Нет, зай, я тебя не брошу, я ведь ради тебя сюда и приехал, и вообще, скоро у нас будет ребёнок, мы съедем со съёмной квартиры, возьмём ипотеку, купим коляску – самую большую и самую красивую! – и затем обустроим ребёнку спальню, да, я тебя тоже очень сильно люблю, нет, я от тебя не устал, да, давай, сладких снов, целую везде-везде.
После того, как звонок заканчивался, а расплывшееся лицо невесты пропадало с экрана смартфона, Москвин тяжело выдыхал, выуживал ещё одну сигарету – и курил её уже молча, смотря на яркие звёзды посреди нависшего над бескрайними степями неба. Думать в такие моменты ни о чём не хотелось. Хотелось вообще не думать.
– Что, заколебали тебя, Артём? – вышел в один из таких вечеров Жандос из бытовки, сел на ступеньку, закурил. – Понимаю, у самого жена такая же была. Ничё, бауырым, перебесится. Зато дети – счастье. Мы скоро третьего делать будем.
Москвин смолчал. Подумать только – первый его ребёнок ещё не родился, а ему уже хотелось, чтобы этот злосчастный завод строился раза в два, а то и в три дольше, только бы не выслушивать весь этот бесконечный трёп вживую. А Жандос уже третьего делать собирается – во даёт!
– Не сложно? – спросил пространно, выдохнув сизый кучерявый дым.
– Сложно, – не стал юлить Жандос. – А куда деваться? У меня вон, в Караозене, семьи и с шестью детьми есть. И ничего, живут. Кто одежду подкинет, кто понянчит, кто молоко принесёт. Кен киим тозбайды, кенисши ел азбайды, ага.
– А?
– Да пословица наша, – Жандос усмехнулся. – Грубо говоря, о единстве народа. Всегда друг другу поможем, если что. Так что не парься, бауырым, всё нормально будет. Ладно, пошли спать, завтра на объект рано ехать.
Жандос встал, потянулся, зевнул и скрылся за дверью бытовки. Москвин ещё раз окинул взглядом строительный городок, бескрайние степи, сине-чёрное, в крапинку, небо – и пошёл следом.
Ночью Москвину не спалось. В голове крутились события последних лет – он, ещё совсем зелёный, считай, не успевший пожить жизнь, приударил за однокурсницей. Слишком быстро симпатия оказалась взаимной, слишком быстро она переросла в отношения (а он ведь просто хотел ограничиться редкими встречами, но что-то затрепетало внутри – или внушил себе, что затрепетало?), слишком быстро съехались, слишком быстро зачали ребёнка. Как итог – академ, шабашки, то мельче, то крупнее, планы на жизнь, ипотека. Небось, ещё и Солярис в кредит вместе с отпуском раз в год в душной Анапе… И всё это в его двадцать с небольшим, в самый юный возраст, в котором походы по барам, пьяные выходки, прогулки до рассвета по проспекту, свобода. Во всё то, что он так и не успел на себе прочувствовать – и не прочувствует, скорее всего, никогда.
Уснул Москвин под утро. Снилась Рита с округлым животом, присевшая на уши и рассказывающая о том, какие обои следует поклеить в детской. После обоев начала рассуждать, стоит вешать светлые или тёмные занавески. Во сне чёрным пятном вклинилась глупая, мёртвая мысль, что вместо занавесок Артём с удовольствием повесился бы сам.
Под утро проснулся совершенно разбитым. Еле продрал заспанные глаза, наскоро выпил чаю, уселся в автобус, едущий до стройки. Жандос, видя его состояние, не стал шутить – лишь молча похлопал по плечу. Терпи, бауырым, мол.
К августу объект почти сдали. Работы стало гораздо меньше, чая в бытовке пили больше, Жандос созванивался со своими, по громкой связи кричал что-то на казахском, показывал в кадре Артёма – тот махал руками детям, старикам, старухам, смуглой женщине (судя по “жаным” от Жандоса, это была жена), каким-то парням.
