— Откуда он? — негромко спрашивает Уилла, рассматривая кружева моей блузы, плотно застегнутой на многочисленные пуговки.
Губы растягиваются в рассеянную улыбку, и я невольно смотрю на своё запястье, обтянутое белым кружевным манжетом.
— Я видела его мельком. Он такой страшный, что кровь стынет в жилах, — Уилла ёжится, сморщив своё румяное личико.
Девчушка всегда была слишком любопытной, всегда говорила то, что думает. Она не волновалась ни о чём, как и я, когда-то.
— Тогда мне было семь… — память давно подводила меня, но некоторые воспоминания оставались очень четкими и яркими. Не тронутыми молочным туманом в моей голове.
— Тогда мне было семь, и я впервые приехала в поместье Готтерпшир. Моя мама…
— Это знают все! — нетерпеливо воскликнула Уилла, отмахнувшись. — Мне интересен шрам, — она кивком указывает на мою руку. От этого движения солнечные кудри рассыпаются по плечам.
— Моя мама получила место простой служанки, — если и рассказывать эту историю, то с самого начала. Один раз в своей жизни. — Мистер Кеннет О`Брайн был очень добр и разрешил матери-одиночке остаться в поместье с ребенком. Даже разрешил выполнять мелкие поручения за пару лишних звонких монет. Но в остальном я свободно гуляла здесь, коротая время с Кристофером О`Брайном.
Уилла хотела перебить, но я не позволила: — Ш-ш, — я приложила палец к сухим, морщинистым губам и невольно задержалась взглядом на губах Уиллы. Такие гладкие, сияющие, мягкие.
— Мы часто играли в саду. Ни одного дня не проходило без беготни по его старым, заросшим дорожкам. Мистер Кеннет не уделял ему должного внимания после смерти любимой супруги. И сад пришел в запустенье. Но нам это было не важно. Это был целый огромный мир в небольшом поместье. Только наш.
Очень скоро Кристофер показал мне своё самое большое сокровище – свою крепость. Сейчас эта часовенка известна всем обитателям. Она чиста и бела, все витражи на месте, а золото блестит в пламени свечей. Но тогда она была в плачевном состоянии. Ее забыли вместе с садом. Но нам с Кристофером это было на руку. Мы пропадали там целыми днями, даже, если после Кристофер не однократно получал порку за пропуски занятий.
Ему нравилось там. Как и мне.
Тогда мне было семь, и я смотрела на вещи иначе. Незатуманенным детским взглядом, не знавшим еще настоящей беды. Потому, впервые увидев его, я ничего не сказала. Ни тогда, ни много раз позже.
Впервые мы столкнулись случайно. Кристофер был доблестным генералом, ведущим своё войско на штурм захваченной крепости, а я принцессой в плену, у которой был весьма печальный конец.
Кристофер с детства имел тягу к несчастливым финалам.
Отвоевав крепость, он находил бездыханное тело прекрасной принцессы недалеко, у ближайших, заросших сорняками, кустов гортензий. Это были наши первые дни, и я молчала, не осмеливаясь сказать что-то молодому господину, хотя этот финал мне был совсем не по душе. Особенно моё погребение. Он так погружался в свои фантазии, что забывал – я была жива. На моё счастье, в момент, когда Кристофер, весь в грязи, что толком не разглядеть сверкающих туфель и золотых локонов, собирался опускать меня в землю, его нашел один из служащих. Несмотря на недовольство Кристофер смирялся и чинно следовал к отцу. А я осталась неподвижно лежать на боку, смотря на «могилу». Ямой это было назвать сложно, но тогда я живо представила себе как этот мальчишка заставляет меня по собственной воле укладываться в сырую землю, сочащуюся недавними затяжными дождями.
Не знаю, когда именно он пришел, но, наконец-то, сев на колени, я увидела его. Сидящего на ступенях часовни.
Его черные волосы были заплетены в косу и подхвачены черной атласной лентой. От взгляда золотых глаз я не могла сдвинуться с места.
Он всегда одевался в черное. Белая рубашка, поверх черная жилетка, черные брюки и черный плащ даже знойным летом. Золотые часы с орнаментом и золотые кольца поверх черных, кожаных перчаток.
В те годы он не казался мне странным. Только загадочным, как персонаж тёмных сказок старой кормилицы Нэн.
Он легко улыбался мне, склонив голову на бок, опираясь подбородком на золотую рукоять трости из чёрного дерева.
