра стоила свеч.

***

После ссоры с братом Надя погрузилась в водоворот безумия и саморазрушения. Реальность расплывалась перед глазами, события сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Ее жизнь превратилась в клиповый монтаж, будто кто-то безжалостно кромсал и склеивал фрагменты ее существования в абсурдную, лишенную смысла нарезку.

Вот она на вечеринке, в окружении друзей. Алкоголь льется рекой, музыка оглушает, тела движутся в безумном ритме. Надя пьет, танцует, смеется — надрывно, истерично, словно пытаясь заглушить боль внутри. Она целуется с незнакомцем, чувствуя горечь водки на его губах. А потом — ослепительно белая линия на черном столе, словно обещание забвения. Реальность расплывается, превращаясь в пульсирующий калейдоскоп цветов и звуков.

Она снова танцует, хохочет, кружится в вихре безумия. Мир вокруг искажается, лица становятся масками, слова теряют смысл. Надя пьет водку прямо из бутылки, обжигая гортань. Смех превращается в истерику, танец — в конвульсии. Она балансирует на грани, не понимая, где заканчивается реальность и начинается кошмар.

А потом — тошнота, рвущая изнутри. Надя склоняется над унитазом, выплескивая из себя боль и отчаяние. Слезы смешиваются с остатками алкоголя, и горечь во рту растекается ядом в душе.

И вот она снова одна, в темной комнате. Слезы душат, тело ломит, сознание мечется в лихорадке. Надя падает на кровать, закрывает глаза, пытаясь отгородиться от мира. В голове звучат собственные мысли — отстраненные и безжизненные, словно закадровый голос в артхаусном фильме.

Надя думает о том, как дни сменялись неделями, а она погружалась в забытье, пытаясь стереть из памяти образ брата. Он бросил ее одну в этом аду. И она вычеркнула его из своей жизни. Боль обиды притупилась, но не исчезла до конца, став верной спутницей Нади, ее вечной тенью.

Надя думала, что сможет убежать от прошлого. Но оно всегда настигает нас. Стоит лишь на миг расслабиться, потерять бдительность — и вот оно, снова рядом. Звонит по телефону, и реальность обрушивается, разбивая хрупкую иллюзию новой жизни.

***

Надя резко проснулась от пронзительного звонка телефона. Сонная, с опухшим от слез и алкоголя лицом, она нащупала трубку. Сердце пропустило удар, когда на экране высветилось имя брата. Трясущейся рукой Надя нажала на кнопку ответа.

— Мне больно, сестренка, — раздался в трубке жалобный, надломленный голос Дэна. — Мне очень больно.

Страх ледяной волной окатил Надю. Она вскочила с кровати, судорожно сжимая телефон.

— Дэн?! Дэн, что случилось? — голос сорвался на крик. — Где ты?! Дэн!

Ответ брата прозвучал странно, почти равнодушно:

— Ты всегда знала, где я.

Связь оборвалась. Надя застыла, в растерянности глядя на телефон. Мысли метались в голове, паника захлестывала сознание. Что случилось с Дэном? Почему он звучал так странно, так отрешенно? Что означали его слова?

«Ты всегда знала, где я».

Фраза эхом отдавалась в голове. Конечно, она знала.

Надя кинулась собираться, лихорадочно натягивая одежду. Руки дрожали, сердце колотилось как сумасшедшее. Она должна найти Дэна, должна помочь ему. Что бы ни случилось, что бы он ни натворил — она не могла бросить брата.

Страх и тревога гнали ее вперед. Надя неслась в машине по улицам, не замечая ничего вокруг. В голове пульсировала только одна мысль — успеть, спасти, не дать свершиться непоправимому. Она не простит себе, если с Дэном что-то случится.

***

Поздним вечером Надя подъехала к загородному особняку Босса. Коттеджный поселок утопал во мраке, лишь свет фар отражался в лужах на асфальте. Дождь барабанил по крыше машины, капли скользили по ветровому стеклу, размывая очертания.

Выскочив из автомобиля, Надя подбежала к воротам и яростно забарабанила в них, но тишина была ей ответом. Отчаяние и злость захлестывали ее. Где-то здесь находился Дэн, и он нуждался в помощи. Надя не могла потерять брата.

Краем глаза она заметила движение. Невдалеке садовник в неизменной куртке с капюшоном невозмутимо стриг кусты, будто не замечая ливня.

— Эй, садовник! — отчаянно крикнула Надя. — Ты вечно тут торчишь! Мне нужно попасть внутрь! Босс дома?

Мужчина медленно повернулся, его лицо скрывал капюшон.

— Я слышал чей-то голос, — спокойно ответил он. — Кто-то плакал.

У Нади перехватило дыхание. Значит, Дэн действительно здесь! Страх за брата и ярость на собственное бессилие затопили ее.

— Там мой брат и ему нужна помощь! — выпалила Надя, а затем ложь сорвалась с ее губ прежде, чем она успела подумать: — Если не впустишь, то мои кореша отделают тебя так, что будешь кровью харкать!

Угроза повисла в воздухе. Надя знала, что блефует — это единственное, что она умела по-настоящему хорошо. Но у нее не было выбора. Она должна попасть внутрь любой ценой.

Садовник склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то. А потом усмехнулся — едва заметно, загадочно, с легкой издевкой.

— Люди так любят угрожать в тех случаях, когда можно просто попросить.

Его слова обескуражили Надю. Она замерла, не зная, что сказать. Гнев медленно отступал, сменяясь растерянностью. Неужели все было так просто? Неужели достаточно было попросить?

Садовник, казалось, видел ее насквозь. Будто чувствовал всю боль и тревогу, что сжимали сердце. Он неторопливо подошел к воротам и отпер замок. Тяжелые створки медленно поползли в стороны.

— Иди за мной, — тихо сказал он.

Надя шагнула на территорию особняка, следуя за садовником. Его лицо по-прежнему скрывал капюшон, придавая облику нечто зловещее и потустороннее. Они приблизились к массивной железной двери. Садовник потянул за ручку, и дверь открылась со скрипом ржавых петель. За порогом обнаружилась винтовая лестница, уводящая в непроглядный мрак подвала.

— Голос шел оттуда, — сообщил садовник, а затем добавил с загадочной полуулыбкой: — Дальше я не пойду. Это твой путь.

Надя с удивлением взглянула на него, пытаясь разгадать смысл произнесенных слов. Но садовник уже растворился в ночной тьме, оставив ее наедине с зияющим провалом. Дрожащими руками она включила фонарик на телефоне, и его свет выхватывал из мрака каменные стены, покрытые плесенью. Над лестницей проступали полустертые слова.

«Desine sperare qui hic intras».

Надя нахмурилась. Похоже на латинский, но что это значит? Мысли путались, страх сковывал сознание липкой паутиной.

Она замерла перед узкой винтовой лестницей, уходящей вниз спиралью, в непроглядную тьму подвала. Сырой, затхлый воздух, поднимающийся из глубин, обволакивал Надю, проникая под одежду и заставляя мерзнуть от неестественного холода. Дышать было трудно, будто легкие наполнялись вязкой, удушливой массой.

Ржавые металлические ступени казались хрупкими и ненадежными, грозя обрушиться от малейшего прикосновения. Сглотнув ком в горле, Надя поднесла ногу к первой ступеньке. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его стук разносится вокруг, разбиваясь о голые стены.

На мгновение Надя застыла в нерешительности, борясь с желанием развернуться и убежать прочь от этого жуткого места. Страх липкими щупальцами пробирался под кожу, сковывая движения и затуманивая разум. Все ее существо противилось, кричало об опасности, умоляя отступить, пока не стало слишком поздно.

Металл жалобно скрипнул под ее весом. Надя вздрогнула, но заставила себя продолжить движение. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой, она начала спускаться в неизвестность, погружаясь во мрак, который, казалось, только и ждал, чтобы поглотить ее целиком.

С каждым пройденным метром тьма становилась все гуще, а воздух — все тяжелее. Надя чувствовала, как ужас скручивает внутренности, как паника подступает к горлу удушающей волной.

Спустившись на несколько ступеней, Надя вдруг замерла, не веря своим глазам. В ярком свете фонарика она разглядела на металлической поверхности что-то темное и блестящее. Сначала ей показалось, что это просто влага, скопившаяся от сырости. Но когда она присмотрелась внимательнее, ее охватил леденящий ужас.

На ступенях растеклась лужа крови. Густая, вязкая жидкость, цвета спелой вишни, медленно стекала по краям, образуя причудливые узоры. Кровь была повсюду — на перилах, на стенах, даже на потолке. Казалось, само подземелье истекало ею, словно раненый зверь.

У Нади подкосились ноги, а во рту пересохло. Железистый запах ударил в ноздри, вызывая рвотные позывы. Голова закружилась, а реальность начала плыть перед глазами. Алые разводы растекались, превращаясь в чудовищные образы.

Дрожащей рукой Надя оперлась о стену, пытаясь сохранить равновесие. Липкий пот струился по лицу, застилая глаза. Сквозь шум в ушах она слышала собственное сорванное дыхание и бешеный стук сердца.

Кровавый след тянулся вниз по лестнице, скрываясь во мраке. Надя понимала, что там, в глубине, ее ждет нечто ужасное, нечто, что превратит ее худшие кошмары в реальность. Но выбора не было. Она должна идти дальше, чтобы помочь Дэну.

Собрав остатки мужества, Надя сделала еще один шаг.

И тогда перед ней стали проступать жуткие, пугающие видения. Она увидела своих любовников — мужчин, которых когда-то безжалостно заманивала в ловушку, приводя их к дому Босса.

Вот приезжий с востока корчится в предсмертных судорогах, его лицо искажено мукой удушья. Бледные губы беззвучно шевелятся, моля о пощаде, но Надя бессильна ему помочь. Рядом, погребенный под грудой камней, лежит бездыханный владелец ночного клуба. Его некогда похотливые глаза остекленели, уставившись в никуда.

Разлагающийся труп жирного банкира, облепленный мерзкими насекомыми, гниет в грязной канаве. В паре метров от него — расплющенное бетонной плитой тело жадного бизнесмена: раздробленные кости торчат под немыслимыми углами, превращая некогда успешного человека в гротескную мешанину плоти и крови.

Агрессивный сынок богатых родителей беспомощно барахтается в зловонном болоте. Гнилостная жижа засасывает его все глубже, заполняя рот, ноздри, легкие. А рядом с ним, объятый ревущим пламенем, в гигантской жестяной бочке сгорает заживо ученый-шарлатан. Его вопли боли и ужаса разносятся над безмолвным царством смерти.

Последним всплывает образ Артура, заядлого игрока в карты. Свора ощерившихся псов рвет его плоть, вгрызаясь в лицо, шею, живот. Кровавые ошметки летят во все стороны, а искаженное мукой лицо Артура кажется Наде застывшей маской.

