Нас нагнал Евген, и мальчишки потащили меня прочь с факультета. Оказавшись у меня дома, Женька повёл себя странно. Он стал бродить по квартире и всё рассматривать.
- Я ведь тут ни разу не был, - ответил он на мой немой вопрос. – Ты всегда так рвалась сюда. А меня Галицын в друзьях не числил…
Потом мы пили чай, и Женька с восторгом рассказывал нам про Париж и свои похождения. Мы с Артёмом веселились. Ну, по крайней мере, мне так казалось.
- Хочешь, я помогу тебе составить исковое заявление в суд? – спросил вдруг Корнеев. – Эта жаба должна ответить!
- Эта жаба – дочка моего профессора, - пробормотала я.
- Надо же, - растерянно протянул Евген. – Не повезло тебе.
В дверь позвонили, и Артём пошёл открывать. Некоторое время в прихожей продолжался какой-то разговор. Потом к нам пришла Лариса. Женька вскочил и принялся пожимать ей ручку и сыпать комплиментами. Что-то там с ним такое сделали в Европах… Его школьный снобизм переплавился в подчёркнутую сердечность. Лариска краснела и смущалась. Я продолжала прислушиваться к разговору в прихожей.
- Там Юрка, - чуть помедлив, сообщила Лариса.
Я вскочила и пошла туда. Но успела только к финальной сцене, которая состояла в выбрасывании на лестничную площадку Юркиных вещей.
- Ещё раз увижу тебя здесь, шкуру спущу! – громко сказал Артём и шумно захлопнул дверь. Потом он посмотрел на меня. – Пошли, Полька!
Когда мы вернулись к столу, Артём взглянул на Ларису и потребовал, чтобы она рассказывала, что там было в университете.
- По-моему, Змеев за тебя заступился, - сказала мне Лариса. – Когда он зашёл на кафедру, там стали так… громко разговаривать. А Юрка… Артём, ты его зря прогнал. Ему итак плохо…
- Сам виноват, - упрямо сказал Артём. – Нечего было вести себя так по-дурацки!
Я вдруг почувствовала ужасную усталость и вспомнила, что так и не добралась до компьютера в библиотеке. Я ведь хотела посмотреть, что ответил Соло Хан на моё сердитое письмо.
- Выйди, пожалуйста, - попросил Юрка. – Надо поговорить.
- К нему? – хмуро спросил Артём.
- Зря, - сказал Суворин, а Лариска одёрнула его и что-то сердито зашептала.
Я накинула шаль и вышла на лестничную клетку. Юрка сидел на подоконнике между нашим и седьмым этажом и курил, глядя в окно. Он поздоровался и сказал, что всё-таки хочет отдать мне деньги.
- Я знаю, мои лекарства очень дорогие. И вообще…
Я долго, очень долго смотрела на него. Ну вот и всё, Юрка-Юрочка, крутилось в голове.
- Не парься, - сказала я, наконец. – Всё было бесплатно. Иди домой. Там тебя ждут.
- Что? – тут же откликнулся он. – Смена караула?
Едва не задохнувшись, я изо всей силы приложила ему по физиономии и чуть не растянулась на лестнице, с сумасшедшей скоростью кинувшись к двери. Мальчишки и Лариса с трудом привели меня в нормальное состояние. И всё равно, отправляясь вечером к своим кошкам, я чувствовала себя так, будто настал конец света.
На следующий день Змеев не сделал мне никакой поблажки. Он держался по-прежнему презрительно и по-прежнему тянул своё высокомерное «ну, пусть». Я совсем отчаялась, когда его дополнительные вопросы перевалили за десяток. Но он неожиданно заткнулся, что-то начертал у меня в зачётке, потом в хвостовке и махнул рукой.
- Вы свободны, Гаймуратова!
Я отнесла листок в деканат. Лена Моисеевна взглянула на меня с каким-то странным выражением.
- У вас всё в порядке, Полиночка?
Я раскрыла зачётку. Там красовался жирный «отл».
- Кажется, да, - с неимоверным удивлением выдавила я.
- Вот и славно, - сказала замдекана и отпустила меня.
Я заглянула на выпускающую кафедру и передала секретарю заявление о выходе из научного проекта. Пока Настя регистрировала его, в предбанник вышел Георгий Александрович.
- Здравствуйте, Полина Александровна, - сказал он. – Не могли бы вы уделить мне время?
Я кивнула. Он взял у Насти моё заявление, быстро пробежал его глазами.
- Так, - сказал он озадаченно. – Так…
Потом Юркин папаша сделал широкий жест, распахивая дверь своего кабинета.
- Прошу вас, Гаймуратова!
Взгляд его стал цепким и колючим.
