Крипота + Смерть

Друзья, сегодня понедельник, день тяжелый, поэтому я решил порадовать вас небольшой премьерой. Но прежде всего, хочу сказать, что это было-бы невозможно без нашей очаровательной @MoranDzhurich, благодаря которой это произведение появилось на свет и было озвучено на самом страшном канале ютуба Абаддон. К слову говоря, Андрей как-то умудрился сделать из этого настоящий аудиофильм)))

И конечно же низкий поклон @Namiko999 за создание обложки для книги!

Само собой не обошлось без старого ворчуна @realConnie, который значительно улучшил текст для переложения его в литературный формат (хотя все равно остался им недоволен)) ).

Здесь я буду выкладывать потихоньку, а всем нетерпеливым предлагаю пройти на Литрес по ссылке и зарать оттуда всю книгу целиком совершенно бесплатно!

https://www.litres.ru/daniil-azarov/predvaritelnyy-diagnoz-s...

Только одна просьба - чирканите там комментарий, если вам понравиться.

Я сидел в глубоком мягком кресле, словно созданном для моей задницы. Нет, правда, оно было настолько удобным, что я мог натянуть на него палатку и жить в своё удовольствие. Интересно, где они берут такие кресла? Я представил себе здание фабрики с вывеской «Мебель для дурдомов! Ваше удобство – наше спокойствие!» Мда, было бы смешно, если б не было так грустно. Вообще это логично – обстановка в таких местах должна быть максимально удобной и приятной для новых посетителей. Поэтому – толстый пушистый ковёр, массивные книжные шкафы по стенам, да лёгкий полумрак.

Вот я и сидел с комфортом, ожидая, пока хозяин кабинета изучит мои бумаги. Пускай смотрит, их достоверность обошлась мне в кругленькую сумму. Слегка за пятьдесят, рыжий, пышущий жизнью толстячок закончил читать и посмотрел поверх очков.

– Это удивительно, Михаил Сергеевич, первый раз за мою многолетнюю врачебную практику человек приходит и сам просит поместить его в психиатрическую лечебницу. Давайте отложим в сторону бездушную бумагу, расскажите о себе.

– Ну, – я поёрзал на стуле, – мне тридцать семь лет и последние пять я уверен, что страдаю какой-то странной формой сомнамбулизма.

– А с чего вы решили, что вообще подвержены этому, бесспорно, неприятному недугу?

– Сначала я стал просыпаться не там, где засыпал. На кухне, в туалете, иногда просто в коридоре. Но не придавал большого значения, потому что не видел в этом серьёзной проблемы.

– Что изменилось?

– Это начало повторяться чаще, а потом я вообще стал просыпаться на улице, без одежды. И, – теперь я сделал паузу, словно не решаясь, можно ли ему всё рассказать, как есть, – я не просто просыпался... иногда я был весь в крови, причём не своей.

– Очень любопытно, а в чьей?

– Да откуда я знаю! Вы что думаете, я бежал анализы делать? Надеюсь, что не в человеческой!

– Не горячитесь, Михаил. Вы обратились к специалисту в поликлинике по месту прописки, но он вам не помог.

– Прописал какую-то дрянь седативную, отчего я начал отрубаться прямо посреди дня. Толку никакого.

Врач кивнул.

– Потом вы обратились к платному специалисту, тоже безрезультатно, судя по всему. Вы рассказывали им об особенностях, скажем так, ваших пробуждений?

– Нет, конечно!

Я добавил в голос паники.

– Чтобы они заявили в органы, и потом на меня списали всех убитых бомжей в округе?

– А были убийства?

– Я не знаю! – взорвался я – И не хочу знать, понимаете!

Рыжий толстяк снова кивнул, не обратив внимания на мою вспышку.

– А что же вы хотите от меня, дорогой Михаил Сергеевич?

– Мне необходимо полное обследование под постоянным контролем и наблюдением. И я слышал о ваших экспериментальных методах лечения, многие их не одобряют, но если они приносят плоды, то какая разница?

Я забросил наживку и замер в ожидании.

– Хм-м-м... Михаил Сергеевич, вы же понимаете, что в таком случае вам нужно будет подписать письменное согласие на госпитализацию, отказ от всех претензий и главное – согласие на любое медицинское вмешательство, которое сочтёт нужным ваш лечащий врач.

Да! Попался, отлично.

В тот же день меня оформили, забрали все личные вещи (а как без этого?), выдали серую пижамную одежду. Так началось моё очередное расследование.

2

Сама психиатрическая клиника находилась за городом, в перестроенном старом каменном форте, который охранял когда-то первые рубежи будущего промышленного мегаполиса и служил своеобразной таможней для проезжих купцов. Весь персонал жил в прилегающих рядом домиках, что было очень практично, учитывая удалённость больницы от города. И называлась очень нейтрально – Психоневрологический пансионат № 17. Почему 17? Понятия не имею, меня интересовало другое.

Примерно год назад сюда попал мой младший брат, Семён. Причиной тому послужил приступ белой горячки, до которого он допился в новогодние праздники. Однако по прошествии предписанных двадцати дней пребывания его не выписали, а наоборот, увеличили срок терапии ещё на две недели. А ещё через несколько дней он скоропостижно скончался от сердечной недостаточности. У него хватало проблем со здоровьем, но сердце никогда не было одной из них. Мощности его мотора мог позавидовать любой грузовик, уж я это знал, как никто другой. Что было ещё более странным – пока жена Семёна приходила в себя от такого известия, оформляла документы и занималась всеми посмертными делами, его быстренько кремировали и, когда она смогла приехать за телом, выдали небольшую керамическую урну – Макаров С. Ю. Вот и всё. Был человек – нет человека.

При попытке устроить скандал ей показали подписанную братом медицинскую доверенность (очень занятный документ, поскольку не имел вообще никакой юридической силы и был рассчитан на таких вот простаков) и выдворили прочь.

Сам я давно уехал из родного Челябинска в Москву, где работал старшим консультантом по безопасности в крупной столичной компании, которая занималась частными расследованиями. Проще говоря, я был частным детективом. Естественно, все эти странности и нестыковки в смерти Семёна вызвали у меня массу вопросов. Ещё в Москве я начал собирать информацию и выяснил, что вообще смертность в этом заведении была значительно выше, чем в других клиниках подобного рода. И в основном это были пьяницы, забулдыги да прочий сброд, до которого было мало кому дела. Конечно, скажете вы, Челябинск, такой уж регион, такие люди...

Но это был мой брат.

Я сделал себе все необходимые левые документы, справки, медицинские выписки о своём отменном здоровье, взял отпуск и сейчас бродил, любуясь затейливой сеткой трещин на стенах, в серой пижаме, по коридорам, выкрашенным в отвратительный голубой цвет. Меня определили на третий этаж, в крыло для «спокойных». А рыжий толстячок стал моим лечащим врачом, так как «Случай, Михаил Сергеевич, очень занимательный, не буду скрывать».

Охраняли наш покой дюжие молодцы в зелёной больничной униформе, три человека на весь этаж. Немного на десять палат, но на то мы и «спокойные». Вообще контингент здесь был занятный. Всего на этаже проживало около тридцати человек. Довольно разношёрстная толпа всевозможных психических отклонений, собранных в одном месте. От наркоманов и самоубийц, помещённых сюда родственниками, до алкоголиков и действительно крепко поехавших персонажей, которые весь день могли провести, пялясь в одну точку. Сейчас, днём, они все находились в главном просторном зале, занимаясь каждый своими делами. Складывали мозаики, читали кверху ногами журналы или смотрели большой пузатый телевизор, бывший тут со времён царя Гороха. Иногда к кому-то подходила медсестра и уводила в сопровождении охранника. Наверное, на процедуры. Я стоял чуть в стороне, изучая местный колорит, и прикидывал, с чего мне начать.

– А ты новенький тут небось?

Я обернулся на голос и увидел совершенно милейшую бабушку лет восьмидесяти в синем халате и белом чепчике. Перед ней стояло большое чёрное ведро на колёсиках, из которого торчала палка швабры.

– Новенький, – подтвердил я, – только сегодня оформился, Миша.

– О, как отца моего, покойного. Нина Михайловна я, местный клининг-менеджер! – она рассмеялась приятным бархатным смехом. – Не уборщица какая, имей в виду!

– Ни в коем случае, – улыбнулся я в ответ.

– А ты какими судьбами здесь? На пропоицу или дурачка не похож с виду... – она замолчала, явно ожидая ответа.

– Нервы ни к чёрту, Нина Михайловна, вот подлечить решил. У вас тут хорошо, природа вокруг, лес, тишина да спокойствие. Почти санаторий.

– От ты ж странный, не мог поприличней места найти? – казалось, она искренне удивлена. – Санаторий, скажешь тоже. Курорт, ага!

– Так ведь дорого, где поприличней, цены безумные. Я узнавал в паре клиник, так там по десять тысяч в сутки, только проживание! А ещё лечение неизвестно сколько обойдётся. Я не сын миллиардера, Нина Михайловна, так что лучше по старинке, за государственный счёт.

– Вот что цены, то да, – согласно закивала старушка. – Давеча в город ездила, в магазин зашла. Дай, думаю, порадую себя, хлебушка куплю, бородинского. Очень я его люблю. Так что ты думаешь? Пятьдесят семь рублей за буханочку! Совсем уже с ума посходили!

Кто посходил с ума, она не уточнила, но этого и не требовалось. Бабушка попалась говорливая, что было мне на руку.

– Нина Михална, а вы давно тут работаете?

– Да уж почитай, – она прищурилась, вспоминая, – всю жизнь. В войну тут госпиталь был, я при нём санитаркой, девчонкой ещё совсем, даже школу не окончила. Потом уж курсы прошла медицинские, стала медсестрой. Ну и как-то осела тут. Здесь и мужа встретила, здесь и похоронила его.

По ее лицу пробежала лёгкая тень грусти. Нужно было срочно сменить тему, пока бабулька от расстройства не свернула весь разговор.

– Так вы, Нина Михална, местный талисман, получается. Старожил старожилов!

– Эт да-а-а-а, со мной даже Аркадий Степаныч, главврач наш, на вы здоровается.

– Уважает, – кивнул я, подбадривая её к дальнейшему разговору. – Как он, кстати? Хороший врач?

– Хороший, не смотри, что рыжий. Дотошный, ух! И день рождения мой никогда не забывает.

Каждый год аккурат третьего июня цветочки дарит, а иногда и премию выпишет, мелочь, да приятно.

– А как врач?

– Что как врач?

– Ну, специалист хороший? Он, понимаете, сам дело моё взял, говорит, любопытный случай.

– Я же говорю тебе, дотошный! За кого взялся, обязательно до конца доведёт.

Интересная оговорка у бабушки. В амбулаторной выписке лечащим врачом моего брата тоже значился Аркадий Степанович. Уж довёл так довёл, до самого что ни на есть конца.

– Вы, наверное, и пациентов всех тут знаете?

– Ну, всех не всех, память-то уже сама не своя...

– И много Аркадий Степанович себе больных берёт?

Нина Михайловна хотела уже что-то ответить, затем как-то осеклась, взялась за швабру и пробурчала.

– Берёт и берёт, откель я знаю. Я ему не хозяйка. Вот заболтал ты меня, стою с тобой, лясы точу. А убираться кто будет?

Она отжала швабру, плюхнула её на пол. Размашистыми, отточенными годами движениями принялась мыть пожелтевший от времени линолеум. Судя по всему, разговор был окончен. Я пожал плечами и отправился в сторону общего зала.

– Слышь, Михал Сергеич, – мне, может, показалось, но в её тоне проскользнули извиняющиеся нотки.

– Да, Нина Михайловна? – как ни в чём не бывало обернулся я.

– У нас это, на обед сегодня котлеты будут, рыбные. Ток ты их не ешь. Местные привыкшие уже, а тебя скрутит, как пить дать. Весь туалет мне уделаешь, отмывай потом за тобой.

– Предупреждён – значит вооружён!

Я улыбнулся ей и пошёл дальше. Все-таки она извинялась.

3

Хотелось бы сказать, что день пролетел незаметно, но это не так. Время тут тянулось невыносимо медленно. До вечера я слонялся, не зная, чем себя занять. В итоге взял из стопки книг первую наугад, устроился на диване, возле окна, делая вид, что читаю. Я не исключал, что за мной наблюдают, и подпирать стенку с задумчивым видом было не лучшим для моей легенды.

Итак, я обзавёлся первым полезным знакомством. Уборщица явно что-то знала, но предпочитала помалкивать. Напугана? Возможно. Но чего бояться человеку в её возрасте? Тем более ей, которая прожила тут всю жизнь и уж навидалась наверняка всякого. Странно. Но реакция на расспросы о пациентах главврача сказала мне больше, чем если бы она действительно что-то ответила. Мои инстинкты меня не подвели. Я чуял запах.

Запах происходящего вокруг дерьма.

Стоило также прощупать окружающих нас санитаров. Не удивлюсь, если окажется, что подвязана большая часть персонала. Чем же они тут занимаются? Торгуют втихаря органами убиенных? Вряд ли. Кому нужны пропитые и прокуренные внутренности? Я как-то читал, что разные лаборатории с удовольствием скупают такой товар для экспериментов, но... Нет, бред. Это здесь точно ни при чём. В графе «мотив» пока придётся оставить пустое поле.

Теперь место.

В голове всплыл план здания.

Третий этаж, последний, где меня поселили, был выделен под спокойных пациентов. На втором располагалась большая часть процедурных кабинетов и кабинет главврача. Первый этаж вмещал в себя кухню со столовой для персонала, ещё несколько приёмных, складские и подсобные комнаты. Самыми интересными для меня были помещения на цокольном уровне. Если верить документам, в военные годы их сильно увеличили. Углубили, расширили, и часть из них уходила даже за пределы тёмной, серой громады основного здания. По официальной версии там были палаты буйных и особо буйных пациентов, а также ещё некоторая часть процедурных кабинетов. Однако если приложить схему этой версии к послевоенным чертежам здания, то даже у не самых внимательных людей могли возникнуть вопросы. Например – а куда делась ещё половина пространства?

Я пока не знал точно, как туда попасть, но то, что это совершенно необходимо, было ясно как день. Возможно, придётся изображать приступ буйства, не зря же я упомянул кровь и беспамятство в личном деле, которое лежало сейчас в столе Аркадия Степановича. Не хотелось бы, конечно, но такой вариант я в сторону не отбрасывал.

Хотя… сильно не хотелось бы.