Каждая смерть была уникальна в своей жестокости, словно вышла из-под пера безумного садиста. Надя не могла отвести взгляд от этого театра ужасов, от этой кровавой мозаики, складывающейся в чудовищную картину.

И тогда ее пронзила страшная мысль. Кто-то убил их всех. Кто-то безжалостно расправился с каждым из ее любовников, придумав для них изощренную, мучительную казнь. Но кто? Неужели Босс? Тот самый таинственный человек, к которому она приводила свои жертвы?

От этой догадки у Нади похолодело внутри. Она вдруг осознала весь масштаб своей вины, всю глубину своего падения. Ведь это она, словно паук, заманивала мужчин в свои сети.

Черная вдова.

Это она приводила их к монстру, который лишил их жизни самым чудовищным образом.

Надя глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Она вдруг осознала, что уже стоит на самом дне подвала, в длинном тоннеле, даже не заметив, как закончился спуск по бесконечной лестнице. Чудовищные видения завершились так же резко, как начались.

Вокруг царила кромешная темнота, нарушаемая лишь лучом фонарика. И тут издалека донесся стук. Глухой, приглушенный, будто кто-то бился в крышку гроба. Сердце пропустило удар.

— Дэн?! — голос Нади дрогнул, сорвался на всхлип. — Дэн, я иду!

Она бросилась вперед по длинному тоннелю и, наконец, оказалась в тесном помещении с каменными стенами и бетонным полом. Посреди стоял большой деревянный ящик. Именно оттуда доносился стук и сдавленное мычание. Надя кинулась к нему, не чуя под собой ног. Трясущимися руками она сорвала крышку.

Внутри, скорчившись в неестественной позе, лежал Дэн. Бледный, едва живой, со связанными конечностями и кляпом во рту.

Слезы текли по щекам Нади, смывая осевшую на лице пыль. Она освободила рот брата от кляпа, не совсем понимая, что делать дальше — вытащить его из ящика? Но что, если он ранен, и она этим сделает только хуже? Надо вызвать скорую помощь и полицию, но пройдет ли сигнал телефона из подвала?

— Дэн, братишка, — успокаивала она, пытаясь дрожащими пальцами набрать номер. — Я здесь, с тобой. Все будет хорошо.

Брат медленно открыл глаза. Мутный, расфокусированный взгляд остановился на лице Нади, а губы — потрескавшиеся и окровавленные — тихо прошептали:

— Где же ты была раньше? Предатель.

Мир застыл, рассыпался осколками. Надя не верила своим ушам. Как? Почему? Вопросы вспыхнули в голове и тут же погасли, когда затылок взорвался от боли, и сознание померкло.

Продолжение рассказа — в первом комментарии.

* * *

Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks, подписывайтесь)

Дизайн сдержанный, без ярких акцентов, с матовой поверхностью. Правда, на ней остаются следы от рук. Так что если приходится постоянно открывать ноутбук в присутствии клиентов или партнеров, лучше купить прозрачный кейс. Визуально и тактильно устройство ощущается надежно: не выскальзывает и не двигается по столу, благодаря специальным резиновым накладкам на задней части.

Шарнир работает мягко: чтобы открыть крышку даже одной рукой, не нужно придерживать корпус. Чтобы показать коллеге или клиенту презентацию, достаточно раскрыть экран на 180°. Это удобно и для работы лежа, и для подставок, которые требуют определенного угла обзора.

Также отметим 9 портов: USB-A, USB-C, HDMI, слот для карты памяти — можно забыть о переходниках.

В TECNO MEGABOOK K15S предустановлен Windows 11. Ноутбук готов к работе сразу после включения. Никаких лишних установок и обновлений. Все настроено и оптимизировано для вашей многозадачности.

Экран: яркая картинка и комфорт ночью

Экран — 15,6 дюйма, IPS-матрица с разрешением Full HD. Углы обзора отличные: изображение остается четким, даже если смотреть сбоку, цвета не искажаются. Есть антибликовое покрытие. Тестировали ноутбук при разном освещении: можно спокойно работать у окна. Когда солнце бьет прямо в экран, текст по-прежнему остается читаемым, картинки не искажаются. Это редкость в бюджетных моделях.

Неважно, работаете вы ночью или играете, выручит клавиатура с регулируемой четырехуровневой подсветкой. При среднем уровне в темноте все видно, глаза не устают. Из плюсов для тревожных людей: включали ноутбук в самолете и электричке, никто вокруг не жаловался на яркость. Все регулируется кнопками, не нужно лишний раз заходить в настройки.

Стеклокерамический крупный тачпад — 15 см. Он не залипает, не промахивается, срабатывает с первого касания. Не возникает дискомфорта, даже если несколько часов редактировать документы без мышки. После перехода с других устройств немного непривычно, что тачпад работает в двух направлениях: нижняя часть отзывается нажатием, верхняя — касанием.

В кнопку питания встроен сканер отпечатка пальцев. К нему можно быстро привыкнуть, особенно если сидишь в опенспейсе или работаешь в дороге. Один легкий тап пускает в систему даже с мокрыми руками. Безопасно, удобно и не нужно постоянно вводить пароли.

Производительность: рендерим видео, открываем вкладки

Ноутбук работает на AMD Ryzen 7 5825U (опционально можно выбрать версию техники Intel Core i5-13420H). Восьмиядерный AMD с поддержкой 16 потоков подходит для ресурсоемких операций вроде рендеринга или работы с большими массивами данных. Встроенная графика Radeon справляется с редактированием видео в Full HD или играми.

Во время монтажа 30-минутного ролика в DaVinci Resolve и параллельной работе в Photoshop с несколькими большими PSD-файлами система сохраняла стабильность. Не было ни зависаний, ни заметного падения производительности. Ноутбук уверенно держит в фоне 10 приложений одновременно. Если запущены браузер с 20 вкладками, видеозвонок в Telegram, Excel с объемной таблицей и софт для монтажа, система не тормозит и не перегревается. Переход между окнами остается плавным, ничего не «проседает», даже при одновременном скачивании файлов и редактировании видео.

Базовая комплектация включает 16 ГБ оперативной памяти в двух слотах. При необходимости можно легко увеличить этот показатель до 32 ГБ, заменив стандартные модули на более емкие. Помимо установленного SSD на 1 ТБ предусмотрен дополнительный слот, поддерживающий диски объемом до 2 ТБ.

Чтобы во время нагрузки системы охлаждения не выходили из строя, в ноутбук встроен эффективный вентилятор, способный рассеивать до 35 Вт тепла. Устройство не греется, его спокойно можно держать на коленях. Это решение дополнено тремя режимами работы, которые переключаются простой комбинацией клавиш Ctrl+Alt+T. Тихий режим идеален для работы ночью или в общественных местах, сбалансированный подходит для повседневных задач. Производительный, на котором запускали рендеринг видео и игры, практически не шумит.

Автономность: 15 часов без подзарядки

Протестили автономность MEGABOOK K15S в условиях, знакомых каждому деловому путешественнику. Утром перед вылетом зарядили ноутбук до 100% и взяли его в рейс Москва — Калининград. В зале ожидания провели созвон, потом три часа смотрели сериал и в дороге до отеля редактировали документы. К моменту приезда оставалось 40% заряда: хватило бы еще на пару часов продуктивной работы.

MEGABOOK K15S может автономно работать до 15 часов и позволяет не оглядываться на индикатор заряда. Заявленное время достигается при типичном офисном использовании: одновременная работа с документами в Word и Excel, ведение переписки, видеоконференции, веб-серфинг.

Если все же понадобится, за  час восполняется до 70% батареи. Компактный адаптер мощностью 65 Вт на базе нитрида галлия поместился даже в карман пиджака. Один блок питания заряжает и ноутбук, и смартфон, и наушники. Экономия места: не нужно никаких дополнительных проводов.

Звук, который реально слышно

В TECNO MEGABOOK K15S установлены два мощных динамика по 2.5 Вт. Звук с глубокими низами, без пластикового дребезжания, объемный. Благодаря DTS можно смотреть видео даже в шумном помещении. В тестах специально включали сцены с шагами и выстрелами: локализация настолько точная, что в наушниках нет необходимости.

Та же стабильность и в микрофоне. Благодаря AI-шумоподавлению голос передается чисто. Во время тестовых звонков из оживленного кафе собеседник не услышал ни разговоры за соседним столом, ни городской шум. И все это — на расстоянии до пяти метров.

Кстати, о созвонах. В ноутбуке встроена обновленная камера. Она отслеживает положение лица, а еще есть физическая шторка приватности. Например, можно закрыть шторку для комфортных видеоконференций.

Для тех, кто предпочитает гарнитуру, идеально подойдут беспроводные наушники TECNO FreeHear 1 из экосистемы бренда. Когда не хотелось делиться разговорами с окружающими, подключали их. Чистый звук с акцентом на средние частоты, 11-мм драйверы, которые выдают неожиданную детализацию. Музыку слушать приятно: и фоновый плейлист на телефоне, и вечерний сериал на ноутбуке. Автономно работают наушники 6 часов, с кейсом — до 30 часов. 

Bluetooth 5.4 обеспечивает стабильное соединение на расстоянии до 10 метров. Удобная C-образная форма разработана специально для длительного ношения — после восьмичасового рабочего дня в ушах не возникает дискомфорта. Наушники поддерживают одновременное подключение к ноутбуку и смартфону. Переключение между устройствами происходит быстро и без заминок.

Через фирменное приложение Welife можно выбрать один из четырех эквалайзеров и отследить местоположение гарнитуры в случае утери. А еще кастомизировать виджет для управления наушниками. Функция настройки персонализированного дизайна доступна для устройств на Android и позволяет гибко изменить внешний вид окна подключения: вплоть до установки фоновой картинки или собственного фото.

Первые пару использований может потребоваться время, чтобы привыкнуть к нестандартной форме вкладышей, но уже с третьего раза они надеваются вслепую за секунду. Что особенно приятно:  собеседники отмечают, что звук от микрофона более приятный и четкий, чем у дорогих известных моделей.

Бесшовная синхронизация со смартфоном

Благодаря функции OneLeap ноутбук синхронизируется со смартфоном TECNO. Подключение происходит за пару секунд: достаточно один раз подтвердить сопряжение. После этого открывается доступ к бесшовному переключению между устройствами — объединенному буферу обмена, дублированию экранов и передаче файлов без кабелей и пересылок в мессенджерах.

Функция выручила, когда нужно было открыть приложение, у которого нет веб-версии. Удобно работает и буфер обмена: скопировал текст на одном устройстве — вставил на другом. Например, код, полученный в сообщении на телефоне, вводится в браузере на ноутбуке. Экономит минуты, а иногда и нервы. А когда в дороге пропал Wi-Fi, ноутбук сам подключился к мобильному интернету через смартфон.

