Страшные истории

Расписываюсь в малом формате, чтоб сноровку не терять...

Ольга работала в ЖЭКе. По образованию — бухгалтер, по призванию — никто. Муж умер от цирроза три года назад, сын служил где-то в Чечне, и последнее письмо приходило полгода назад.

Каждое утро Ольга начинала с осмотра котельной в подвале — сверяла показания счётчиков, осматривала трубы на предмет протечек, гоняла кошек и проверяла предохранители в электрощитках: в доме постоянно коротило проводку, а скачки напряжения сжигали кинескопы телевизоров, особенно по ночам. Завершив обход и заменив вылетавшие постоянно, будто из бутылок с шампанским, пробки, Ольга писала в своем обходном журнале «Питание восстановлено», дату, время и подпись – «Лукашова».

В подвале пахло мокрой тряпкой и ржавчиной. Дом был старым, еще дореволюционным, и подвал напоминал длинную кишку-лабиринт. Свернув не туда, можно было плутать добрые полчаса, а выйти из совсем другого подъезда. Свет туда хоть и провели, но работал он через пень-колоду: лампочки мигали, то и дело гасли, временами даже лопались. Особенно часто это происходило в дальнем углу, напротив двери с надписью «Комната распределѣнія питанія». Дверь была старая, ржавая с опечатанной не пойми кем – надписи давно стерлись – замочной скважиной. И Ольга была уверена, что главная проблема проводки кроется за этой дверью. Требовала у начальства ключи, но те футболили ее от архива к архиву, а там разводили руками – никаких ключей ни у кого, конечно же, не было. Более того – никакой «Комната распределѣнія питанія» на планах здания в кадастровом реестре не числилось. Наконец, на нее стали огрызаться, чтобы не морочила людям голову своей ерундой и спокойно работала, а то желающие на ее место всегда найдутся.

Но Ольга все никак не могла угомониться и, когда в доме начинали мигать лампы и искрила проводка, она бежала в подвал и прислушивалась к замочной скважине. И, действительно, улавливала оттуда какие-то звуки, похожие на скрежет и треск. Как будто кто-то пытается перегрызть электрокабель.

Она пару раз звонила начальству и даже включала запись этого странного звука на кассете, правда вышло слишком тихо. Но ее не стали слушать, сказали:

— Оля, не сходи с ума. Нет там никаких кабелей, всё вырезали ещё при совке и новые заложили. И вообще, по ночам спать надо, а не по подвалам шароебиться.

Но Ольга была не из тех, кто легко сдается. За могарыч одолжила у знакомого слесаря болгарку, а в магазине купила четыре удлинителя. Соединила их последовательно и твердо вознамерилась попасть в «Комнату распределѣнія питанія». С тех пор Ольгу никто больше не видел.

Поначалу никто ее особо и не искал. Мало ли, что могло случиться с одинокой женщиной, когда средь бела дня на улицах джипы взрываются, а в окна Дома Правительства стреляют из танка. Потом жильцы начали жаловаться на странную вонь от проводки. Пахло не как всегда – паленой резиной, а будто в мясной лавке под конец дня – лежалым ливером и печенью. Потом у одной старушки из розеток полилось нечто бурое, железистое, намертво въевшееся в обои. Ну и, наконец, происходило совсем уж не смешное и даже страшное: дети в разных квартирах жаловались, что по ночам телевизор показывает «обгорелую тетю».

Однако, заставить ЖЭК навести в доме порядок никак не получалось. На вопрос «Имеются ли жалобы на работу электросети?» жильцы растерянно разводили руками: в кои-то веки ни отключений, ни коротких замыканий, ни даже скачков напряжения не наблюдалось. Тогда в ЖЭКе бормотали недовольно «ну и нечего людей от работы отвлекать!» и клали трубку.

Так или иначе, через два месяца вернулся сын Ольги из Чечни. Руки-ноги на месте, а вот голова прохудилась: ему часть черепа осколком снаряда стесало, так что хоть и вернулся живым, не в цинке, а недееспособный. Стали родственников искать, чтобы передать на иждивение, подняли документы. Сначала долго стучались в квартиру, потом вскрыли, ожидая увидеть вгнивший в матрас труп, но внутри никого не оказалось. Опросили соседей, кто-то вспомнил про подвал…

Шли по оставленной Ольгой «нити» удлинителей. Болгарка валялась на земле и продолжала работать. Кто-то из жильцов схватился за сердце: «Это ж сколько нам счетчики намотают!» Странная дверь с надписью «Комнату распределѣнія питанія» была вскрыта, но и там Ольги не обнаружилось. Только жирный, похожий на сытого питона, кабель, уходящий куда-то в стену и обходной журнал. Открыли последнюю заполненную страницу. Вместо даты и подписи к бумаге лип обугленный человеческий ноготь. А рядом – размашистая надпись:

"ПИТАНИЕ ВОССТАНОВЛЕНО"

***

Больше творчества по ссылке

Однажды, дедушка Мороз распахнул передо мной свою шубу, и я увидел его посох. С тех пор моя вера в чудеса пошатнулась. Родители от меня отказались. И я, как был в костюме зайчика с увядшими ушами, отправился к дальним родственникам. "Они почти что каннибалы, им только тебя юродивого и не хватает до полного счастья",- сказала мне на прощание мать. Отец вовсе ничего не сказал, только отвесил леща, от которого мои уши окончательно отвисли вниз.

Два дня я трясся в поезде в неизвестном направлении. Сидел на верхней боковой полке и только и делал, что терпел. В туалет старался ходить только ночью, чтобы ни на кого не наткнуться. Еды у меня было мало, но я экономил силы, которые, как потом оказалось, мне понадолись.

Перрон станции, куда меня за шкирку передала проводница походил на голубятню. Хотя и была зима, но весь снег был так сильно засран голубями, что невозможно было пройти не вляпавшись. Меня передали какой-то толстой тётке, состоящей из множества платков. На ней были пуховые платки, косынки, набивные платки и даже носовые. Всё это составляло единое целое её несуразнрго наряда. Из под платков торчал длинный нос, два чёрных угольных глаза, которые сранже впились в меня и огрызки пальцев с обкусанными ногтями. Тётка больно вцепилась в мою руку и потащила куда-то мимо здания вокзала.

Как оказалось, жила она неподалеку. Но так как мой костюм зайчика не подразумевал походы на свежем воздухе, то я моментально замёрз и стал стучать зубами от холода. Видимо тётку это здорово раздражало, потому что она стиснула мою руку ещё сильнее и ускорилась. Всю дорогу мы шли молча. Видимо я ей был не очень то интересен. Пейзаж вокруг тоже не вызывал каких-то чувств восхищения. Обычное серое что-то. Или ничто. Я тогда ещё не определился.

Дом тётки был тоже максимально странным. Его можно было бы назвать хибарой. Но, возможно, он и до такого определения не дотягивал. Дом был максимально похож на свою хозяйку, тоже соткан из всего что было, внахлёст листы шифера поверх листов железа, с торчащими отовсюду клоками пакли и стекловаты. Удручающее зрелище. Хотя внутри было довольно чисто и тепло.

Как оказалось, семьи то у тётки никакой не было. Жила она одна в этой своей халупе. А то, что считали её людоедкой, так то от зависти, что никогда не голодала. Люди ещё и не такого расскажут. Единственное, была тётка немой. Слышать всё слышала, любой шорох, а говорить не могла. И стал я значит при ней молчаливо существовать. Что делать, она мне жестами показывала, а в остальном и так всё было понятно.

Казалось, в этой глуши и тишине можно было бы сойти с ума и сгинуть, а я наоборот, нашёл в этом понимание своего места. Будто меня пересадили из тесного горшка в просторную грядку с индивидуальным поливом и подкормкой. Расти себе да расти, лишь бы солнца было вдоволь.

Но всё-таки увиденное в детстве на новогоднем утреннике не давало мне покоя и постепенно сделало своё дело с моим разумом.
Стал я подглядывать за тёткой когда она мылась. Мылась она, увы, не часто, но процесс этот бындля меня настолько притягательным, что я буквально впадал в состояние транса. Она снимала с себя кучу тряпья и обнажившись лазила в эмалированный таз. Затем намылившись, поливала себя из ковшика. Мне казалось, что лучшего зрелища и представить себе невозможно.

После просмотра я ещё пол дня ходил под впечатлением.
О родителях я почти не вспоминал. Так, иногда могли нахлынуть воспоминания, но я научился их быстро гасить реальностью происходящего. Жить одним днём это в сказки верить. Никогда не знаешь, что будет завтра. И когда тётка снова залезет в таз, чтобы помыться. Вот оно счастье. Для кого-то так мало, а для меня - целая вселенная. И каждый раз в ожидании очередной её помывки я испытывал ломку.

Без одежды тётка представляла собой нечто ещё более бесформенное, чем в одежде. Сплошные складки, а не тело. Огромные пустые груди висели как уши кокер спаниеля. Огромные кругляши сосков были тёмно-коричневого цвета. Откуда-то из под толщи складок, которыми заканчивался её живот, топорщился куст жёстких чёрных волос. Зрелищным это вряд ли можно было назван, но меня это вводило в ступор, глаз не оторвать.

Жизнь - это тягучая масса, что-то среднее между сгущённым молоком и опарой. На вкус тоже так сразу не определить, то ли сладкая, то ли кислая. Просто ко всему нужно привыкнуть. Вот и я старался как мог, пока однажды тётка меня не спалила.

Выпрыгнув из таза, она чуть не навернулась пока преодолевала мокрыми шагами разделяющее нас пространство и дверь с заветной замочной скважиной. Бежать было некуда и я стал узником. Возможно, если бы тётка могла говорить, то вывалила на меня ушат бранных слов и тем бы закончила. Но немота работала по-другому.
Как оказалось в её доме был секретный подвал, о котором я даже не подразумевал. Тёмный, сырой, дурно пахнущий. Он то и стал моей новой комнатой. Света там не было, но на полу я нащупал сначала одну кость (в том, что это была именно кость я не сомневался. Сразу вспомнил разговоры про родственников - людоедов), потом ещё и ещё. Почти весь земляной пол был устлан костями и черепами. Ледяная дрожь пробежала по спине, а затем сковала меня по рукам и ногам. Я не мог двигаться, как будто бы даже дыхание моё остановилось. Понимая, что отсюда я скорее всего никогда не выйду я зарыдал в голос. Это был даже не плач, а вой, прощание с жизнью. Как же мне себя было жалко, словами не описать. Я молился и клялся, что никогда не посмотрю не то, что в скважину той злополучной двери, но и просто в сторону тётки. Лишь бы только выйти из этого места. Живым.

Шансов было немного.

Довольно быстро я окончательно замёрз. Понять какое сейчас время суток было невозможно из-за полного отсутствия света. Я стал стучать в дверь, но с той стороны была гробовая тишина.

Умереть вот так, практически и не пожив на белом свете, без воспоминаний, опыта и ориентиров. Это казалось мне жутким. Жутким и несправедливым.
Во всём виноват проклятый дед Мороз со своим посохом. Это он меня заколдовал. Хотя это и не настоящий дед Мороз, а сторож детского сада Иваныч. Но жизнь пошла наперекосяк именно с того самого случая.

Когда душа высвобождается от тела, она сначала парит где-то над ним и тщательно наблюдает, осматривается, даже принюхивается. И лишь потом она стремглав улетает куда-то в неизвестном направлении, навсегда оставив тщедушный мешок из мяса и костей. Ей более не интересно здесь.
Поэтому и рассказать о том, что бывает после некому. Пожтони ставят жирную точку. И кто-то следующий, кто также как и я ни за что попадёт в этот чёртов подвал, и будет ощупывая пол всё время натыкаться на человеческие кости, наткнется и на мои, и брезгливо отшвырнув их горько заплачет о своей несчастной доле. Только будет поздно, потому что злополучная замочная скважина из того мира в этот никогда не зарастёт паутиной.

Это перевод истории с Reddit

— Останься переночевать, — настаивал он. — Ты же знаешь, что здесь ночью творится.

— Да знаю я, — рассмеялся я. — Дрекавац вылезет и сожрёт мне зубы.

Дед не ответил. Только уставился на меня неподвижным взглядом. Мы провели день за работой: рубили и готовили дрова к зиме возле его дома в глухой деревушке на юге Сербии, со всех сторон окружённой мрачными холмами. Дел оказалось больше, чем мы рассчитывали, и ранний осенний вечер подкрался незаметно.

— Автобус я успею поймать, не волнуйся, дед. Если сейчас выйду, конечно.

— Наверное, ты прав. Тем более сейчас фонари ставят — хоть немного спокойнее идти.

— Ага, от бабароги, которая ест пальцы ног.

— Знаю, ты любишь подшучивать над этим, парень. Но вот увидел бы ты то, что видел я — смеяться бы перестал.

— А что ты видел?

— Сейчас не успею рассказать. Иди уже, а то и правда автобус уйдёт.

Я посмотрел на солнце, медленно прячущиеся за усталые холмы. Я ведь не так уж часто к нему приезжаю, тем более с ночёвкой. Почувствовал себя виноватым. Глянул на деда: сидит на маленьком деревянном стуле, который сам же и смастерил, пьёт понемногу свою любимую ракию. Я не верил в его байки, но решил, что ему не помешала бы компания. После смерти бабушки он жил один. Может, так он просто пытался удержать меня подольше. Я вздохнул и сказал:

— Если я останусь, ты расскажешь мне ту историю?

Его губы изогнулись в улыбке, но глаза остались тусклыми, будто хотел рассказать лишь частью себя.

— Конечно. Только отцу позвони, скажи, что останешься. А я пока и тебе налью. Оно тебе пригодится.

Я быстро позвонил отцу, а дед тем временем ушёл в дом и вышел с бутылкой — и ещё одной. Меньшей, покрытой пылью, словно её не трогали уже много лет. Он налил и мне, мы чокнулись и перекрестились. По-православному, как заведено в этих краях.

— А это что? — спросил я, кивнув на пыльную бутылку.

— Это? Доказательство. Почему я не выхожу ночью в холмы — и почему не хочу, чтобы ты туда ходил. Скажи, сынок, а ты вообще что-нибудь знаешь об истории этого места?

— Деревни? Да не особо.

— Я про весь этот край. Про холмы и горы.

— Эээ... ну, не знаю?

— Во времена Османской империи здесь шли постоянные стычки. Наши предки и турки дрались друг с другом, потом срывали с трупов оружие и всё, что представляло хоть какую-то ценность — ресурсов не хватало. Война не прекращалась, так что хоронить было некогда. Тела оставляли гнить в лесу. Говорят, их беспокойные души до сих пор бродят по этим холмам.

По спине пробежал холодок. Хоть я и не верил в сверхъестественное, про эти события читал — исторически, в основном, всё верно. В этих местах и правда происходило много сражений между славянами и османами.

— Был я тогда молод, чуть постарше тебя. Возвращался из города пешком. Продавал табак, что собрал — на рынке. Вашему поколению повезло, этого уже делать не нужно, — усмехнулся он. — Дорога длинная, и ночь застала меня в пути. Повезло хоть немного — кое-где светила луна. И тут, километрах в нескольких, я вдруг услышал музыку. Из ниоткуда! Показалось, будто свадьба.

— Свадьба? Ночью? В этих горах?

— Именно! Как только облака закрыли луну, я свернул с тропы — и вижу: на поле человек двадцать или тридцать, по силуэтам судя. Меня тоже это удивило — ночь, холод, глушь, а они празднуют. Но почему-то в тот момент всё это казалось вполне логичным. Один из мужчин подошёл ко мне, сказал, что они отмечают, и предложил выпить.

Улыбка исчезла с лица деда. Голос стал глухим и серьёзным.

— Я сначала колебался, но он настаивал. Облака, ночь, до дома ещё идти и идти... подумал — а что, лишний глоток не повредит. Взял у него бутылку.

Он повернулся ко мне, взгляд — каменный.

— А теперь скажи, сынок: что мы с тобой сделали перед тем, как осушили эти рюмки? — он показал на два пустых стакана перед нами.

Я уставился на них, пытаясь вспомнить.

— Мы... перекрестились?

— Вот. И я тогда тоже. Видишь ли, это не просто традиция. Перекрещиваясь перед тем, как выпить, ты призываешь дух Божий, чтобы тот отогнал зло. Знаю, звучит как суеверие. Но так у нас заведено уже веками. Я тогда тоже, почти машинально, перекрестился. И как будто проснулся. Как будто меня выдернули из сна. Или из кошмара. Музыка исчезла. Люди исчезли. И самое страшное — я оказался вовсе не на том поле.

— А где?

— Я стоял на краю моста. Уже почти шагнул вниз. Прямо туда, где внизу острые камни и река. Уверен, это была ловушка — дьявольская или от какого-то неспокойного духа. И что спасло меня — это перекрестное знамение. С тех пор я больше никогда не хожу по этим холмам ночью.

— А ты уверен, что это всё не сон был? — наконец спросил я.

— Знаешь, как я это понял? Что всё было по-настоящему?

— Как?

— Всё исчезло. Но когда я пришёл в себя на мосту — вот это было всё ещё у меня в руке, — сказал он и поднял пыльную старую бутылку.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

С детства я мечтала стать актрисой. Сегодня я решила завязать с этим.

Я выросла в Канзасе, и Голливуд для меня был буквально «Изумрудным городом». Сейчас мне двадцать шесть, и я бы отдала всё, чтобы сказать шестнадцатилетней себе: «Придумай другую мечту». И нет, прежде чем ты скажешь: «Ну а что ты ожидала? Что будет легко?» — скажу сразу: дело не в том, что было трудно. Вообще-то у меня неплохо получалось. Я получала роли в довольно крупных проектах. Даже главные в нескольких независимых фильмах — может, ты о них слышал, если увлекаешься кинофестивалями.

Я ушла из-за одной работы. Да, всего одной.

Это было прошлой зимой. В зимние месяцы всегда спад — дни короче, меньше естественного света, съёмки сжимаются, графики плотнее, съёмочных дней больше, а значит — всё дороже. Большинство студий предпочитает переждать до лета. А прошлая зима была особенно тёмной. Иногда солнце садилось ещё до четырёх вечера. Я никогда не видела ничего подобного.

К этому моменту у меня уже был агент. И хороший. Он находил мне подработки. Одна из них — роль «Покупательницы в продуктовом магазине». На первый взгляд — простая массовка. Так и было, в общем. Но этот проект хорошо оплачивался, работа была стабильная и постоянная, а фронтировал его человек с невероятной известностью.

Меня это не особенно интересовало… пока меня не отклонили три раза подряд. За роль фоновой покупательницы? Я же привлекательна, по крайней мере, так считала. А это, как я быстро узнала, — серьёзное преимущество в профессии.

Мой агент только говорил: «Им бы хотелось увидеть у тебя побольше опыта».

Ладно. Но всё равно раздражало.

А потом, в январе, звонок:

— Слушай, “покупательница в магазине”. Они тебя хотят.

Я злилась на себя за то, что обрадовалась.

Первый день на съёмках я не забуду. Семь тридцать утра, темно как ночью, обычный магазин Ralphs.

Возле входа стояла белая палатка, вокруг которой болтали по рациям взрослые люди с кофе в руках. Несколько сонных человек шли туда — я пошла за ними. Пока наливала кофе, рядом оказался молодой парень, рассматривающий выпечку в обёртках. Лицо знакомое.

— Мы знакомы? Я Молли, — спросила я.

— О, не думаю. Первый день?

— Ага… Эй, ты играл в «Когда гиацинты горели»?

Он смутился.

— Да… Спасибо, что смотрела. Я — Димитри.

Смотрела? Этот фильм шёл во всех крупных кинотеатрах в прошлом году. Что, чёрт возьми, он здесь делает?

— Димитри… Приятно познакомиться. Слушай, можешь рассказать, что вообще тут происходит? Я вообще не в курсе.

Он поморщился, будто я попросила его помочь перетащить диван.

Он объяснил: мы участвуем в фантазии одного чрезвычайно знаменитого и очень богатого человека.

Не хочу называть его имя, но поверь, это один из самых известных и любимых артистов всех времён. Для рассказа назовём его просто Боб.

Димитри понизил голос. Боб стал настолько известен, что уже не мог вести нормальную жизнь. Он так сильно тосковал по нормальности, что начал создавать искусственные среды — с актёрами, натренированными вести себя как обычные люди. Без восторга, без фанатизма.

Помощник режиссёра, Фрэнк, вошёл в белой рубашке, так натянутой, что живот выпирал полумесяцем. Он махнул нам сесть на складные стулья. Отхлебнул кофе, оставив очередную жёлтую полоску на зубах.

— Итак! Вижу раз, два, три новых лица. Добро пожаловать. Быстро пробегусь по правилам.

Я огляделась, но в толпе из сотни человек понять, кто новенький, было невозможно.

— Правило номер один: вы покупатели. Ведите себя так, будто это ваш обычный поход в магазин. Если закончили рано — придумайте новый рецепт и ищите ингредиенты. Всё просто.

Кто-то впереди записывал. Коренастый лысый мужчина.

— Правило два: если Боб заговорит с вами, отвечайте так, как если бы это был незнакомец. Можно быть грубым, можно вежливым — но никак не как будто вы его знаете.

Мне стало не по себе. Я профессионал, но почувствовала нервозность. А если Боб подойдёт ко мне?

— Правило три: все вместе!

Все вокруг хором:

— Ни в коем случае не смотреть в глаза.

Что за…? Я слышала, что у некоторых звёзд бывают странные загоны, но Боб всегда казался простым, скромным… ну, судя по интервью и подкастам.

Лысый мужчина поднял руку. Фрэнк проигнорировал.

— Пять минут — потом забираем оплату, берём тележки и идём за покупками!

Нам выдали по 200 долларов двадцатками. Деньги выглядели настоящими. Я чувствовала хрупкость происходящего: как будто одно неверное движение — и всё развалится. Начинало проясняться, почему я так долго пробивалась на эту роль.

Ровно в девять мы начали «покупать продукты». У меня был список — актёрская привычка. Я сосредоточенно выбирала каждый товар. Вокруг всё выглядело абсолютно реально. Игра других актёров была по-настоящему тонкой: кто-то ронял банку, кто-то пробовал фрукт. Всё выглядело живым. Даже кассиры, мясники, пекари — все будто реально работали.

И тут через двери вошёл Боб.

Он выглядел старше, чем я ожидала. Я поняла, что уставилась на него, и быстро вернулась к своим товарам.

Я пыталась избегать встречи, держалась в стороне, в итоге залипла у авокадо, перебирая их медленно. Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг голос позади:

— Нашла что-нибудь стоящее?

Я обернулась. Передо мной стоял Боб.

Я растерялась, но вовремя вспомнила — не смотреть в глаза.

— Эм… да… парочка вроде ничего.

— Оставь немного и нам, а?

Это обаяние. Тот самый голос с шоу и подкастов. Но в обычном магазине это звучало неестественно, будто из чужого мира.

— Конечно. Вот эти, думаю, хорошие.

Боб положил авокадо в корзину.

— Спасибо, дорогая! Слушай, ты новенькая? Что-то я тебя не припомню.

Краем глаза я увидела, как кассир шепчет в рацию. Я тут же развернулась с тележкой в другую сторону.

— Ага! Только переехала сюда. Увидимся!

И когда я махнула Бобу — кажется, на секунду мы всё-таки встретились взглядом. Но… не уверена. А если не уверена я, то кто вообще может быть?

Оставшееся время я ходила спокойно. Боб ушёл минут за двадцать до меня. На выходе меня ждал Фрэнк с конвертом.

— Увидимся в понедельник через неделю?

— Да, увидимся.

Дома я прокручивала день снова и снова. Всё было странно, но логически — ничего сверхъестественного. Такая слава требует странных решений. Но всё равно… что-то было не так. Как говорил Димитри. Как все повторяли третье правило — почти как мантру. И Боб…

Но деньги хорошие. И сезон был глухой. Да и работать с такими, как Димитри, — шанс.

Через две недели. Опять Ralphs.

В белой палатке снова все ждали. Лысого мужчины не было. Я села рядом с Димитри.

— Привет, Молли. Как дела?

— Привет! Нормально.

— Слышал, у тебя была сцена с Бобом? Круто. Меня пока игнорит.

— Ага… милый человек вроде.

Димитри натянуто улыбнулся.

— О да, очень милый.

Я посмотрела на пустое место, где раньше сидел лысый.

— А ты не знаешь, куда он делся?

Димитри напрягся.

— Хм, не заметил даже…

Оглянулся.

— Жаль. Видимо, он… ошибся.

— Его уволили?

— Да… наверное, посмотрел.

Вот чёрт. Я ведь почти…

Фрэнк вошёл в той же рубашке, пятна кофе засохли.

— Живо-живо! Пошли, все!

Мы начали покупки. 10 минут. 30. Час. Два. Боба нет.

Я почти закончила свой длинный список, когда Фрэнк заговорил по громкой связи:

— Все по домам. Боб внезапно уехал с новым другом. Сегодня не придёт.

Мы все тут же бросили тележки, иллюзия исчезла.

Я вернулась домой, включила телевизор. Повтор вечернего шоу — там Боб, улыбается, шутит. А мне было уже не до смеха. Я когда-то мечтала быть на том экране. Но после всего — всё это казалось грязным. Пустым. И… нечеловеческим.

С бутылкой пива в руке я почти задремала… как вдруг телефон завибрировал.

Хотела бы я тогда не проснуться.

Голос Фрэнка — сиплый, тяжёлый. Паника.

Боб решил выйти за перекусом. Срочно нужны актёры. Двойная оплата.

Я должна была отказаться… но нет. Я вызвала Uber, умылась и поехала.

Никакой палатки. Только Фрэнк и пара других — только что приехали. Нас было мало. Желающих — меньше.

Через пять минут после начала вошёл Боб.

Он выглядел ужасно.

Глаза в слезах, направился к замороженным продуктам.

Даже полупьяной мне стало его жалко. Какая жизнь — организовать всё это, чтобы почувствовать себя нормальным?

Я подошла к отделу мороженого. Он перебирал Ben & Jerry’s. Такой же, как все. Хотела заговорить. Вдруг меня уволят? Но ведь он же хочет контакта, да?

Я больше не боялась увольнения. Я просто хотела помочь.

— Привет… мистер Авокадо… вы в порядке?

Он посмотрел мне в глаза. Они были как водовороты океана. Яркие, глубокие. Даже пьяной я это видела. Он улыбнулся.

— О… привет. Мисс Авокадо. Спасибо. Но нет. Плохой день.

Я кивнула на упаковку в его руке.

— «Шоколадная терапия». Значит, совсем плохой.

Он усмехнулся, не отводя взгляда. Где-то сзади раздался стон, но я уже не могла оторваться от Боба.

— Я Боб. Приятно познакомиться.

— Молли! Мне тоже.

— Может… увидимся ещё?

Я улыбнулась.

— Конечно. Было бы здорово.

Он ушёл с мороженым. Минут через пять Фрэнк объявил, что мы свободны.

Когда я выходила, Фрэнк остановил меня.

— Прости, Молли. Мы больше не можем тебя звать.

Меня пронзил страх.

— Почему? — я знала, но хотела услышать.

— Ты посмотрела.

Я не уснула до трёх ночи. Проснулась позже обычного. Потянулась к телефону.

Три сообщения с неизвестного номера:

«Привет, это Боб. Что ты сегодня делаешь?»

«Я подумал, может, сходим на ужин?»

«Прости, если это слишком резко. Просто… мне кажется, у нас была особая связь.»

Что. За. Хрень.

Именно в такие моменты хочется вообще не называть имя. Иначе никто не поверит. Это кажется более правдоподобным, пока я его скрываю.

Как описать, что я почувствовала? Восторг? Ужас? Онемение?

Я не знала. Но знала одно: это был шанс. Я не собиралась его упускать.

«Привет, Боб. Рада слышать! Конечно. Когда и где?»

Мы встретились в Takuetsu в центре ЛА. Персонал провёл меня через кухню. В отдельной комнате Боб сидел за низким японским столом.

— Молли. Как приятно тебя видеть.

Его голос звучал золотом. Всё было… по-другому.

— Спасибо, Боб… Я никогда не была в таком месте.

Ужин прошёл прекрасно. Боб умел располагать. Я постепенно расслабилась.

Он упомянул о закрытой церемонии через месяц. Хотел взять меня с собой.

— Я бы с радостью!

Мы встречались ещё несколько раз. Обед, кино, зоопарк. Даже репетировали вместе.

Но однажды у львов я услышала, как один мальчик сказал другому:

— Прекрати, Фрэнк велел не смотреть…

Может, другой Фрэнк? Может, про львов? Но я почувствовала — нет.

В канун церемонии Боб сказал, что купит мне платье. Я так и не спросила, что это за церемония. Оскар? Эмми?

Неважно. Я чувствовала себя богиней рядом с ним.

Вчера меня должна была забрать лимузин.

Я села. Боб ждал внутри.

— Готова, Молли?

— Ага!

Машина поехала. Мы болтали, время летело. За окном — лес.

— Куда мы?

— Увидишь. Там красиво.

Лимузинов стало больше. Красная дорожка вела в лес. Всё внутри кричало: «Беги!» Но глаза Боба… они держали меня.

Мы шли в лес. Появился свет, как на празднике. Фонарики, гости. Знаменитости. Еда на подносах.

Я подошла к официанту:

— Простите, но…

Это был Димитри.

— О, Димитри?

Он не узнал меня.

— Простите, мадам. Закуска?

— Димитри, это же я, Молли?

— Простите, обознались.

Он ушёл. Я начала паниковать.

Зазвенел колокольчик.

— Внимание! — Боб стоял в центре.

— Хочу представить гостью месяца.

Он указал на… меня.

Все взгляды обратились на меня. Лица — будто они знали что-то, чего не знала я.

— Когда я встретил Молли, я почувствовал настоящую связь. Она достойна лучшей жизни. Позволим ли мы ей разделить наше богатство?

Все подняли бокалы.

И тут — крик из леса:

— ЗАКРОЙТЕ ГЛАЗА! ОНИ ЗАБЕРУТ ВАС!

Выбежал лысый. Худой, с обвисшей кожей, без одежды. Кровавые глаза.

— БЕГИ! ПОКА МОЖЕШЬ!

Слуги падали на землю, закрывая лица. Мужчина осел, указывая на меня.

— Беги… беги…

Я обернулась к Бобу:

— Что происходит?

Его лицо — как сломанная маска. Глаза — черны, как бездна. Кожа высохла. Он распался передо мной. Лицо раскрывалось, как цветок из мяса. Внутри — светящийся череп. Сияющий, синий, как небо после шторма. Я поняла: Боб — не человек. Он — нечто большее.

Я отвернулась, глядя в траву. Всё тело сжалось от страха. Хотела проснуться. Хотела умереть.

— ГЛАЗА! ОНИ УКРАДУТ ТВОИ ГЛАЗА!

Хрипи лысого оборвались.

Я побежала. Боб звал меня:

— моллимоллимоллимоллимолли…

Я плакала, бежала по красной дорожке. Он отставал… но сближался быстрее, чем возможно.

— МОЛЛИМОЛЛИМОЛЛИ!

Я увидела лимузин. Фрэнк, с сигаретой.

— ФРЭНК!!!

Он заметил меня, бросил сигарету.

— ЗАВОДИ!!!

Фрэнк запрыгнул в машину, фары ослепили меня. Я добежала, захлопнула дверь.

— ГНАЙ!!!

Машина дёрнулась и поехала. Боб остался позади… лицо возвращалось к обычному. Но я чувствовала его гнев.

Сегодня утром я собрала вещи.

Сняла номер за городом.

Включила телевизор. Там — Боб. Молодой. Улыбка.

Я выдернула вилку из розетки.

Не знаю, куда дальше.

Но в Сан-Франциско, говорят, нет магазинов Ralphs.

Пока хватит.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Рассказал знакомый, с которым вместе учились в ВУЗе. Мальчик был (и есть) очень набожный и напряженно относился к историям подобного рода - но однажды поведал нам следующее: его дед служил в каком-то крошечном городишке сторожем на кладбище. Кладбище было старинное, польское, католическое - там был миллион красивых старинных памятников, в центре - костел, городок этот долго был на территории Польши. Сторож требовался для того, чтобы вандалы эти памятники не разгромили — городок гордился кладбищем, как историческим памятником — там даже кино снимали… Так что охранять приходилось круглосуточно — и там же, в сторожке жить. Ну, дед и жил, вроде бы нормально это воспринимал.

У деда была страстишка — напивался в усмерть, причем запои его почему-то приходились на начало зимы, в основном совпадали они с первым снегопадом. Старика все родственники страшно за это стыдили, а мой знакомый нет, потому что однажды, как раз накануне зимы случилось ему заболеть и остаться дома. Родители работали на фабрике в ночь, и в итоге мальчик очутился под попечением деда, который забрал его к себе в сторожку. Было начало декабря и стемнело очень рано.

Поужинали они, и тут мой знакомый видит, как дедушка начинает какие — то странные приготовления — достает бируши для ушей, водку, наливает себе полный граненый стакан и выпивает. Потом на молчаливый вопрос в глазах внука говорит примерно следующее:

-Сынок, ты ушки заткни и не бойся ничего… Чтобы кто тебе не говорил из-за окошка или дверей, ты не обращай внимания, считай про себя или песенку там спой, только не бойся... Оно бывает раз в год… И проходит наутро… А почему когда первый снег начинается — кто его знает, наверное умер тогда…

Сидят они так вдвоем, время идет, и тут примерно около часу ночи кто-то стучит в двери. С мальчика мгновенно как рукой снимает сон — он с удивлением вслушивается в ночь, — и, видя нарастающий ужас в глазах деда — НЕ МОЖЕТ СЕБЯ ЗАСТАВИТЬ НЕ СЛУШАТЬ, ЧТО ТАМ, ЗА ДВЕРЬЮ…

А за дверью тоненький детский голосок говорит монотонно одно и то же:

- Пустите, меня… Мне холодно…. Мне тесно…. ХОЛОДНО ТАМ, ГДЕ Я…

Мой знакомый говорил, что ни до, ни после он более не испытывал такого ледяного животного ужаса, как в ту ночь. От этого голосочка нельзя было никуда спрятаться, и уснуть тоже было совершенно невозможно… Так они и просидели до первых лучей скупого зимнего солнца — как только стало рассветать говорящий за дверью умолк. Дед упился к этому времени до полной невменяемости, а мальчик, услышав, наконец, как все стихло, почувствовал, как страх начинает отпускать… Потом он встал, обулся, и выглянул на крыльцо — уже взошло солнце, выпал первый в том году снег и никого не было. Только по снегу тянулась цепочка следов маленьких ног - от крыльца куда- то вглубь кладбища.

Мой знакомый пошел по этой цепочке — ему очень хотелось понять, что же это они слышали ночью. Говорит, что вышел к старинной одиночной могиле с вычурным польским именем и фамилией — то была, как он выяснил позже, местная аристократка, умершая в возрасте едва за тридцать… На могиле был установлен какой- то странный памятник — вполне традиционный на первый взгляд ангел с крестом в руках — только, если присмотреться, у ангела было очень двусмысленное выражение лица — ухмылка какая- то…

Местные старожилы, которые прекрасно понимали с полуслова, как только речь заходила на тему кладбища называли это место «Поганая могила» и наотрез о нем ничего не хотели рассказывать…. А потом эту скульптуру вообще кто-то разбил и только гигантские крылья его валялись в траве…

Да, а дед моего знакомого вскоре умер. И больше на старинном кладбище желающих работать не оказалось…