— Продрогла, малышка? — его голос был тихим и нас разделяло достаточное расстояние, но я все равно услышала его ласковый шепот. Было в нем что-то такое, что заставило меня податься всем телом вперёд. Это пугало. Словно было противоестественным. И всё же я не ушла.
Мы молчали. Его холодные пальцы ловко управлялись с моими запутанными, липкими от грязи волосами. Он не смущался испачкать бледные руки. Как гребнем, тонкими пальцами расчесывая мои волосы. Не волновался о чёрном добротном плаще, накинутым на мои плечи, хоть я была мокрой и грязной после долгого валяния на раскисшей земле. Он улыбался. Сдержанно, снисходительно, ласково. А я, босая, трепещущая в теплых лучах солнца, кружилась у раскрошенной лестницы старой часовни, ещё не зная, что это был конец полнолуния.
После этой встречи я время от времени видела его мельком в саду. Он стоял неподвижно и часами наблюдал за тем, как мы с Кристофером резвимся. Следовал тенью за мной по пятам, не приближаясь.
А затем наступало новое полнолуние. Его пальцы-гребни распутывали мои волосы, вплетая в косы нежные цветы колокольчиков, а на плечи в дождливые и холодные дни ложился его чёрный плащ. Он всегда пах чем-то особенным, напоминая о свежескошенной траве, смешиваясь с колким ароматом морозного белья и всего каплей счастья – приторно-сладким мандарином.
Он всегда был немногословным. Даже слишком. Просто улыбался и легко, настолько, что иногда мне казалось, а не придумала ли я, касался моей щеки или оглаживал суетящуюся макушку. Терпеливо слушал мои истории про призрачных котов, ворох перьев у двери в спальню прислуги, про манящие запахи господского пудинга в рождество и про девичий смех в пустых коридорах.
Мне было двенадцать, когда он впервые пришел ко мне ночью.
— Мужчинам сюда нельзя, — робко прошептала я тогда. На самом деле я больше боялась, что он уйдет и тёмные тени в углах вернутся.
Он улыбнулся привычно легкой улыбкой, чуть приподняв один уголок губ выше другого. Его взгляд был долгим, будто он не мог решиться, но в итоге лишь плотнее натянул моё одеяло. Так аккуратно, чтобы не касаться меня холодными руками.
— Ты так и не сказал своего имени, — его точёный профиль сиял в свете полной луны. Брови сдвинулись к переносице, и он прикрыл глаза, выдыхая: — Фауст.
— Я… — Малышка Энн, — он покачал головой, сжав мою руку сквозь толстое одеяло. — Я знаю.
Мне было шестнадцать, когда я окончательно поняла, что моя дружба с Кристофером обречена. Я провела у старой часовни часы, промерзая до костей, но Фауст так и не подошел ко мне ближе. Он внимательно слушал, хоть и казалось, что все его внимание приковано к моим рассеченным ногам.
Кристофер ненавидел, когда прислуга сближалась. Он ненавидел даже саму мысль о любви. Чужой любви. Он был мечтателем и, как большинство, был вынужден в скором времени жениться не по своей воле. С тех пор, как он узнал об этом – кого-то регулярно секли. В тот день была я. Из-за чужих, лживых слов в оправдание собственной шкуры.
— Тебе мало меня? — Фауст был сдержан настолько, что казался безразличным, пустым.
— Нет, но… — от холода зуб на зуб не попадал. — Ты не можешь, даже если захотел бы…
— Если смог бы? Ты хотела бы остаться здесь, со мной? — Фауст подошел совсем близко, пристально глядя в глаза. — На что ты готова взамен?
Я не долго думала. Прошедшие годы сблизили нас настолько, что порой мне казалось: он – это всё, что мне было нужно. Только бы отыскать этот загадочный ключ, о котором он говорил.
За это время я принесла ему десятки, а может и сотни, ключей. Разных. Железных, медных, серебряных и золотых. Не побоялась стянуть из поместья. Но Фауст всякий раз лишь качал головой, улыбаясь и глядя на меня так добродушно, будто ждал: когда же я пойму очевидное?
— Всё что попросишь! — Фауст широко улыбнулся, но я не заметила алчного торжества в его глазах. Впрочем, даже заметив не поменяла бы свое решение. Подавшись вперёд, чтобы взять Фауста за руку, я застыла. Это был первый раз, когда я позволила себе коснуться его первой. Он всегда делал это сам или приглашал меня в объятия, мягко разводя руки в стороны.