TECNO CAMON 40 и сам по себе — мощный рабочий инструмент.  Смартфон выделяется камерой высокого качества 50 Мп, ярким AMOLED-экраном 120 Гц и множеством функций, которые упрощают процесс мобильной съёмки и использование искусственного интеллекта TECNO AI.

Телефон работает на HIOS 15.0.1 на базе Android 15.В фирменную оболочку встроен искусственный интеллект:

• Голосовой помощник Ella. Отвечает на вопросы, помогает с задачами и управлением устройством.

• Решение задач. Наводите камеру на задачу, ИИ решает ее.

• AI Редактор фотографий. Интеллектуальная обработка в одно касание.

• Быстрый поиск. Находит адрес на экране и запускает навигацию, распознает объекты и события, автоматически добавляет их в календарь.

Технические характеристики

• Процессор и память. 8 ядер, 16 потоков, Кэш L3 16 МБ, частота до 4.5 ГГц Графический процессор AMD Radeon™ graphics SSD 512 ГБ или 1 ТБ, М.2, 2280, PCle 3.0 Nvme DDR4 16 ГБ, 3200 МГц.

• Дисплей. 15.6", TFT, Full HD (1920×1080), 16:9, 280нит, 45% NTSC, 16.7 млн цветов, 60 Гц, 141 ррі.

• Веб-камера. 1 Мп, шторка приватности.

• Порты. 9 портов: 1*TF Card (microSD), 1*HDMI 1.4, 1*USB-A 3.1,

  1*USB-A 3.2, 1*3.5mm аудиовход, *Ethernet RJ45 до 1 Гбит, 2*Туре-С (Full Function), 1*слот для замка Kensington.

• Другое. Сканер отпечатка пальца в кнопке питания. Клавиатура с подсветкой (4 уровня яркости). Тачпад с поддержкой одновременно 4 касаний.

• Батарея. 70 Вт∙ч (6150 мА∙ч), Li-Pol, 11.55 B 65 Вт Type-C GaN, 20 В, 3.25 А, кабель 1.8 м (Туре-С-Type-C).

• Габариты. 17.3 мм (высота), 359.5 мм (ширина), 236 мм (глубина).

• Вес. 1,7 кг.

Если хотите создать собственную экосистему, в которой технологии подстроятся под ритм дня, попробуйте технику TECNO. Мощный ноутбук, быстрый смартфон и наушники соединяются в единое пространство. Быстрое переключение между устройствами, синхронизация файлов и стабильное соединение без лишних настроек.

КУПИТЬ НОУТБУК TECNO

Раскрыв пошире рот, я припал к зеркалу и всмотрелся в дальний край нижней челюсти — то место, где раньше была «восьмерка». Вот он, чертов кусок риса! Белесая крупинка намертво засела в зубной лунке с распухшими краями. Если она так сильно распирает рану и усиливает боль уже сейчас, то что же будет ночью? А вдруг застрявшая пища вызовет заражение? Я не особо разбирался в медицине и не был уверен, что такая ситуация действительно возможна, но слышал жуткие рассказы про инфицированные раны и заражение крови. Рисковать мне не хотелось, поэтому я решил во что бы то ни стало избавиться от чертового куска риса.

Покопавшись в ящиках на кухне, я вытащил упаковку зубочисток и вернулся в ванную. Широко раскрыв рот, я приблизил зубочистку к ране.

Деревянный кончик коснулся края воспаленной десны, и челюсть пронзила острая боль. Я скривился, пытаясь подцепить кусок риса. Результатом первых двух попыток стала истыканная десна и усилившаяся боль. Крупинка риса оставалась на месте.

Третий заход: острие уткнулось в край лунки, поддевая крупинку. Кажется, получилось: кусок риса сдвинулся с места, и боль в ране утихла. Я поглубже ввел зубочистку, пытаясь насадить на нее комок пищи.

Сопротивление исчезло: кончик зубочистки провалился внутрь раны.

Что за черт?

Удивленный, я завел палочку поглубже в лунку, стараясь нащупать рисовую крупинку. Десна, растревоженная манипуляциями, дергала ноющей болью, но я упорно продолжал зондировать пустоту: зубочистка опускалась все глубже, не встречая никакого препятствия.

***

— Как такое возможно? — спросил я, сидя в стоматологическом кресле. — Я ввел зубочистку на всю длину в рану, а у нее словно дна не было! И кусок риса я так и не вытащил! А вдруг у меня там абсцесс или что-то другое?

— Сейчас посмотрим, — хмуро отозвался дантист, поправив маску на лице. — И на будущее, Матвей: не стоит чем попало ковыряться в ране.

Я согласно кивнул, готовый к осмотру стоматолога. После вечернего происшествия с исчезнувшим в ране куском пищи, я, не на шутку встревоженный, сразу позвонил в клинику. К счастью, врач еще не ушел. Выслушав мой сбивчивый рассказ, стоматолог предложил незамедлительно прийти на прием, чтобы убедиться, что рана заживает как следует, и для тревог нет причин. Благо клиника располагалась недалеко от дома.

Я постарался успокоиться, наблюдая краем глаза, как хирург перебирает на столе инструменты. На стене, облицованной белым кафелем, часы показывали четверть десятого. Клиника закрыла двери для посетителей в девять вечера, администратор и медсестра ушли, и стоматолог остался со мной из врачебного долга перед обезумевшим от тревоги пациентом.

— Рот пошире, — прозвучала команда, и я поспешил ее выполнить.

Хирург завел зонд в мою распахнутый рот. Холодный металл коснулся воспаленной раны, и я скривился от боли. Стоматолог ковырялся в десне, и я с тревогой наблюдал, как его брови озадаченно ползли вверх.

Он отложил инструмент и пощупал левой рукой под моим подбородком.

— Не больно?

Я отрицательно промычал в ответ. Хирург, нахмурившись, засунул указательный палец в перчатке к поврежденной десне и осторожно ее коснулся. И в следующий миг резко отдернул руку!

На пальце, обтянутом белым латексом, алела капелька крови.

— Зачем вы меня укусили? — ошарашенно спросил стоматолог.

Он снял перчатку и подошел к раковине, чтобы смыть кровь и обработать ранку.

— Я не кусал, — пролепетал я, удивленный случившимся не меньше, чем стоматолог.

— Надо сделать рентген, — заявил хирург, наклеивая пластырь на палец.

Я облизал пересохшие губы:

— Что-то серьезное?

— Пока не очень понятно. — Стоматолог махнул мне рукой, приглашая следовать в другой кабинет.

***

Ничего подозрительного рентген не выявил. Еще раз меня осмотрев, хирург пришел к выводу, что имеет место, как он выразился, «анатомическая особенность»: зубная лунка оказалась глубже, чем обычно, именно поэтому зубочистка и зонд не смогли нащупать дна. Что касается застрявшего куска риса, то хирург посоветовал на этот счет не беспокоиться: никаких признаков воспаления он не увидел, и, скорее всего, комочек пищи самостоятельно выпал, чего я в панике просто не заметил.

Успокоенный словами стоматолога, я вернулся домой и лег спать.

Когда я проснулся, серый свет с улицы заливал мою конуру. Я сладко потянулся, ощущая приятную истому в мышцах и костях. И тут же дернулся: челюсть пронзила острая боль.

Поднялся в постели. В воздухе повис тяжелый запах железа. Верхнюю часть одеяла покрывали бурые засохшие пятна. Я перевел взгляд на подушку и обомлел от шока: наволочка была пропитана кровью. Но не это привело меня в ужас: на подушке копошились черви, похожие на опарышей. В отличие от личинок мухи, они были серого цвета и гораздо крупнее — размером с длинную фасолину. На миг мне показалось, что твари хищно раскрывали маленькие рты, в которых виднелись острые зубы, — но лишь на миг, потому что уже в следующую секунду кинжальная боль вонзилась в челюсть, и я с криком вскочил с постели.

Я залетел в ванную и уставился в зеркало. На меня смотрела опухшая после сна физиономия с взъерошенными волосами. С угла рта спускалась засохшая струйка крови. Челюсть вновь заныла. Я открыл рот — и чуть не задохнулся от ужаса.

Из ранки на месте вырванного зуба выползал жирный червь. С легким чвакающим звуком он выбрался из лунки и, сгибаясь и разгибаясь, заскользил по зубам.

Горло скрутил рвотный спазм, и меня вывернуло прямо в раковину.

***

Я взлетел по ступенькам стоматологии и дернул дверь — к моему счастью она оказалась не заперта! Пятнадцать минут назад я звонил в клинику, но никто не снял трубку. Рассудив, что стоматология еще закрыта (кажется, она начинала работу в девять утра), я все же решил направиться в клинику — в надежде, что хоть бы один врач придет пораньше. Ждать я не мог: из раны во рту ползли черви. Чем быстрее меня осмотрит стоматолог, тем лучше.

В комнате ожидания, где обычно посетителей встречала администратор, никого не было.

— Здравствуйте! — позвал я, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Есть тут кто?

В ответ тишина. Я заглянул в коридор, который вел к врачебным кабинетам. В смотровой, где вчера со мной возился хирург, горел свет. Я направился в комнату.

Стоматолог лежал на полу, раскинув руки и ноги: я узнал его по зеленым «кроксам», которые врач носил вчера на приеме. Голова хирурга представляла собой колышащуюся серую массу, в просветах которой виднелось что-то красно-бурое. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: это были черви, которые копошились в сожранном до костей лице.

***

Я брел по улице, не видя дороги. Перед глазами плыло, руки тряслись, ноги подкашивались. Наверное, мне стоило вызвать «скорую» или полицию, но я струсил, запаниковал: выбежал из стоматологии и рванул куда подальше от чудовищной картины. Я убеждал себя, что хирург был мертв (ведь никто не выживет с разъеденным черепом?), и я бы ничем не смог ему помочь.

Я вспомнил, как вчера во время осмотра стоматолог поранил палец о мою челюсть. А что, если его укусил червяк из раны? Заразил врача. Одна только мысль, что я мог стать причиной его гибели, вызывала тошноту.

Что теперь делать?

Встречный прохожий задел меня плечом, и я остановился, вдруг осознав, что все это время шел в сторону, противоположную от дома. Впереди высилась серая громада торгового центра, где я любил иногда перекусить в ресторанном дворике или провести вечер в кино.

Боль врезалась в челюсть, в глазах потемнело. Снова лезет червяк? Я провел языком по ране, но нащупал лишь ставшую уже привычной дыру в десне. Тошнота усилилась, и слабость камнем обрушилась на плечи: еще чуть-чуть, и я грохнусь в обморок.