Я вошла и огляделась. В этом кабинете я бывала часто с тех пор как занялась биоинформатикой. Старик живо интересовался моими исследованиями. С его подачи в самый первый раз моя работа была опубликована в межвузовском сборнике, сначала в отечественном, а потом перепечатана аналогичными европейским и штатовским периодическими изданиями. Стены этого кабинета были отделаны обоями под старинный гобелен. На массивном очень старом, ещё деревянном столе кроме компьютера я не заметила ни одной вещи. Зато журнальный столик у окна и полки в простенке ломились от коробок с образцами и топорщились многочисленными бумагами. В общем, было понятно, где на самом деле находилось рабочее место профессора Маркова.
- Присаживайтесь, - разрешил старик и ушёл к большому столу.
Я поискала стул, более или менее свободный от книг и бумаг. Один такой обнаружился под самым подоконником. Я подошла, чтобы взять его и перенести поближе к столу. На подоконнике за прозрачной гардиной кто-то был. Кто-то, буквально окликнувший меня неслышным шёпотом. Непроизвольно порывистым движением я отодвинула гардину и увидела самый великолепный фаленопсис, который когда-либо попадался мне за всю мою жизнь. Это был очень изящный кустик, сидевший в растрёпанном горшке из цельного соснового пенька. И был он такой благородной формы и так густо покрыт бело-розовыми некрупными цветками, что у меня просто дух захватило. По-моему, это было существо, в котором жила живая душа.
На взлёте эмоций я развернулась к старику.
- Она просто «Снежная Красавица», правда же? – выпалила я первое, что пришло в голову, и осеклась.
Профессор выглядел нехорошо. Он привстал со своего стула и протягивал ко мне руку предостерегающим жестом. Даже лицо у него было перекошено… страхом что ли… Встретившись со мной взглядом, он медленно осел на место, сложил руки перед собой. Во взгляде появилось что-то благоговейное.
- Вы вспомнили Каверинскую сказку, Полина… Александровна? – он сказал это скорее с утверждением, чем с вопросом.
- Ну да. «Лёгкие шаги», - подтвердила я.
Я ещё раз полюбовалась на орхидею, вернула гардину на место и потащила неподъёмный стул ближе к столу. Необъяснимым образом тяжесть, давившая на меня со вчерашнего дня, развеялась. И всё время хотелось улыбаться. Старик с непонятным выражением смотрел на меня, будто не верил своим глазам. Я сообразила, что, видимо, залезла, куда не просили, и стала извиняться. Профессор махнул на меня рукой, отметая мои оправдалки. А я вдруг увидела, что у него такие же глаза как у Юрки. Точнее, это у Юрки были его глаза с характерными припухлостями и морщинками под нижними веками, с табачного цвета радужкой и прямым разрезом.
- Вот что, Полина Александровна, - начал профессор. – Вот это, - он потряс моим заявлением, - я у вас не приму. Работа начата и начата удачно. А кроме того, вы знаете, какое она имеет значение и какие организации заинтересованы в результатах.
- Вообще-то, - заносчиво сказала я, – группа информатики собрана со всего университета. Мой уход ничего не изменит.
- Изменит! – рассердился Георгий Александрович. - Поймите, Гаймуратова, - продолжал он. – Все эти люди без сомнения сильнейшие специалисты. И даже есть среди них те, кому не чужды проблемы биологии. Но поймите ещё одну вещь. Команду собрали ударную, а всё же ядро – это ваша тройка, как ни парадоксально это звучит. Если быть высокопарным, то ноосфера выдала карт-бланш именно вам троим. Ну, понравились вы ей чем-то!
Я обалдело уставилась на старика. Ни фига себе утверждение светила мировой науки! Потом я вспомнила, что речь про меня, Лариску и этого Хмурика, и тут же закаменела. Я приняла железное решение разорвать все отношения с Юриком Марковым, а хотя бы и деловые, и менять его не собиралась. Видимо, эта мысль проступила у меня на лбу крупными буквами, потому что профессор беспомощно моргнул и опустил взгляд.
Он молчал наверное целую минуту. Я уже начала ёрзать на своём стуле.
- Полина Александровна, - сказал наконец профессор Марков. – Мне рассказали о вчерашней безобразной публичной сцене. Я сожалею, в особенности потому, что в ней оказались замешаны члены моей семьи. Более того, я приношу вам мои извинения. Но, согласитесь, это не повод ломать свою карьеру. Давайте-ка сделаем так…
И он разорвал моё заявление. Я разозлилась.
- Моя карьера – это моё личное дело! – выпалила я.
- Ошибаетесь! – сказал старик.
- Вовсе нет! – отрезала я.
Больше всего меня возмутил его тон при упоминании скандала. Это прозвучало как «сама дура».
- Именно ошибаетесь, - настаивал старик. – Я не отпускаю вас!
Я вскочила и, наклонившись вперёд, уставилась прямо в его глаза.
- Настя уже зарегистрировала моё заявление! Я сейчас выйду и напишу другое! А если порвёте и его, пожалуюсь ректору! До свидания!
