– Ну что, идём на ФЕРМУ?! А?! – кричит он мне.
Я в панике машу ему руками, как бы намекая, чтобы он блять так не орал.
– Тихо ты! – яростно выпучив глаза, громко шевелю я губами.
– Чо?.. – не понимает намёков Серёга и раскачивает под собой жердь. Она громко скрипит. – Идём на ферму или нет? – снова орёт он.
Внезапно из дома выходит мама. Смотрит на меня. Я смотрю на неё. Она с подозрением переводит взгляд на прясло соседнего двора, откуда доносились провокационные возгласы. Но там уже никого нет. Серёга исчез прямо как коперфильд. Ловкач. Мама озадачено хмыкает и уходит в летнюю кухню.
Я захожу в сарай. Там зачем-то околачивается младшая сестрёнка. Показывает мне алюминиевую крышку из-под кастрюли и спрашивает:
Я киваю. Ага. Видимо, что-то придумала, чтобы её вне очереди похвалили.
– Сейчас выпрямлю, – деловито сообщает сестра и кладёт крышку на верстак, сверху на неё кладёт шлифовальный круг для точильного станка. Закусив губу, выравнивает по краям. Всё чётко. Берёт молоток и со всей дури хуячит им по шлифовальному кругу. И раз и два. Круг ломается пополам.
– Тебе конец, – немедленно сообщаю я ей. – За поломанный шлифовальный круг тебя сдадут в детский дом.
Она начинает плакать. Мне становится её жалко. Я говорю:
– Давай так: если спросят, то скажешь, что круг поломал я. Но взамен будешь носить папе гвозди. Только скажи, что обязательно без меня. По рукам?
Она, размазав сопли со слезами по своей чумазой мордашке, радостно соглашается на это щедрое предложение. Я закидываю поломанный круг в какую-то тёмную нишу под дом, где его теперь только археологи найдут.
Иду в соседнюю усадьбу за Серёгой. Там дядя Миша нагрузил полную оцинкованную ванну навоза и тащит её за верёвку в огород.
– Ну что, Ильюха, давай папиросу! – весело обращается ко мне дядя Миша.
– Нету! Мне же десять лет, – отвечаю я.
– Вот молодёжь пошла – своего курева нет! – восклицает он, проходя мимо.
Я нахожу Серёгу. Он сидит на завалинке и, кусая ватрушку с творогом, говорит, что ему надо помогать дяде Мише, но в целом дядя Миша и сам прекрасно справляется, поэтому скорее бежим отсюдова.
Через полчаса мы с Серёгой уже на заброшенной животноводческой ферме лазаем по крыше совхозной конторы. Тут наверху, как оказалось, полно пенопласта: прямоугольные плиты 1х1,5 м настолько крепкие, что из них можно собрать плот и отчалить в море лаптевых. Берём на заметку. Внутри конторы разбросаны бумаги, а стулья хаотично сдвинуты к стене; встроенные лакированные шкафы раскрыты, а на полу валяется портрет Ленина. Здесь явно побывали морлоки антикоммунисты. Идём дальше.
Долго смотрим на высокое сооружение зернотока, пытаясь сообразить, как же попасть внутрь. Никак. Да и делать там нечего.
В коровниках навозные каналы источают соответствующие ароматы. Где-то под сводами урурукают голуби. Кажется, что здесь по-прежнему всё работает. Медленно идём посреди двухрядного стойла, пиная какой-то дырявый бидон. Тревожит ощущение, что сейчас сюда заглянет бригадир и даст нам пизды за то, что мы тут шаримся. Но нет. Коров сдали на мясо, а заслуженные обладатели почётных грамот передовые доярки и зоотехники теперь никому не нужны, сидят по домам и не знают, как им жить дальше.
Выходим к большому строению – это кормовой цех. Тут всё гораздо интереснее, поскольку внутри всякое оборудование.
– «АВМ-О65Ж». Что это? – читаю я.
– Не знаю. Включай, – говорит Серёга.
Я жму на все кнопки подряд и щёлкаю тумблерами. Веселуха.
Дальше – навозохранилище. Наполненные водой вперемешку с навозом специальные лагуны выглядят весьма неоднозначно. Подходим к краю.
– Бассейны с говном, – говорит Серёга. – Прыгай.
Немного потолкавшись, слышим звук трактора и отчаянно бежим прятаться. Пригнувшись, стремительно минуем кормоцех и забегаем обратно в коровник. Глядим в мутное окошко. Во дворы въезжает К-700 с телегой.
– Это за нами… не надо было те кнопки нажимать, – говорит Серёга. – Мы что-то включили и совхоз снова заработал. Дебилы.
Трактор едет мимо. Слышим голоса мужиков. От страха быть пойманными и отпизженными, гусиным шагом движемся к выходу. Долго сидим в тамбуре, выглядывая в приоткрытые ворота. Вроде тихо. Сейчас или никогда! Выбегаем и на третьей космической скорости аки гепарды мчим прочь.
Дома матушка страшно гневается. Как она узнала, что я был на ферме?..
– Твоя бабушка, между прочим, была передовой дояркой! – сообщает мама. – А я ей помогала. Так что запах коровника ни с чем не перепутаю! Я сколько раз говорила: не ходить на ферму! – (бьёт меня по жопе) – Говорила?! – (ещё точный удар по жопе) – Говорила?! – (снова удар) – Говорила?! – (тут она попадает по ноге, ведь я изворотливый) – …а ну-ка, не дёргайся!..
За ужином батька зачем-то расспрашивает про ферму: где хранится навоз и какого он качества; зачем приезжал трактор с людьми и куда ехал.
– Да я особо нигде не был… – туманно отвечаю я, поглядывая на маму и раскладывая капусту из щей по краям тарелки. – Так, мимо коровника прошли… на зерноток посмотрели… а трактор увидели и убежали.
Мама не согласна и говорит:
– Нагло врёт. Всю ферму уже излазил и всё там прекрасно знает. Оболтус.
Я молчу. Они ещё что-то про ферму говорят, но я уже не слушаю: ухожу лепить из пластилина трактор К-700 с телегой.
С каждым новым днём заметно теплеет. Весна крепчает. Сосед дядя Миша по утрам выгоняет на прогулку скотину из пригона, который располагается как раз напротив моего окна. Каждый рассвет я теперь слышу, как он мотивирует коров и свиней быть активнее и радоваться солнцу:
– Прошмандовка ёбанная, блять! А ну, пошла! Хули встала! Тварь, сука, тупорылая! Давай, вперёд, нехуй топтаться в проходе! Быстрее, блять!
Как-то так. Мне даже иногда тоже хочется подняться рано, поскольку дядя Миша звучит крайне убедительно. Его мама, старушка Мария Наумовна, открывая ворота на дорогу, обращается к скотине гораздо нежнее:
– Чушки, чушки, чушки… бегим-бегим, не стоим, мои хорошие!..
Своего скота у нас нет, поскольку мы только осенью переехали в деревню, но меня уже не устраивает перспектива с утра пораньше ходить в пригон.
Аккурат после воплей петухов и криков дяди Миши, батька предлагает:
– Хочешь на ферму?.. – по-утреннему громко хлебая чай, спрашивает он.
Старик, очевидно, ещё вчера что-то задумал. Вероятнее всего, что-то такое, в чём будет задействован детский труд. Я отрицательно кручу головой. Не хочу. Хрена лысого я поднимусь с кровати.
– Ясно. Собирайся, – твёрдо сообщает отец. – Хочешь, не хочешь – а надо.
Через полчаса мы уже едем. Привычно брякают борта, а грузовик местами раскачивает из стороны в сторону. Въезжаем на территорию фермы.
– Где лежит навоз? – спрашивает батька.
– Там большие ямы, а там – кучами лежит… – указываю я.
Едем вдоль коровников, затем мимо кормоцеха. Поворачиваем налево. Проезжаем навозохранилища. Прямо по курсу видим кучи навоза.
– Перегной! То, что надо! – восклицает отец и радостно поёт. – По улицам ходила большая крокодила… она, она зелёная была!
А я не удивлён. Нет. Почему бы с утра пораньше взрослому человеку не порадоваться кучам коровьего говна. Кто знает, чему я буду радоваться в сорок лет...
Половину дня отец энергично перекидывает перегной в кузов. Теперь я понимаю, куда трактор вчера приезжал – за старым навозом. Но зачем?...
Возвращаемся домой. Батька ходит очень довольный вокруг полного кузова.
– Превосходное качество! Влажный, рассыпчатый! – набрав в ладони перегноя, говорит он. – Завтра в город поедем! Дачникам продавать.
От мысли, что мы отправимся в Новосибирск с полным кузовом коровьего навоза, мне становится тоскливо и неуютно. Это же стрёмно! Нас, наверняка, арестуют и упекут в тюрьму. Позор! Кому это нужно?! Кто это купит?!.
Но я оказываюсь совершенно неправ. Едва мы заезжаем в частный сектор Первомайского района, как нас окружают крайне подвижные бабульки. Хищно нарезая круги вокруг грузовика, они приговаривают:
– Отменный перегной! Влажный, рассыпчатый... Почём мешок? Возьму три!
– Нету мешков! – встав на ступеньку кабины, кричит им батька, слово Ильич с броневика. – Несите свои!
Дачники исчезают в проулках, но уже через мгновение появляются с тележками и мешками. Мы лезем в кузов. Я держу мешки, а отец насыпает. Перегной исчезает на глазах. Бойкая торговля в разгаре. Кто-то кричит:
– Беру всё, что осталось! Заезжай в тот огород! Вот деньги!
В толпе дачников завязывается яростная полемика:
– А схуяли-загуляли тебе всё коровье говно достанется!.. Каждому – максимум по три мешка!.. Всем поровну! У тебя даже грядок столько нет!..
– А ты мои грядки не считай! Бюрократию не разводи! И карманы выворачивай! Я видела, как ты горстку перегноя из кузова ухватила! Ворьё!
– Долой кулаков с дачных участков! Доколе они будут скупать навоз оптом!..
– В очередь, товарищи! По старшинству! – кричит интеллигентный мужик.
– Да пошёл ты нахуй! Последним пришёл и права качает!..
И так далее. Батька решает, что безопаснее, справедливо и выгоднее будет продать всё мешками. Вскоре кузов совершенно пустеет. Отец сообщает, мол, не волнуйтесь, граждане, на днях снова привезу ещё партию отменного перегною. Кто-то неистово желает половину кузова оптом – сует бумажку с номером телефона, несколько мелких купюр задатком и бормочет: «По-братски. Отменные говна вези. Договорились?»...
Возвращаемся домой поздно, поскольку дорога неблизкая – сто с лишним километров. Уставшие, но довольные. Кузов пустой – карманы полные.
– Надо ещё отвезти, – сообщает распаренный после бани батька. – Чудом отбились от этих дачников! Очень агрессивные, надо сказать, личности!
Я с голодухи и усталости даже не стал кривляться, а просто схлебал щи. Из последних сил улегся на кровать. Наканецта!
– Ты же хотел больше времени проводить на ферме? Пожалуйста! – с явными нотками ехидства говорит мне мама. – Отличная навозная сделка!..
Ладно-ладно. Смейтесь! Думаете, погрузка навоза отобьёт у меня желание искать артефакты и причины гибели разумной цивилизации на совхозной ферме? Даже не надейтесь! Вы меня сюда в сельскую глухомань сами привезли жить. Тут на выбор ещё много мест, где можно поиграть: река-широка с трупом утонувшего бобра, например, или глубокий овраг, на дне которого в трясине залип автомобиль запорожец. Везде интересно. Но заброшенная совхозная ферма – самое подходящее место! Истинно говорю!
© Иль Канесс "Оформитель слов".