Поразмыслив немного, я не придумал ничего лучше, как отправиться в торговый центр: там есть туалет, где я смогу освежиться.

***

Холодная вода обожгла кожу, вернув ясность мыслей. Я посмотрел в зеркало: серое лицо, черные глазницы, пепельные губы. Нужно собраться и начать действовать. Первым делом — обратиться за медицинской помощью!

Я закрутил кран и потянулся было за бумажными полотенцами, как вдруг спазм скрутил шею, а челюсть взорвалась искрящейся болью: меня вывернуло на пол желудочным соком. Я сплюнул кислую слюну. С жирным шлепком она плюхнулась в лужицу рвоты, и я содрогнулся от отвращения: в плевке извивалось около десятка червей.

Я обернулся к зеркалу и раскрыл рот: из раны в десне выкручивалась мясистая личинка. Со сдавленным криком я засунул в рот два пальца и ухватил паразита. Я ожидал нащупать тонкую кожицу и упругую мякоть под ней, но тело червяка, казалось, состояло из панциря.

Холодное, гладкое существо.

Палец пронзило жгучей болью, и я выдернул его изо рта. На кончике фаланги выступила капелька крови. Чертова тварь укусила меня! По языку скользнуло холодным и чужеродным, и я выплюнул в раковину червяка. Личинка, изогнувшись, подняла в мою сторону зауженный кончик тела, отличавшийся более темным цветом — должно быть, голова паразита. Плоть разомкнулась, и я увидел в микроскопическом просвете ряд острых зубов.

Перед глазами поплыло, ноги обмякли: я грохнулся на пол, и серый потолок затянуло во мрак.

***

— Он пришел в себя, — прозвучал женский голос словно из бочки.

Я разлепил глаза. Надо мной склонилась девушка в белом — должно быть, медсестра? Она деловито поправила подушку под моей шеей, а затем подкрутила колесико на пластиковой трубке капельницы.

— Чудесно! — ответил мужской голос откуда-то из угла комнаты. — Можете быть свободны.

Медсестра ушла. Из сумрака, в который была погружена палата, вынырнула высокая фигура: пожилой мужчина с заостренными чертами лица, тонкими губами и мутными глазками за стеклами прямоугольных очков. На нем был серый халат, на лацкане которого крепился бейджик, исписанный таким мелким шрифтом, что я смог разобрать только должность и фамилию — доктор Штеркель. От мужчины несло резким запахом лекарств или каких-то химикатов.

— Мы боялись, что потеряем вас, — проговорил Штеркель, и мне показалось, что он едва сдержал радостное возбуждение в голосе. — Вам удалось выжить, Матвей, и я этому очень рад.

— Где я?

Пересохшие губы с трудом разлепились. Голова превратилось в чугун, а тело, напротив, стало будто невесомым: я не ощущал ни рук, ни ног. Нечто похожее я испытал в детстве, когда отходил после операции по поводу аппендицита.

— Вы находитесь в особом месте, — ответил доктор. — Под наблюдением специалистов.

Я повел взглядом: комната тонула в вязкой полутьме (тусклый плафон над дверью был единственным источником света), на стене напротив чернел экран телевизора, окон и других коек я не заметил.

Что за странная больница?

Я попытался приподнять голову, чтобы взглянуть на свое тело, укрытое простыней, но Штеркель подошел ко мне, положив тяжелую руку на грудь.

— Вам не стоит напрягаться, — сказал он, не давая мне выпрямиться. — Отдыхайте.

Я провел языком по десне: на том месте, где раньше ощущался провал, теперь была гладкая поверхность, словно лунку от вырванного зуба чем-то заделали.

— У меня была рана во рту, оттуда ползли черви! — выпалил я.

— Мы знаем. — Доктор отстранился. — Теперь все под контролем.

— Но что это было? Какое-то заражение? Вы провели обследование? — В голове бурлили десятки вопросов, на каждый из которых я жаждал получить ответ.

Штеркель вытащил из кармана пульт и щелкнул им в сторону телевизора на стене. На экране вспыхнули черно-белые изображения. Моих посредственных познаний в строении человека хватило, чтобы узнать снимки головы в разрезе.

— Это результаты МРТ вашего черепа, Матвей, — сообщил доктор. — Мы не обнаружили ничего странного в анатомическом смысле. Анализы крови тоже в абсолютной норме. Ранка в десне заделана специальным материалом, и сейчас вам нечего опасаться.

— Но что же это было? — не унимался я. — Откуда появились черви?

Штеркель улыбнулся краешком губ.

— Вы слышали о пространственных червоточинах?

В памяти всплыли ролики на «Ютубе» про космос и черные дыры, которые я смотрел на досуге, но подробности давно выветрились, и я неопределенно повел плечами. Куда клонит этот старик? Причем здесь моя болезнь?

— Я так и думал: молодежь нынче редко интересуется вопросами мироустройства, — ухмыльнулся доктор, увидев мое замешательство. — Постараюсь вам объяснить. Говоря простым языком, червоточины — это нечто вроде туннелей в пространстве, которые способны соединить бесконечно удаленные друг от друга части Вселенной. Или нескольких вселенных.

— Разве это не гипотеза? — удивился я.

Штеркель расплылся в блаженной улыбке:

— Гипотеза — для широких общественных масс. Но для специалистов, занимающихся этим вопросом, червоточины уже давно являются неоспоримым научным фактом. Я и мои коллеги сталкиваемся с ними на протяжении десятилетий. Вы ведь наверняка слышали о загадочных случаях исчезновения людей, о появлении странных объектов в небе или на море? Я уж не говорю про встречи с так называемыми привидениями или с неведомыми на Земле существами.

Я коротко кивнул: конечно, обо всем этом я слышал, но всегда считал такие истории байками, пригодными лишь для того, чтобы пугать ими друзей ночью у костра.

— Такие прорывы из других частей Вселенной или из параллельных миров происходят через порталы — те самые червоточины, — продолжал Штеркель. — Они могут возникнуть где угодно, и наши специалисты занимаются их изучением по всему миру. К примеру, одна из недавних червоточин образовалась в вентиляционном отверстии в школе — возможно, вы слышали сообщения в прессе о полтергейсте, пугающем детей. Обычно червоточины — это неустойчивые кратковременные структуры, исследование которых крайне затруднительно. Но в этот раз мы столкнулись с чем-то особенным.

В колючих глазах доктора вспыхнул азарт, и я содрогнулся от страха. Когда-то я смотрел документальный фильм о нацистских врачах, и их костлявые лица были исполнены тем же холодным фанатизмом. Я сглотнул вязкую слюну: снова затошнило и поплыло перед взглядом.

— В вашей ротовой полости, Матвей, возникла червоточина. Портал в другое измерение, — понизив голос, проговорил Штеркель. — И эти, как вы выразились, «черви» — ни что иное, как внеземная форма жизни.

Все, с меня хватит!

Собрав остатки сил, я выпрямился в койке, намереваясь встать и удрать куда подальше от безумного собеседника. Но не смог: нечто эластичное и прочное врезалось в грудь, ноги и левую руку. Неужели ремни? При этом правую руку я по-прежнему не чувствовал. Я растерянно взглянул на Штеркеля.

— Это для безопасности, — холодно пояснил он. — После того, что вы наделали, мы не можем допустить, чтобы вы оставались на свободе.

Штеркель щелкнул кнопкой на пульте, и на экране телевизора возник выпуск новостей. «15 октября», — прочитал я в углу. Значит, я провалялся без сознания двое суток?

На экране мелькали кадры оцепленного торгового центра. Я почувствовал, как холодный пот стекает по спине. Ведущий новостей рассказывал о чрезвычайном происшествии: сотни людей были атакованы ранее неизвестными науке червями. Внезапно камера приблизилась к входу в торговый центр, и я увидел знакомое лицо — это был я, в тот момент, когда с отрешенным видом и окровавленным ртом выходил из здания, охваченного всеобщей паникой. Я совершенно не помнил этого события.

— Вы понимаете, что это значит? — спросил Штеркель, не отрывая взгляда от экрана. — Вы стали носителем червоточины. Мы обязаны изолировать вас и изучить этот феномен, чтобы предотвратить дальнейшие катастрофы. Вы даже представить не можете, какой ужас обитает по ту сторону червоточины, пытаясь проникнуть в наш мир.

Я почувствовал, как страх сковывает меня. Неужели я стал причиной этого кошмара? Но что, если Штеркель прав, и я действительно представляю угрозу для окружающих? В голове мелькали мысли о побеге, но ремни, сковывающие мое тело, не оставляли шансов.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил я, стараясь не выдать дрожь в голосе.

Словно не услышав моего вопроса, Штеркель лишь усмехнулся, его глаза блестели холодным фанатизмом.

— Матвей, вы должны понять, что это уникальная возможность для науки. Мы сможем исследовать другие измерения, узнать то, что никогда не было доступно человечеству. Вы станете частью великого открытия. Поймите: обычно червоточины крайне нестабильны и быстро исчезают, но в вашем случае впервые за все время наблюдения мы столкнулись с устойчивой червоточиной. Ей можно воспользоваться.

— Каким образом? — Холодный ком перехватил мне горло.

— Расширить так, чтобы туда проник наш зонд-разведчик.

Я дернулся, но ремни держали крепко. В отчаянии я оглядел комнату, надеясь найти хоть какой-то способ спастись. Но все, что я видел, были холодные стены и зловеще блестящие хирургические инструменты на столике.

— Пожалуйста, не делайте этого! — умолял я, чувствуя, как слезы текут по щекам.

Штеркель подошел ближе, его лицо было всего в нескольких сантиметрах от моего.

— Не волнуйтесь, Матвей. Мы расширим вашу рану так, что туда проникнет наш дрон. Вы даже ничего не почувствуете, — сказал он, и в его голосе не было ни капли сожаления.

Он повернулся к своим ассистентам, которые словно по команде вышли из сумрака, и кивнул. Один из них подошел ко мне с маской для анестезии. Я попытался сопротивляться, но силы покидали меня. Маска накрыла мое лицо, и я почувствовал, как сознание погружалось во мрак, вязкий и липкий, словно смола. Последнее, что я увидел перед тем, как отключиться — зловещую улыбку доктора Штеркеля и блеск хирургической пилы в его руках.

Боль пронзила мою челюсть, когда жужжащий диск вгрызся в десну. Под веками вспыхнул белый свет, и внезапно я осознал, что уже не лежу в операционной. Я падал сквозь бесконечную воронку, сотканную из тьмы и холода. Стены тоннеля, казалось, были живыми — они пульсировали, извивались, словно исполинские внутренности неведомого чудовища.

Падение прекратилось так же внезапно, как началось. Я рухнул на холодную склизкую поверхность. Боль пронзила мое тело, и я закричал — но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. С трудом поднявшись на ноги, я огляделся.

Передо мной расстилалась бескрайняя равнина, затянутая густым туманом. Воздух был спертым, тяжелым, пропитанным тошнотворной вонью разложения. Под ногами хлюпала слизь, липкая и холодная. Я сделал шаг — и вдруг понял, что иду по живому ковру, сотканному из извивающихся тел червей.

Твари заполонили все пространство вокруг. Их было бессчетное множество: серые, склизкие, они копошились, переплетаясь в чудовищный клубок. Черви скользили по моим ногам, обвивали лодыжки, ползли все выше, впиваясь микроскопическими зубами в кожу.

Внезапно равнина дрогнула и пошла волнами, словно море в шторм. Из тумана вынырнула исполинская тень — гигантский червь с щупальцами, рядом с которым я казался букашкой. Пасть чудовища разверзлась, являя моему взору ряды острых, как бритва, зубов. Тварь заревела — и этот рев сотряс пространство, вышибая из моих легких остатки воздуха.

Я побежал, увязая в живом ковре. Черви облепили мое тело, забирались мне в рот, в ноздри, в уши. Я кричал, захлебываясь собственной кровью и слизью тварей. Позади ревело чудовище, и земля содрогалась под ударами его щупалец.

Спасения не было. Я это понимал. Я бежал вперед, к зыбкой кромке тумана — хотя знал, что там меня поджидает лишь безумие и смерть.

Последнее, о чем я успел подумать, прежде чем мой разум угас: безумный доктор был прав. Ужас по ту сторону червоточины невообразим. И этот ужас теперь навечно станет моей единственной реальностью.

Тьма сомкнулась надо мной — вязкая, удушливая тьма, в которой копошились черви. И не было спасения, не было надежды — лишь бесконечный кошмар, пришедший из неведомых глубин космоса через рану в моей десне.

Я закричал в последний раз — и крик этот утонул в чавкающем хоре миллиардов безжалостных тварей, что пожирали меня заживо... Но внезапно я почувствовал, как мое сознание начало растворяться, сливаясь с этим кишащим морем червей. Я больше не был Матвеем — я становился частью чего-то невообразимо громадного, чудовищного сверхорганизма, сотканного из бесчисленных извивающихся тел.

Боль ушла, сменившись ощущением невероятной силы и могущества. И вдруг я почувствовал рывок, словно меня выдернули из этого кошмара. Перед моими глазами возникло знакомое отражение в зеркале — мое собственное лицо, искаженное гримасой боли и отвращения. Я увидел, как моя рука, сжимающая зубочистку, тянется к десне, пытаясь выковырять застрявший кусочек риса из лунки.

Реальность и кошмар смешались, грань между ними стерлась. Я был одновременно и Матвеем, и чудовищным червем из космической бездны, наблюдавшим из дырки в десне за своим человеческим воплощением в зеркале. Пространство и время замкнулись в бесконечную петлю, и я понял, что отныне буду вечно балансировать на краю безумия, навсегда став пленником собственного искаженного сознания.

Где заканчивается явь и начинается бред? Что реально — я сам или тот легион червей, частью которого я стал?

Одно я знал точно: мы проникаем сквозь червоточины в другие миры, неся с собой разрушение и хаос. Миллиарды сознаний, объединенные единой целью — поглотить все сущее, превратить вселенную в наш извивающийся клубок.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Вскоре впереди показалось мрачное серое здание, одиноко высящееся в окружении темного массива леса. Ни единой припаркованной машины возле дома, лишь в одном из окон на самом верху теплился мутный свет.

Макс подъехал ко входу, спрыгнул с велосипеда и подошел к домофону, набирая нужную квартиру — №113. Длинные гудки в динамике, но никто не отвечает. Странно. Макс достал телефон и позвонил клиенту напрямую.

—  Алло. — Голос на том конце хриплый и невнятный.

— Здравствуйте, это курьер. Ваш домофон не работает. Откроете дверь?

В динамике воцарилась тишина. Казалось, человек по ту сторону линии погрузился в раздумья. Макс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Тяжелый рюкзак оттягивал плечи, а резкий ветер пробирался под тонкую куртку.

Наконец домофон тихо пискнул, и дверь в подъезд распахнулась. Макс шагнул в темный пустой холл, озираясь по сторонам. Ни единой души.

— Поднимайся по лестнице пешком, — донесся до него сиплый голос клиента из телефона. — Лифтом не пользуйся.

Не дожидаясь ответа, он отключился. Макс на мгновение застыл посреди холла, пораженный наглостью заказчика. Ехать в такую даль, тащить тяжеленный рюкзак, а теперь еще и переться по лестнице на своих двоих!

Взгляд упал на табличку рядом с лифтом, где значились номера этажей и квартир. И тут терпение Макса лопнуло.

— Да ты издеваешься?! — прошипел он, увидев, что квартира №113 расположена на двадцать первом, последнем этаже. — Сам пешком поднимайся!

Игнорируя странный совет клиента, Макс ткнул кнопку вызова лифта. Створки дверей тут же разъехались, открывая взгляду тесную кабину.

Как-то маловато места для лифта в новостройке, — мимолетно удивился Макс, заходя внутрь.

Двери с мягким шипением закрылись, и лифт поплыл вверх, мерно загудев движком. Макс прислонился к стене, стаскивая с плеч надоевший рюкзак. Глаза устало прикрылись. Тишину кабины нарушало лишь мерное гудение и шорох троса в шахте.

Когда циферблат на панели добрался до цифры 21, лифт мягко остановился и распахнул двери. Макс подхватил рюкзак и шагнул в сумрачный коридор. В тусклом свете единственной лампы он разглядел несколько одинаковых дверей, хаотично разбросанных по периметру, словно в лабиринте.

Вспомнились ехидные предостережения Рената про дом-лабиринт. Макс нервно сглотнул и двинулся вдоль стены, вглядываясь в номера квартир. Наконец взгляд выхватил из полумрака нужные цифры — №113.

Макс остановился напротив двери, не решаясь позвонить. По спине пробежал неприятный холодок, будто дунул сквозняк из щелей. Макс только сейчас заметил, что возле двери не было звонка. Странно, неужели жилец выдернул его?

Макс занес руку, чтобы постучать, но тут из квартиры раздался приглушенный мужской голос. То ли стон, то ли шепот:

— Оставь продукты у двери... и уходи скорее, пока оно не вернулось!

«Оно»?

Макс застыл с поднятой рукой, удивленно вслушиваясь. Кто еще тут живет? В голове всплыло предостережение Рената о «проклятом доме». Макс раздраженно тряхнул головой. Что за ерунда лезет на ум!

— Продукты оставить? Да без проблем! — усмехнулся он, скидывая рюкзак на пол, чтобы выгрузить заказанные клиентом товары.

Обычный набор: хлеб, макароны, молоко, яйца. Ничего особенного.

— Не вздумай спускаться на лифте, — едва слышно просипел голос из-за закрытой двери, будто говорящий задыхался. — Только по лестнице вниз, иначе...

Он не договорил: просто резко замолчал. Макс ошарашенно замер, не зная, что делать. В звенящей тишине коридора собственное дыхание казалось оглушительным. Нервы Макса окончательно сдали. Да пошло оно все! Жилец из 113-ой квартиры, похоже, полный псих. Надо сваливать отсюда, и побыстрее.

— Спасибо за покупку, приятного аппетита, — язвительно бросил Макс в сторону двери, подхватывая опустевший рюкзак.

Плевать на лестницу, только полоумный будет переть с 21-го этажа пешком! Макс решительно зашагал обратно к лифту. Хватит с него на сегодня идиотских заказов!

Двери кабины послушно распахнулись, стоило ему нажать на кнопку вызова. Макс влетел внутрь и с силой надавил на кнопку с единицей. Лифт мягко тронулся, загудев движком. Циферблат на панели неспешно отсчитывал этажи.

21... 20... 19...

Мысли Макса метались, прокручивая в голове недавний разговор с жильцом. Бред какой-то! К чему эти предупреждения? Кто там мог «вернуться»? Что вообще происходит в этой дурацкой новостройке?

Тяжело вздохнув, Макс прислонился затылком к прохладной стенке лифта. Надо завтра же сказать Ренату, что он был прав. Ноги его больше не будет в этом треклятом доме!

18... 17... 16...

Кабину вдруг тряхнуло, словно при аварийной остановке. Макс не удержался и полетел на пол, чудом не приложившись лбом о поручень. Он рывком вскочил на ноги, хватаясь за стену.

Лифт застыл. Табло на панели тускло мерцало цифрой 16, а затем свет под потолком заморгал и погас, погружая кабину в абсолютную темноту.

— Сука! — Макс в панике заколотил по кнопкам: он терпеть не мог долго находиться в замкнутом пространстве.

Лифт и не думал сдвигаться с места. Внутри все похолодело. Макс трясущимися руками вытащил из кармана телефон, включая фонарик. Дрожащий луч выхватил из мрака панель с кнопками. Макс несколько раз ткнул в кнопку вызова диспетчера, но тут же отдернул палец, почувствовав что-то липкое и холодное.

Он поднес телефон ближе, всматриваясь. И обмер. Из кнопок сочилась мутно-красная вязкая жидкость, больше всего похожая на...

Кровь?!

— Твою мать... — Голос Макса сорвался на хрип. — Это что за херня?!

За дверями кабины послышался тихий шорох. Будто кто-то или что-то скреблось снаружи, пытаясь пробраться внутрь. Макс похолодел. Воображение услужливо рисовало жуткие картины того, что могло затаиться в кромешной тьме лифтовой шахты.

Он вспомнил лихорадочный шепот жильца из 113-ой квартиры.

«Уходи, пока оно не вернулось».

Неужели это то самое «оно»?!

Сердце бешено заколотилось, разгоняя по венам ледяной ужас. Макс прижался спиной к стене, не сводя расширенных глаз с закрытых дверей лифта. Скрежет снаружи нарастал, вперемешку с утробным рычанием.

— Кто там? — крикнул Макс, удивляясь, как жалко и беспомощно прозвучал его голос.

Может, это просто собака?

Ответом ему была зловещая тишина. Только сдавленное дыхание и грохот пульса в ушах. Дрожащими пальцами Макс набрал на телефоне номер службы спасения, но сигнал не проходил.

Сука! Застрял посреди ночи в чертовом лифте неизвестно с чем за дверями, и связи ноль!

И тут мобильник в его руке ожил, принимая звонок с незнакомого номера.

Хотя нет, стоп!

Эти цифры Макс совсем недавно набирал сам. Номер жильца из квартиры 113!

Он лихорадочно ткнул в зеленую кнопку приема.

— Ты покинул здание? — без приветствий просипел хриплый мужской голос на том конце. — Я смотрю в окно, но тебя не вижу.

— Я в лифте застрял! — сорвался Макс, чувствуя, как истерика подступает к горлу. — Не могу выбраться! Здесь какая-то дичь творится! Из кнопок сочится кровь, и что-то скребется снаружи кабины!

Повисло напряженное молчание.

— Алло? — не выдержал Макс. — Вы слышите меня?

Из телефона раздался тяжелый вздох вперемежку с сипением, будто у говорившего не хватало воздуха.

— Надо было спускаться по лестнице... Я же предупреждал... Теперь поздно. Оно знает, что ты в лифте, — глухо повторил жилец квартиры 113, и в его голосе явственно слышалась обреченность.

Сердце Макса бешено заколотилось.

«Кто» знает? О ком он говорит?!

— Что за «оно»? Объясните нормально! — потребовал Макс, с трудом сдерживая подступающую панику. Его бросало то в жар, то в холод. Застрять ночью в лифте — само по себе сомнительное удовольствие, но тут еще эти зловещие полунамеки сумасшедшего типа, и жуткие звуки снаружи!

В трубке послышался судорожный вздох, а затем разлилась долгая пауза, прерываемая лишь тяжелым дыханием мужчины. Когда он наконец вновь заговорил, голос его звучал глухо и невыразительно:

— Я купил эту квартиру пару месяцев назад. Радовался, что так дешево отхватил жилье в новостройке, хоть и на отшибе. Но со временем понял, что в доме больше никто не живет. Странные вещи тут творятся. Особенно с лифтом. То в нем холод собачий, то кровь из стен сочится. Иногда он замирал между этажами, и казалось, что проходили часы, хотя на самом деле лишь минуты. А потом... появилось оно.

У Макса волосы встали дыбом. Озноб пробежал по спине и собрался противным холодным комком где-то в желудке.

— Что за «оно»? — выдавил он, чувствуя, как немеют губы.

Ответ он не услышал. Снаружи лифта раздался жуткий утробный рык, больше похожий на рев голодного зверя, чем на человеческий голос. Макс отшатнулся к стене, вжимаясь в нее спиной.

— Оно пытается сюда проникнуть! — прокричал он в трубку. — Помогите!

— На каком ты этаже? — быстро спросил мужчина звенящим от напряжения голосом.

— Кажется, на шестнадцатом. — Макс вспомнил последнюю цифру на табло перед тем, как лифт остановился.

— Понял. Держись, я иду! Попробую разжать двери лифта снаружи!

— Скорее, умоляю! — всхлипнул Макс. Ему было уже плевать, как жалко это прозвучало.

За дверями нарастали дикий рык и скрежет когтей о металл. Казалось, чудовищная тварь вот-вот прорвется внутрь. Но внезапно все стихло. Сбивчивое дыхание Макса оглушило его в мертвой тишине.

Он затравленно озирался по сторонам, сжимая телефон трясущимися руками. Минуты ожидания тянулись бесконечно. Наконец в трубке послышался запыхавшийся голос жильца квартиры 113:

— Я на шестнадцатом! Попробую вскрыть двери!

— Осторожно, там какая-то тварь снаружи! — сдавленно предупредил Макс.

— Здесь никого... — неуверенно протянул мужчина. А потом добавил: - Так, двери поддаются. Сейчас открою.

И тут Макса поразила неожиданная мысль. Он напряженно прислушался, но кроме скрежета металла снаружи не различил ни единого живого звука. Ни голоса, ни дыхания, ни шагов.

— Почему я не слышу вас? - цепенея от дурного предчувствия, спросил он. — Вы же говорите, что возитесь с дверьми, но я улавливаю звуки только через телефон!

Повисла гнетущая пауза.

— Я... не знаю... - растерянно выдохнул жилец. И замолчал.

В этот миг тишину прорезал новый натиск жуткого рева и скрежета. Тварь вернулась! И теперь она была в ярости, судя по ожесточенности, с которой бросалась на створки лифта.

— Откройте скорее эту чертову дверь! — заорал Макс в полнейшей панике.

Легкие жгло от недостатка кислорода, сердце бухало прямо в горле. Макс только сейчас понял, что стучит зубами от холода — температура упала чуть ли не до нуля, и лифт теперь напоминал холодильник.

Безумный грохот снаружи нарастал, заглушая стук собственного сердца. С трудом расслышав невнятное бормотание мужчина в трубке, Макс оцепенел в ужасе от его слов:

— Я вскрыл лифт, но внутри никого нет. Только рюкзак валяется, весь в крови. Со значком в виде смайлика.

Медленно, как в страшном сне, Макс перевел взгляд на собственный рюкзак, небрежно брошенный на пол лифта. Веселый желтый смайлик, дурацкий подарок Рената, сейчас казался издевательской гримасой в свете леденящих душу откровений незнакомца.

Тот сказал, что видит в пустом лифте рюкзак Макса, залитый кровью.

Как такое возможно?!

Холод сковал члены, дыхание застряло в горле. Липкий животный ужас растекался по венам, парализуя и мысли, и движения. Макс просто стоял и смотрел, не в силах оторвать взгляда от улыбающейся рожицы. Из онемевших пальцев выскользнул телефон и глухо шлепнулся на пол. Словно оборвалась последняя связующая нить с реальностью.

Экран телефона погас, и вместе с ним выключился фонарик. Непроглядный мрак поглотил тесную кабину. Теперь единственными источниками света остались мерцающие кнопки панели. Но и они предательски замигали, словно из последних сил цепляясь за искру жизни, а затем растворились во тьме.

Наступила абсолютная, первозданная чернота. В ней не было верха и низа, не было границ, лишь бесконечная пустота. И жуткий, леденящий кровь рык, ввинчивающийся в уши. Он нарастал, заполняя собой все пространство, отдаваясь вибрацией в каждой клеточке тела.

А потом что-то громыхнуло. Лязгнул металл. Донесся скрежет когтей, высекающих искры. И Макс с ужасом понял: оно здесь.

Голодное, исполинское, адское отродье вломилось в кабину, разворотив двери. Запах гнилой плоти и могильного тлена забил ноздри.

Макс заорал. Дико, страшно, надрывно. Из последних сил, из отчаянного желания жить. Заорал, срывая голос, выплескивая в крике весь свой страх и боль. Заорал так, словно это могло хоть на миг отсрочить неминуемую смерть в беспросветной тьме.

Горячее зловонное дыхание опалило лицо. Макс зажмурился до боли в глазах. И внезапно понял, что больше не кричит. Крик умер, захлебнулся в глотке.

В абсолютной тишине, густой как смола, оглушительно раздавалось хриплое дыхание твари.

А потом были когти, безжалостно впившиеся в грудь. Была боль, разрывающая на части. Был хруст костей и влажный звук разодранной плоти. И жуткий, торжествующий рев.

Мир померк. Сознание уплывало, утягивая Макса в спасительную темноту. Последней мыслью было смутное удивление: почему он все еще слышит, как чудовище пожирает его заживо, хотя давно уже должен быть мертв? Где-то на краю угасающего рассудка всплыло жуткое предположение.

Что если в этом проклятом доме, в этом треклятом лифте, смерть — не избавление? Что если боль и ужас бесконечны, и мучительная агония — это все, что ему осталось до скончания времен?

Рык и хруст плоти превратились в чудовищную какофонию. Она нарастала, заполняя собой весь мир, вытесняя остатки мыслей и чувств. А потом все поглотила тьма. Древняя, как сама вечность, и голодная.

Всегда голодная.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Еще одно воспоминание вспыхнуло в голове. Стояла рыжая осень, когда Азария ощутил первые признаки недуга. Головокружение и боли, разрывавшие мозг. Рвота и постоянные обмороки. Ближайший врач — в сотнях километров от их деревни. Так продолжалось около месяца, пока он не упал во дворе дома. Азария лежал на студеной земле и чувствовал, как его четырехпалую ладонь лижет верный пес, словно умолявший хозяина подняться и поиграть с ним. Но встать Азария не мог, и глаза его выела тьма. Он думал, что навсегда. Но ошибся.

Ужас дрожью пробежал по нервам, дыхание сперло, и пальцы обожгло льдом — в одно мгновение Азария все понял.

Он в гробу! Умер, и его похоронили! Но он выжил, очнулся, как и все те несчастные люди, о которых Азария слышал когда-то из рассказов стариков. Люди, впавшие в летаргический сон — пограничное состояние между жизнью и смертью, которое даже опытный врач не всегда способен распознать. Они просыпались в гробах, в холодных, душных объятьях тьмы — и задыхались, зовя на помощь. Раздирали руки в кровь, расшибали головы о доски гробов, — но выбраться не могли. Мерзлая, тяжелая земля отделяла их от мира живых...

Вдруг тряхнуло сильнее обычного, и с дикой радостью Азария понял, что еще не закопан! Мелкие покачивания и подбрасывания, дождь, капающий на крышку гроба — все это означало, что его только везут на кладбище, только собираются опустить в могилу. У него есть шанс на спасение, он вырвет свою жизнь обратно, снова увидит свет, дождь, любимого пса — и своих родных.

Лица как ветер ворвались в мозг, растревожили то, что было забыто. Отец и мать, его деды, братья и сестры… Имена, привычки, судьбы родных людей перемешались в памяти, словно мутная вода в воронке, но Азария твердо знал, что должен к ним вернуться. Нужно закричать, застучать по гробу — дать знать, что он жив! Казалось, воспоминания словно влили силу в мышцы, расправили легкие, наполнили их воздухом.

Азария переоценил себя: ослабевшие от долгой болезни руки едва коснулись досок — и тут же безвольно упали, а голос, осипший в забытье, звучал едва заметно для него самого. Но все равно его должны были услышать!

Азария вспомнил бледное лицо матери, грустную улыбку и глаза, которые все время глядели куда-то в сторону. Перед мысленным взором он видел отца. Тот проводил дни в поле, ладони его огрубели, и в темных волосах сверкала на солнце белая прядь седины…

— Я жив! Откройте! — кричал Азария. — Я жив!

Гроб затрясло сильнее. Азария чувствовал, что его приподнимают, потом опускают. Деревянный саркофаг шатался, обо что-то ударялся, доски скрипели. Шумел дождь. Где же голоса людей? Плач матери, всхлипывания родных, звуки похоронного марша — где все это? Почему его не слышат?

Паника вгрызлась в сердце. Азария закричал, завопил, разбивая руки в кровь о доски, — но его не слышали. Комья земли с влажным стуком плюхались о гроб.

* * *

Память окончательно возвращалась с последними частицами кислорода.

Вся родня Азарии обитала вдали от цивилизации, в оторванной от мира деревне, жители которой из поколения в поколение страдали врожденной глухотой. Он с трудом вспомнил название недуга, с детства пугавшее своим чужеродным звучанием — синдром Ваарденбурга. Врачи, изредка приезжавшие в деревню, говорили, что все дело в близкородственных браках, в испорченной наследственности.

