Вроде наступило пробуждение. Никогда ещё так резко он не чувствовал запаха зверя. Теперь же почуял. Только сидел перед ним не зверь – на лавке и за столом; а волк в человечьей личине – лесной человек. Смурной, без бороды, в широкой холстя́ной рубахе.
Он же, Силантий – был на полу. На овчинном настиле поверх тюфяка с лежалой соломой. Не мог даже понять, как едва пробудившись, картиной увидел все запахи, и те выстроились в голове раздельно. Скисшее молоко на столе в глиняной крынке, чёрствый каравай. В чугунке на печи – холодное мясо. С кашей и с жирком со шкварками. Печь не топили, прохладно.
А ещё перед глазами поплыли видения. Вспомнилась женщина, что хлопотала над ним, мыла его, одевала, расчёсывала волосы, накладывала мази. Изредка же в себя приходил, и все эти обрывки сейчас, неясные и затуманенные, всплывали поочерёдно, смешиваясь в беспорядке.
– Это твоя волчица… она… меня выхаживала?
Посмотрел на швы на своих руках, на шее ощутил тугую повязку. Раны на предплечье затянулись, белели рубцы. Долго лежал тут?
Волк бросил на него исподлобья взгляд. Затем всмотрелся внимательно.
– Да ты ещё не чуешь, как погляжу, – сказал он. – Запахи станут острее со временем. Ведунья она. Женщина из лесных. А ты… Не пойми вот кто.
Стряхнул со стола крошки, ловко поймал другой ладонью. Поднял жестя́ную кружку.
– Охоте не обучен? – спросил его после и отхлебнул.
Силантий закряхтел, повернувшись на ложе. Потом через силу ухмыльнулся.
– Я же охотник. Из посвящённых. Знаю про вас, про Совет, про Хранителей…
– Дурак ты… а не охотник, – перебил его волк. – Я тебе не про охоту с ружьём и собаками говорю. Первый раз укусили? Бегать не пробовал? Оборачивался?
Силантий тяжело вздохнул. Конечно, не пробовал – будто сами не видели, что старых следов на нём нет. Пожал плечами, и болью отдалось между лопаток.
Лесной кивнул с пониманием.
– Прокопий, – сказал он, назвав своё имя.
– Само в нужный час придёт, – потом обронил. – При полной луне. Как по нужде по малой захочешь – портки успей только скинуть…
– Стерпи. Или шей потом новые – эти порвутся…
Больше волк его ни о чём не спрашивал.
Силантий же уставился в потолок. Низкий, задымлённый лучинами, весь в тёмной копоти. Всё как у людей. Будто попал в охотничью избушку…
На третий день волк к нему подошёл. За всё это время Лана в избе не появилась, ушла его ведьма. Летом оно понятно, травы и ягоды, мышки, коренья. Зимой-то куда? Спрашивать у хозяина дома он не решился. Кормили, поили, было тепло. Чего ещё надо?
– Хватит лежать, подымайся, – неожиданно заявил лесной. Пнул его по ноге, что была изувечена. Но та, неожиданно, болью на тычок не ответила. Силантий согнул колено под шкурами, опробовал ногу на гибкость.
– Живой, живой, – вторил его мыслям хозяин дома. – Дальше исцеляться будешь быстрее. Но надо ускорить. Луна округлилась боками. Пора пробежаться…
Чувство возникло ещё утром. Что-то было не так. К вечеру оно только усилилось, хотелось вскочить и куда-то бежать сломя голову. Точь-в-точь как описал раньше Прокопий – словно по нужде малой резко приспичило.
– Скидай одежду и встань на четвереньки… Расслабься. А дальше подскажет зов… Думай о лесе…
Он подчинился. Делал всё так, будто кто-то шептал на у́хо, подсказывал. На самом же деле вышло само – вытянулся, задрожал. Расслабившиеся члены вдруг напряглись. Полезла густая шерсть и тело заломало в суставах и рёбрах. Вздрогнул, испугавшись такого превращения.
– Ну, и разит же от тебя!.. – услышал голос хозяина.
«Чем?» – захотелось спросить ответ.
Но вместо этого, не изо рта, а уже из пасти вырвалось только рычание.
– Да псиной немытой – ты ж полукровка! – ответил ему всё равно Прокопий.
Силантий оказался на четырёх лапах. Заметался сначала по жилищу, заскулил, ища выход. Увидел потом, как хозяин снимал одежду и тоже опустился на четвереньки. На этот раз встревоженно наблюдал со стороны сам, как человек обернулся зверем. И страшно, и животрепещуще.
Прокопий выскочил наружу первым. Морозный воздух и мягкий снежок, подхрустывал под обернувшимся лесным, пока сам Силантий стоял в дверях, не решаясь. А дальше он всё стал понимать без слов, словно мыслями в его голову врывался зовущий с собой на прогулку волк.
«Охота! – услышал он. – Тебе загонять!.. Я встречу!.. Гони ЕГО к пойме реки – вон туда!..»
Мордой указал ему направление.
«КОГО?..» – спросил Силантий так же мысленно.
Но вскоре сообразил. На полверсты не отбежали от дома, как встретился след молодого оленя. Прокопий быстро исчез. Нос же направил по свежему следу и уши на макушке навострились. В личине человека голод не ощущался, а сейчас в животе вдруг заурчало, кровь горячила тело, побежала сильнее. И лапы несли быстрее ветра. Как будто всю жизнь так по́ лесу бегал. Легко показалось в волчьей личине и тело наполнилось силой – новой для него, но настолько желанной.
Добычу Силантий гнал, куда было велено. Сам удивился, как вышло быстро и лихо. А когда приближались к реке, почувствовал вдруг удалу́ю прыть зверя – решил, что сам обойдётся, справится без Прокопия. Вот удивит настоящего волка. Догнал уже почти оленя, немного поднатужился. Последний точный прыжок, и окажется у него на спине!
Но замечтался по своей неопытности, в предвкушении прикрыл оба глаза.
А потом как щёлкнуло! И искры, размером с ладонь, посыпались градом.
Вмиг перевернулся от неожиданности, почувствовал, как в теле что-то изменилось. Не удержал обретённую волчью суть. И, кувыркнувшись по снегу пару раз, снова обернулся человеком. Почти мгновенно. Челюсть саднило так, будто ударили молотом. Лишь бы оказалась не сломана. Голова превратилась в колокол.
Прокопий первым перестал расплываться, пока лес тяжело с головы вставал на но́ги. Рядом с ним, на снегу – волчья шерсть. Тоже сменил личину. Держался за бока, ухохатывался.
– Ну, что? Решительный ты охотник… Нагишом теперь побежим до дома. Ты-то – ладно, с испуга обернулся из зверя…. А я-то… Глядя на тебя, бестолкового…
– Да ничего же! – пристыженно возмутился Силантий и смотрел на облетевшую с тела шерсть рядом с собой. Растерялся, руки снова стали руками. – Давай ещё! Я смогу! Теперь всё сделаю, как надо!..
– Нет уж, – просмеявшись, возразил Прокопий. – Шерсть за день дважды не вылезет. Куда голышом теперь – оленей смешить? Уже рассмешил. Нагого волка им тут не хватало. В зверя-то перекинемся, да сам себя устрашишься, в воду как глянешь…
– А нам-то что на воду глядеть?! Мы же охотники!
Прокопий посмотрел на него. Показал оскал крепких зубов.
– Домой, говорю. Хватит. Для первого раза…
Студёной оказалась дорога обратно. Но всё же не как обычному человеку, продрогли не до костей. В печурке зажглись дрова, закипела вода с сушёными летними травами. В былые дни, для сугрева, Силантий ещё бы и стопочку выпил. Да что говорить – полштофика опрокидывал, когда с мужиками из проруби вылезали, в крещенские-то морозы. Но время сменилось. И штофика нет, и выпить уже не хотелось. Горячий теперь только отвар……
– Бесполезно! – фырчал на него Прокопий после второй неудачной охоты. Новый олень – и тот оказался умнее. – Все полукровки криволапые! С голоду с тобой сдохнешь, заморыш ты исковерканный!..
Силантий молчал. Новое для него открывалось в себе самом. То, что он принимал и мыслил, как человек, в волчьей личине казалось иначе. Опять заигрался. Старый олень его обманул и вывел на ломкий наст. Все лапы изрезал в кровь. До поймы рогатого не довёл, и вновь превратился в посмешище. Ругань и брань, что лились на него, он вполне заслужил. Да и ругался Прокопий как-то беззлобно, скорее – наставительно, больше ворчал, как замшелый дед. С виду-то волк был молодой, только любой лесной клан перевёртышей славился долголетием, сразу по «шкуре» не скажешь. Некоторые волки, как говорят, до трёх сотен лет доживали, если последние двести в лес от людей коротать уходили. Вроде как чаща давала жизненных сил.
На третий раз у Силантия получилось. Загнал жертву сам. Кабан был большой, матёрый, но волком он всё же стал необычным, зарезать сумел в одиночку. Прокопий потом ухмыльнулся, когда тащили остатки добычи домой. И не было вроде большой луны, на небе сиял тонкий месяц, а только понял Силантий, что перекинуться в волка он мог бы в любую ночь. Сложнее, конечно, большая луна всё ж помогала.
– Твой зверь – не лось, не олень, – позже ему пояснил Прокопий, разделав дома остатки добычи. – Так водится у любых волков, каждая малая стая приспосабливается. Мой род охотился всегда на рогатых. Твой зверь – кабан. Природа тебе сама подсказала. И что-то помельче – зайцы, косули. Глядишь, проживёшь…
Зима отступила. В спешке бежала на север, когда ейное время за этот год иссякло. Настала тёплая весна – светлая, скороспелая. Радостно зазвенела капель. Зелень из земли полезла оголтело, будто на ярмарку не успевала; даже в лесу снег сошёл за неделю. Подснежников было жаль – не успели насладиться одиночеством. Силантий мог видеть теперь весь лес, не прибегая при этом к глазам, в любой из своих личин. Хоть что-то давало радость. Лана в жилище не появлялась, но несколько раз от Прокопия он чуял запах этой лесной, когда тот уходил один и возвращался каким-то счастливым. Видимо, был второй дом, запасная землянка. И как мог с волчицей её перепутать? Тут запах нежнее, не волчий. Ведунья оставила их, не желая мешать его становленью. Из человека стать волком и выжить – непросто без посторонней помощи. Прокопий так и сказал: «Не волк ты, не человек. И кто-то тебя однажды убьёт. Не любят «дворняг» ни ваши, ни наши, порченные вы, другие. Всегда будет тяжело…»
Многому, однако, за эти дни успел научиться Силантий, пока на правах гостя жил-столовался в избушке лесных. Как распутывать след и таиться на голой земле, как обойти против ветра хитрого зверя, как удерживать лик волка подольше. И главное – как не попасться в ловушки охотникам. О них его Прокопий наставлял особенно долго. Злился, ругал, когда тот плохо слушал, заставлял на словах пересказывать.
А как полезла большая трава, поднялась до колена, увёл его подальше от дома. И коротко с ним простился.
– За мной не ходи, не ищи, – сказал ему настрого. – Помочь тебе помог, только на этом всё. Не друг я тебе. И ты мне…
– Да больно уж надо… – обиженно отмахнулся Силантий.
Посмотрел покровителю вслед.
А когда волк исчез, крикнул уже в густую чащу:
– Благодарствую, значит. И век не забуду…
Знал, что Прокопий слышит. Сам теперь понимал, чего стоили волчьи уши с глазами…
Шли дни. За ними побежали недели и месяцы. А после потянулись уныло годы, пока и они не стали безликими. Пять или шесть лет прошло с тех пор, как он стал полуволком и взял первый след оленя. Редко видел людей, без надобности встречи сам не искал. И только один раз столкнулся с охотником. Случайно, с Никифором – зашёл далеко от мест своего обитания. Посмотрели друг на друга издалека, помолчали и разошлись. Не было больше дружбы в знакомых глазах. Непонимание, страх, настороженность – знал, кого теперь на тропе повстречал. Пусть так и будет, давно разошлись дорожки. Но к чести своей, Никифор на след в тот раз не наслал, оставил это событие между ними…
Силантий всё это время жил бобылём. Охотился. Собирал ягоды и грибы, держал огород. Даже одежду шил себе сам, из шкур убитых им зайцев и лис А однажды ночью встретил волчицу. Не дикую, стайную, а из лесных – которые люди. Увидел, как искрится шерсть при свете луны. И понял, что рассмотреть себя та позволила.
Да напугался уж больно, когда между ними всё случилось. Игрались, игра их зашла далеко. По весне было всё, как у волков, в волчьей шкуре.
Проснулся уже человеком, в её жилище, а она возле колыбели сидит, на него поглядывает. Укачивает, напевает.
«Что? – спросила его. – Шестерых тебе принесла. У нас только так – помногу и сразу…».
Не на шутку он тогда встрепенулся. Как же такое?! Вскочил с ложа, бросился.
А она давай над ним смеяться, звонко заливалась, от всей души. Не колыбель это была, а салазки для дров. И в ней лежали поленья, сверху одеялом прикрытые. Добрая искорка сверкнула в её глазах.
Потом волчица исчезла – так же внезапно, как появилась. Думал, что потерял её сам, но ушла от него намеренно. Запутала след на ночной охоте. Избу́ свою тоже забросила, наведывался туда, первое время часто…
Снова долгое время один. Пока не встретились вновь – в другом уже лесу, через четыре года. Опять же в весенний гон. Не понимал он, как это у лесных людей происходит. Что ж у неё, красивой и молодой, не было до сих пор мужа и в грех с ним вступила, ведомая обычным желанием? Впрочем, про возраст её он не знал. Она была настоящей – волчицей по роду. Не обращённой из человека. Чувствовалась в ней другая сила, как в Лане или Прокопии – таких же лесных по рождению.
– Тари́я, – назвалась она во вторую их встречу по имени.
– А ты… всё ни туда, ни сюда? – спросила его.
Силантий не ответил. Сам потому что не знал. Волком оборачивался редко, только когда голодал и ходил на охоту, или светила луна большим кругляшом. Но и с людьми не сходился более – не хотел селиться в деревне, что б прятаться потом от своих же. Так, виделся изредка, на шкуры менял воск и муку. Изба его стояла далеко от жилых дорог, сам её починил, перестроил. Старое поселение возле высохшей речки. Меняют иногда реки русла, и люди уходят поближе к воде. Эту деревеньку лет двадцать назад оставили, лет семь зимовал уже в ней. Привык, стала домом.
И вроде бы, после этой их новой встречи, огонь между ними разгорелся. Огонь согревающий. О том, почему ушла, где была – не расспрашивал. Просто понеслось всё само собой. Вместе бегали под луной, жили в его избушке, ни скучно, ни весело. Всё почти как у людей. Да и мало, чем они от них отличались, разве что своими способностями. Наверное, к Тари́и Силантий даже привык. Дня вскоре представить не мог, чтобы проснуться опять в одиночестве.
А однажды она вернулась под утро с окровавленной мордой. Уж больше года прошло, как прожили вместе. Одна ушла на охоту, по-тихому. Вернулась пустой, без добычи. И пахло от неё по-особому. Силантий сразу понял, что кровь была человеческой. Пришлось уже порасспрашивать. Тогда она и рассказала ему, что в жизни её была тайна, о которой знать ему вовсе не следовало.
Обиделся он на неё. Как это так? Сам ничего никогда не скрывал, был на виду, а тут вдруг такое.
«Нам же нельзя… на людей», – пытался её образумить.
Она же на него только осклабилась. Не лезь, мол, не в своё-то дело.
«Он знал, зачем я пришла, – сказала ему про убитого, – и ждал. Будут ещё другие. Коли от крови коробит, ходи под луной один…»
И снова исчезла, на третьи сутки.
А когда не вернулась к осени, Силантий надумал разыскивать. Отправиться за советом ему больше было не к кому, следов Тари́и давно не встречал в лесу. Обернулся в ночь волком и вышел в чужие земли – туда, где ходить ему было не велено.
Дикой была она, необузданной – та, кого посчитал избранницей. Не то что Прокопий и Лана – они-то являли собой разумение. Жили в законе, хоть и в лесу, люду кровь не пускали, вреда не несли. Тари́я оказалась другой. Будучи чистокровной волчицей, взяла на себя все грехи полукровок.
– Сказал же не приходить! – взревел на него Прокопий, выйдя встретить к границе на волчий призывный вой. – Али слух потерял, как стал перекидываться?!
Прозлившись, однако, нехотя молча кивнул. Повёл за собой по тропе – дорогой, известной давно Силантию, но которую он позабыл по просьбе нежданных своих спасителей. Сказано не ходить – до времени не ходил. Надобность же теперь возникла крайняя.
Вот и жилище. Узнал его. Отрадно зашевелились воспоминания. Вошли в уютную избушку-землянку с низеньким потолком.
Внутри уже встретились снова глазами. Первым заговорил бывший охотник, ответив на все немые вопросы. Не распинался, выдал всё в двух словах.
Прокопий же посмотрел на него брезгливо:
– Тари́я?.. – удивился он. – С тобой, с полукровкой спуталась?.. От вас же разит как от шавок!..
Не поверил будто ему сначала, насмешливо так посмотрел. Потом уже глянул недобро, когда понял, что Силантий не врёт. Свёл брови и призадумался. Поскрёб щетинистый подбородок ногтем.
– Как же не знать… – произнёс, наконец. – Племянница мне она. Троюродная. Дурной-то была всегда. Даже до случая до того…
Осёкся. Посмурнел ещё больше.
– В общем, мой она род. И одного мы клана.
Снова посмотрел с неприязнью. Вздохнул, с каким-то вроде скрытым сомнением. Лицо его понемногу разгладилось. Сидели в той же избе, за тем же низким столом. И снова в доме не было Ланы, как и тогда. Будто не расставались, а ночью опять пойдут на охоту вместе.
– Ты лучше её оставь, – подумав, произнёс хозяин жилища. – И тебе полегчает, и ей… Одна охотничья община семью её семь лет назад порешила. Родителей и двух братьев. Кланы нашли примирение, но не младшая дочь. Сейчас Тария на ЭТОМ пути – пути, который не уважают ни волки, ни люди. Месть доведёт до худого. До бо́льшей, обильной крови. Она-то не остановится и не свернёт, не слушает никого – я говорил. Оставь её, полукровка. Утонет сама, и утащит тебя…
– А если остановлю? – не хотел сдаваться Силантий. – А если меня услышит?
– Волчат от тебя… понесла? – спросил он на это.
И добавил, в ответ получив тишину:
– Волчицы так могут. Давно б понесла, раз два года почти живёте. Другое у неё в голове, не волчата. Пока не закончит своё, не остановится…
Сердце Силантия застучало, забилось тяжёлым камнем. И гнев, и боль, и отчаяние, и сострадание – всё разом перевернулось, смешалось в крови и грохотало гулко в ушах. Вскочил. Хотел развернуться, уйти. Плевать, что был нагишом. Ноги уже привыкли, по-волчьи окрепли, не холодно, пробежит десять вёрст. День переждёт, и снова отправится волком, искать.
– На вот, возьми, – хозяин швырнул штаны. – Лешего не пугай своим срамом…
Смерил его ещё раз пронизывающе, хмыкнул. Что-то пробормотал себе под нос. Поколебался мгновенье и всё же сказал:
– Знаешь, где старый шлях?.. Наведайся туда в шкуре, разнюхай. Есть там одна деревенька. У озера, что стало болотцем. Люди давно не живут, она же вроде бывает. Ищет там иногда одиночества…
Силантий об этом месте знал. Ноги не заводили в тот дальний лес давно, в последний раз в нём охотился года четыре назад. Запахов чужих будто не чуял, ничейное место, глухое. Так, местная стая, из обычных волков, и то в стороне. Самое местечко, что б спрятаться, в обжитых людя́ми землях, оставленных ими по какой-то причине.
Прокопий опять замолчал. Кашлянул затем, выпроваживая. И назидательно произнёс напоследок:
– А лучше – оставь и забудь. Не сдюжишь ты с ней. Живи свой век, как и жил – без неё. Бей зверя и шкурой торгуй…
Вышел наружу с гостем в рассвет. Проводил в аккурат до своих рубежей и ушёл. Ни ветки не хрустнуло под ногой лесного человека, мягко исчез. Сгинул словно ранний утренний призрак. Растаял как тень.