Сразу после ужина ко мне подошла медсестра и пригласила пройти в мою палату. Кстати, очень даже неплохую комнату с одной-единственной кроватью, зарешечённым окном, стулом, тумбочкой и такой же россыпью мелких трещин, протянувшихся млечным путём со светло-зелёных стен на потолок до самой двери. Им действительно стоило заняться ремонтом, пока краска не начала облетать с них цветной перхотью.

Там нас уже ждал вечно улыбающийся Аркадий Степанович.

– Ну, что? Как вам у нас? Осваиваетесь?

– Тип того, – ответил я, садясь на скрипучую кровать, – только адски скучно. Знал бы, книжек с собой набрал или кроссвордов.

– Сожалею, – он развёл руками, – но кроссворды вас бы не спасли. В пансионате запрещены любые колющие предметы в виде ручек и карандашей. А вот с книгами, может быть, смогу вам помочь. У меня довольно неплохая библиотека внизу, если подскажете что-нибудь конкретное, я посмотрю.

– Я бы не отказался от вечной классики. Дюма, «Граф Монте-Кристо», например.

Главврач расхохотался, оценив мою шутку.

– Хорошо, Михаил, думаю, если не её, то что-то ещё от Дюма я вам принесу. Однако теперь давайте обсудим процесс диагностики и вашего лечения, если вы не против.

Вопрос был риторический, но я всё же кивнул.

– Итак, мы начнём с наблюдений за вами и приёма нескольких препаратов. Не скрою, среди них есть и нелюбимые вами седативные, но зато никаких психотропов! Гарантирую, по крайней мере, пока что. Перед сном мы будем ставить вам мониторы мозговой и сердечной активности. Нужно изучить возбудимость вашего организма в процессе сна. Я связался со своими коллегами, которые указаны в ваших бумагах как наблюдающие врачи, и они подтвердили, что подобных исследований не проводилось.

Я мысленно выдохнул. Не зря угрохал столько денег в легенду.

– Можно сказать, мы начнём с нуля. И по мере продвижения в диагностике и наблюдениях будем корректировать курс лечения. Видите ли, сомнамбулизм – это расстройство парасомнического спектра, которое в официальной психиатрии не имеет задокументированных случаев медикаментозного излечения. Так что нас с вами ждёт кропотливая и очень интересная работа!

Он потёр руки в предвкушении. Почти как муха в предвкушении очередной порции... ну вы поняли, чего. Затем посмотрел на часы.

– Через два часа у нас отбой, медсестра привезёт всё необходимое оборудование и медикаменты. Ну что же, – он встал, – у меня ещё несколько пациентов, завтра с утра я к вам зайду.

Уже у двери Аркадий Степанович обернулся и как бы невзначай сказал:

– Да и, забыл – во избежание эксцессов нам придётся вас зафиксировать ремнями. Ну, мало ли, вы соберётесь прогуляться. Палаты мы, конечно, запираем на ночь, но к вам будет подключено дорогостоящее оборудование, не хотелось бы его повредить. Это было бы крайне нежелательно, вы понимаете.

– Конечно, – кивнул я, – без проблем, доктор. Спасибо вам.

Я пока не горел желанием обзаводиться знакомствами среди пациентов, поэтому остался в палате коротать время с книжкой, которую прихватил ещё днём. Естественно, мне было необходимо узнать, кто ещё из моих соседей проходит лечение у Аркадия Степановича. Но для начала надо было примелькаться, а потом уже задавать неудобные вопросы.

Примерно через полтора часа в палату зашла молодая медсестра, катя перед собой небольшой двухъярусный столик с кучей проводов и какими-то приборами. Приветливо улыбнувшись, она поставила столик у кровати, достала из кармана халата пластиковый стаканчик с крышкой и бутылочку воды.

– Ваши лекарства, Михаил Сергеевич. Примите их и ложитесь, я закреплю датчики.

Я послушно выпил горсть разноцветных таблеток и улёгся, откинув одеяло в сторону. Девушка воткнула приборы в розетки на противоположной стене. Тёмные экранчики моргнули, засветились каким-то зелёными символами. Она размотала пучки датчиков с нижней полки, расстегнула пижаму и прилепила на грудь прозрачные пластиковые кружки. Затем взяла с верхней некое подобие сетчатой шапочки с такими же присосками по краям и надела мне её на голову.

– Удобно?

– Честно говоря – нет, но какой у меня выбор?

Улыбнувшись, девушка взялась за кожаные манжеты, закреплённые на железном основании кровати.

– Будьте добры, положите руки по бокам и раздвиньте чуть ноги.

– Скажите, а как вас зовут? А то вы меня уже к кровати пристёгиваете, а мы ещё даже не знакомы.

Медсестра не удержалась и хихикнула, но ничего не ответила. Закончив с моей фиксацией, поправила подушку и пошла на выход.

– Подождите! А если нос зачешется, мне что делать?

– Позовёте дежурную сестру! Всё, больной, спите.

Она погасила свет и закрыла за собой дверь.

4

Я лежал, прислушиваясь к звукам засыпающей психбольницы. Надо сказать, мне думалось, что всё будет более по-киношному, наверное. Кто-то плачет перед сном, кто-то не хочет засыпать и зовёт… не знаю... маму, например. Но нет, ничего подобного. Ровно в десять вечера санитары захлопнули двери палат и всё. Скучно и неинтересно. Только спустя минут десять загремела ведром Нина Михайловна.

Моя первая ночь в дурке.

О сколько нам открытий чудных,

Готовит просвещенья дух...

Или как там было у классика?

Рядом мерно попискивали аппараты, к которым меня подключила симпатичная медсестра. Таблетки начали действовать, загоняя в лёгкую дрему. На большее они и не могли рассчитывать. Чтобы меня усыпить, нужны лекарства посерьёзней. Или много алкоголя, как делал мой брат. Интересно, в палатах есть камеры? Почти наверняка, в любом случае рисковать не стоит. Я закрыл глаза, выровнял дыхание и «заснул».

Я слышал, как уборщица закончила мыть полы, как пришла ночная смена, обмениваясь новостями с коллегами, принимали дежурство новые санитары. Ближе к двенадцати, когда все наконец успокоились, я решил, что пора действовать. Привычно расслабился, ощутил слабые покалывания в руках и встал с кровати. Верхний прибор отрывисто пропищал несколько раз и успокоился. Забавно, он засёк мой переход. Да и бог с ним. Я посмотрел на лежащего себя. Всё-таки к этому невозможно привыкнуть. К хождению сквозь стены – да, поднимать небольшие предметы полупрозрачными руками – тоже вполне приедается и входит в привычку, даже отсутствие нормального сна я давно уже воспринимал как само собой разумеющееся. Но смотреть на себя со стороны – никак. Если вы думаете, что это то же самое, что и отражение в зеркале, – то вообще нет, даже близко. И всегда вызывает неприятный озноб.

Синдром недержания души.

С такой милой особенностью я живу всю жизнь. Как и мой брат. Можно назвать это силой, можно проклятием, но бедные родители с нами намучились, не то слово. Представьте себе вроде как спящих детей и при этом абсолютный бедлам в квартире. Потому что поднимать маленькие, лёгкие предметы мы научились довольно быстро. А вот спать в кроватке, вернее, в собственном теле...

С этим всегда была проблема, потому что едва стоило немного задремать, как ты оказывался стоящим рядом со своим бесчувственным туловищем. И пока тело отдыхало, приходилось чем-то себя занимать. Первый раз я смог нормально поспать лет в двенадцать или тринадцать.

Это невозможно, мозг обязан отдыхать, без сна человек сходит с ума за несколько дней. Конечно, посмотрите на меня и расскажите это ещё раз. Хотя Семёну было тяжело. Если я научился спать при помощи психотренингов (иногда снотворное, каюсь), то мой младший брат нашёл гораздо более простой и приятный для него выход – алкоголь. Он, наверное, и был бы рад отправляться к Морфею после львиной дозы успокоительного, но его ничего не брало. Вообще. Да, он был гораздо сильнее, чем я. Эта энергия бурлила в нём, как в скороварке, постоянно пытаясь найти выход наружу. Он гораздо раньше меня научился обращаться с предметами выходя из тела. И то – пока я в десять лет сосредоточенно пытался поднять конкретный спичечный коробок, мой брат в пять без труда жонглировал предметами по всей комнате.

Возможно, та же энергия его и сожгла. Морально. Точнее выжгла.

Как-то нас подкараулила шпана из соседнего района, обычная история того времени: «Деньги есть? А если найду?» Пресекая все мои попытки мирно выйти из конфликта, они обступили полукругом и, заслонив младшего брата, я увидел его внезапно остекленевший взгляд. Из уха ленивой жирной змеёй начала выползать тёмно-бордовая кровь.

Он продолжал, как робот, отступать со мной назад, как вдруг один из гопников схватился за голову и заорал: «Глаза! Мои глаза!» Другой как-то странно всхлипнул и осел мешком на землю, не подавая признаков жизни. Конечно, остальные тут же разбежались кто куда. А мой брат улыбнулся. Самой жуткой в мире пластиковой улыбкой. Тем вечером я попытался поговорить с ним о том, что произошло, а он… Одиннадцатилетний мальчик посмотрел на меня, как на ребёнка, и очень тихо сказал: «Не надо тебе этого. Забудь».

С тех пор он изменился, стал более замкнутый и… злой.

Чуть позже прошёл слух, что первый так и остался слепым на всю жизнь, а второй превратился буквально в растение.

На выпускном вечере Семён надрался в стельку, а потом, утром, с восторженным перегаром рассказал мне, что смог наконец-то нормально поспать. Так и началась его дружба с «синим Морфеем». Нет, он не стал запойным алкоголиком. Нет. Работал, делал даже какие-то карьерные успехи, но для всех он был безнадёжным выпивохой. От моих попыток убедить его поехать со мной, в Москву, только с усмешкой отмахнулся.

"Ты езжай, покоряй, а я пока тут посторожу."

Мне до сих пор кажется, что в алкоголе он нашёл не только способ заснуть, но и как-то усмирить бурлящую в нём силу. Силу, которую он, вероятно, мог контролировать уже с трудом. Парадоксально, но если остальные пили, чтобы оторваться от реальности, то мой брат – чтобы в ней оставаться. А в итоге сгинул в окружной дурке. И в этом отчасти была и моя вина. Ведь я старший, я был обязан о нём заботиться. Но ничего, братишка, клянусь, я камня на камне тут не оставлю, пока не выясню, что с тобой произошло.

Я огляделся по сторонам, привыкая к иной обстановке. При выходе из тела, всё было немного по-другому. Одни цвета становились почти не различимы, зато другие вспыхивали неоновыми вывесками. Я видел следы, оставленные другими людьми, вплоть до отпечатков пальцев невооружённым взглядом. Вы наверняка слышали что-нибудь про ауры, так вот, да, они есть. Их цвет соответствовал характеру и настрою человека, от ярко-белых (таких я почти не встречал) до иссиня-чёрных (а вот такие, к сожалению, попадались чаще, чем хотелось бы).

Я снова вывел перед внутренним взором план здания. Хотя уходить от своего тела я мог максимум на сто метров, этого должно было хватить, чтобы проникнуть в кабинет Аркадия Степановича и покопаться в его бумагах. Наверняка что-нибудь интересное найдётся. Уже на полпути к двери бросил последний взгляд на пристёгнутое к кровати тело и замер, не веря своим глазам. Та самая паутинка трещин, которая протянулась по всей стене, сейчас мерцала ярким оранжевым светом. Более того, каждая струнка слегка подрагивала, шевелилась и оживала на глазах. Вот несколько нижних отделились от стены и тонкими пульсирующими щупальцами обвили моё левое запястье чуть ниже кожаного манжета. Слабое жжение заставило на автомате почесать полупрозрачную руку. Такого поворота событий я никак не ожидал. Подойдя поближе, наклонился, чтобы рассмотреть занятного паразита. Он меня пил! Я видел крохотные капельки крови, убегавшие вверх по этим оранжевым венам! Но это явно не было основной его целью, потому что вдобавок к этому я почувствовал лёгкую слабость и сонливость, что было вообще невозможно в состоянии только что совершённого перехода. Я мог устать, да, но ближе к утру или поднимая очень тяжёлые, громоздкие предметы. Эта дрянь вытягивала из меня энергию, факт. Но куда это уходит?

Я отошёл назад, окинул взглядом всю картину. Светящаяся плетёнка поднималась к потолку, доходила до дверного проёма и скрывалась где-то с другой стороны. В несколько шагов я очутился у двери, прошёл насквозь, оказавшись в полутёмном коридоре. Справа, возле лестницы вниз, за столом сидела дежурная медсестра и листала какой-то журнал. Парочка санитаров резалась в карты в общем зале отдыха. А оранжевая паутина пробегала дальше по потолку и уходила левее, в комнату с надписью «Только для персонала».

«Всё страньше и страньше».

Почти бегом я добрался до неё и скользнул внутрь. А там...

Там я увидел такое, от чего даже моя эфемерная шерсть на загривке встала дыбом. Утробно урча, как огромная кошка, на потолке раскинулась Нина Михайловна, старательно вылизывая длинным шершавым языком каждую светящуюся трещинку. Чепчик уборщицы свалился вниз, обнажив почти лысый серый череп с редкими пучками волос. Её милое старушечье лицо изменилось до неузнаваемости. Глаза превратились в два чёрных провала, а вся нижняя часть лица вытянулась и раздалась вширь, превращая челюсть в пасть, обрамлённую жирными зеленоватыми губами. Из-под распахнувшегося халата выглядывали костлявые худые ноги, которые теперь заканчивались уродливыми обрубками толстых пальцев с жёлтыми ногтями.

Что же ты за тварь...

Я оглянулся на запертую дверь, ключ был в замке, отлично. Тихо повернул его ещё на один оборот, теперь нас точно никто не побеспокоит. Подошёл к свисающей с потолка бабульке, ухватился за болтающиеся полы халата...

Почём там, говоришь, хлебушек был?

И дёрнул со всей силы вниз.

Уборщица грохнулась на спину, зашипела, тут же вскочила, встав на четвереньках посреди комнаты. Перебирая сморщенными ладошками, она оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, что нарушило её покой. Скользнула мимо меня взглядом, затем шумно втянула воздух носом, принюхиваясь. Вроде бы успокоившись, Нина Михайловна залезла на стену, с неё перебралась на потолок и приступила к прерванному занятию. Только сейчас я понял, что ослабел ещё сильнее. Ну всё, пора с этим заканчивать. Я поднял за ножки стоявший рядом увесистый стул, размахнулся и ударил, целясь ей в голову. В последний момент она отпрыгнула в сторону, перехватив моё оружие одной рукой.