Теперь я поняла почему.
Подавшись вперёд, я схватила пустоту – пройдя сквозь его плоть, как сквозь туман, уколовший меня сотнями ледяных иголок.
Мне было ровно семнадцать, когда в поместье состоялся бал-маскарад, и я с лёгкостью могла представить, что его дают в мою честь.
Младших служек не допускали к подготовке – мы были слишком неопытны и мешались под ногами старших. Всем слугам младших рангов было велено держаться подальше, выполняя рутинную работу. Людей стало в разы меньше, а работы, казалось, больше. Но это не помешало маленькой стайке девиц тайком подсматривать за прибывающими гостями.
Пышные платья дам, расшитые всевозможными камнями и жемчугами искрились от малейшего отсвета. В глубоких декольте переливались драгоценные камни, а в высоких затейливых париках трепетали настоящие бабочки и цвели редкие цветы. Лица гостей закрывали причудливые маски: у кого-то не было никакого выражения лица, кто-то из джентльменов представлялся рогатым, у кого-то угадывались клыки, кто-то был менее изобретателен и закрывал лицо лишь кружевной лентой. При таком выборе не составляло труда отгадать гостя под «маской».
Лицо Кристофера скрывало кружево. Его одежда не отличалась от ежедневной: такая же богатая, изысканная, нарядная. Он со скучающим выражением лица приветствовал гостей.
Оставалось меньше четверти часа до полуночи. Кристофер привычно выскользнул в сад. Он не приходил к старой часовне много лет. Но все ещё прятался в заброшенных закутках сада. Отец не поощрял его привязанности к дурману, но Кристофер уже не мог без этого чудо-средства ни одной ночи. Кошмары изводили его. Мне не было ведомо, что ему мерещилось в ночи, но иногда были слышны его крики или перешептывание слуг.
Кажется, его преследовал старый призрак этого места. — Кристофер, — я не звала его по имени очень давно.
— Энни? — моё появление заставило его вздрогнуть. Он сидел на каменной скамье, откинувшись на спинку и раскинув руки, глядя затуманенным, с прищуром, взглядом в мою сторону. Я знала, что он уже не различает моего лица. Рядом с ним лежал тяжелый стеклянно-металлический шприц и мутная ампула, небрежно надломленная.
— Тебе хорошо? — мне всегда думалось, что как только эта жидкость разносилась по венам, тело охватывала ни с чем несравнимая эйфория. Но Кристофер походил больше на человека, изможденного долгой ночью.
— Нет, но… — его губы растянулись в глуповатую улыбку, и я поняла, что дурман охватил его почти полностью. — Ты могла бы помочь мне.
Когда Кристофер поднялся, я не сдвинулась с места. Он еле стоял на ногах, пошатываясь. Даже, когда его рука легла на мою щеку, когда он коснулся моей груди сквозь ткань и даже, когда он потянулся к шнуровке корсета, я не двинулась с места.
Мне не было страшно. Мне было ужасно его жаль.
Когда мой взгляд встретился с чёрным, в темноте, золотом глаз Фауста, внутри что-то предательски сжалось: я не думала, что это будет так легко.
Движения Кристофера были медлительные и неуклюжие. Он не замечал ни моего выражения лица, ни того, что все это время в моих руках была верёвка.
Сбросив с себя руки Кристофера, я в последний раз посмотрела ему в лицо: не понимающее, затуманенное, беспомощное, страдающее и неприкаянное. Пожалуй, так даже лучше.
Резким движения я сбила его с ног всем своим весом. Он упал лицом вниз, и я тут же села сверху, накинув веревку ему на горло. Кристофер ещё не успел ничего понять, но инстинктивно начал сопротивляться. Фауст сел перед ним на колени, жадно впитывая зрелище, словно напряжение, повисшее в воздухе, было чем-то осязаемым, чем-то густым, что могло позволить насытиться.
— Сильнее, — я слышала в каком нетерпении был Фауст. Его голос был холодным, жестким. Он ждал этого слишком долго.
Кристофер прикладывал всю свою силу и я, в свою очередь, изо всех своих сил наваливалась на него, стараясь удержать и не ослабить хватку.
Наконец, когда я начала думать, что всё потеряно и моих сил не осталось, из горла Кристофера вырвался сдавленный хрип ужаса – он увидел его.