– Ассалам уалейкум, – бросал коротко и улыбался. По ту сторону сразу расплывались в ответной улыбке (Уалейкум ассалам!), начинали что-то спрашивать на незнакомом языке, но Жандос уводил камеру вновь на себя – и продолжал общаться со своими о своём.
До возвращения домой оставалось недолго – но на душе у Москвина было тоскливо.
В один из последних дней, отклонив звонок Риты и сославшись на плохую связь, Москвин закурил очередную сигарету и застыл. Сидел так на ступеньке бытовки минут пять, десять, тридцать – смотрел на Ритину аватарку в телеге, выискивая в этих знакомых чертах лица то, за что он её полюбил (полюбил ведь?), за что собирается строить с ней настоящую семью, стать отцом её… их ребёнку, ни в коем случае не став как собственный папаша, сваливший, когда Москвину был всего год. Так и сидел, сжав меж средним и указательным пальцами уже давно истлевший бычок, пока не тряхнули за плечо. Поднял немигающий взгляд – Жандос, как всегда, улыбался.
– Чего завис, бауырым? Совсем работа доконала? Ничё, скоро домой поедем.
– Да я не… – Москвин попытался придумать что ответить. В голове словно была сухая многокилометровая казахская степь. – Не знаю.
– Ай, сайпал, – Жандос рассмеялся и сел рядом. – Короче. Погнали в Караозен ко мне в гости? Дней на пять. Как родного приму, не бойся. Олл инклюзив, хлев, кокпар, шведский стол, деп. Ну? Соглашайся, бауырым! Своей скажешь, что по плану задержка, ещё поработать надо. У нас там той как раз будет, свадьба, вся родня соберётся, со всеми познакомлю. Скажу: “вот, бул орыс по имени Артём с которым я кирпичи таскал”. Поехали?
– А давай, – неожиданно легко согласился Москвин. – Поехали.
– Жарайсын! – усмехнулся Жандос по-доброму. – Добро, до аула отсюда недалеко, дорога там есть, обратно посажу, в дорогу дам, так что не парься. Всё, пойду своим наберу, скажу чтоб гостей ждали.
– Огонь, – улыбнулся Москвин. Внутри сразу потеплело – словно закатное солнце, сейчас обжигающее горизонт, оказалось в груди.
Жандос весело стрельнул глазами и скрылся в бытовке. Почти сразу оттуда послышался громкий казахский говор.
Москвин закурил ещё одну сигарету, кинул взгляд на аватарку Риты в телеге, затем заблокировал телефон.
Ничего, подождёт. Он заслужил отдых. Хотя бы недолгий.
До Караозена добирались почти весь день – сначала на автобусе до Акжолы, затем оттуда на такси. Машину трясло на колдобинах, мопс на панели тряс головой-пружиной, водила о чём-то общался с Жандосом, постоянно переключая рычаг скоростей, и в какой-то момент Москвина сморило. За окном был бескрайний жёлтый, зелёный, песчаный. Всё это обрамлялось бесконечным небом, накрывающим эту длинную, извилистую казахстанскую дорогу в степь, до незнакомого аула, куда Москвин поехал, почему-то не захотев так скоро возвращаться домой.
Очнулся Москвин от толчка – машина встала, заехав на гравийку.
– Приехали, бауырым, – бросил Жандос через плечо. – Рахмет, ага. Менен канша? – уже обратился к водителю, доставая из кошелька купюры.
Москвин вышел из машины, разогнулся, размял затёкшие ноги. Смеркалось. Вдалеке виднелись одноэтажные домики, калитки и сетки рабица, покосившиеся заборы. Где-то залаяла собака – и, кажется, фыркнула лошадь.
– А воздух-то какой, а? – улыбнулся подошедший Жандос. Обернулся, помахал водителю – тот уже выехал на основную дорогу и умчал вдаль. – Добро пожаловать в Караозен, бауырым. Пошли, – и, поправив на плече лямку рюкзака, устремился к аулу.
Москвин шумно вдохнул – воздух действительно был свежим, лёгким. Свободным.
Жандос не обманул – приняли действительно как родного. Жена его – та, которую он называл “жаным”, хотя звали её Гаухар – покорно кивала, здоровалась на слабом русском, улыбалась, налила чаю с дороги. Бегали по дому дети, тыкали в Москвина пальцем, тарабарили что-то на своём и, смеясь, под шиканье Жандоса скрывались в одной из комнат. Ужинали бешем. Жандос показывал, как правильно есть (конечно же, руками!), набирая в тесто побольше мяса и лука, шутил, смеялся, налил себе и Москвину за приезд, а затем долго общался с ним о жизни, будущем, политике, семье и ещё раз о жизни.
Засыпал Москвин слегка пьяным, с глупой полуулыбкой, укрывшись лёгким одеялом и отвернувшись к красивому ковру, висящему на стене. В орнаментах виднелась его линия судьбы, вся изогнутая и извилистая; подумалось, что именно такой жизни Москвин и хочет – без ипотеки, без машины в кредит, без головной боли и больших забот, но интересной и закрученной; он и сам не заметил, как уснул – не ворочаясь, легко и без опостылевших мыслей.
Проснулся под крики петуха. Продрал глаза, поднялся на кровати – за окном уже светало, с улицы слышался чей-то смех и разговоры.
На кухне сидел Жандос. Жадно хлебал чай из пиалы, залипал в телефон. Увидев Москвина, кивнул на соседний стул:
– Садись, бауырым. Тебе с молоком?
– Да.
– Отлично. Сегодня на кокпар поедем. Пока можешь пойти погулять, в полдень выедем. У нас тут красиво, заценишь наше жайляу. Как спал? Ничего не беспокоило?
– Я… – ещё не до конца проснувшийся Москвин смутился от череды вопросов. – Да нормально всё. Что за копкар?
– Кокпар. Сам всё увидишь, – улыбнулся Жандос заговорщицки, наливая чай в пиалу. – Держи.
После завтрака – Гаухар приготовила те самые баурсаки! – Москвин действительно решил прогуляться по аулу. Солнце светило высоко и начинало напекать, и он, нахлобучив кепку и постаравшись идти в тени, отправился покорять пыльные улочки с маленькими домишками.
Караозен, с виду казавшийся натуральной жопой если не мира, то хотя бы Казахстана, на деле оказался вполне цивилизованным аулом. Москвин успел заметить двухэтажное здание больницы с ещё не осыпавшимся фасадом и странным названием “АУРУХАНА” (кому хана?); местную школу, во дворе которой смуглый казах усердно перегонял пыль от ступенек к воротам и обратно, смоля сморщенный бычок; небольшой магазинчик, притаившийся в тени большого дерева на конце одной из улиц – рядом мальчуган лет двенадцати поливал себя из бутылки, смешно фыркая.
Москвин решил зайти за сигаретами. Пацан проводил его удивлённым взглядом, затем сел на велосипед и помчался вглубь аула.
Внутри царила долгожданная прохлада. Москвин долго рассматривал местные конфеты, лепёшки, овощи с непривычными ценниками, пока его наконец не окликнули:
– Брать будете что-нибудь?
Он повернулся – за прилавком стояла грузная тётка с недовольным лицом.
– Здравствуйте. Мне, пожалуйста, Мальбо…
– Мальборо жок. Ротманс есть, есть Винстон красный. Берёшь? – перебила тётка. – Ну?
– Давайте.
– Что давайте?
– Винстон.
Она достала откуда-то пачку, положила перед ним. Москвин вытащил смятую тысячу, протянул – та чуть ли не вырвала её вместе с рукой.
– Ал, солай, а к нам чего приехал? – внезапно спросила тётка, отсчитывая сдачу. – Невесту ищешь поди? – подмигнула, усмехнулась.
– К другу. Жандос позвал.
– А-а-а, – сразу потеряла та интерес. – А я думала невесту. А то смотри – у меня дочь в девках ещё ходит, тут нечего ловить, глядишь понравится тебе, а? Номерок дать? У нас в Караозене самые красивые девушки, солай!
– Да я это, – Москвин смутился от такого напора. – Женат почти.
– Ничего, деп, жена не шкаф, подвинется! Ты смотри, парень статный, заворожат тебя, не отвертишься потом! – тётка закаркала вороной. – Ладно, иди уже, – и прошла куда-то в подсобку.
К Жандосу Москвин вернулся к полудню. Тот курил, стоя перед открытым капотом своей потрёпанной “Гранты”.
– Вернулся, бауырым? Ну, как тебе Караозен?
– Красиво, – скупо ответил Москвин. – Жарко только.
– Да-а-а, – протянул Жандос. – Ну ничё, жара спадёт уже скоро, на кокпаре навесы есть, не растаем. Щас только кое-что доделаю, детей соберём, и поедем. Можешь пока отдохнуть.
Москвин успел сходить в душ, позалипать в телефон – тот светился непрочитанными сообщениями от Риты – и спустя несколько часов уже ехал под аккомпанемент из казахских песен и шуток Жандоса куда-то за аул, сидя на пассажирском.
Приехали спустя минут двадцать – Москвин ещё из окна разглядел большое поле с трибунами, кучу народа, огромные колонки, высокие горы на фоне.
– Футбол, что ли? – тихо пробормотал.
– Лучше, бауырым, лучше! – Жандос рассмеялся. – Тебе понравится.
Пока Жандос о чём-то общался с детьми, Москвин осматривался – заметил с десяток казахов, которые вели за узды коней в сторону поля.
– Эу! Сен кымсын? – внезапно окликнул его один из парней. Подбежал к нему, нахмурившись, схватил за футболку. – Санырау? Сенымен сойлеменым! Эу, орыс шошка!
– Я не понима… – залепетал Москвин, пока между ними не влез Жандос и начал о чём-то ругаться с казахом.
Москвин выдернул себя из рук незнакомца, поправил футболку, отошёл в сторону. Жандос продолжал что-то доказывать казаху, тот тыкал пальцем в Москвина и кричал непонятное.
Внезапно к ним подошла девушка – и тут же насела на парня.
– Алдияр, кетш, – выговорила спокойно. – Бул быздын конагымыз.
Алдияр попытался возмутиться – но та сверкнула холодным, тяжёлым взглядом. Он стушевался и, ещё раз злобно посмотрев на Москвина, вернулся обратно к своей компании.
– Рахмет, Айгуль, – улыбнулся Жандос, обратившись к девушке. – Совсем сдурел уже.
– Не за что, агай, – кивнула девушка а стрельнула в Москвина глазами. – Айгуль. Приятно познакомиться. Я пойду, – и легко упорхнула в сторону толпы.
В тот момент внутри Москвина что-то ухнуло вниз, растворившись, осев вместе с Караозенской пылью на каждой клеточке его внутренностей, его себя. Он, опомнившись, жадно завертел глазами, выискивая Айгуль среди местных – но та уже растворилась в толпе, оставив после себя лишь терпкое послевкусие тёмной прохлады посреди знойного дня.
– Не обращай внимания, – похлопал его по спине Жандос. – Есть у нас идиоты, которые чужаков не любят. А так мы гостеприимный народ. Пошли, уже все собираются, – и направился к полю.
Москвин молча последовал за ним.
Когда все расселись на трибунах, в центр поля вышел старик. Следом за ним на верёвке вывели козла – тот встревал копытами в песок и тянул обратно. Старик перехватил верёвку, громко что-то крикнул, а затем достал из-за пазухи большой нож.
– Какого… – шепнул себе под нос Москвин, но не успел закончить. Старик с ловкостью перерезал козлу горло и, держа брыкающееся тело, начал перепиливать шею.
Стадион застыл, наблюдая за этим кровавым зрелищем. Москвин повернул голову – Жандос вместе с детьми завороженно смотрел на действо.
Козёл булькал, ревел, но, спустя минуту, наконец затих. Старик, поднажав, отпилил ему голову, подхватил её, сунул подмышку. Снова что-то крикнул толпе – после чего та взревела, заорала сотней радостных голосов – и двинулся с поля прочь.
И тут к обезглавленной туше козла с разных сторон подъехали всадники.
Грохнула музыка из колонок по бокам от трибун. Местные закричали ещё сильнее – Москвин успел разглядеть разные платки, повязанные на плечах у всадников. А затем один из них, наклонившись с коня, подхватил козлиную тушу – и игра началась.
Ни разу до этого в своей жизни Москвин не наблюдал столь кровавого, жестокого, но вместе с тем завораживающего спорта – всадники стегали чужих коней, толкались, повисали на сёдлах, только чтобы забрать обезглавленного козла у соперника и закинуть его в круг чужой команды. Слышались крики, удары, ржание лошадей. Пахло железом, пóтом и болью.
Один из всадников схватил козлиную тушу и, пришпорив коня, добрался с ним до вражеского круга. Закинул тушу, раскинул руки, наслаждаясь криками толпы, а затем внезапно посмотрел прямиком на Москвина и провёл себе по горлу большим пальцем.
Алдияр. Москвин сразу узнал его.
Тот усмехнулся ему и вновь помчался в конное сражение.
На исходе двадцати минут игры Алдияр вновь выхватил козла, уже было помчался с ним на вражескую половину, но внезапно его конь споткнулся и полетел на землю. Раздался громкий, пронизанный болью, крик. Из ниоткуда засвистели.
Москвин привстал, чтоб разглядеть что случилось за спинами впереди себя – и ужаснулся: Алдияр лежал на земле, а из ноги его, вывернутой под неправильным углом, торчала розово-жёлтая кость. Песок уже окропился кровью. Алдияр, белый, как мел, кричал и пытался рукой зажать открытый перелом, пока к нему бежали местные врачи.
– Ой-бай… – услышал Москвин справа от себя. – Мессаган, – то сокрушался Жандос.
Что-то заставило Москвина перевести взгляд от истекающего кровью Алдияра выше, на трибуну напротив – и он тут же встретился глазами с Айгуль. Та безмятежно улыбалась, словно недалеко от неё не страдал сейчас её знакомый, и лишь хитро подмигнула Москвину, а затем встала со своего места и затерялась в толпе.
Увозили Алдияра на машине, кое-как перевязав ногу. Местные довольно быстро начали расходиться. Жандос кивнул – поехали, мол.
Уже в машине начал громко обсуждать случившееся:
– Ты прости, бауырым, у нас вообще травм обычно не бывает. Кто ж знал, что так будет? Ну ничё, сегодня ещё на той поедем, Ескали женится.
– А мне можно?
– Ты про Алдияра что ли? Не бойся, у нас таких, как он, нет почти. Никто тебя не тронет, базар. Гостем будешь! Так что щас приедем, собирайся, веселиться будем.
Той устраивали в здании бывшего ДК. На застолье, кажется, собрался почти весь аул. Москвин ёрзал на неудобном стуле, ловил на себе заинтересованные взгляды, здоровался с незнакомыми людьми. За главным столом сидели молодожёны. По ушам снова била музыка.
– Ты как, бауырым? – перекрикивая её, спросил Жандос. – Всё нормально?
– Да.
– Жаксы.
Когда очередной гость вновь начал тост длиною в вечность, Москвин всерьёз задумался о том, как бы по-тихому уйти с мероприятия. Просто так встать было бы невежливо, поэтому оставалось досиживать празднество до конца, выпивая рюмку за рюмкой.
– Смотри, сейчас Кара Жорга будет! – отвлёк его Жандос и кивнул на центр зала. Москвин поднял захмелевший взгляд – и замер.
В центр комнаты, под аккомпанемент домбры, одна за другой выходили девушки в нарядах. Музыканты ловко дёргали за струны, пока казашки завораживающе, гипнотически двигались, будто сплетаясь меж собой и расплываясь подобно песчаным волнам среди барханов. Москвин позабыл, как дышать, наблюдая за танцем.
А потом в центре появилась она.
Айгуль, утончённая, лёгкая как ветер, яркая, как закатное солнце над верхушками рассыпчатых облаков, завертелась, закружилась в танце песчаным смерчем, поглотив Москвина полностью, утащив его всего, без остатка.
Растворился в её игривой полуулыбке, в остроте её скул и черноте её глаз; растворился в белизне её одежды и линиях орнамента; растворился в её движениях, в её красоте, в её идеальности.
– Красиво, да? – прозвучал над ухом Жандос. – Айгуль, узнал? Внучка аксакала нашего. Далеко пойдёт! – но Москвин не слушал.
Он боялся пропустить хоть одно мгновение, хоть один броский взгляд, подаренный ему, хоть одно движение тонкой девичьей руки, рассекающей воздух; боялся, что разгоревшаяся внутри искра прогорит слишком быстро.
В тот момент всё остальное было неважно. Танец пьянил его сильнее алкоголя.
Москвин не помнил, когда закончился танец. Помнил лишь, как Айгуль смотрела на него, а он, сославшись на опьянение и прогулку перед сном, остался ждать её перед дверьми ДК, пока Жандос ушёл домой; помнил лишь, как Айгуль вышла из здания и усмехнулась, увидев его, но затем схватила за руку и потащила куда-то, неважно куда, шепча на ухо знакомые и незнакомые слова; помнил лишь, как сверкали её глаза, бликуя звёздами на широком ночном небе, раскинувшемся над степью, словно небо и было степью, только с чёрным песком и россыпью алмазов среди них.
– Хочешь увидеть небо? Настоящее небо, – прошептала Айгуль. – Я покажу тебе.
– Покажи, – тихо ответил Москвин, обхватив её пальцы своими. – Покажи мне его.
И она, захихикав, повела его дальше, на край аула, к старой, полувыжженной юрте.
– Аже, бабушка, приводила меня сюда в детстве. Она говорила – это самое сильное место в ауле. Самое чистое, самое честное. Входи, – кивнула она, пропуская его в темноту.
Москвин, боясь потерять её, всё-таки рискнул и вошёл первым. Обгоревшие стены сгущали темноту, тут и там торчали остовы юрты, обугленные и истрескавшиеся. Москвин прошёл в центр, под шанырак – деревянный обод вверху – чёрный, как сама ночь, и взглянул наверх.
По нему, как по полю, где сегодня играли в кокпар, скакали сотканные из созвездий кони; громко рыча, откусывал кусок от луны страшный одноглазый дэв; следами от комет, словно волосами, закрывала своё страшное лицо Мыстан-Кемпир; наверху разгорались битвы с джунгарами и воплощались легенды о батырах. Москвин не понимал – знал ли он всё это раньше, или Айгуль шепчет ему на ухо о бедах и радостях казахского народа?
– Ты будешь со мной? – прошелестело мягко. – Навсегда.
– Навсегда, – эхом повторил Москвин.
– Обманешь – нам конец. Я доверяюсь тебе. Не смей предать меня.
– Не посмею.
– Хорошо, – тёплые руки залезли под его футболку. – Я верю тебе. Навсегда вместе. Даже после смерти.
– Даже после смерти, – завороженно кивнул Москвин и развернулся к Айгуль. – Навсегда.
Жутко хотелось пить. Ужасно болела голова.
Москвин приподнялся на локтях – земля уже остыла и была твёрдой, холодной. Айгуль лежала рядом, обнажённая, невесомая, едва прикрытая одеждой. Мерно дышала.
Москвин осмотрел себя – а затем тихо встал и начал одеваться. На душе было противно.
Он ощущал, что совершил жуткую подлость, такой проступок, который не отмоется ничем. Хотелось не верить в события вчерашней ночи, хотелось просто вернуть время назад, отказаться от поездки в аул, от знакомства с Жандосом, от казахстанского неба с его легендами, от томного взгляда Айгуль.
Москвин наскоро оделся, бросил последний взгляд на Айгуль, мирно спящую под шаныраком – и вышел из юрты.
Аул ещё не проснулся – солнце только-только занималось на горизонте, и улицы были пусты. Москвин с трудом нашёл знакомый дом, прошёл внутрь, дёрнул дверь – открыто. Жандос не закрывался – зачем, все же свои. Тем проще.
Он тихо прошёл внутрь, прокравшись мимо комнаты, из которой доносился громогласный храп, пробрался к себе, накидал вещи в рюкзак и, так же тихо, покинул дом.
Проверил заряд телефона – ещё половина. До вокзала хватит.
До дороги дошёл минут за пятнадцать – а дальше просто пошёл вдоль неё в сторону Акжолы. Спустя полчаса аул потерялся среди степей, оставшись далеко позади.
Завибрировал телефон. Звонил Жандос. Москвин сбросил вызов и заблокировал номер.
Через пару часов рядом остановился старый жигуль. Дед на водительском согласился подбросить до города за пятёрку.
– Ты смотри, вот так ранним утром по степи не гуляй. Шайтана встретишь, – предупредил он.
Москвину лишь подумалось, что он сам и есть шайтан, с позором изгнанный из степей.
Рита, конечно, закатила скандал, но отошла довольно быстро. Москвин наплёл про то, что в дороге не было связи, на объекте задержали, сел телефон, а поезд отправили на техосмотр, и поэтому поездка продлилась дольше обычного – Рита поверила. Она всегда ему верила.
До родов оставалось совсем ничего – УЗИ показало, что будет мальчик. Рита радостно выбирала игрушки и одежду, спорила с Москвиным насчёт имени, выбрала голубые обои для детской и даже подыскивала секции, в которые записать повзрослевшего сына.
Москвин тоже проникся духом скорого отцовства – воспоминания о Казахстане выветрились из головы сухим потоком, и только ночное небо нет-нет, но вызывало какую-то тревожность внутри. Москвин докуривал сигарету и шёл спать – думать о случившемся не хотелось.
В палату Риту положили заранее – на последнем УЗИ врач долго хмурился и предложил лечь на сохранение.
Из роддома позвонили в три ночи.
– Приезжайте, – безразлично бросили по ту сторону.
Что-то было не так. Москвин сразу почувствовал противный кислый привкус утраты во рту – быстро собравшись, он нашёл такси и добрался до роддома.
Встретил его в коридоре седой врач – сморщившись, как от зубной боли, он начал объяснять, что иногда бывают случаи, когда запланированные роды могут пойти не по плану, и пускай таких случаев мало, но они всё-таки есть, но наши врачи попытались сделать всё возможное для спасения ребёнка, но, к сожалению, тот родился мёртвым, но не переживайте, жена у вас молодая, и всё впереди, ведь неудачные роды не гарантируют, что в будущем не получится, и…
Москвин слушал, и слушал, и слушал, и руки его дрожали, пока он пытался осознать всё сказанное. Его сын, Рома, ребёнок, которому уже купили коляску и игрушки, которого собирались записать на карате, которого он бы научил кататься на велосипеде и делать лук из дерева, он…
– Вы в порядке? – из мокрой пелены показалось лицо врача. – Нашатырчика?
– Я… – Москвин захрипел. – Не нужно. Где Рита? Как она?
– С вашей женой всё в порядке в плане здоровья, но есть другая проблема.
– Ч-что с ней?
– Вы курите? Пойдёмте выйдем, курить хочу невыносимо, – и, не дожидаясь ответа, врач направился к лифту. Москвин на негнущихся ногах пошёл за ним.
Перед роддомом врач присел на лавочку, достал из кармана пачку, закурил.
– Видите ли, Маргарита тяжело перенесла смерть ребёнка. Психика от подобного стресса пострадала, в результате чего она, как бы это сказать… Начала бредить. Кричала, что ребёнок жив, но вместо человеческой головы у него конская, а на руках и ногах – копыта. Страшное дело, само собой. Потеря ребёнка – ужас.
– Мы вкололи ей успокоительное, сейчас она спит. Думаю, проблем в физическом состоянии не будет, и мы довольно скоро сможем её выписать. Вы понаблюдайте за ней, поддержите её – сейчас ей как никогда важна ваша поддержка. Высок риск депрессии – если заметите суицидальные наклонности, лучше обратитесь к специалисту, не пренебрегайте этим. Хорошо?
– Х-хорошо, – Москвин с трудом сглотнул. – Спасибо.
– Езжайте домой, – изрёк врач, бросив бычок в урну. – Отдохните. И примите мои соболезнования. Мы правда сделали всё, что было в наших силах.
Москвин ехал домой, а горло словно сдавило в тиски. Он не помнил, как вернулся, поднялся по лестнице в квартиру, открыв дрожащими руками дверь.
Он помнил только болезненный сон, в котором Айгуль, бледная, лежала на родильном столе и рожала ему ребёнка с головой коня – а затем, сипло смеясь, умирала, и душа её, белесая и тонкая, сизой дымкой от врачебных сигарет утекала вверх, сквозь чёрный шанырак, в темнейшее беззвёздное небо.
Риту выписали спустя неделю. Москвин забирал её, бледную и безжизненную, из роддома, пытался разговорить, успокоить, обнять – но та лишь безучастно смотрела пустым взглядом мимо него, мимо всего, просто мимо.
– Я знаю, он живой. Он был живой. Не такой, как остальные, но был, – прошептала она под ночь, лёжа в кровати. – Он проржал мне “мама”. Он стучал по столу копытцами, – и заплакала тихо, поскуливая и подвывая.
Москвин обнял её – Рита была холоднее ночи. Холоднее звёзд.
Трупик сына они похоронили тихо. Москвин старался не смотреть в маленький гробик, не понимая, чего боится больше – увидеть своего мёртвого ребёнка, или разглядеть вместо головы лошадиную.
Потянулись один за другим серые полумёртвые недели – Рита с трудом ела, почти не говорила, и просто целыми днями лежала на кровати, из разу в раз повторяя, что ребёнок был жив.
Москвина душила вина. Он с трудом засыпал, боясь опять очутиться во сне с Айгуль, тонкой и холодной, что будет напоминать ему об обмане, рожать ему детей с головой коня и смеяться над ним, жалким и беспомощным.
– Отрежь мне голову, – прошептала в одну ночь Рита. – Как тому козлу. Вскрой горло, перепили позвоночник. Отдай моё тело на растерзание. Оно не нужно мне. Слышишь?
Москвин, леденея, не отвечал, притворившись спящим. Она не знала. Не могла знать.
– Отрежь. Отрежь. Отрежь-отрежь-отрежь-отрежь-отрежь! – бесконечно шептала Рита, не останавливаясь.
А затем рассмеялась – булькающе, глухо. Не своим голосом.
– Отрежь, Артём. Сыграй мной в кокпар. Зачем ещё нужно моё тело? Зачем нужна я? Воспользуйся мной, как воспользовался ей. Давай же.
Москвин изо всех сил зажмурился, боясь открыть глаза. Жаркое дыхание раздавалось сверху – Рита нависла над ним и продолжала шептать своё безумное.
– Обманщик! Ты убил своего ребёнка! Ты обманщик! Отрежь мою голову! Отрежь!
Это “отрежь” ввинтилось в голову шурупами, не отпуская его ни на миг. Рита обезумела, переходила с шёпота на хохот, скакала по кровати, хватала его за руки, царапаясь. Москвин позабыл, как дышать.
– Отрежь! Отрежь! Отрежь! – уже кричала Рита ему в лицо.
Продолжение в комментариях