– Попался, неспокойный какой, – прошипела старуха, ощерив пасть в жутком оскале гнилых зубов. – Т'ала карс так'ка наул кин та! Давай посмотрим на тебя...

В следующую секунду светящаяся оранжевая сеть упала сверху, облепляя со всех сторон. Я закрутился на месте, стряхивая с себя приставучие липкие щупальца.

– Нове-е-е-е-енький – просипела Нина Михайловна, оказавшись внезапно возле меня. – Не-е-е зря я тебя приме-е-е-етила-а-а-а-а-а, любопы-ы-ы-ы-ытного такого.

Я стремительно терял силы, в голове зашумело, перед глазами всё поплыло. Продолжая яростно сбрасывать с себя светящиеся тонкие нити, я качнулся вперёд и упал на одно колено, успев упереться рукой в пол. Уборщица, по-паучьи расставив ноги и руки, присела рядом, словно любуясь моей агонией. У меня оставался последний шанс.

Рванувшись судорожно вперёд, я оказался вплотную к твари. Протянул бестелесную руку и погрузил ей по локоть в грудь. Почувствовав в ладони трепыхание бабкиного сердца, я мстительно усмехнулся и сжал его в кулак, насколько оставалось сил.

продолжение следует

Автор: Рэй Бредбери

Мистер Сполнер закрыл лицо руками. Он почувствовал, что летит куда-то, затем услышал крик боли и ужаса, чистый и сильный, как аккорд, и наконец удар. Автомобиль, пробив стену, падал, кувыркаясь легко и быстро, как игрушка, и выбросил его вон. Наступила тишина.
Толпа сбегалась. Он слышал далекий топот ног. Ему казалось, что он способен определить вес и возраст каждого из бегущих по траве лужайки, плитам тротуара, асфальту мостовой, а затем по грудам кирпича через пробоину в стене к тому месту, где на фоне ночного неба, словно в прыжке над пропастью, застыл его автомобиль с бессмысленно вертящимися колесами. Он не понимал, откуда взялась толпа, и старался лишь не потерять сознание. Он видел нависшие над ним лица, словно большие круглые листья склонившегося дерева, кольцо движущихся, меняющихся, глядящих на него лиц, жаждущих знать, жив он или мертв. Они изучали его лицо, ставшее вдруг диском лунных часов, а тень от носа, падающая на щеки, была стрелкой, показывающей, дышит он или нет.
Как мгновенно образуется толпа, думал он, как внезапно возникает и превращается в одно огромное око.
Звук сирены. Голос полицейского. Его поднимают, несут, кровь медленно струится по губам. Носилки вдвигают в санитарную машину. Кто-то спрашивает: «Умер?», кто-то отвечает: «Жив», а еще кто-то уверенно заявляет: «Он не умрет». И по лицам глядящей на него толпы он знает, что будет жить. Все это так странно. Он видит лицо мужчины, худое, бледное, напряженное. Он судорожно глотает слюну, кусает губы, ему плохо. Лицо женщины с рыжими волосами, ярко накрашенным ртом и таким же ярким румянцем, веснушчатое лицо мальчишки, еще лица… Старик со впалым беззубым ртом, старая женщина с бородавкой на подбородке… Откуда они? Из домов, отелей, проезжавших мимо машин, трамваев, с улиц и переулков этого настороженного, готового к несчастьям мира?
Толпа глазела на него, а он на толпу. Она не нравилась ему, совсем не нравилась. В ней было что-то нехорошее, пугающее, но что, он не смог бы определить. Она была опасней машины, созданной руками человека, жертвой которой он стал.
Дверца машины «скорой помощи» захлопнулась. Но через стекло он видел, как толпа продолжала поедать его глазами. Толпа, которая собралась так невероятно быстро, так мгновенно, что была подобна стервятнику, готовому броситься на жертву, глазеющая, указывающая пальцами, своим нездоровым любопытством тревожащая последние мгновения одиночества перед концом…
Санитарная машина тронулась. Голова его откинулась на подушку. Толпа провожала его взглядами. Он чувствовал это, даже закрыв глаза.
Перед его мысленным взором продолжали вертеться колеса автомобиля, то одно, то все четыре сразу… Прошло несколько дней.
Его неотступно преследовала мысль, что здесь что-то не так, с этими колесами и со всем, что с ним произошло, с невесть откуда взявшейся толпой и ее нездоровым любопытством. Толпа, бешено вертящиеся колеса автомобиля… Он проснулся.
Солнечный свет заливал больничную палату. Чья-то рука держала его за запястье, проверяя пульс.
— Как вы себя чувствуете? — спросил его врач. Вертящиеся колеса исчезли. Мистер Сполнер окинул взглядом палату.
— Хорошо… мне кажется.
Он пытался найти нужные слова, чтобы спросить о том, что с ним случилось.
— Доктор!
— Да, я вас слушаю.
— Эта толпа, вчера вечером?..
— Это было два дня назад. Вы находитесь у нас со вторника. Все в порядке. Вы поправляетесь. Но нельзя еще вставать.
— Но эта толпа, доктор. И вертящиеся колеса… После несчастных случаев люди немного не в себе, не так ли?
— Бывает, но это быстро проходит.
Он лежал, напряженно вглядываясь в лицо врача.
— Это как-то влияет на чувство времени, доктор?
— Паника, страх могут нарушить ощущение времени.
— Минута может показаться часом или наоборот — час минутой?
— Тогда вы должны выслушать меня, доктор. — Он сознавал, что лежит на больничной койке и солнечный свет из окна падает прямо на него. — Вы не думаете, что я сошел с ума? Да, я действительно ехал на большой скорости. Я знаю и очень сожалею об этом. Я выскочил на обочину и врезался в стену. Удар был сильный, я пострадал, но я не потерял сознания. Я многое помню, особенно… толпу. — Он на мгновение умолк, а потом, как бы поняв, что его беспокоит, продолжил: — Толпа сбежалась слишком быстро, доктор. Через тридцать секунд после аварии она уже была здесь и окружила меня… Это невозможно, доктор.
— Вам показалось, что прошло тридцать секунд, а на самом деле могло пройти три или четыре минуты… Ваше чувство времени…
— Да, я знаю. Несчастный случай, мое состояние… Но я был в полном сознании, доктор! Я все помню, но одно меня смущает, черт возьми, и кажется очень странным — колеса моей перевернувшейся машины. Они все еще вертелись, когда сбежалась толпа.
Доктор лишь улыбнулся.
— Я в этом уверен, доктор. Передние колеса машины продолжали вертеться, и очень быстро! А это невозможно. Колеса останавливаются почти сразу же, действует сила сцепления… А эти не остановились.
— Нет. Улица была совсем пуста, ни души, и вдруг авария, вертящиеся колеса, и толпа вокруг, собравшаяся так быстро. Все произошло почти одновременно. А как они смотрели на меня!.. По их взглядам я понял, что остался жив и не умру…
— Просто у вас был шок, — успокоил его врач и покинул залитую солнцем палату.
* * *
Через две недели он уже вышел из больницы. Домой он ехал на такси. В больнице его часто навещали, и каждому, кто к нему приходил, он рассказывал одно и то же: авария, вертящиеся колеса, толпа. Его слушали, смеялись и не обращали внимания.
Он наклонился и постучал в стекло водителя.
Шофер, оглянувшись, ответил:
— Сожалею, мистер, но в этом проклятом городе ездить стало опасно, что ни день, то авария. Вот и сейчас что-то случилось, и нам придется ехать в объезд. Вы не возражаете?
— Хорошо. Однако нет! Постойте. Поезжайте прямо, давайте узнаем, что случилось.
— Странно, — пробормотал шофер. — Эй, ты, убери-ка с дороги свой драндулет! — крикнул он кому-то, а потом опять повторил уже тише: — Странно, уйма народу. Откуда берется столько зевак?
Мистер Сполнер посмотрел на свои руки — они дрожали.
— Вы тоже заметили? — произнес он.
— Еще бы не заметить. Стоит чему-то случиться, как они тут как тут. Словно их родную маму сбила машина, — согласился таксист.
— Они сбегаются так быстро, — поторопился добавить пассажир.
— Точно так же, когда пожар или взрыв. Кажется, никого нет, но только — бум! и все уже глазеют. Не понимаю, как это у них получается.
— Вы видели когда-нибудь аварию или несчастный случай ночью?
Таксист кивнул:
— Еще бы. Никакой разницы, что ночью, что днем — толпа всегда тут как тут.
Они подъехали поближе к месту происшествия. Можно было сразу угадать, что пострадавший лежит на мостовой, хотя густая толпа скрывала его от взоров.
Увидев зевак, Сполнер открыл окно машины и хотел было закричать на них, но вдруг испугался, что они обернутся и он увидит их лица.
— Мне везет на происшествия, — заключил мистер Сполнер у себя в конторе. День клонился к вечеру. Его приятель Морган сидел напротив на краю стола и внимательно слушал его. — Не успел я сегодня утром выйти из больницы, как по дороге домой пришлось ехать в объезд из-за несчастного случая на мостовой.
— Все идет по кругу, — глубокомысленно заметил Морган.
— Хочешь, я расскажу, как это произошло со мной?
— Я уже слышал.
— Ты не согласен, что в этом есть что-то странное?
— Согласен, но давай лучше выпьем.
Они беседовали еще с полчаса, а может, и больше. И все это время у Сполнера в голове что-то тикало, как часы с вечным заводом, и в памяти возникали отдельные картины случившегося — колеса, толпа…
Примерно в половине пятого они услышали за окном звук удара, скрежет и звон металла.
— Что я говорил — все идет по кругу. Теперь это грузовик и кремового цвета «кадиллак».
Сполнер подошел к окну. Он чувствовал озноб, пока стоял у окна и следил за секундной стрелкой своих часов. Одна, две, три, четыре, пять секунд — толпа начинает собираться. Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать — они бегут со всех сторон. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать секунд — их становится все больше, сигналят машины. Сполнер с любопытством и как-то отстранение смотрел на эту картину, словно на обратную съемку взрыва, когда разбросанные взрывом частицы снова собираются в единое целое. Девятнадцать, двадцать, двадцать одна секунда — толпа была в полном сборе. Сполнер молча указал на нее рукой.
Но он успел увидеть распростертое тело женщины на мостовой, пока его не скрыла толпа.
— Ты выглядишь чертовски скверно, приятель. На, выпей, — обеспокоенно сказал Морган.
— Я в порядке, оставь меня в покое. Ты видишь этих людей? Ты можешь разглядеть хотя бы одного из них? Надо увидеть их поближе.
— Ты куда? — испуганно закричал Морган.
Но Сполнер был уже за дверью. Морган бросился за ним.
Они выбежали на улицу. Сполнер, не раздумывая, стал протискиваться через толпу к месту происшествия. И вдруг увидел женщину с рыжими волосами и ярко накрашенным ртом.
— Смотри! — крикнул он следовавшему за ним Моргану. — Ты видишь ее?
— Кого?
— Черт возьми, она уже исчезла.
Жертву происшествия плотным кольцом окружили зеваки. Толпа тяжело дышала, что-то бормотала, не давала Сполнеру протиснуться поближе. Конечно, думал он, рыжая женщина увидела его и поспешила скрыться. А вот еще знакомое лицо. Я уже видел его. Веснушчатый мальчуган! Но их столько на белом свете и все на одно лицо. Однако, когда Сполнер начал пробираться к нему, мальчишка исчез. Что за чертовщина!
— Она умерла? — спросил кто-то.
— Умирает, — ответил другой. — Санитарная машина не успеет. Не надо было трогать ее.
* * *
Лица, знакомые и незнакомые, склонялись все ниже, чтобы лучше разглядеть.
— Чего это ты орудуешь локтями, парень?
Сполнер выбрался из толпы, и Морган едва успел подхватить его, иначе он бы упал.
— Зачем ты полез туда, дурак? Ты еще нездоров. Зачем ты выбежал на улицу? — ругал его Морган.
— Не знаю, право, не знаю, — бормотал Сполнер. — Они не должны были трогать ее, Морган. Никогда не надо трогать человека, ставшего жертвой уличной катастрофы. Это может убить его.
— Я знаю. Но что поделаешь с толпой. С этими идиотами.
* * *
Сполнер тщательно разложил на столе вырезки.
— Что это? — взглянув на них, спросил Морган. — С тех пор как ты попал в аварию, ты считаешь, что каждое уличное происшествие касается и тебя тоже.
— Вырезки обо всех автомобильных катастрофах и снимки их. Смотри, но не на автомобили, а на толпу, — сказал Сполнер. — Вот снимок происшествия в Уилширском районе. Теперь сравни его со снимком того, что произошло в Уэствуде. Ничего схожего, они разные. А теперь возьми снимок недавнего происшествия в Уэствуде и сравни с тем, что произошло там же десять лет назад. Видишь эту женщину — она на том и на другом снимке? Что это? Совпадение? Одна и та же женщина на снимке 1936 года и на снимке 1946 года. Совпадение возможно один раз. Но не двенадцать совпадений в течение десяти лет? К тому же между одним и другим местом происшествия расстояние в три мили. Нет, это не совпадение. — Он разложил перед Морганом с десяток снимков. — Смотри, на всех она!
— Может, она больная?
— Хуже. Можешь сказать, как она успевает попасть на все происшествия? Почему на всех снимках она в одной и той же одежде? А ведь прошло целое десятилетие?
— А ведь верно, черт побери!
— И наконец, почему она стояла и глазела на меня, когда я разбился на машине две недели тому назад?
Они выпили. Морган снова перебрал все снимки.
— Ты что, воспользовался услугами бюро вырезок, пока лежал в больнице? — спросил он.
Сполнер кивнул. Морган пригубил виски из стакана.
— Что же все это значит? — спросил Морган.
— Не знаю, — ответил Сполнер. — Разве что существует некая закономерность для всех происшествий: чуть что, собирается толпа. Как и мы с тобой, люди, возможно, давно ломают голову над тем, почему собирается толпа и так быстро. Как это все происходит. Я, кажется, нашел ответ.
Он бросил на стол пачку снимков.
— Возможно, это просто больные люди с извращенной психикой, любители острых ощущений, кровавых зрелищ, картин ужасов?
Сполнер пожал плечами:
— Но что может объяснить присутствие одних и тех же на каждом дорожном происшествии или пожаре? Обрати внимание, они придерживаются определенных мест, одной какой-то территории. В Брентвуде — одна группа лиц, в Хангтингтон-парке — другая. Но некоторые из них успевают побывать и тут и там.
— Значит, они меняются? Это не всегда одни и те же лица?
— Ты прав. Среди них бывают и прохожие. Несчастные случаи вызывают любопытство у многих. Но те, о которых я говорю, всегда поспевают первыми.
— Кто же они? Зачем они сбегаются? Ты все на что-то намекаешь, но прямо не говоришь. Черт побери, есть же у тебя догадки? Ты напугал себя, теперь и мне не по себе.
— Я пытался добраться до них, но мне всегда что-то или кто-то мешал. Я всегда опаздывал, они исчезали в толпе. Словно толпа оберегала и прятала их. Такое всегда случалось при моем появлении.
— Знаешь, что у них общего? Они всегда появляются вместе, будь это взрыв, военная тревога или массовая демонстрация. Они там, где витает смерть. Стервятники, гиены, или… святые? Не знаю, кто они, но я должен сообщить об этом в полицию, и сегодня же вечером. Это зашло слишком далеко. Кто-то из них тронул тело пострадавшей женщины, и это убило ее.
Сполнер, собрав вырезки и снимки, положил их в портфель. Морган встал и начал надевать пальто. Сполнер защелкнул замок портфеля.
— Или, возможно… Я сейчас подумал…
— Что?
— Возможно, они хотели ее убить.
— Кто знает? Пойдешь со мной?
— Сожалею, но уже поздно. Увидимся завтра. Желаю успеха…
Они вышли.
— Передай полицейским мой привет. Надеюсь, они поверят тебе, — прощаясь, сказал Морган.
— Поверят, будь уверен. Спокойной ночи.
* * *
Сполнер медленно вел машину, направляясь к центру города.
— Мне надо добраться туда живым во что бы то ни стало.
Он был напуган, но ничуть не удивлен, когда выскочивший из переулка грузовик поехал ему навстречу. Он даже похвалил себя, что был разумен и ехал на малой скорости, и мысленно представил, как расскажет об этом в полиции. И в эту минуту грузовик врезался в его автомобиль. Впрочем, не в его, а в Моргана автомобиль, и это больше всего его огорчило. Его швырнуло в одну сторону, потом в другую, а он все думал: какая досада, что с ним опять такое случилось, да еще в машине Моргана, которую тот дал ему на несколько дней, пока он не получит из ремонта свою.
Разбилось ветровое стекло, и сильный удар отбросил его назад. Затем все кончилось. Осталась лишь боль, заполнившая все его тело.
Топот бегущих ног. Он попытался открыть дверцу, и его тело тяжело, как у пьяного, вывалилось на мостовую. Он лежал, прижавшись ухом к асфальту, прислушиваясь к топоту ног, похожему на начало ливня, когда падают первые тяжелые капли, а потом обрушивается шквал дождя. Он попробовал поднять голову, чтобы увидеть бегущих.
Он ощущал их дыхание, смешанные запахи толпы, жадно втягивающей воздух, отнимающей его у того, кто лежал, борясь за каждый глоток кислорода. Ему хотелось крикнуть им, чтобы отодвинулись от него подальше, дали ему дышать. Кровь сочилась из раны на голове. Он попытался шевельнуться, но не смог и понял, что что-то случилось с его позвоночником. Удара он не почувствовал, однако понял, что у него поврежден позвоночник. Он замер, боясь теперь пошевелиться.
Вскоре он понял, что потерял дар речи. Из его рта вырвались лишь бессвязные звуки, слов не было.
— Помогите мне поднять его. Мы перевернем его, так ему будет легче.
«Нет! Не трогайте меня!» — безмолвно вопил он.
Сполнеру казалось, что его вопль разорвет черепную коробку.
— Мы поднимем его, — спокойно повторил чей-то голос.
«Идиоты, безумцы, вы убьете меня!» — кричал он, но никто его не слышал. Слова не срывались с его уст, крик оставался неуслышанным.
Чьи-то руки подняли его. Он опять безмолвно молил не трогать его. Кто-то уложил его, как бы готовя к предсмертной агонии. Это сделали двое. Один худой, бледный, настороженный и совсем еще молодой, другой — глубокий старик.
Он уже где-то видел их.
Знакомый голос снова спросил:
— Он умер?
И другой голос, который тоже показался ему знакомым, ответил:
— Нет. Но он не доживет до приезда машины «скорой помощи».
Все было так нелепо и просто, как заговор сумасшедших, думал он. Как каждое задуманное ими происшествие.
Он кричал, как безумный, в их лица. В лица этих судей и присяжных заседателей, которых он уже видел. Превозмогая боль, он попытался сосчитать, сколько же их было здесь.
Вот веснушчатый мальчишка, старик с морщинистой губой, рыжая женщина, старуха с бородавкой на подбородке…
Я знаю, зачем вы здесь. Вы не пропускаете ни одного несчастья. Вы берете на себя право решать, кому жить, а кому умереть. Вы потому и подняли меня, что знали — это убьет меня! Если бы вы меня не тронули, я остался бы жив.
И так каждый раз, когда собирается толпа. Убить таким образом намного легче и проще. И алиби у вас готово, оно тоже такое простое и понятное: вы не знали, что пострадавшего нельзя трогать, что это опасно для его жизни. Вы не хотели причинить ему зла.
Он смотрел на них с таким же любопытством, как смотрит утопленник через толщу вод на зевак на мосту. Кто вы? Откуда вы взялись, откуда прибежали так быстро? Вы — это вездесущая толпа, которая всегда здесь, чтобы отнять кислород у умирающего, отнять у него право лежать спокойно, быть одному. Вы затаптываете его до смерти, вот что вы делаете. Я все теперь знаю о вас!
Это был безмолвный монолог, ибо толпа молчала. Только лица вокруг — старик, женщина с ярко-рыжими волосами…
«Мой! — молча кричал им Сполнер. — В нем все доказательства против вас!» Он видел вопросительные взгляды из-под всклокоченных волос и низко надвинутых шляп.
Звук далекой сирены. Это спешила ему на помощь санитарная машина. Но глядя на лица в толпе, он знал: уже поздно. Знала это и толпа.
«Похоже… Я скоро буду с вами. Теперь я буду одним из вас…»
Он закрыл глаза и приготовился выслушать последнее слово полицейского следователя: смерть в результате несчастного случая.

Автор: HarryDresdenWizard

Пришло время признать это: я вырос в неблагополучной семье. Отец — пьяница. Мать — пьяница. Может, поэтому я никогда и не помышлял об алкоголе. Но теперь я и сам покатился по наклонной.
Большинству из вас знаком этот сценарий. Отец постоянно пьян и обвиняет мать во всех возможных проблемах. Она обычно запирала меня в комнате, пока… пока он творил то, чем обычно занимаются люди в сильном подпитии и расстройстве. Чаще всего моей колыбельной была смесь из маминых визгов и моих собственных рыданий. Затем моя мать сама начала пить, и ей стало наплевать на всё это. Поначалу отец продолжал колотить её, пока я всхлипывал в комнате. Но скоро ему, похоже, стало скучно, и спустя три дня после моего пятого дня рождения он впервые вломился ко мне. Мать закрыла меня собой. В ту ночь он сломал мне нос. В больнице я сказал доктору, что упал с лестницы. Он, вроде бы, поверил.
А потом это превратилось в обыденность. По понедельникам отец работал допоздна, и мы были предоставлены сами себе. Вечера вторников и четвергов он просиживал в баре, и я мог спать спокойно. Среды выдавались самыми тяжкими. По пятницам случались редкие приступы злости, в которые он порол меня. В выходные он просто напивался до такого состояния, что засыпал уже около четырёх часов дня.
Но вот среды… Он приходил в мою комнату и делал всё, что ему заблагорассудится. Когда я запирался изнутри, он нарезал круги перед моей комнатой с ремнём в руке. Случись мне заплакать — я получал удар за каждую пролитую слезу. Но если я был покорен: терпел удары кулаком в челюсть и позволял ему таскать меня за волосы, мне никогда не приходилось придумывать отговорки в школе. Я был активным ребёнком, постоянно попадающим в разные передряги и никого было не удивить лишней царапиной на моей руке или синяком на щеке.
Два года я существовал в страхе, что в один прекрасный день отец ударит меня так сильно, что я отправлюсь к праотцам. Да, я боялся смерти. В одну из проклятых сред я прятался в своём углу, когда увидел его, — высокого мужчину, — в своей комнате.
Сначала я подумал, что это женщина. Казалось, будто черное платье ниспадало с фигуры под её тёмным лицом. Только потом я понял, что это балахон. По правде говоря, это была мантия, но я узнал это слово лишь годы спустя. Но уже тогда я знал, что это такое. Из фильмов и из книг, которые показали мне, как должна выглядеть Смерть.
Но я не мог позволить себе заплакать. Тогда отец нашёл бы меня. Он бы взял свой ремень, и тогда эта Смерть забрала бы меня с собой. Но во имя всего пережитого мной, я знал, что я обязан выжить.
Той ночью я уснул прямо на полу, вжавшись в угол комнаты, освещённой сиянием луны, заглядывавшей в окно и серебрившей пол у самых моих ног. Смерть продолжала спокойно выжидать в самом тёмном уголке, у двери, ведущей в коридор.
Так было в каждую из последующих худших ночей. Всегда по средам. Иногда — по пятницам, когда папа бывал в плохом расположении духа. Каждую ночь Она подбиралась ближе. Через два месяца Это уже сидело на ящике с моими игрушками, в ногах кровати, опираясь спиной о стену и смотря в сторону, так что я всегда видел только профиль капюшона и тьму внутри него.
— Зачем ты здесь? — однажды спросил я.
Оно повернуло на меня свою голову, сидя там, на ящике, с коленями, прижатыми к груди, обнимая их руками, почти свернувшись в комок, в позе зародыша, хотя от той позы не веяло беззащитностью, только скукой.
— Я СМОТРЮ, — ответило оно мне.
Я шумно сглотнул, услышав эти звуки. То, что я видел по телевизору о подобных вещах, подготовило меня скорее к тихому скрипению, но ЕГО голос представлял собой нечто большее. В нём слышались и спокойный уверенный тон зрелого мужчины, и покровительственно-заботливые материнские нотки, а ещё — отдалённый смех безумца и отголоски детского хихиканья. Этот голос тревожил и успокаивал одновременно.
— Смотришь на что? — спросил я.
Оно взглянуло на меня в ответ. Это был первый раз, когда мне удалось увидеть его глаза. Я всегда ожидал, что на их месте окажутся два холодных бездонных провала, но снова не угадал. На меня смотрели две голубые сферы в выбеленном временем черепе. Заглянув туда, я увидел бесконечность времени и пространства галактик со всем, что в них существовало, а за ними — то, чего не существовало вовсе, Всё и Ничего, таившиеся вместе в тени под плащом.
— ПРИГЛЯДЫВАЮ ЗА ТОБОЙ, ДИТЯ, — ответила Смерть.
Я подумал, что она лжёт, и это огорчило меня. Я спросил, почему она тогда не остановит моего отца.
— Я НЕ ИМЕЮ ПРАВА ВМЕШИВАТЬСЯ В ЭТО.
— Как это "не имеешь права"?
Она сказала, что не сможет остановить его, даже если попытается. Смерть была здесь просто для того, чтобы увести меня, если мой самый страшный кошмар всё же обернётся реальностью.
После той ночи Жнец заменил мне отца, конечно, если забыть о том, что мой настоящий отец не выполнял своих отцовских обязанностей вовсе. Через неделю мой гость принёс с собой пухлый том в кожаном переплёте. Это оказались сказки, добрые и злые, обо всём на свете, на языке, не принадлежавшем ни одной стране. Он читал мне голосом моего дедушки, который умер, когда мне было четыре года. Я рос, и Жнец перестал приносить книгу, теперь мы просто беседовали до самого рассвета. Я спрашивал о жизни по ту сторону и о том, почему мир устроен так, как он есть. Его ответы всегда были туманными, с оговоркой, что я пойму сам, когда придёт время. Он успокаивал меня своими разговорами и присутствием, пока солнце не показывалось над крышей соседского дома. Когда оно касалось его плаща, он становился ослепительно-белым, а потом Смерть исчезала. Я знал, что она обязательно вернётся на следующей неделе, и спокойно начинал собираться в школу. Я никогда не уставал после таких бессонных ночей.
Жизнь шла своим чередом. К моменту, как мне исполнилось двенадцать, доктор в третий раз вправил мой нос и начал задавать наводящие вопросы. Через три недели меня изъяли у родителей и отправили в приют. Как в голливудском кино, мой семейный врач услышал о происходящем от своего друга в больнице и усыновил меня. Они с женой три года пытались завести детей, но ничего не выходило. После того я зажил счастливо, хотя был не в силах забыть о тех ужасных мгновениях из своего детства. Пойдя по стопам своего приёмного отца, я стал терапевтом. К сожалению, работу по специальности оказалось найти не так легко, и мне пришлось занять должность в морге. Все эти годы Смерть помогла мне справляться с работой, и я полюбил своё дело.
Но несчастный случай с приёмной матерью разбил моё сердце. Я был тем, кому пришлось повесить бирку на её большой палец. Я вынужден был взять отгулы на весь остаток недели, но в тот день Смерть была со мной. Она стояла в углу хранилища, пока я закатывал ящик с телом матери в ячейку, держа за руку маленькую девочку с зелёными глазами и каштановыми волосами. Я видел мамины семейные фотографии и знал, что она выглядела так в семь лет. Видеть её было болезненно, но Жнец молча кивнул мне, напоминая, что позаботится о ней.
Четыре раза в своей жизни мне пришлось закрывать ячейки с телами моих родителей. Мой родной отец врезался в стену, когда вёл машину пьяным. Я выскочил из комнаты, едва медбратья вкатили стол с ним внутрь, иначе меня бы стошнило прямо на то, что осталось от его тела. Моя родная мать спилась до смерти через год после того. Жалость разрывала моё сердце при последнем вгляде на неё. Он сломал её, и она умерла от причинённой боли. Моя мать покинула этот мир так же мирно, как и приёмная, но мне никогда не забыть, как кричал мой родной отец, когда Жнец тащил его по полу, на раскалённой докрасна цепи, захлестнувшейся на его шее.
Мой же приёмный отец, человек, спасший мне жизнь, умер четыре года назад. Ушёл тихо, прямо во сне. Я сам вызвался проводить его тело в предпоследний путь в хранилище. Когда я закончил с этим, то увидел, как Смерть уводит маленького мальчика с синими глазами и тёмной шевелюрой.
Вы, наверное, гадаете, зачем я пишу это. На самом деле, я и сам не уверен. Думаю, просто чтобы сказать людям, что не стоит бояться Жнеца. Это мягкосердечное существо, занимающееся поганой работой. И оно, по иронии судьбы, сохранило мне жизнь.
Я женился, вырастил троих детей — двух девочек и мальчика, как две капли воды похожих на их мать, и всё это время Смерть поддерживала меня. У меня девять внуков и два правнука, с намечающимся третьим. В прошлом году моя жена умерла от сердечного приступа. Болезненно вспоминать об этом, но я знаю, что она не боялась смерти. Она знала мою историю и ушла спокойно, во сне, сжимая мою руку.
Пока я дописывал эти строки, мой взгляд упал на силуэт за окном — его чёрная мантия была вся в снегу. Только что я распахнул окно ему навстречу и пригласил внутрь: когда живёшь так долго, как я, успеваешь научиться принимать гостей с должным уважением.
Теперь она стоит в углу, терпеливо выжидая, как в день нашей первой встречи. Когда я допишу это, то выключу компьютер и возьму на коленки девочку, которую она привела за собой — мою жену. Мы вместе закроем глаза и девочка прижмётся ко мне, щекоча подбородок своими огненными локонами. Я испущу последний вздох и спокойно засну, а когда проснусь, то окажусь в кругу семьи. Я наконец увижу приёмных родителей и мою родную маму, куда счастливее, чем она была при жизни. Надеюсь, четыре пса, которых я последовательно приютил при жизни, тоже будут там.
"МОРТИМЕР", — зовёт Смерть из своего тёмного угла. Мне остаётся лишь вздохнуть и печатать побыстрее. Если позволите, я хотел бы закончить цитатой группы Blue Oyster Cult: «Не страшитесь Жнеца». Ведь, если подумать, люди порой куда больше него походят на монстров.

Думаю будь бабушка жива, она бы такому перформансу вряд ли была бы рада

Американского писателя Эдгара По по праву считают самым выдающимся гением своей эпохи XIX века. Он создавал свои шедевры не только в романтическом стиле, но и был также основоположником детективного жанра. Об этом нам повествуют его произведения "Убийство на улице Морг", "Тайна Мари Ложе" и цикл нескольких рассказов - исповеди от лица убийцы - "Бочонок Амонтильядо", "Сердце-обличитель", "Вильям Уилсон", "Чёрный кот".

Также Эдгар Аллан По - один из триады Мастеров Ужасов (два других - Стивен Кинг и Говард Филлипс Лавкрафт, соответственно). Известно, что при жизни По был депрессивным и мрачным человеком с невероятным талантом и интеллектом, чьи жизненные обстоятельства привели к эмоциональной нестабильности и расстройствам психики. Некоторые персонажи его рассказов страдали от психологических проблем и заводили читателя в тупик. То и дело поднимались в произведениях мистические и тяжёлые темы - странная болезнь, смерть прекрасной женщины, воскрешение из мёртвых, суицид, убийство...

Так, в “Падении дома Ашеров/Эшеров" действие разворачивается в старом, жутком, темном, таинственном доме с таким же не менее встревоженным хозяином. В начале рассказа, когда главный герой прибывает в дом Ашера, мы видим, что он здравомыслящий, рациональный человек. Однако, его реальность постепенно начинает меняться... Эдгар По оставляет своих читателей с вопросом о том, действительно ли кто-то из персонажей вменяем, и можно ли вообще доверять Рассказчику?

Некоторые критики утверждают, что у По была одержимость красивыми умирающими женщинами, которая могла быть вызвана переживаниями, связанными со смертью реальных людей - его матери, мачехи и молодой жены, кузины Вирджинии. Поэт любил писать о смерти, а мертвые красивые женщины, поражённые странным недугом  - повторяющаяся тема в его рассказах - "Лигейя”, "Морелла", "Береника" и "Элеонора" , а также поэмы "Аннабель Ли”, "Ворон", "Ленор" и "Спящая".

Но так ли мы привыкли воспринимать эти произведения?!

В данной статье я постараюсь проанализировать оригиналы некоторых известных произведений и рассказать про их экранизации. Не говоря уже о том, что по их мотивам создавались компьютерные игры вроде "Dark Tales Edgar Allan Poe's" ("Тёмные истории Эдгара По"), связанные с поиском предметов (о них будет отдельная статья), мультфильмы вроде альманаха "Extraordinary Tales" ("Необычные сказки"), мультсериалы вроде "Lenore, The Cute Little Dead Girl" ("Ленор - маленькая мёртвая девочка"), а также множество пародий и аллюзий на бедного "Ворона"  - причём как в литературе - от писателя Джеймса Рассела Лоуэлла, современника По, до Эдмунда Клерихью Бентли, так и в кинематографе - от серии "Весёлых Мелодий" под названием "No Parking Hare", где Багз Банни читает данное стихотворение в книге комиксов, до полного воссоздания сцены в "Симпсонах", "Tiny Toon Adventures" и даже "Пинки и Брейне" с Элмайрой Дафф в главной роли.

1. Итак, начнем обзор, пожалуй, с вышеупомянутого "Падения дома Ашеров". Это произведение показывает способность Эдгара По создавать эмоциональный тон в своем творчестве, особенно подчеркивая чувства страха, надвигающейся гибели и вины.Эти эмоции сосредоточены на Родерике Ашере, который, как и многие персонажи по, страдает от неназванной болезни. Подобно рассказчику в "Сердце-обличителе ", эта болезнь воспламеняет его гиперактивные чувства.

Болезнь проявляется физически, но основана на психическом или даже моральном состоянии Родерика. Предполагается, что он болен, потому что он ожидает этого, основываясь на истории болезни своей семьи. Также он хоронит свою сестру Мэдилейн практически заживо, потому что создал в воспалённом уме свое собственное самоисполняющееся пророчество.

По словам Терри У. Томпсон, Родерик тщательно планирует похороны Мадлен, чтобы помешать "воскресителям" украсть труп его любимой сестры для вскрытия, изучения или экспериментов - это отсылка к вполне реальным событиям 18-19 веков, когда врачи и медицинские школы действительно нуждались в мёртвом теле.

Дом Ашеров, сам по себе вдвойне относящийся как к фактической структуре, так и к семье, играет значительную роль в этой истории. Это - первый "персонаж", который рассказчик представляет читателю, представленный гуманизированным описанием: его окна дважды описываются как "глазообразные" в первом абзаце. Трещина, которая развивается в его боку, символизирует распад семьи Ашеров, и дом "умирает" вместе с главными героями, кроме самого Рассказчика.

Эта связь была подчеркнута в стихотворении Родерика "Дворец с привидениями", которое, по-видимому, является прямым отсылом к дому, предвещающему гибель. Сюжет этой повести побудил многих критиков анализировать ее как описание человеческой психики, сравнивая, например, дом с бессознательным, а его центральную трещину с раздвоением личности. Предполагаемые кровосмесительные отношения между Родериком и Мэдилейн никогда прямо не заявляются, но, по-видимому, подразумеваются привязанностью, особой незримой связью между близнецами.

Опиум упоминается в произведении дважды. Мрачное ощущение, вызванное унылым пейзажем вокруг особняка Ашеров, рассказчик сравнивает с болезнью, вызванной симптомами абстиненции у опиатного наркомана. Рассказчик также описывает внешность Родерика Ашера как "неисправимого едока опиума". Сам рассказ во времена жизни писателя был подвергнут критике за то, что он слишком шаблонен и не оригинален. Эдгара По упрекали в том, что он попросту перетаскивает из одного своего произведения в другое такие темы, как неясная болезнь, суицид, безумие и воскрешение.

Данное произведение экранизировалось, как минимум, 9 раз. Последний фильм под названием "The Bloodhound" (в русском дубляже - "Ищущий") был снят в 2020 году. Сюжет фильма гласит о том, что наследник богатой семьи Жан-Поль приглашает своего друга детства Фрэнсиса, с которым они не виделись много лет погостить немного в своём загородном доме, где они живут с сестрой-близнецом.

Здесь Фрэнсис узнаёт, что они оба страдают загадочной болезнью, главный симптом которой - беспросветная депрессия. Однако, пытаясь помочь и развеселить их, Фрэнсис незаметно для себя также погружается в пучину необъяснимого ужаса и мрака. Имена персонажей Эдгара По полностью поменяли, а главный упор сделали на детективную составляющую, а не на переживания героев.

Также произведение было впервые экранизировано в 1928 году аж в двух странах одновременно - во Франции и США. Во французской версии безымянный рассказчик, друг Родерика Ашера, получает имя Аллан, а сам Родерик предстаёт не больным меланхоличным стариком, а художником, который пишет портрет своей жены Мэдилейн (в оригинале она была его сестрой-близнецом), и тот забирает жизнь девушки. Это напоминает нам сюжет "Портрета Дориана Грея" и другого произведения По - "В смерти – жизнь" (Life in Death)...

Причём начало фильма явно взято из предыстории "Дракулы" Брэма Стокера - когда Аллан на постоялом дворе просит отвезти его к Ашеру, то у присутствующих возникает беспокойство только от одного его имени, никто не хочет браться за это дело. Но после многочисленных просьб один из них соглашается, но отказывается приближаться к поместью, едва только увидев его. Американский же фильм в этом плане передаёт дух рассказа более достоверно.

В 1960 году свою версию истории нам представил режиссёр Роджер Уильям Корман. Главную роль Родерика Ашера исполнил величайший актёр тех лет - Винсент Прайс - младший (о нём Вы ещё услышите неоднократно).

Безымянный Рассказчик из первоисточника Эдгара По в данной версии превратился в жителя Бостона Филиппа Уинтропа, а Мэдилейн - в его невесту, в оригинале относившуюся с равнодушием к приезду друга брата.Также вольно были переданы события книги. Оказалось, что одна из женщин рода Ашеров некогда утопилась в озере, а родня Родерика — сплошь преступники, умалишённые и маньяки. Сам же дом был некогда перевезён из Англии. Родерик считает, что родовое зло сконцентрировалось в его сестре Мадлен.

В 1988 году была снята очередная вольная интерпретация сюжета Эдгара По. Теперь визитёров в дом Ашеров не один, а двое - Райан и его девушка Молли. Родерик Ашер теперь является дядей Райана, а сестру Мэдилейн, страдающую каталепсией в оригинале произведения, заменили на лишённого рассудка брата Родерика - Вальтера.

2. "Морелла". Пожалуй, одно из самых моих любимых произведений Эдгара По. По сюжету книги также неназванный по имени Рассказчик женится на некой Морелле, женщине с большими научными познаниями, которая занимается исследованиями реальных немецких философов Фихте и Шеллинга, занимающимися вопросом идентичности личности после смерти. Причём сам Рассказчик признаётся читателям, что привёл эту даму к алтарю отнюдь не из искренних чувств любви, а в порыве некой необъяснимой страсти: "моя душа с нашей первой встречи горела огнем, которого она никогда прежде не знала; но пламя то зажёг не Эрос (вероятно, здесь имеется в виду божество Любви в греческой мифологии, сын богини Афродиты, прим.ред.), и горьким и мучительным для моего духа было постепенное убеждение, что я никоим образом не мог определить их необычный смысл или регулировать их смутную интенсивность.

И все же мы встретились; и судьба связала нас у алтаря; и я никогда не говорил ни о страсти, ни думал о любви. Она, однако, избегала общества и, привязавшись ко мне одному, делала меня счастливым. Это счастье удивляться; — это счастье мечтать". С первых же дней их "знакомства" Морелла проводит время в постели, читает и обучает своего мужа тёмному искусству, именно ей доступны "запретные страницы мистицизма", а своё образование женщина получила в городе Пресбурге (ныне Братислава), известном месте сосредоточения черной магии. Понимая ее физическое ухудшение и из-за странных увлечений женщины, ее муж, Рассказчик этой истории, пугается и искренне желает своей жене смерти и вечного мира.

В конце концов, Морелла умирает при родах, провозглашая своё проклятие: «Я умираю, но во мне - залог той любви ... которую ты испытывал ко мне, Морелле. И когда мой дух отлетит, ребенок будет жить.Но твои дни будут днями печали — той печали, которая является самой длительной из человеческих чувств, как кипарис -самое долговечное и нетленное из всех деревьев. Ибо часы твоего счастья прошли, и радость не собирается дважды в жизни, как розы Пестума дважды в год. Тогда ты больше не будешь играть со временем, подобно Анакреонту но, не зная о мирте и виноградной лозе, ты будешь носить с собой свой саван на земле, как это делают мусульмане в Мекке». И в этот самый момент она рожает дочь.

Хочу обратить Ваше внимание и на предполагаемую дату смерти героини - так, по словам Рассказчика её кончина случилась именно в октябре, а сама Морелла описывает её как "день из всех дней, когда нужно либо жить, либо умереть. Это прекрасный день для сынов земли и жизни — ах, еще более прекрасный для дочерей неба и смерти!”. Есть основания предполагать, что это тонкий намёк автора на Хэллоуин - праздник, неразрывно связанный со смертью и потусторонним миром.

С того самого дня пророчество Мореллы, если его можно так назвать, сбывается с несказанной точностью. Рассказчик, при жизни люто ненавидевший свою жену за её увлечения колдовством, боготворит девочку, любуется ей до поры до времени, держит её взаперти и никому не показывает. Но потом он начинает замечать странную перемену в ребёнке - девочка неестественно быстро растёт, в свои пять - девять лет рассуждает, как зрелая женщина... Но самое главное - она, подобно Танюшке из сказа Бажова про малахитовую шкатулку, невероятно похожа на свою покойную мать!!

По этой причине Рассказчик постепенно сходит с ума - он даже отказывается дать ребенку имя, а свои отцовские чувства выражает словами: "Дитя моё" и "любовь моя". К десятому дню рождения девочки ("Так прошли две лутры ее жизни") её внешнее сходство с Мореллой становится все более явственным, чем очень пугает главного героя. Ее отец во что бы то ни стало решает крестить дочь, чтобы избавиться от всякого зла, но это событие только возвращает душу умершей матери в ее тело. На церемонии Священник спрашивает имя дочери, на что отец девочки против своей воли отвечает «Морелла». Тут же дочь кричит: «Я здесь!» и умирает. Сам Рассказчик, смеясь горьким смехом, несет ее тело в семейный склеп и не находит следов первой Мореллы, своей жены, куда кладет вторую.

И тут в финале этой истории персонаж признаётся, что "годы могут пройти, но память об этой эпохе — никогда! И в самом деле, я не ведал более цветов и виноградных лоз, но болиголов/цикута и кипарис осеняли меня днем и ночью. И я не вел счет времени или месту, и звезды моей судьбы исчезли с небес, и поэтому земля потемнела, и ее фигуры проходили мимо меня, как мелькающие тени, и среди них всех я видел только Мореллу".

Решение рассказчика назвать свою дочь Морелла подразумевает его подсознательное желание ее смерти, так же как и ее матери Исследователь Аллен Тейт предположил, что возрождение Мореллы может быть ее превращением в вампира, чтобы отомстить рассказчику. В своём рассказе Эдгар По исследует идею того, что происходит с личностью человека после смерти, предполагая, что если личность пережила смерть, она может существовать вне человеческого тела и возвращаться в новое, согласно теории идентичности Фридриха Йозефа Вильгельма Шеллинга, о которой писатель упоминает в своем рассказе.

Существует целый ряд возможных источников для наименования рассказа и главной героини - "Morella". Согласно первой версии, это - имя почтенной матери Джулианы Морель (1595-1653), которая была десятой музой поэта Лопе де Вега. Вторая теория гласит, что "Морелла" - это название чёрного паслена, ядовитого сорняка, из которого получают препарат белладонна. Он как раз и произрастает в столице Венгрии - Пресбурге (ныне Братислава.

По мотивам этого рассказа вышло аж две вольных экранизаций - в фильме уже упомянутого мной Роджера Колмана "Tales of Terror" ("Истории Ужаса") 1962 года, состоящем из трилогии культовых произведений, переделанных на новый лад. К двум другим произведениям относятся "Случай с мистером Вольдемаром" и "Чёрный Кот", соответственно.

Здесь неназванный по имени Рассказчик превратился в затворника и пьяницу, некоего мистера Локка (его роль исполнил Винсент Прайс-младший), который держит труп своей жены Мореллы непогребённым в спальне (!) собственного дома, а в ее смерти винит собственную дочь (!) Ленору ( в оригинале у девушки не было имени, и она не была белокурой красавицей, а точным подобием умершей. Здесь вопрос идентичности личности отбросили за ненадобностью и явно смешали сюжет со стихотворением "Ворон").

Лишь смертельная болезнь девушки заставляет холодного и мрачного мужчину смягчиться. Однажды ночью дух Мореллы поднимается и вселяется в Ленору, убивая девушку в отместку за ее смерть. Затем тело Мореллы воскрешается, становясь таким же целым и прекрасным, как и при жизни и душит испуганного мистера Локка.

Тот кидает канделябр на пол, и в покрытом паутиной доме возникает пожар, и фильм заканчивается гибелью всех героев. Но всё-таки остается непонятным, почему Морелла настолько ненавидела собственного ребёнка и мужа, что после смерти пошла на такие крайние меры?!

Второй фильм 1990 года - "The Haunting of Morella" ("Призрак Мореллы"/"Возвращение Сатаны") повествует о какой-то ведьме с наклонностями лесбиянки, тоже с фамилией Локк, которая умерла в колониальной Америке, оставив своего мужа и малолетнюю дочь (которую в этой экранизации также звали почему-то Ленорой).

Семнадцать лет спустя её дочь выросла и должна унаследовать деньги, созданные семьей ее матери. Теперь, когда все готово, мать хочет вернуться к жизни, завладев телом своей дочери. И, подобно графу Дракуле и Лигейе из фильма "Гробница", Морелла убивает людей и проводит ритуал с помощью своей сообщницы - гувернантки Леноры. Безымянный Рассказчик в данной интерпретации предстаёт страдающим глубокой депрессией параноиком и носит имя Гидеон.

Вот синопсис того фильма:

"Европа, XVII век. Юная Морелла Локк признана виновной в колдовстве, богохульстве и убийстве. Ее распинают на кресте и выжигают ей глаза. Среди толпы, наблюдающей казнь, муж Мореллы и ее маленькая дочь Леонора. Перед смертью дух Мореллы вселяется в тело дочери.Прошло 18 лет, и маленькая Леонора превратилась в красавицу. Она очень похожа на свою мать, и мятежный дух Мореллы возвращается, сея везде смерть и кошмар..."

Съемки фильма начались 13 сентября 1989 года в Лос-Анджелесе. Он был спорадически выпущен на Среднем Западе Соединенных Штатов в феврале 1990 года, где он плохо работал в прокате. А вот третья экранизация на английском языке была слишком близка к первоисточнику, правда и здесь есть некоторые изменения - Рассказчик любит одинаково и мать, и дочь, читающих одну и ту же Книгу Мёртвых:

Совершенно был убран в финале эпизод с крещением девочки - она просто спускается по лестнице и падает в обморок, после чего умирает, как и мать при родах. И Морелла перед смертью не проклинает главного героя, а говорит: "Я тебя не оставлю!". А прикосновение призрака Мореллы к плечу рассказчика в финале напоминает нам произведение "Элеонора", героиня которого хоть и умерла, а дала о себе знать призрачным поцелуем и шелестом ветра.

3. "Чёрный кот". В оригинале произведения повествование, как и в рассказе "Сердце-обличитель", ведётся от лица неназванного по имени Рассказчика, который обладает сомнительным здравомыслием. В самом начале говорится, что читатель был бы "действительно сумасшедшим", если бы ожидал, что поверит рассказу. Степень, до которой рассказчик утверждает, что любил своих животных, предполагает психическую неустойчивость в форме наличия “слишком много хорошего”.

Его пристрастие к животным заменяет “ничтожную дружбу и тончайшую верность простого человека". Поскольку жена рассказчика разделяет его любовь к животным, он, вероятно, думает о ней как о другом домашнем животном, видя, что он не доверяет и не любит людей.

Кроме того, его неспособность понять свою чрезмерную любовь к животным предвещает его неспособность объяснить свои мотивы для своих собственных действий. Также в этом произведении осуждается употребление алкоголя, который разрушает личность рассказчика до такой степени, что он убивает своего черного кота. Сначала он выкалывает ему глаз, а затем вешает на дереве.

При этом Эдгар По мастерски описывает чувства персонажа. Сначала рассказчик искренне раскаивается и сожалеет о своей жестокости. Но вскоре это чувство уступает место раздражению: "И тогда, как бы для того, чтобы окончательно и бесповоротно ниспровергнуть меня, пришел дух порочности".А затем начинается череда сверхъестественных событий - после убийства кота происходит пожар, а затем одноглазый призрак животного с веревкой на шее начинает преследовать своего хозяина и доводит его до исступления.

Его безумие доходит до того, что Рассказчик, как Раскольников у Достоевского, зарубает топором свою жену и замуровывает тело в подвале дома. В последний день расследования рассказчик провожает полицейских в подвал. Они по-прежнему не находят ничего существенного. Затем, полностью уверенный в своей безопасности, рассказчик комментирует прочность здания и стучит по стене, которую он построил вокруг тела своей жены. Громкий, нечеловеческий вопль наполняет комнату. Встревоженная полиция сносит стену и находит труп жены.

На гниющей голове трупа, к величайшему ужасу рассказчика, сидит визжащий черный кот, его первая жертва. Перепуганный рассказчик тут же оказывается совершенно разбит этим напоминанием о своем преступлении, которое, как он полагал, не должно было быть раскрыто, и появлением кота. Как он выразился: "Я замуровал чудовище в гробнице!".

Казалось бы, это история о спятившем живодёре, который слишком много пил, но не все так просто. Почему был выбран образ именно черного кота? В мифологии чёрный кот вызывает различные суеверия, в том числе идею, озвученную женой рассказчика, что все они являются переодетыми ведьмами, ассоциируется со злом. Даже кличка коту - Плутон - была дана не случайно - это аналог греческого бога подземного мира - Гадеса/Аида.

Хотя Плутон является нейтральным персонажем в начале истории, он становится антагонистичным в глазах рассказчика, как только Рассказчик становится алкоголиком. Алкоголь толкает его в припадки невоздержанности и насилия, до такой степени, что все его злит – в частности, Плутон, который всегда рядом с ним, становится злой ведьмой, которая преследует его, даже избегая его присутствия.

Когда рассказчик вырезает глаз Плутона из глазницы, это можно рассматривать как символ частичной слепоты, вызванной самим собой, к его собственному видению моральной добродетели. Пожар, уничтоживший дом Рассказчика, символизирует его "почти полное моральное разложение. Единственное, что остается-это оттиск Плутона на стене, который представляет собой его непростительный и неисправимый грех.

Самая, пожалуй, известная экранизация произведения - в вышеупомянутой трилогии фильма "Tales of Terror" ("Истории Ужаса") 1962 года. Здесь историю убийства жены и кота объединили с другим произведением Эдгара По - "Бочонок Амонтильядо", где роль Фортунато сыграл Винсент Прайс. Слияние этих двух историй воедино хотя бы дает мотив для убийства: у Фортунато был роман с женой рассказчика, названного в данной версии Монтрезором.

Также были и два одноимённых фильма 1934 и 1941 года с Белой Лугоши в главной роли. Но ни один из них не имеет никакого сходства с оригинальной историей, кроме самого присутствия черного кота. Также Чёрный Кот являлся персонажем фильма "Гробница Лигейи", снятому по мотивам рассказа Эдгара По.

4. "Лигейя". В оригинале данного произведения безымянный Рассказчик с любовью и обожанием описывает внешний облик и эрудицию своей умершей жены Лигейи, обращаясь к образцам из Античности. Из биографии девушки нам ничего неизвестно, кроме того, что они повстречались где-то на берегу Рейна (то ли в Австрии, то ли в Германии).

Лигейя поражает мужа своими огромными знаниями физических и математических наук, а также ее знанием классических языков. Она начинает показывать мужу свое знание метафизической и "запретной" мудрости. После неопределенного промежутка времени Лигейя заболевает странной болезнью, внутренне борется с человеческой смертностью и в конечном итоге умирает. Но перед своей смертью она властным мановением подзывает к себе и просит мужа прочитать стихотворение "Червь-завоеватель" - поэма о человеческой смертности и неизбежности смерти.

Примечательно, что в оригинале произведения, напечатанного в журнале Гретхэма в 1843 году, присутствует слово "evermore", которое позже превратилось в "nevermore" в знаменитом стихотворении По "Ворон" в 1845 году. В стихотворении, по-видимому, подразумевается, что человеческая жизнь - это безумная глупость, заканчивающаяся ужасной смертью, Вселенная управляется темными силами, которые человек не может понять, и единственные сверхъестественные силы, которые могут помочь, - это бессильные зрители, которые могут только подтвердить трагедию сцены.

Героиня Лигейя не просто бредит в лихорадке перед смертью, а сокрушается о том, что смерть - это конец всему, говорит о страхе, олицетворенном в "кроваво-красном существе". Включение стихотворения автором, видимо, является иронией на нравы общества середины 19 века, когда было принято подчеркивать святость смерти и красоту умирания.

Отходя ко смертному одру, Лигейя по сюжету цитирует Джозефа Гленвилла, строки которого являются также эпиграфом к рассказу: "Ни ангелам, ни смерти не предаёт себя всецело человек, как через бессилие слабой воли своей". Убитый горем Рассказчик после бесцельных блужданий покупает и перестраивает аббатство где-то в Англии. Там он вскоре вступает в брак без любви с "белокурой и голубоглазой Леди Ровеной Тревеньон из Тремейна". После нескольких дней медового месяца Рассказчик не просто не испытывает к ней любви, а люто ненавидит "исполненной отвращения ненавистью, свойственной более демонам, нежели человеку".

Сам же персонаж пристрастился к опиуму, подобно Родерику Ашеру и то и дело предавался сладостным воспоминаниям об умершей супруге, постепенно сходя с ума. На втором месяце брака Ровена начинает страдать от обострения тревоги и лихорадки. Однажды вечером, когда она уже готова упасть в обморок, рассказчик наливает ей бокал вина.

Одурманенный опиумом, он видит (или думает, что видит), как капли "блестящей жидкости рубинового цвета" падают в кубок девушки. Ее состояние быстро ухудшается, и через несколько дней она умирает, а ее тело заворачивают для погребения. Пока Рассказчик бодрствует всю ночь, он замечает, как на щеках Ровены на мгновение появляется румянец. Она неоднократно проявляет признаки оживления, прежде чем снова впасть в явную смерть. По мере того, как он пытается реанимировать, пробуждения становятся все более сильными, но рецидивы более окончательными.

Когда наступает рассвет, и рассказчик сидит, эмоционально истощенный ночной борьбой, закутанное тело снова оживает, встает и выходит на середину комнаты.Измученный Рассказчик в ужасе дотрагивается до фигуры, покрытой саваном, повязки на ее голове спадают, открывая массу черных, как вороново крыло волос и темные глаза: Ровена превращается в леди Лигейю, хотя позже сам автор опровергает идею реинкарнации неупокоенного духа.

Героини рассказа - Лигейя и Ровена - служат эстетическими противоположностями: Лигейя черноволосая из города Рейна, в то время как Ровена (предположительно названная в честь персонажа "Айвенго" Вальтера Скотта)- англосаксонская блондинка. Это противопоставление героинь, предположительно, подразумевает контраст между немецким и английским романтизмом.

Именно то, что Эдгар По пытался изобразить в сцене метаморфозы, было обсуждено, отчасти подпитываемое одним из личных писем писателя, в котором он отрицает, что Лигейя была возрождена в теле Ровены (заявление, которое он позже опровергает). Учитывая, что если Ровена действительно превратилась в мертвую Лигейю, то об этом свидетельствуют только слова Рассказчика, оставляющие место для сомнений в ее достоверности. Рассказчик уже зарекомендовал себя как опиумный наркоман, что делает его ненадежным.

Так, в начале повествования он описывает красоту Лигейи как "сияние опиумного сна". Он также говорит нам, что "в волнении моих опиумных снов я громко звал ее по имени, во время ночной тишины... как будто... Я мог бы вернуть ее на тот путь, который она покинула... на земле".Это может быть истолковано исследователями творчества Эдгара По как доказательство того, что возвращение Лигейи было не более чем вызванной наркотиками галлюцинацией. Поэтому было ли это действительно возвращение с того света неупокоенной души возлюбленной рассказчика или лишь плод его больных фантазий, до сих пор остаётся загадкой.

У этой истории было две экранизации. Самая известная из них - "Гробница Лигейи" 1964 года. Безымянный Рассказчик назван доктором Вэрденом Феллом (его роль опять же сыграл Винсент Прайс-младший), учёным - египтологом, а события книги переданы слишком уж вольно. Также присутствует Чёрный Кот из иного произведения Эдгара По. Из начитанной и мудрой девушки Лигейя здесь превращена в ведьму, увлекающуюся оккультизмом, которая перед смертью наложила на своего мужа гипнотическое заклятие (тело её, подобно мистеру Локку, Вэрден держит непогребенным в спальне своего дома).

Ровена Тремейон стала упрямой дурочкой, которая буквально навязала себя главному герою и чуть ли не насильно заставила его жениться на ней, осквернила могилу Лигейи в самом начале повествования, упав с лошади, ворвалась в дом без спроса... Заканчивается все, как и в фильме "История Ужасов", гибелью почти всех персонажей в огне, кроме Ровены и её бывшего возлюбленного. Фильм "Гробница Лигейи" стал восьмой и последней из цикла экранизаций Эдгара По режиссера Роджера Кормана.

Второй фильм под названием "Гробница" был снят в 2009 году. Он также вольно повествует о событиях книги Эдгара По. Рассказчик в данной версии получил имя Джонатана Меррика, а Лигейя превращена в вампира, которому нужно украсть души других людей, чтобы выжить. В своем стремлении к бессмертию она сделает все, чтобы не допустить смерти. Джонатан, преследуемый ее красотой, расстается со своей подругой Ровеной. Лигейя и Меррик снимают дом на берегу Чёрного моря, и он попадает в темный и безнадежный мир.

Третий же фильм, в отличие от экранизации Роджера Кормана, в точности почти передает дух рассказа. Но есть некоторые отличия от оригинальной версии - так, в книге леди Ровена Тремейон - белокурая, а Лигейя - черноволосая и черноокая, а в фильме - наоборот. В финале книги неупокоенный дух возлюбленной безымянного рассказчика воплощается в теле Ровены, а в фильме - героиня Ровена остаётся в живых...

И если в оригинальной версии рассказчик не просто не питал любви к Ровене, а, согласно описанию, "ненавидел её исполненной отвращения ненавистью, свойственной демонам" через несколько дней после собственной женитьбы, то здесь герой буквально идет на поводу у Ровены, стараясь забыть прежнюю возлюбленную, сжигает её вещи, перестраивает дом на новый лад, тогда как в оригинале у По он буквально зациклился на Лигейе и пристрастился к опиуму на почве нервного расстройства после смерти возлюбленной. И да, если в фильме Лигейя показана как археолог, то о её деятельности в оригинальной версии мы абсолютно ничего не знаем...

2.

***

Вернувшись после смены домой, я твёрдо решил последовать совету друга и снять происходящее на видео. Где-то на подкорке я понимал, что звуков на записи не будет, но попробовать стоило. Не часто мистика врывалась в мою жизнь, если быть точнее – никогда, и мне крайне необходимо было подтверждение того, что я не сошёл с ума. Пока радовало одно, сосед-алкаш более не будет докучать, и оттого вдвойне обидно, что одна случайно решенная проблема сменилась другой, и ещё стоит десять раз подумать, какая из них более приемлемая.

Яростные стуки начались, как и в предыдущую ночь, около трех часов, о чём яркими цифрами сообщали, повешенные на днях новые часы. Медленно взяв с пола телефон, я, словно боясь спугнуть ставшее явью наваждение, вышел из комнаты, под аккомпанемент биения сердца, что вошло в ритм ударов, раздающийся от двери. Звуки ударов ладоней о дверь, ног, и даже удары о тело, как кулак с силой врезается в чьё-то лицо – были так знакомы с давнего времени, проведенного в детском доме. На ватных ногах я подошёл к выключателю и включил свет. Дверь ходила ходуном в такт невидимым ударам. Дрожащими пальцами я включил камеру телефона и начал снимать. Каких-то, быть может, пять минут и всё прекратилось, окутав коридор полной тишиной, и было слышно, как кто-то открыл и почти сразу закрыл дверь в подъезде. Слышали ли они то, что слышал я?

Просмотренная запись вполне убедила меня, что с катушек я не слетел и происходящее в квартире, более чем реально. На видео присутствовали и звуки, и следы на оставшейся после предыдущих владельцев, входной двери. Главным же было то, что следы эти, остались не только на видео. Дверь по нижней половине, покрывали вмятины. Скинув видео другу и подписав «с крышей всё в порядке у меня, а вот с квартирой проблемы», я стал ждать ответит ли он.

Вскоре пришло сообщение «Давай по старинке. Что я должен увидеть?».

«звуки ударов о дверь обо что-то ещё не знаю. появляющиеся следы на двери, как ногой бьют!»

«Игорян, ты сейчас не наезжай на меня и спокойно дочитай, но звуков, кроме твоего дыхания я не слышу. Следы на двери есть, но они там с самого начала видео. Предлагаю простое решение. Сегодня и завтра выходной у меня, да и Катьку отвёз к родителям, я завтра у тебя переночую. Ок?»

Что ответить я не знал, и крутил на повторе видео, в котором всё было слышно и видно. Мне было слышно и видно, и это являлось огромной проблемой. Отослав файл ещё паре человек, с кем бывало общался, я убедился в словах друга и отправил ему краткое «да Ден, ок созвонимся завтра».

***

Стоит ли говорить, что после рабочего дня, весь мой вечер прошёл в дружеских подколках. Да и ночь тоже. Я, словно больной, старался убедить друга в реальности того, что происходило, но ночью, за столь долгое время не то что мистики не было, даже в подъезде и дворе, вечно наполненном либо пьянчугами, либо студентами, была гробовая тишина. Да, тишина захватила всё вокруг, кроме моей головы, в которой, словно на повторе, раз за разом стучали в виски звучные удары, такие же, что вчера и позавчера били в дверь и в нечто, у этой двери лежащее.

***

Опять разбитый день. Снова пролетевшая мгновенно смена, словно специально, время торопило меня в злосчастную квартиру, где я не смогу уснуть, или усну, но кроме кошмаров сон не принесёт мне спокойствия и отдыха. Зато посреди ночи громким стуком разлетится по квартире трель различных ударов. И я сниму всё на телефон и всё увижу и услышу, но никто больше. Что делать со следами на двери? Я точно знаю, что дверь была новая, я точно видел, как они появляются, я не верю, что сошёл с ума. Но не это ли первый признак обратного? Не защищают ли своё сознание таким образом настоящие сумасшедшие?

Знаете это терзающее разум ощущение, что тебя что-то ждёт, и ты не можешь от этого избавиться? Так и я ждал времени, когда всё начнётся. Всегда начиналось, когда я был один, будет и сегодня. Долгие часы в ожидании и с порывами погрузиться в сон, которые мозг яростно отгонял, будто, в отличие от меня, пропустить сцену не желал. Каждый раз добавлялось что-то новое, некие детали, отсутствовавшие в первые дни, и я одновременно и хотел узнать, чем закончится, и отчаянно желал, дабы всё прекратилось, но снова сидел в коридоре и смотрел в пустоту перед дверью.

Первые удары раздались словно по графику, как звонок в школе, собирающий всех по местам в школьных классах. Удар ещё удар, бесконечное число ударов, отпечаток на двери. И тут произошло то, отчего я отскочил, забив ногами и руками, как корчившаяся в муках животное и вжался в стену. Коридор огласил мучительный вопль, протяжный и, казалось, умоляющий, но был заглушен очередным ударом, что завершился отвратительным хрустом. От двери прокричали, жутко и холодно, завершая зверство, но слов я разобрать не смог, лишь чувствовал, что кричавший тоже испытывал некую свою боль. Всё прекратилось, как раньше, моментально и тишина заволокла пространство.

Меня трясло, как никогда прежде. На лбу появился холодный, казалось, почти ледяной, пот. Быстро одевшись и взяв только документы и деньги, я вылетел на улицу, и не мог надышаться ночным воздухом. С детской площадки меня кто-то окликнул, но я сразу побежал. Прочь, подальше. Сейчас знал лишь одно – находится тут ближайшее время я просто не мог и не тем более не хотел.

***

Уже третью ночь я не ночевал на квартире. На долбанном старом диване в коморке для отдыха. Диван этот был сделан так, будто кто-то специально пытался создать мебельное нечто, на котором и сидеть-то не хотелось вовсе, а спать, тем более. Выхода, правда, у меня не было, точнее желания, оставаться в той квартире. Тут я мог отоспаться, не слушая еженощные крики, тут я хоть чуть убеждался, что мозги у меня на месте.

Утро началось не с кофе, а со стакана ледяной воды. Окатил меня начальник цеха из пластикового стаканчика от кулера, стоящего в метре от дивана, бывшего моей кроватью эти несколько ночей.

- Вставай и в кабинет.

- Борис Борисович… - Я не договорил.

- Игорь, в кабинет! – Крикнул он, наверное, так, что в цеху услышали не менее отчётливо, чем я, и добил свой рык парой жёстких фраз, выйдя из комнаты отдыха.

Протерев мокрое от ледяной воды лицо, и посмотрев на смартфон, с сожалением я обнаружил, что смена уже началась. Ни один ведь не разбудил. Через пол цеха я поплёл своё заспанное тело в кабинет начальника, где он стоял у открытой двери, под насмешливые взгляды коллег.

- Чего встали, работы нет!? – Крикнул он, и тут же цеховой муравейник замельтешил вновь, словно сцена эта была вполне стандартным началом рабочего дня на производстве.

Захлопнув за мной дверь, начальник кивнул на стул, стоящий аккурат напротив его стола, но закрываемый обзору, большим плоским монитором.

- Борис Борисович, я постою. – Тот подтолкнул меня к стулу и с силой посадил, держа за плечи, а после сел на своё место.

- Рассказывай.

- Что рассказывать?

- Игорь, твою мать, ты чего мне тут ребенка изображаешь, мы не в школе. Что за херь у тебя происходит последнюю неделю? Сегодня вообще не твоя смена, а ты тут ночуешь третий день. Ладно пару раз разбитый пришёл, ладно выпивший, бывает. Да и переночевать можно, если с женой поссорился, но ты не пьёшь, как пьют мужики, - он махнул рукой в сторону цеха. – и жены у тебя нет. Всегда ведь говорю, есть проблемы, бегом ко мне. С соседом ты маялся, слыхал, сейчас что случилось? Я не мамочка, жалеть не буду, но помогу, чем умею, да и генеральный не узнает, пока ты ерундой страдаешь.

Борисович чуть успокоился и договаривал уже спокойным голосом, смотря ему в глаза из-под своих густых и почти седых бровей. Отставной майор, неизвестных Игорю войск, пришёл работать сразу начальником цеха, по знакомству, но пришёлся настолько ко двору, что даже у самых из самых недовольных работников производства был в почёте. Его старались не подводить, потому как он и правда всегда прикрывал, да выбивал своим премии, но и отдачи требовал должной. И всё это без единого слова про «мы команда» или «работы ради идеи».

Спорить я не стал, рассказав всё, что произошло за прошедшие дни, а также уверив, что схожу к врачу, ведь работу терять не хочу. Не показал я, разве что видео.

- Значит так, мистик ты наш, – Потирая лоб и смотря на какие-то графики на столе, пробубнил начальник. – Копия паспорта есть твоя у меня, скинь ещё данные по квартире.

- Зачем?

- За спросом. Помочь тебе пытаюсь. Отправлю товарищу своему, быть может узнает о квартире что, – Борисович задумался и крутанул пальцем в воздухе. – хотя он не по этим бесовским делам, да и не слышал я, чтобы вообще кто-то, кроме шарлатанов подобным занимался.

- Не верите мне? – Спросил я.

- Да хрен знает. Пришибленным ты никогда не был, а я сам по себе человек богобоязненный, и меня учили ближнего принимать, да помогать, вот я и помогаю, Игорь. Дуй работать, я сообщу, когда что-то будет известно, если вообще это что-то найдется. И это, переночуй ты в гостинице что ли или у родственников.

- Нет у меня родственников Борис Борисович…и не было никогда.

***

Сегодня я буду ночевать на квартире и уверен - всё повторится вновь. И завтра тоже, и послезавтра. Я знаю это, как и то, что на небе светит солнце. Случится ли со мной что-то? Пока этого не происходило, но кто знает, да и кому будет дело? Немые вопросы на абсурдные события, нежданно начавшие происходить со мной. И что станет ответом, смерть или реальное сумасшествие, а может быть есть всё-таки причина, по которой это происходит со мной, по которой незримое проявляется лишь мне и только в определенном месте? Я бы очень хотел, чтобы всё просто закончилось, также внезапно, как и началось, и ответы даже не важны. Я даже готов к тому, что пьяница- сосед воскреснет из мёртвых и вновь, почти каждую ночь будет кричать и колотить в мою дверь. И будет он мне, как родной, ибо посмотрев в глазок я увижу обычного пьяного человека, который успокоится через некоторое время и пойдёт колотить в следующую дверь на пути к своей квартире, где его отчитает супруга и пустит алкаша домой. Но он сдох и наврятли воскреснет, ведь это будет не менее странным, чет то, что происходит со мной.

Будучи под вечер без сил, я уснул быстро. Не смутила пыль и грязь в квартире, разбросанные тут и там вещи, чего не наблюдалось ранее, я всегда следил за порядком, несмотря на непрекращающийся ремонт. Жильё превращалось в место, обычное такое ненужное место, куда не желаешь возвращаться, а значит и не желаешь предпринимать усилий, чтобы содержать его в чистоте и порядке, тех усилий, что я абсолютно не жалел ранее.

Мне снилась мама, которую я никогда не видел, а если и видел, то абсолютно не помню, и даже туманная фантазия сновидений не смогла нарисовать ничего более её темного абриса, сидящего за кухонным столом на фоне окна, заполняемого солнечным светом. Она что-то говорила, и от контура её исходило спокойствие. Холодное и пронзительное спокойствие.

На этот раз из сна меня выдернул нечеловеческий крик, полный ярости и боли. Вопль быстро затих, как убавили громкость в сериале, где надоедливая реклама била в уши в разы громче показываемой картины. Раздались шлепки и удары, уже до боли знакомые, что я мог считать их и предугадывать, когда будет следующий. Но кое что изменилось. Пытаясь закрывать уши и непроизвольно вздрагивая от ударов о дверь, я вышел в коридор, предварительно включив свет в комнате. Вот эти удары кулаков и ладоней по двери, ногами по телу. Гулкие звуки становились всё громче, и я, пусть и отдаленно, но начинал слышать крики боли и голоса, отрывистые фразы гнева и отчаяния.

- Нет, нет…хватит, не надо!

Секунда передышки и снова удары, жуткое чавканье сминаемой и сворачиваемой под ними кожи. Ладони, что хлопали по двери.