Фауст взял в ладони покрасневшее, со вздутыми венами, лицо Кристофера и мягко прижался лбом к его лбу. Я видела, как в лунном свете тонкая грань между ними исчезает. Их волосы перемежались между собой, тонкие пальцы Фауста проваливались, утопая, в чужой коже.
Освобожденный Кристофер медленно перевалился на спину, увлекая за собой Фауста, который срастался с ним всё сильнее, пока не исчез полностью.
Тело Кристофера лежало не подвижно минуту, затем вторую. Моё сердце ухало в груди: то падая в самые глубины, то отдаваясь противным толчком у самого горла. Меня била крупная дрожь. Получилось?
— Энн, — откашлявшись, рвано вдыхая воздух, хватая себя за горло, прохрипел юноша. Я не была уверена в том, кто говорит. Выживший Кристофер или занявший его место Фауст?
— Малышка… Энн, — губы против воли сложились в счастливую улыбку, из груди вырвался всхлип облегчения, и я прижалась щекой к тяжело вздымающейся груди уже Фауста.
Мне было семнадцать лет и сорок дней, когда в старой часовне поместья Готтерпшир впервые за десятилетия зазвонили свадебные колокола.
Все посчитали, что Кристофер не оправился от таинственного нападения в саду и разум его помутился после безвременной кончины отца и сестёр на следующее утро. Сочувствующих прибавлялось всё больше, когда люди узнавали о потемневших прядях и появившемся тёмном золоте в глубине голубых глаз Кристофера. Однако другие говорили о нечистой силе, замечая не только внешность, но и появившийся жёсткий, крутой нрав. Что же, возможно, они были правы.
Но нам не были важны косые взгляды и злые языки, и совсем скоро все окружающие смирились. Поместье Готтерпшир расцвело. Новый хозяин был твёрд в своих суждениях, жесток и непреклонен в решениях. Но он был справедлив и честен. Никогда не отказывал нуждающимся, не забыл о церкви и милостыне. Скольким своим служащим он помог и не счесть…
Мы с Фаустом прожили долгие годы счастливого брака, воспитали четверых чудесных детей, ни разу не пожалев о сделанном. Но этих лет так безжалостно мало…
Уилла сидит молча, не смея прервать рассказ, а мой собственный сиплый голос всё время сбивается, мне не хватает воздуха.
Я вижу по ее глазам, что она пытается понять: не спятила ли я? Но есть в ней и нечто другое – страх и понимание. Она уже догадалась.
— А… шрам? — её голос хриплый, надломленный. У неё пересохло во рту.
— Фауст был слишком слаб после захвата тела Кристофера, потеряв сознание. Когда на мой зов о помощи прибежали люди, то никто не поверил, что нападавшим был некто в маске. Почти до рассвета я была прикована в подвале, крича от пыток, устроенных мне дворянами. Они до безобразия находчивы, когда дело касается развлечения. Они, безусловно, были правы, но никто из них не пожелал выяснить эту правду. Эти несколько боровов хотели только развлечься… Чудо, что я осталась жива.
На следующее утро, когда Фауст проснулся и ему доложили о событиях минувшей ночи и раннего утра, он был в бешенстве… Его месть была изощрённой — мои губы потрескались от сухости и старости, когда я улыбнулась воспоминаниям, превозмогая адское жжение в груди.
Туманный взгляд зацепился за фигуру в чёрном у пышного куста голубых гортензий.
— Бабушка, — Уилла подбирает слова, понимая, что всё не просто так. Она всегда была умной девочкой, и именно этим нравилась мне. Её выбор во многом совпадал с моим. Потому, когда она познакомила нас с совершенно бессчетным, распутным графом, я поддержала её вопреки всем, тайно обвенчав.
Один из верных мальчиков подошел к Уилле и пока та не успела опомниться, накинул на её горло верёвку, но я уже не слышу ее хрипов – задыхаясь. Перед глазами всё плыло. Её силуэт превратился в размазанную кляксу и лишенную цвета.
Агония парализовала меня.
Мы не были уверены, что это сработает, но, когда я увидела своё тело: старое, седое, бледное – я поняла – у нас получилось.
Фауст мягко опустил свою нежную руку на моё плечо. В его золотых глазах я вижу своё отражение: юное, полное сил и красоты.
Эту ночь мы проведем вместе. С новыми именами, новыми телами, но всё теми же бессмертными душами.
Если когда-то нас будет ждать наказание за содеянные ужасы, мы примем его. Но не сейчас, не сегодня.
Наша жизнь только начинается.
Где найти автора:
