После двадцатилетнего перерыва моей полётной практики, (фанера над Парижем не в счёт), лететь было стремновато. Первый раз было страшно и оно понятно. Но я уже взрослый вахлак.
За последние годы я посмотрел и прочёл столько про аварии самолётов, что это не могло не сказаться. Перспективка пожить на необитаемом острове с волейбольным мячом меня не прельщала абсолютно. А это ещё и подарок. Да ещё и Барселона. Ну, не отказываться же в самом деле от такого подарка на день рождения.
Я ходил по зданию аэропорта, изо всех сил пытаясь изобразить "мне всё похер". Получалось плохо настолько, что я успевал в крайне сжатые сроки краснеть и бледнеть, а главное - пересаживаться с кресла на кресло, что выдавало во мне качественного сумасшедшего, которого накрыло. Я сел в кресло у окна, упёрся головой в иллюминатор и искренне прощался с жизнью. Больше всего я переживал, что люди заметят что я стрёмный и психованный и меня высадят.
Есть у меня такая особенность - становиться запредельно смелым, когда кому-то ещё страшнее чем мне. Думаю защитная реакция организма. Немотивированная смелость - назовём её так. Люди уже напихались в салон, пытались засунуть ручную кладь и усесться, наконец, на своё место. Я не придал никакого значения тому, что мой сосед стоял. Ну, сидеть три часа, чего бы и не постоять - как мог оправдывал я сильно потеющего мужчину. Стюардесса вежливо попросила его занять своё место и пристегнуться. Его вопрос, сразу дал мне понять, что он "наш". Из психованных.
- А можно я постою? - обречённо поинтересовался он.
Стюардесса глянула на него как на сумасшедшего и не ошиблась. Он, сильно вибрируя всем телом, сел в кресло, откинул назад голову и произнёс жизнеутверждающее "Господи, за что мне всё это?!" А у меня уже смелость повалила. Я ему панибратски, мол - мужчина не ссыте, долетим. Он мне так развёрнуто ответил глазами, что я понял, что поддерживать его бессмысленно. Он выделял пот с такой скоростью, что казалось из него вот-вот начнут бить фонтанчики.
В руках у него было два телефона. Скорее всего, он писал маме, что самолёт прекрасный, пассажиры на редкость интеллигентные, а стюардессы красотки и гипотетический шанс есть. Как только мы достигли 10 км высоты, он встал. Так как с такого расстояния мать его уже не слышала, он, для успокоения душевного, начал играть в игру на обоих телефонах. По тому как его трясло и корёжило, можно было понять, что игра как-то не складывалась и счёт был не в его пользу. Вскоре выехала тележка с едой и питьём и его любезно попросили занять место в соответствии приобретённым билетам. Трясло нас обоих. Дело в том, что он впился в общий поручень между нашими креслами и создавал ощущение лёгкой турбулентности. Я, молча, глазами пытался передать ему флюиды умиротворения, но они ещё на подлёте к нему разбивались вдребезги.
Я никогда раньше не слышал аплодисментов на самолёте, но, судя по всему, аплодировали пилотам. В нашем случае, все ближайшие ряды устроили овации моему соседу, после приземления. Один остроумный дядечка пообещал оплатить ему обратный билет на поезд. Стрёмный ничего не ответил и покинул салон с видом народного артиста. После такого спектакля, назад я уже летел, вальяжно закинув ногу за ногу и писал о своих приключениях в Барселоне.