- Помогите…пожалуйста!

Хруст. Тишина. Новые отметены на двери и относительно недавно оштукатуренных стенах. Всё закончилось, всё уложилось ровно в тот же отрезок времени, что и раньше. А я снова смотрел в пустоту перед дверью и голову лезли абсолютно ненужные мне мысли. Кого здесь убивали? Кто убивал? Или что? И почему никто из соседей не помог несчастному?

Закрыв глаза, я осел по коридорной стене, и схватился руками за волосы, бессильно пытаясь рвать их на себе, как если бы это дало мне спасение, или хотя бы успокоение, но это лишь добавило боль физическую к боли моральной.

- Тварь! – Протяжно, неоценимо громко, проорал голос, принадлежащий кому-то ещё.

Вскочив, я бросился на карачках из коридора, будто был нашкодившей и запуганной до смерти маленькой собачкой. Мне только и оставалось скулить, ведь на миг я подумал, что нечто пойдет за мной. Посыпались новые удары. В голове отчетливо всплыла картина, что один человек вбивает в пол голову другого, со всей силой, которая ему только была подвластна. Вбивал голову в дверь и пол, громко кричав, под аккомпанемент ломающихся костей. Я развернулся и увидел, как на белой штукатурке медленно проявляются алые подтеки крови, как у двери пятном растекается красная лужа, в центре которой виднелся силуэт лежачего и, уверен, безжизненного тела. А потом словно брызнуло в разные стороны, и я тоже закричал.

Не знаю сколько времени прошло, долго ли я орал, сидя на месте и смотря в пустоту. Знаю, что в дверь так никто и не постучал, никто не вызвал полицию, никто не поинтересовался, всё ли у меня в порядке. Ходя на шатающихся ногах по квартире, я искал телефон. Меня кидало о стены, а руки сами по себе пытались стереть пятна с кожи. Телефон нашёлся возле матраца, укутанный в одело, словно он тоже пытался спрятаться. На экране висело сообщение от Борисовича «нашли кое что». Руки успокоились, и я набрал контакт друга, не сильно надеясь, что тот поднимет трубку, но он ответил спустя пару гудков.

- Не знаю, что у тебя произошло, но я не спал, отчего-то думал, что ты позвонишь, сам уже хотел набирать.

- Дэн, пожалуйста, можно я приеду, я просто не могу больше. Я боюсь, мне очень страшно, и я не знаю, что происходит. Я сам себе уже не верю, но тут кровь, Дэн, везде кровь, везде! – Голос дрожал и срывался. Это нечто никогда не трогало меня, но и проявлялось тоже лишь для меня. – Что если это убьет меня?

- Собери вещи и выйди на улицу, я сам за тобой приеду и всё расскажешь. – Голос его, как всегда был спокоен и даже дипломатичен.

- Можно я у тебя побуду, мне некуда идти…

- Да, Игорян, можно. Подожди только, я приеду сейчас. – Где-то на фоне раздалось вечно недовольное Катькино ворчание.

Я оглядел своё тело, а потом прошёл в коридор. Увиденное уже не поражало. Кровь исчезла, как и отметены на двери.

3.

***

Два дня я ночевал у друга и спал на большом кухонном диване, каждое утро встречая недовольное Катькино лицо и мысленно извиняясь перед ней и другом, что вынужден был попросить о помощи. Она вставала рано, не зависимо от дня недели. Завтрак, правильное питание, график пробуждений и засыпаний, мир, наполненный шаблонов и правил – вот это всё. И сегодня она вошла на кухню, нажав кнопку электрического чайника. Денис ещё спал. Я сонным голосом, буркнул ей смазанное и исковерканное «доброе утро», на что, вошедшая из коридора в ванную Катя ответила «ага», и закрыла за собой дверь, сражу же раздался шум воды. Знаю, она меня недолюбливала, если быть точнее, вовсе не разделяла мою дружбу с Денисом, и моё сумасшествие и вид бледного зомби, не добавлял мне никаких плюсов. На самом деле, казалось, так вести она себя будет с любым, кого Денис назовёт даже знакомым, и кто отнимет хоть толику его внимания от её наиважнейшей персоны. Я не винил Катьку за это, по крайней мере по отношению к себе понимал такое поведение.

Последний день у друга, две из двух оговоренных ночей, в ожидании звонка от начальника. Наконец, сегодня Борисович вёл меня пообщаться с его знакомым из ФСБ, а потому задерживаться утром я не собирался и тоже встал рано, минут за десять до Кати, но сам подъём дался крайне тяжело, и я был рад, что десять минут, разделяющие нас, не превратились часы тяжелого подъёма моего изнуренного организма. Быстро одевшись я вышел из квартиры и закрыл за собой дверь, буквально через десяток секунд услышав, как щёлкнул замок – Катя вышла из ванной, чтобы побыстрее закрыть за надоедливым гостем, то есть мной.

***

Наконец, после пары пропускных пунктов и осмотров, мы с начальником вошли в кабинет. У окна стоял высокий человек, в иссиня-чёрных брюках и голубоватой рубахе, рукава которой были небрежно задраны ближе к локтям. Тот курил сигарету и выдыхал в открытое окно белый дым. На вдохе он морщился, словно пагубная привычка причиняла ему боль, но он ничего не мог с собой поделать и продолжал смолить сигарету за сигаретой. Услышав входящих, он неторопливо затушил окурок и аккуратно, как если бы собирался ещё докурить, положил его в пепельницу на подоконнике.

- Ну здоровенько, Борисыч. – Произнёс он, протягивая крепкую руку, да мельком взглянув на него и кивнув головой. – Это твой Игорь с паранормальными проблемами?

- Приветствую. Он самый. Ты только не издевайся, парень сам не свой. Историю ты знаешь, так что давай без подколок и по делу.

- Да какие подколки. Садитесь, а то упадёте, - Сказал оперативник, подойдя к столу и, достав папку, добавил, - или ложитесь сразу, ведь я охренел знатно, когда мне папочку принесли, с учётом истории Игоряна твоего. Кстати о папочках…

Сердце забилось, отчего-то казалось, что Игорь уже знает, о чем расскажет оперативник. Они так никуда и не сели.

- Стоять будете, Борисыч? Ну, как знаете, я предупредил. – Он отвел от них взгляд, открыл папку и начал читать отмеченные листы, переворачивая страницы. – Дело за номером 1787-61, то бишь бытовуха, да не простая, а почти волшебная, как по мне, щучу – просто дохрена совпадений, которые совпадениями обычно являться не могут, ну да ладно. Поехали, как говорил Гагарин. Первое - ты Игорь не поверишь, но квартира, что ты купил, это бывшая квартира твоих биологических родителей. Второе – Игорь, говорить, что ты детдомовский, не зазорно, а в твоём случае, очень важный фактор. Третье – в квартире произошло убийство. Четвертое – твой риелтор, что об этом не сообщил, знатный ублюдок, но работа у них такая, что поделать. Пятое – убитый, сейчас ещё раз советую присесть, некто Воронов, двоюродный брат владельца квартиры, товарища Еценко. Шестое – Игорь, ты же Еценко у нас? Вот это батя твой. Доклад окончил, Борисыч, как просил, быстро и почти без подколок, с сохранением фактов и опущением некоторых деталей, дабы молодого не травмировать.

Борис Борисович подошёл в окну и тяжело вдохнул, все ещё пахнувший дымом воздух. Игорь опёрся руками на стол и смотрел в одну точку.

- Это выходит, мой отец брата убил, дядю моего?

- Не выходит, это так и есть. – Ответил оперативник, после закрыл папку, встал и закурил ещё одну сигарету, сидя в кресле и добавил. – После чего, как понимаю, ты оказался в дет доме, а потом, никогда не понимал, как судьба нам такое преподносит, но ты купил именно эту ипотечную квартиру. Прям сюжет для кино или сериала какого детективного.

Я так и не двинулся с места, всё ещё смотря перед собой.

- И то, что я вижу и слышу там в коридоре, это убийство?

Оперативник прошёл мимо и похлопал Игоря по плечу.

- Я не знаю, что ты там видишь и слышишь, в реальности ли это, или просто у тебя в башке сквозняк, но похоже на то. Точнее, на чертовщину похоже. Может какие фантомные воспоминания в голове. Ты как-никак в квартире находился тогда.

- Когда?

- Это детали, которые я пропустил. – Сказал оперативник. Борис Борисович, стоя у окна, всё сильнее сжимал брови, казалось те вот-вот дотронутся друг друга и воссоединтся, как старые знакомые.

Я, наконец, отошёл от услышанного и перевёл взгляд на оперативника, увидев его широкую спину и то, как он протягивает сигарету Борисовичу, а тот берёт и закуривает, хоть и не видел я, как он курил ранее.

- Расскажите. – Голос был почти немой, тихий и жалобный, срывающийся и похожий на скрипящую дверь, что только недавно начала издавать свой немой писк.

- Оно тебе надо, Игорь? Думаю, основную причину ты выяснил. – Спросил начальник.

- Надо, – Ответил я. – Расскажите всё пожалуйста.

Оперативник, который так и не назвал даже своего имени, усмехнулся, втянув сигаретный дым, выпустив его из носа.

- А ты мазохист, Игорь, кхм. – Борисович хотел что-то сказать, но тот остановил его рукой. – Пусть слушает, тут секретности никакой, но раз хочет. Молодой, тебе услышанное не понравится. Для начала проясню, что с твоей чепухой, той что творится у тебя дома, разбираться никто не будет, также уточню, чтобы ты понял – дьявольщины и мистики тут никакой. Я имею в виду в твоей истории. Просто очередная плохая семья, попавшая в плохую ситуацию. Покупку тобой этой квартиры, повторюсь, считаю нереальным совпадением. Итак, погибший дядя, Воронов, перед смертью тоже очень нехорошее совершил. Как в отчете по допросу записано, отец твой приютил его на время, а тот прибухивать начал, но без эксцессов и сильных заскоков. Кроме того дня. Поссорился по синеве он с твоей матерью, она ему и высказала всё, что думает о соседстве с ним, да и вообще о его поведении, несмотря на то, что тот родственник. Как показала экспертиза, тут тоже странно, обычно в бытовухе её редко делают, он, видимо, хотел просто ударить, да махнул так, что женщина полетела аккурат виском в угол табурета. Умерла до приезда скорой. Ты всё это видел и, судя по всему не помнишь, слишком мал был, а мозг штука интересная, вот ты и забыл, малой ведь, пять лет всего. Воронов некоторое время был в квартире, хрен знает о чём он думал, честно. Потому как дождался того, что вернулся Еценко с работы. Далее со слов твоего отца. Увидел он белого тебя, да придержал братца, прикрыв дверь на замок, чуйка, наверное, сработала, а ключей у того не было. Потом посмотрел направо по коридору на кухню, там мама, подошёл и пощупал пульс, итог известен. Ну и в порыве гнева забил руками, да ногами Воронова, который даже не сопротивлялся. Сильно забил, там от лица даже ничего не осталось кроме следов ботинок. После вызвал милицию и скорую. Всё. Ну почти. По итогам разбирательства его посадили, убийство с особой жестокостью. А ты попал в детский дом. Вот, теперь точно всё.

Я сел на пол и снизу-вверх смотрел на начальника и оперативника, спустя бесконечно долгих десяток секунд, тот присел передо мной и протянул зажжённую сигарету.

- Отец…Когда выйдет? – Спросил я и затянулся, после чего громко закашлялся и вернул окурок.

- Никогда. Тут, видишь, Игорь, какое дело. Отец твой, мужик был хороший, судя по всему, должен был он выйти в этом году, да сердце подвело. Умер с две недели назад. Вот такая херовая история.

- Когда всё и началось в этой гребанной квартире. – Только и смог ответить я.

***

До дома меня подвёз Борисович. Начальник честно проследил, чтобы я вошёл в подъезд, да ещё некоторое время машина стояла рядом с домом, видимо, смотрел, не пойду ли я за бухлом, запивать услышанное, пусть я и уверял его, что всё в порядке. Нет в порядке не было. Новость о смерти отца ничуть меня не тронула, ведь я не знал его, но осадок оставила. О родителях я не узнавал, встречи не искал, но не каждый день получаешь надежду на возможность поговорить с тем, кто был одной из причин твоего появления на свет. Надежду и возможность у меня быстро отняли. Очень быстро, ещё до того момента, как я успел осознать рассказанное. И, как и говорил оперативник, оказавшийся мужиком, не то чтобы сочувствующим, в отличие от Бориса Борисовича, но таким же прямым и честным – в дьявольщину я не верю, но совпадений слишком много.

Я ждал вечера, сидя на полу в коридоре, а потом и ночи. Ждал этих звуков и воплей, ждал крови и хруста черепа, ждал, когда всё начнётся и снова закончится. По крайней мере я знал, что произошло и, что мне ничего не грозит, что это лишь некое фантомное воспоминание о прошлом, созданное духом, недавно умершего человека, который, по несчастливой для меня случайности, решил показать сыну, что произошло. Показать почему-то самую грязь, но не лучшие воспоминания, а они, я уверен, были и есть, если бы мой мозг не стёр из памяти, удалив вместе с этой кровавой грязью.

В момент убийства был скорее вечер, и странно, что здесь всё всегда начиналось в три часа ночи. Единственный вопрос, что не встроился в линию совпадений. Сейчас два пятьдесят девять, ещё одна долгая минута и я снова переживу кошмар, теперь уже зная, кто его действующие лица.

Волнение. Три часа. Тишина. И всё повторилось. Я сидел, зажав ужи и зажмурив глаза, но картина в голове возникала сама собой, дополняемая фантомной реальностью на расстоянии вытянутой руки. Вот тот момент, на котором закончился прошлый раз. Вот брызги крови на стенах, полу и двери. Вот тот предсмертный вопль, вот тот жуткий хруст. Вот мерзкое бульканье крови в переломанном горле. И снова тишина, и только слышно быстрое дыхание, теперь я уже знаю, моего отца. И крик, почти вечный крик, захвативший всё пространство вокруг в моем реальном мире, и вот я кричу вместе с ним, долго, до хрипа. И мы замолкаем, но также быстро по щекам начинают бежать слезы.

Глубокий мой вздох, толи от усталости, физической и эмоциональной, толи от разочарования и истощения. Я встал зачем-то перекрестился, всхлипывая и молча, но искренне. Плечо моё тронула ледяная ладонь, а в голове прозвучал, казавшийся родным голос.

- Ты прости меня, Игорь, прости ради бога, меня и мою ошибку. Я не хотел оставлять тебя одного…