Плохая кровь.

Но Азария родился другим: он мог слышать. Вопреки всем законам биологии и генетики, вопреки всем планам Господа — он мог слышать, и это было чудо. Чудо, ставшее злой насмешкой судьбы.

В начале была тишина: никто не слышал крика Азарии, когда он появился на свет.

И теперь никто его не услышит, когда он умрет.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)

Направляясь вглубь страны, маг выступал в провинциальных городах, но не гнушался давать представления в глухом захолустье наподобие нашего поселка, который был крайней северной точкой в маршруте Черного Кукольника: дальше простирались только тундра и скованный льдом океан.

И вот настало тридцать первое декабря. Перед входом в поселковый клуб, где должно было состояться шоу Черного Кукольника, я встретился со своим лучшим другом, Максом. В отличие от меня, Макс рос, что называется, в неблагополучной семье: отец и мать выпивали и часто поколачивали сына — да так сильно, что тот почти каждый день приходил в школу в синяках и ссадинах.

Впрочем, несмотря ни на что, Макс был славным парнем, который никогда не терял бодрости духа. Большую часть времени он был предоставлен сам себе, и эта свобода, дарованная тринадцатилетнему мальчишке, конечно же, манила и привлекала. Мне нравилось дружить с Максом — как нравится всем мальчишкам в моем возрасте проводить время с теми, кто отличался смелостью, дерзостью и капелькой безрассудства. Макс обладал всеми этими качествами, чего не сказать о моем куда более спокойном и рассудительном характере.

Но вернемся к тому, что происходило в клубе затерянного на севере поселка вечером тридцать первого декабря.

Мы с Максом заняли свои места в битком набитом зале, волнительно ожидая начала представления. Из разговоров публики стало ясно, что Черный Кукольник, скорее всего, жертвовал весь свой гонорар детским приютам и домам престарелых. Люди вокруг меня шептались, обсуждая его благородные поступки. Один мужчина, сидевший рядом, рассказывал, что слышал от своего знакомого, работающего в одном из таких учреждений, что маг действительно передавал значительные суммы денег на нужды детей и стариков.

Я прислушивался к этим разговорам с удивлением и восхищением. Оказалось, что Черный Кукольник вел весьма скромный образ жизни. Он не тратил деньги на роскошь, хотя раньше, как говорили, славился страстью к дорогим вещам и шикарным вечеринкам. Одна женщина, сидевшая неподалеку, вспоминала: ее подруга, уехавшая из поселка, видела Кукольника на светском мероприятии в столице, где он был окружен богатыми и знаменитыми людьми. Но теперь, казалось, он полностью изменился.

Эти разговоры добавляли еще больше загадочности и уважения Черному Кукольнику. Я смотрел на сцену, где вскоре должно было начаться представление, и думал о том, каким человеком он окажется. В зале царила атмосфера ожидания и легкого волнения. Люди продолжали обсуждать мага, его прошлое и настоящее, делясь догадками и слухами.

Когда занавес наконец поднялся, и на сцене появился сам Черный Кукольник, я уже смотрел на него не просто как на артиста, а как на человека с большой душой и добрым сердцем. Его скромный вид и непритязательный выбор одежды теперь казались мне не недостатком, а признаком истинного благородства.

Ничем особым он, по правде говоря, не выделялся: невысокий мужчина лет пятидесяти, а может чуть старше, невзрачный и щуплый на вид, одетый в затертый фрак и мятый цилиндр на голове. Вид чародея скорее был нелепым, чем загадочным или вызывавшим хоть какое-то изумление.

Но небольшое разочарование от образа Черного Кукольника быстро сменилось всеобщим восхищением, как только он начал свое представление. Выглядело оно просто и незамысловато: чародей достал из сундука, стоявшего здесь же на сцене, ростовую деревянную куклу и, усадив ее на свои колени, принялся вызывать из зала зрителей, желавших испытать на себе волшебные способности Назара — так звали деревянного болванчика.

Он представлял собой ростовую фигуру, выполненную с удивительной тщательностью и вниманием к деталям. Назар выглядел как маленький мальчик, примерно десяти лет. Его лицо было вырезано из дерева с такой мастерской точностью, что казалось почти живым. Глаза куклы, большие и выразительные, с нарисованными зрачками, словно следили за каждым движением зрителей в зале.

Назар был одет в старомодный костюм, состоящий из коротких штанишек, клетчатой рубашки и маленького жилета. На ногах у болванчика были яркие ботиночки, которые выглядели так, будто их специально сшили для куклы. Каштановые волосы Назара напоминали настоящие и были уложены в аккуратную прическу.

Особое внимание привлекали руки и ноги болванчика: они были подвижны и соединены шарнирами, что позволяло Черному Кукольнику манипулировать ими с удивительной ловкостью. Назар мог кивать головой, махать руками и даже делать шаги, что придавало движениям болванчика реалистичность, словно оживляя его на сцене.

На лице Назара всегда присутствовала легкая улыбка, которая делала его облик дружелюбным и немного загадочным. Когда Черный Кукольник начинал чревовещать, казалось, что болванчик действительно оживал, и его губы двигались в такт словам, произносимым чародеем.

Назар был не просто деревянным болванчиком, а настоящим персонажем, который добавлял магии в представление Черного Кукольника, завораживая зрителей и создавая атмосферу волшебства и таинственности.

Во время своего шоу Черный Кукольник удивлял всех, угадывая прошлое и предсказывая будущее зрителей с помощью Назара. Чародей пригласил на сцену первого участника из зала. Это была девочка лет десяти, с косичками и в ярком платье. Назар посмотрел на нее своими деревянными глазами и начал говорить. Деревянный болванчик рассказал о ее прошлом: как она однажды потеряла любимую игрушку, но потом нашла ее благодаря помощи домашнего питомца — собаки по кличке Джеки. Девочка стояла с открытым ртом, удивленная тем, как Назар мог знать такие подробности. Затем Черный Кукольник, вещая через Назара, начал предсказывать будущее девочки. Он сказал, что в следующем году она встретит новых друзей и получит подарок, о котором давно мечтала. Девочка улыбалась, и ее глаза светились от радости и восторга.

Следующим на сцену вышел парнишка, мой ровесник. Назар снова заговорил, рассказывая о том, как мальчик однажды спас котенка на дереве. Паренек кивнул, подтверждая правдивость слов куклы. Затем Назар предсказал, что мальчик станет отличным спортсменом и выиграет множество соревнований.

Каждое предсказание и каждое угаданное событие из прошлого вызывали в зале волну удивления и восхищения. Мы все сидели, затаив дыхание, наблюдая за этим волшебным действом. Черный Кукольник и его болванчик Назар казались настоящими магами, способными проникнуть в самые сокровенные уголки наших жизней.

Наконец, на сцену вызвали Макса. Я видел, как его глаза загорелись от волнения и нетерпения. Мой друг всегда был смелым и дерзким, но этот момент явно заставил его понервничать: Макс очень хотел услышать предсказание от Черного Кукольника.

Когда Макс поднялся на сцену, зал замер в ожидании. Черный Кукольник, держа Назара на коленях, внимательно посмотрел на моего друга. Назар, казалось, ожил, его деревянные глаза устремились на Макса, и он начал говорить.

— Здравствуй, Макс! — произнес Назар тонким голосом, который звучал так, будто исходил из глубин его деревянного тела. — Ты помнишь тот день, когда вместе с другом нашел старую заброшенную хижину в лесу?

У меня перехватило дыхание. Это было наше с Максом секретное место, о котором никто не знал. Мы нашли хижину прошлым летом и часто туда возвращались, чтобы скрыться от повседневных забот и проблем.

Назар продолжал:

— Вы тогда решили, что это будет ваше тайное убежище, и поклялись никому о нем не рассказывать.

Макс стоял на сцене, ошеломленный тем, что услышал. Он кивнул, подтверждая слова Назара. Я видел, как глаза друга наполнились удивлением и восхищением. Назар знал то, о чем были в курсе только мы двое.

Затем Черный Кукольник начал через Назара предсказывать будущее Макса.

— Совсем скоро, — сказал Назар, — ты встретишь человека, который станет твоим наставником и исполнит все твои желания. Ты преодолеешь трудности, навсегда забыв о горестях и печалях.

Макс слушал, затаив дыхание. Я видел, как его лицо озарилось надеждой и решимостью. Было ясно, что предсказание деревянного болванчика значило многое для моего друга, ведь он так сильно натерпелся от своих родителей-алкоголиков...

Когда Макс вернулся на свое место рядом со мной, он выглядел взбудораженным и словно переполненным энергией. После представления, когда мы вышли из концертного зала, Макс потянул меня за рукав и, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает, прошептал:

— Ты не поверишь, что я нашел у себя в кармане!

Он достал маленький сложенный листок бумаги и развернул его.

«Приходи в мой фургон на окраине поселка ровно в полночь. Я исполню твое новогоднее желание. Ч.К.» — значилось в записке, которая показалась мне странной и подозрительной.

— Макс, это как-то необычно, — сказал я, пытаясь говорить как можно спокойнее. — Мы ведь не знаем, кто он на самом деле и что у него на уме.

Но Макс, с детства обделенный вниманием и заботой взрослых, не хотел меня слушать. Его глаза горели от предвкушения.

— Ты не понимаешь, — ответил он с энтузиазмом. — Это мой шанс! Может быть, Черный Кукольник действительно сможет исполнить мое желание. Назар ведь сказал, что меня ждет встреча с наставником!

Я знал, что Макс всегда мечтал о чем-то большем. Его жизнь была полна трудностей и разочарований, и возможность познакомиться поближе с магом казалась ему настоящим чудом. Но я не мог избавиться от чувства тревоги.

— Макс, подумай еще раз, — продолжал я, стараясь убедить его. — Это слишком странно. Почему он выбрал именно тебя? И почему в полночь, на окраине поселка?

Но Макс был непреклонен.

— Я должен пойти, — сказал он твердо. — Нельзя упустить свой единственный шанс вырваться из этой дыры. Подумай только: я стану учеником настоящего чародея! Я смогу сам творить чудеса!

Я вздохнул, понимая, что не смогу отговорить друга.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Но я пойду с тобой.

Макс кивнул, и мы договорились встретиться за пятнадцать минут до полуночи, чтобы вместе отправиться к фургону Черного Кукольника. Внутри меня бушевали сомнения и тревога, но я знал, что не могу оставить друга, хотя мне еще предстояло уговорить родителей отпустить меня на улицу перед самым Новым годом.

Приближалась полночь. В нашем доме царила праздничная суета: мама готовила угощения на кухне, а папа заканчивал украшать елку. В воздухе витал аромат мандаринов и свежей выпечки, и казалось, что весь мир готовился к этому волшебному моменту. Но мои мысли были далеко отсюда.

Как и следовало ожидать, родители не отпустили меня, несмотря на все мои уговоры. Они считали, что Новый год — это семейный праздник, и я должен провести его дома. Я понимал их, но не мог избавиться от беспокойства за Макса. Он собирался пойти к фургону Черного Кукольника один, и это не давало мне покоя.

Мы сели за праздничный стол, и родители принялись вспоминать события уходящего года. Я старался улыбаться и поддерживать разговор, но мои мысли постоянно возвращались к Максу. Что с ним сейчас? Нашел ли он фургон? Исполнилось ли его желание?

Когда часы начали отбивать полночь, я почувствовал, как внутри меня все сжалось. Я представил себе, как Макс стоит у фургона на окраине поселка, один в эту холодную ночь. Я надеялся, что с ним все будет в порядке, но тревога не отпускала меня.

После боя курантов мы с родителями обменялись подарками и пожеланиями. Они выглядели счастливыми и довольными, а я старался не показывать своего беспокойства. Но каждый раз, когда я смотрел на часы, я думал о том, что Макс, возможно, сейчас переживает что-то невероятное или, наоборот, опасное.

Как только прошло двадцать минут после наступления Нового года, я не выдержал. Я подошел к родителям и, стараясь говорить как можно спокойнее, попросил разрешения выйти на улицу. Видя мою настойчивость, они не стали возражать. Я накинул куртку, натянул шапку и поспешил к двери.

Выскочил на улицу, и холодный ветер пробрал меня до костей. Но это не остановило меня. Я знал, что должен найти Макса и убедиться, что с ним все в порядке. Я побежал по заснеженным улицам, стараясь не обращать внимания на мороз и скользкую дорогу.

Поселок был почти пуст, лишь изредка встречались прохожие навеселе, которые выбрались на свежий воздух, чтобы продолжить празднование с петардами и фейерверками. Я ускорил шаг, направляясь к окраине, где, как я знал, стоял фургон Черного Кукольника. В голове крутились мысли о том, что могло произойти с Максом. Я надеялся, что он в безопасности, но тревога не отпускала меня.

Когда я наконец добрался до окраины поселка, я увидел фургон. Он стоял в тени голых деревьев, освещенный лишь тусклым светом уличного фонаря. Я остановился на мгновение, чтобы перевести дыхание, и затем медленно подошел ближе. Фургон выглядел старым и немного потрепанным, но в нем было что-то загадочное и притягательное.

Холодные снежинки падали на мои щеки, таяли и превращались в капли, которые тут же замерзали на морозе. Я дрожал — то ли от холода, то ли от одолевающих меня эмоций. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь шорохом снега под моими ногами. Мне казалось, будто я попал в мрачную сказку.

Когда я подошел к фургону, я заметил, что дверь была приоткрыта. Свет изнутри пробивался наружу, создавая теплый контраст с холодной ночной темнотой. Я глубоко вздохнул и, собравшись с духом, потянул на себя дверь. Она скрипнула, и я шагнул в фургон, ожидая увидеть Макса.

Внутри оказалось неожиданно тепло и душно. Черный Кукольник, теперь уже без цилиндра, сидел за небольшим столом, его лицо выглядело мрачным и скорбным. Рядом с ним на полу расположился болванчик Назар, но что-то было не так.

Назар, клацая деревянными челюстями, пожирал кусок за куском мертвое окровавленное тело Макса, лежавшее здесь же на полу — я узнал его по одежде и бледному безжизненному лицу.

Мое сердце замерло, и меня охватил холодный ужас. Я стоял оцепенело в дверях, не в силах поверить в то, что видел. Назар тем временем методично доедал тело Макса. В тот момент, к моему стыду, в голове у меня крутилась только одна мысль: «Как деревянная кукла может проглатывать мясо и кости?»

Ветер задувал внутрь фургона, поднимая снежинки и заставляя их кружиться в воздухе. Я не мог отвести глаз от жуткой сцены — пока, наконец, Назар не сожрал Макса до последнего куска плоти. Черный Кукольник, казалось, не замечал моего присутствия. Он продолжал смотреть на испачканного кровью болванчика с выражением глубокой скорби и печали.

— Что... что вы сделали? — с трудом выдавил я: голос дрожал от ужаса и потрясения.

Черный Кукольник медленно поднял голову и посмотрел на меня. В его глазах я увидел нечто, что заставило меня содрогнуться — смесь сожаления и неизбежной покорности перед судьбой.

— Назар насытился, — сказал чародей тихо дрожавшим голосом. — До следующего раза ему хватит... вот только следующего раза не будет.

Я не мог поверить своим ушам. Взгляд метался между Черным Кукольником и Назаром, который теперь сидел неподвижно, словно обычная игрушка. В ногах у него валялась пропитанная кровью одежда Макса. Черный Кукольник вздохнул и продолжил свой рассказ.

— Я выловил Назара в море на юге страны. — Голос чародея был полон печали. — Почти три года назад. Тогда я не знал, что нашел. Я привел его в порядок и назвал Назаром — в честь своего утонувшего сына. Так сильно он был на него похож. Назар выглядел как безжизненная деревянная кукла, пока однажды... не заговорил со мной. Я решил, что сошел с ума, но Назар действительно оказался ожившей куклой. А потом выяснилось, что он мог отгадывать прошлое и предсказывать будущее. Я думал, что нашел чудо, но не знал, какую цену придется за это заплатить.

Я слушал его, не в силах отвести взгляд от Назара.

— То есть, он разговаривает не с помощью чревовещания?

Черный Кукольник покачал головой, а затем продолжил:

— Сначала все было прекрасно. Назар восхищал людей, предсказывая их судьбы и раскрывая тайны прошлого. Я начал давать представления по всей стране и зарабатывал огромные деньги. Но вскоре я понял, что у Назара есть темная сторона. Он нуждался в чем-то особенном, чтобы поддерживать силы. Оказалось, что взамен за свой волшебный дар Назар требовал свежего мяса — плоть детей.

У меня перехватило дыхание: ужас ледяной рукой сдавил горло. Черный Кукольник продолжал, и его голос звучал все более мрачно:

— Я пытался остановить его, но Назар угрожал, что убьет меня, если я не буду выполнять его требования. У меня не оставалось другого выбора, как двигаться дальше по стране, давая представления и скармливая Назару детей. Каждый раз, когда я видел, как он пожирает очередную жертву, мое сердце разрывалось от боли и вины. Но я был в ловушке, и не знал, как из нее выбраться.

Черный Кукольник замолчал на мгновение, и его глаза наполнились слезами. Я стоял, не в силах поверить в то, что слышал. Мысли метались, пытаясь осознать все, что произошло. Черный Кукольник выглядел сломленным и опустошенным.

— Скоро всему этому придет конец, — сказал он, глядя на то, как Назар довольно клацает деревянными зубами: они были испачканы кровью Макса.

Чуть позже, глубокой ночью, освещенной вспышками фейерверков над поселком, вместе с Черным Кукольником мы отправились в холодную темную тундру. Он нес на руках Назара. С неба валил снег, крупные хлопья падали на землю, укрывая ее белым полотном, которое поглощало звуки вокруг. Темнота окружала нас со всех сторон. Холод проникал в каждую клеточку моего тела.

Мы шли молча, и только хруст снега под нашими ногами нарушал тишину: взрывы фейерверков остались далеко позади, как будто в другой жизни. Черный Кукольник выглядел сосредоточенным и решительным, его лицо было мрачным и полным скорби. Я не знал, что сказать, и просто следовал за ним, чувствуя, как страх и тревога сжимают мое сердце.

Наконец мы остановились. Черный Кукольник глубоко вздохнул и медленно опустил Назара на снег. Он стоял над ним, словно прощаясь с чем-то важным и дорогим. Происходящее казалось кошмарным сном.

— Оставь нас здесь, — сказал Кукольник тихим и усталым голосом. — Я должен закончить все сам.

Я кивнул, не в силах произнести ни слова. Мои ноги будто приросли к земле, и я не мог двинуться с места. Но затем, собрав все свои силы, я развернулся и пошел прочь. По щекам текли слезы.

Снег продолжал падать, и темнота окружала меня со всех сторон. Я шел, не оглядываясь назад, полностью отдавая себе отчет, что никогда не смогу забыть эту ночь и то, что видел в фургоне Черного Кукольника.

Когда я наконец добрался до границы поселка, я остановился и оглянулся. Вдалеке я увидел лишь белое покрывало снега и темные силуэты деревьев. Черный Кукольник и Назар остались где-то там позади, и в тот момент я понял, что больше никогда не увижу их.

На следующий день я узнал новость. В тундре был обнаружен замерзший труп Черного Кукольника. Его тело лежало на снегу, словно он просто уснул и больше не проснулся. Но куклы рядом с ним не было. Назар исчез, и никто не знал, где он теперь. Это известие потрясло меня до глубины души. Я не мог понять, куда делся Назар.

Я никому не рассказал о том, что случилось с Максом. Да и кто бы мне поверил? Лишь спустя несколько дней родители Макса, протрезвев после новогоднего запоя, написали заявление об исчезновении сына. Макса так и не нашли...

Время шло, и я пытался забыть о той страшной ночи. Она казалась мне наваждением, кошмарным сном. Травмой, которую следовало стереть. Вычеркнуть из памяти.

Похоже, это удалось слишком хорошо: родители потом рассказывали, что мне потребовалась помощь детского психолога. И все же спустя время воспоминания вернулись, захлестнули меня с головой — и с тех пор уже не отпускали. Позднее, повзрослев, я начал искать ответы. Я выяснил, что во всех городах, где Черный Кукольник давал представления, пропадали дети. Эти исчезновения оставались нераскрытыми, и никто не знал, что стало с несчастными детьми.

Сейчас, спустя многие годы, воспоминания той ночи по-прежнему не дают мне покоя. Я часто просыпаюсь в холодном поту, видя во сне деревянные челюсти Назара, пожирающие плоть Макса. Этот кошмар преследует меня, и я не могу избавиться от чувства вины и ужаса.

Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу жуткую сцену: Назар, клацающий своими челюстями, и Черный Кукольник, наблюдающий за происходящим с выражением глубокой скорби на лице. Я слышу их голоса, чувствую холод тундры и вижу падающий снег. Воспоминания стали частью меня, и я не могу от них избавиться.

Я не знаю, где сейчас находится Назар, и что с ним стало. Возможно, он все еще где-то там, посреди тундры, в ожидании своей следующей жертвы — или же человека, который станет его новым хозяином. Эта мысль не дает мне покоя, и я живу с постоянным страхом, что однажды Назар вернется, и я снова услышу клацание его деревянных челюстей в темноте.

На этот раз он придет за мной.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь)