Проза

Она сидела у стены заброшенного склада.

Там, где ветер бывает чаще, чем люди. Где мусор летает, как птицы, а звук шагов всегда одинокий.

Костя шёл в автомойку за углом — у него капал бачок, а через час он уже должен был ехать на подработку: развозил заказы для службы доставки. Хотел успеть сполоснуть салон, чтобы не позориться перед клиентами. Был вечер, всё шло по инерции: руки в карманах, капюшон накинут, в голове пусто.

Он подумал, что у стены лежит мешок. Потом — что-то раненое. Потом она подняла глаза.

И всё стало ясно.

Собака. Большая. Грязная. Рёбра — счётные. Шерсть сбилась в колтуны. Лапа поджата. Рана старая, запёкшаяся.

Но глаза.

Глаза были живыми. Не стеклянными, не тусклыми. Живыми.

Она не скалилась, не хныкала, не рычала. Смотрела. Тихо. Прямо. Этот взгляд не просил — он ждал, затаив надежду.

Костя остановился.

Он не любил собак. Не то чтобы боялся, просто не его. Ни у кого в семье их не было, а соседская в детстве погналась за ним во дворе. Он до сих пор обходил будки стороной.

Но сейчас — не было страха. Было другое. Будто кто-то вот так смотрит — и ты не можешь не ответить.

Он присел. Медленно. Она не шелохнулась.

— Ты давно ела?

Тишина. Только дыхание — поверхностное, сбитое.

Костя встал и пошёл в ближайший магазин. Взял всё подряд: пакет дешёвого корма, сосиску, пластиковую миску, бутылку воды. На кассе кассир что-то сказал про мелочь — он кивнул, но ничего не понял. Торопился обратно.

Собака не ушла. Она сидела там же. Только голова поднята чуть выше.

Костя высыпал корм, налил воды, положил сосиску.

Она не бросилась. Не жадничала. Подошла медленно, почти вежливо. Ела молча. Так, как едят те, кто понял: это не про еду. Это — про шанс.

— Ты ведь не просто так тут сидишь, да? — пробормотал он.

Собака не ответила. Только посмотрела, в глубине взгляда затеплился огонёк.

Он понял: всё. Теперь — не пройти мимо.

Позвонил знакомому — Серёге с автомойки:

— Слушай, я к тебе чуть позже. Тут… собака. Нет, не бродячая. Ну, как тебе сказать. Она… просто очень хочет жить.

На обратном пути Костя заглянул в ветаптеку. Купил антисептик и бинты. Спросил, чем можно обработать старую рану. Забыл только спросить, как самому в себя прийти.

Он не знал, как жить с собакой. У него даже тапок один был надорван — и он его продолжал носить. Холодильник пустой, посуда в раковине, сушки вместо еды. Но сейчас это почему-то не имело значения.

Он назвал её Верой. Потому что, даже когда не ела, умирая с голоду, даже в этой пыли у склада — она смотрела, как будто верила.

И он, двадцатидвухлетний Костя, который только учился быть взрослым, вдруг понял, что теперь ему есть о ком заботиться. И что это не страшно.

Страшно — было бы пройти мимо.

*****

Первые дни она спала у двери. Не в углу — а прямо у выхода, словно не решалась остаться. Будто держалась поближе на случай, если придётся уйти.

Костя купил лежанку, но она её игнорировала. Однажды он проснулся от шороха — Вера сидела посреди комнаты и смотрела в темноту. Не скулила, не виляла хвостом. Просто сидела, настороженная.

Когда он попытался её погладить, она дёрнулась. Вскинулась. А потом — осталась. Сначала терпела прикосновение, потом — чуть склонила голову. На третий день сама подошла и ткнулась лбом в его руку.

Первые прогулки были нелепыми: Костя шёл с поводком, но вёл не он — вела она. Иногда — в подворотню, иногда — к скамейке, где сидела бабка с хлебом. Один раз она зарылась мордой в снег, вытащила обёртку и гордо принесла Косте, как награду.

Он отругал. Она обиделась. Легла в прихожей спиной к нему. Через десять минут пришла — положила голову на ногу.

Он растаял.

Вера не лаяла. Почти никогда. Но однажды, когда к двери подошёл незнакомец и возился с замком не меньше минуты, она встала, встопорщила шерсть и зарычала. Глухо. С предупреждением. Мужик ушёл.

Костя смотрел на неё с уважением.

Потом был эпизод со шваброй. Швабра была старая, скрипучая, и Костя уронил её с грохотом. Вера подпрыгнула, прижалась к полу — а потом встала и начала лаять. На швабру. Всерьёз. Угрожающе.

Теперь уборка дома — это операция. Швабра — враг.

А потом был день с пиццей. Костя только поставил коробку на стол, ушёл за телефоном. Вернулся — Вера сидит на стуле, смотрит в потолок. А колбаса исчезла. Ни одного звука.

Только выражение морды: "я вообще за духовность".

Через месяц они стали гулять без поводка. Через два — Вера перестала лежать у двери. Стала спать рядом. На боку. Храпела.

И Костя понял: она — осталась. И он — уже не тот, что шёл в автомойку с капающим бачком и пустым холодильником. Теперь он знал: если кто-то так смотрит — ты уже не один.

А ещё он знал, где лежат бинты, какие сосиски она ест, и как зовут бабку у скамейки.

Кажется, это и была взрослая жизнь. Просто с хвостом рядом.

Летом Костя поехал в деревню — проведать бабушку. Взял Веру с собой. В поезде она сидела молча, смотрела в окно. Только один раз тихонько зарычала — когда проводник попытался потрогать её за ухо.

В деревне бабушка только кивнула: — Умная у тебя. Сразу видно — с душой.

Первым делом Вера увидела кур. Она замерла. Медленно присела. Потом… легла в кустах. И пролежала там полчаса, наблюдая. Не рычала, не скакала — просто следила. Как разведчик.

Бабушка хихикала: — Она думает, это швабры с крыльями.

На третий день Вера уже носилась по двору, оббегая сарай по кругу и умудряясь ни разу не врезаться в вёдра. А утром четвёртого — пропала.

Сначала Костя не заметил — занёс воду с колонки, поставил чайник, вышел позвать. Тишина. Не в будке, не под вишней, не у ступенек. Он обошёл двор. Заглянул за сарай. Ничего.

— Баб, ты Веру не видела?

— Да нет... может, за огород ушла? Там к речке тропка, я её не заперла.

Он уже шёл. Сначала быстрым шагом, потом бегом. На тропинке — ни следа. Вышел к зарослям у воды, позвал. Один раз. Второй. На третий голос сорвался.

В голове стучало: "Дурак. Не уследил. Думал, приручил. А она ушла. Всё по кругу."

Он задел крапиву голой ногой, зацепил рубашкой ветку, ободрал ладонь — и всё равно продолжал звать.

И только когда почти сел прямо в пыль — увидел её. Вера стояла в высокой траве, в паре десятков метров. Перед ней — алабай. Огромный. Они молча смотрели друг на друга.

Костя не дышал.

Вера прижала уши. Не зарычала. Не шагнула назад. Просто стояла. И вдруг — обернулась, посмотрела на него. Потом медленно побежала в его сторону, зарылась носом в его бедро, села рядом.

Он прижал её крепко, как будто боялся, что она исчезнет.

А она только вздохнула. Тихо. Как будто знала, что он придёт. Просто немного проверяла.

— У тебя собака умнее половины наших, — сказала бабушка, усмехнувшись. — Смотри, как слушает.

Костя смотрел. И думал: «Вот она, счастливая собака. Вот она, моя семья.»

Это пришло внезапно. Без фанфар. Без внутренней речи. Просто — как будто ответ на вопрос, который давно висел в воздухе.

Когда ты вдруг понимаешь: вот это рядом — твоя точка. Не «ответственность». Не «питомец». А что-то живое, настоящее, нуждающееся — и при этом сильное.

Когда ты впервые в жизни начинаешь думать не о себе. Не по долгу. А потому что хочется. Потому что важно.

И он понял: он уже не тот Костя, у которого в холодильнике пусто и на полу один носок. Теперь у него есть Вера. И не как имя. А как состояние.

Вечером он сидел с бабушкой на лавочке. Вера дремала у ног. Бабушка щёлкала семечки, смотрела в закат и сказала:

— Она тебе мозги вправила. И сердце. Собаки умеют. Особенно такие, что никому были не нужны.

Костя только кивнул. И почему-то чуть прикусил губу. Чтобы не выдать, как тепло ему от этих слов.

На обратной дороге Вера не смотрела в окно. Она спала, уткнувшись носом в его куртку. И Костя знал, что теперь — всё точно будет.

Потому что в его жизни появился кто-то, кто однажды просто сел у стены и не попросил. А дождался.

*****

Теперь она спит не у двери, а на подушке рядом. И если у Кости плохой день — ложится ближе, ставит лапу на грудь и зевает так демонстративно, будто говорит: «Да ладно тебе». Иногда громко храпит, и он делает вид, что раздражён. Но не уходит.

Иногда она ноет во сне. И Костя, даже если сам не спит, гладит её по голове — и всё затихает.

Он больше не забывает покупать еду. Корм. Хлеб. Молоко. Сосиски. Всегда с запасом — потому что кто-то может проголодаться. И потому что впервые в жизни он стал думать не только про себя.

Иногда он ловит себя на том, что говорит с ней вслух. В квартире. На кухне. Между делом: — Ну что, пельмени варим или к бабуле на борщ? И она отвечает. Не словами — взглядом. Поворотом головы. Ударом хвоста.

По вечерам они сидят вместе. Он работает за ноутбуком, она лежит у ног. Он пьёт чай, она дышит тяжело и мирно.

Бывает он вспоминает тот день у склада. Как пахло гарью от проезжающей маршрутки. Как ветер дёргал капюшон. И как он подумал — мешок. А оказалось — живое. Настоящее. С глазами, в которых был шанс.

Он смотрит на неё, вздыхает и говорит: — Ну что, девочка. А ведь когда-то ты голодала…

Она зевает, шумно вздыхает, хлопает хвостом по полу. Как будто говорит: “Хватит вспоминать. У нас теперь всё хорошо. Я теперь тут. С тобой.”

Иногда чудо приходит тихо. Без спецэффектов. Без барабанов. Просто ложится рядом. И остаётся.

А если её когда-то назвали Верой — она обязательно научит тебя смеяться.

💬 Если история Веры вас тронула — подпишитесь
А если у вас тоже была встреча, которая изменила ход жизни — напишите в комментариях. Такие вещи стоит помнить

Источник: https://dzen.ru/heartwarmingtales

Введение

Привет всем, кто заглянул на мой блог! Меня зовут Алексей, мне 32 года, и я живу в обычном небольшом городе Поволжья. Работа, дом, все как у всех. Но есть у меня одно увлечение, которое, наверное, и привело меня сюда.

Я всегда любил страшные истории. Не те, что из фильмов ужасов, где кровь хлещет фонтаном и монстры выскакивают из-за угла. Нет. Меня всегда цепляли другие истории. Те, что шепчутся по вечерам, передаются из уст в уста, обрастают деталями и жуткими подробностями. Истории, которые, возможно(!), произошли на самом деле.

Наверное, все началось еще в детстве, когда я впервые прочитал "Вий" Гоголя. Вот это было что-то! Не просто страшно, а как-то... глубоко. После этого я перечитал кучу всего, но часто сталкивался с тем, что многие "страшные" истории были откровенно выдуманными, а некоторые – просто глупыми.

Для меня настоящая страшная история – это та, что рассказана с первых или вторых уст. Та, что пропитана реальными эмоциями, реальными людьми. И, как и многие, кто провел свое детство в деревне, я точно знаю: самые странные вещи происходят именно там, в селах. Там, где еще жива память о старых временах, где люди верят в то, что городские давно забыли. Там, где за каждым поворотом может скрываться что-то… необъяснимое.

Вот почему я решил завести этот блог. Я хочу найти эти истории. Хочу поехать туда, где они еще живут, и услышать их от тех, кто их помнит.

Первая "наводка"

Идея с блогом про деревенские страшилки засела у меня крепко. Рассказал об этом другу. Он послушал и говорит:

— А почему бы тебе к моей бабушке не съездить? Она в деревне Н. живет, это километров сто от нас. Ты же ее помнишь, мы к ней еще пацанами ездили, картошку копать, да в бане париться. Старенькая она, но помнит много. И часто про одну нехорошую ведьму рассказывала, что у них в деревне жила. Говорила, такое творила, что до сих пор страшно.

Я сразу заинтересовался. Ведьма? В деревне? Это то, что мне нужно. Не выдумки, а что-то настоящее, что пугало людей.

Друг тут же позвонил бабушке, предупредил, что я приеду. Друг не поедет - работа. Сказал, что заодно передам ей новый тонометр, который она давно просила. Бабушка обрадовалась, сказала, что будет ждать.

Я чувствовал, что это мой шанс. Найти ту самую, жуткую историю, которая станет первой для моего блога.

Поездка до бабушки

К дороге я постарался подготовиться основательно. За окном была сухая, поздняя, облачная осень. Небо серое, без дождя.

Свой "Солярис" намыл. В багажник кинул канистру воды – на всякий случай. Проверил, все ли на месте: на задних сиденьях плед, подушка, термос с чаем. Нож – тоже, мало ли что.

Надел свой свитер. И, вроде, готов! Где-то в обед, не спеша, выехал на трассу. Я вообще люблю дороги. Можно подумать, послушать музыку, просто смотреть по сторонам, как меняется пейзаж.

Ехал спокойно. Впереди ждала деревня Н. и, возможно, история, ради которой я все это затеял.

Теплая встреча

Доехал без приключений. Деревню и дом нашел почти сразу, по памяти. Вот он, стоит – добротный бревенчатый дом, знакомый с детства.

Встретила меня бабушка Нина. Добрейшей души человек, простая деревенская бабушка, но с бойким, веселым, характером. Она сразу завела меня в дом.

Внутри – русская печь, тепло и запах свежей выпечки. И, как и полагается, через мгновение на столе уже стояли пирожки, щи прямо из печи, свежеиспеченный хлеб и всякие деревенские разносолы. Я передал ей тонометр и кое какие продукты-гостинцы, за которые она искренне поблагодарила.

Мы долго разговаривали. Про нее, про мою семью, как дела в городе. Такие душевные разговоры, что и не заметили, как на улице начало темнеть. Бабушка Нина сразу дала понять, что никуда я сегодня по ночи не поеду. А раз не поеду, то и рюмочка будет не лишней.

Я улыбнулся. Отказываться не стал. Знал, что такие вечера – это часть деревенской жизни. В печи весело трещали дрова, за окном сгущались сумерки. Вечер обещал быть долгим и спокойным.

Вечерние тени и старые разговоры

Чуть позже, когда на улице стало совсем уж сумрачно, мы вышли во двор. Я помог бабушке Нине немного по хозяйству. Наколол дров на недельку вперед – работа нехитрая, но полезная. Пока рубил, она стояла рядом, что-то рассказывала про соседей, про урожай этого года.

Когда совсем стемнело, и в окнах соседних домов зажглись редкие огоньки, мы зашли обратно в дом. Снова поставили чайник. От печи шло приятное тепло, и в доме было очень уютно.

Мы сидели за столом, пили чай. Разговор перескакивал с одного на другое. Бабушка Нина вспоминала молодость, я рассказывал про городскую жизнь. В какой-то момент она вдруг вздохнула и сказала:

— Эх, молодежь… Вы сейчас и не знаете, как раньше жили. Вот у нас тут, в деревне, всякое бывало. Такое, что и рассказывать страшно.

Я, конечно, сразу навострил уши. Но виду не подал, просто кивнул.

— Да, бабушка, наверное, много чего повидали.

Она посмотрела на меня как-то по-особенному, будто проверяя.

— Повидала, сынок, повидала. Вот была у нас тут одна… не приведи Господь.

И тут я понял, что это оно. Тот самый момент.

Шепот о Ведьме

— Повидала, сынок, повидала. Вот была у нас тут одна… не приведи Господь.

Она посмотрела на меня как-то по-особенному, будто проверяя. Потом вздохнула, будто собираясь с духом, и сразу, без долгих предисловий, начала:

— Звали ее Клава. Жила она на краю деревни, в доме, что сейчас уже и не стоит. Люди ее сторонились, боялись. И было за что.

Бабушка Нина сделала глоток чая, поставила кружку на стол и понизила голос.

— Вот я сама, уж много лет назад, возвращалась с теть Светой и теть Марьей по темну по домам. Шли мимо дома Клавы. А там в окнах свет горит, занавесок нету, и все видно, что в доме происходит. А она там, посреди дома, голая. Разложила вокруг себя иконы на полу, пляшет, смеется и фиги им показывает. Мы как увидели, так и давай бежать со всех ног, не оглядываясь. Страшно было, жуть!

Я сидел, не шелохнувшись. Холодок по спине бежал от этих слов.

Она покачала головой.

— Как мимо нее не пройдешь, вечно что-то бубнит под нос. То ли на русском, то ли на тарабарском – ничего не поймешь. А к кому во двор зайдет, так потом скотина болеть начинает. А прогнать страшно, мало ли что. Так и посидит она на крыльце у кого, да и дальше идет по своим делам.

Бабушка Нина вздохнула.

— У самой Клавы скотины никогда не было, и огород всегда заросший стоял. Чем питалась, никто не знает. И к ней никто никогда не приезжал. Жила одна-одинешенька, и все ее обходили стороной.

— Но люди к ней все равно захаживали, – продолжила бабушка Нина. – В основном, конечно, с горя. Знали, что она от нечистого, но помощи-то просили.

Она сделала паузу, будто собираясь с силами для самого страшного.

— Вот была у нас тут пара молодая: Степан и Валентина. Любили друг друга, повенчались. Поехали как-то на мотоцикле куда-то. Степан с мотоциклом не справился на трассе, и люльку с Валентиной прямо под КАМАЗ загнал. На нем шишки, а Валентина… умерла сразу.

Бабушка Нина покачала головой.

— Родители Валентины так озлобились, что даже на похороны Степана не пустили. Кольцо у него обручальное забрали. Ох, он убивался! И кричал, и плакал. А ее семья во всем его винила.

Она понизила голос до шепота.

— Пошла мать Валентины к Клаве, перед похоронами дочери. Отомстить Степану. А Клава ей сказала: "Положи в гроб с дочерью венчальные свечи. Ее и его ". Мать Валентины так и сделала.

Бабушка Нина посмотрела мне прямо в глаза.

— Степан после этого спился, сплохел. Вечно Валентину видел в окнах, то тут, то там. Спустя месяц мать Валентины поняла, что натворила, что тело дочери осквернила. Пошла к Степану, призналась, что сделала. Степан не выдержал. На следующий день повесился мужик.

Я почувствовал, как мурашки побежали по всему телу. Мозгом я понимал, что всему этому можно найти объяснение: горе, отчаяние, самовнушение. Но слушать такую историю ночью, в старом деревенском доме, в деревне, где это, возможно, и происходило… Это совсем другое дело. Пожалуй, за это мы и любим страшные рассказы. За это ощущение, когда реальность смешивается с чем-то необъяснимым, и ты сам начинаешь верить в то, что только что услышал.

Конец Ведьмы: непростая смерть

Бабушка Нина сделала еще один глоток чая. Ее взгляд стал каким-то отстраненным, будто она снова видела те давние события.

— А Клава… – начала она, и голос ее стал еще тише, почти шепотом. – Клава потом сама тяжело умирала. Очень тяжело.

Она покачала головой.

— Неделю мучилась. Ни воды, ни еды не потребляла. Кричала так, что по всей деревне слышно было. Не могла уйти. Говорили, что нечистый ее не отпускал, забирал свое. Некоторые бабушки даже дежурили под окнами ее ночами, молитвы читали, чтобы хоть как-то помочь, или, может, просто себя успокоить.

Я сидел, затаив дыхание. Представлял себе эти крики в ночной тишине деревни.

— Соседи, мужики крепкие, не выдержали. Поняли, что просто так она не умрет. Что-то ее держит. И тогда решили. Собрались несколько человек, взяли топоры. И полезли на крышу ее дома.

Бабушка Нина сделала паузу, и я почувствовал, как напряжение в комнате нарастает.

— Разобрали они крышу. Прямо над тем местом, где она лежала. Сняли несколько бревен, чтобы небо было видно. Ох как она их материла, ругала, кричала! И как только последний кусок крыши убрали, крики прекратились. Сразу. Клава умерла.

Она тяжело вздохнула.

— Отпевать ее, конечно, никто не стал. Похоронили за кладбищем, там, где собак хоронят. Да с землей сравняли, чтобы и следа не осталось. Вот так и ушла. Не дала ей земля спокойно лежать, пока крыша над головой была. Считается, что так ведьмы умирают, когда их душа не может выйти. Только через открытое небо.

Я сидел в полной тишине. В печи догорали дрова, за окном была непроглядная деревенская ночь. История закончилась. И она была куда страшнее, чем я мог себе представить.

Послесловие: дорога домой и первые мысли

На этом история Клавы закончилась. Бабушка Нина замолчала, а я еще долго сидел, переваривая услышанное. Мы еще немного поболтали о том о сем, но в голове у меня крутились только эти жуткие детали.

Когда время было ближе к полуночи, бабушка Нина уложила меня спать. Я лег, но уснуть сразу не смог. Долго думал над этой историей, представлял, как это все было: и голая Клава перед иконами, и крики Степана, и то, как мужики разбирали крышу. В голове прокручивались картинки, от которых по коже бежали мурашки.

На утро мы позавтракали. Бабушка Нина накормила меня до отвала, как всегда. Мы тепло попрощались. Я поблагодарил ее за гостеприимство и, конечно, за историю.

И вот я, окрыленный своим первым настоящим материалом, поехал домой. Дорога назад казалась уже не такой обычной. Каждый поворот, каждое голое дерево за окном теперь несли в себе отголоски услышанного.

Я ехал и думал о том, как буду писать эту статью для вас. Надеюсь, вам было так же интересно читать, как и мне слушать эту историю. А я пока буду искать новые. До скорых встреч в следующих рассказах

Может быть это уже кто то написал, но я недавно вспомнила свои старые окна в хрущевке.
Особенно одно, на кухне.
Оно всегда было мне , еще ребенку особенно близким. Я часто сидела именно у этого окна, и оно выходило во двор, на детскую площадку, дорожки и точно такие же дома и окна на другой стороне двора. Внизу можно было видеть кусты сирени и клумбы с анютиными глазками и тюльпанами летом и голые кусты и аккуратно собранные нашей дворничихой сугробы снега зимой.
Это окно было порталом в тот мир детских желаний и фантазий. В дождливую и серую погоду оно покрывалось каплями и снаружи они текли, а внутри просто покрывали стекло , и можно было нарисовать смешного человечка или написать - Я люблю маму и бабушку. - И сердечко. А потом стереть все это и смотреть как снаружи бегут куда то люди по лужам и путь их такой же непредсказуемый в будущем, как путь капель по внешней стороне стекла.
А зимой это старое окно превращалось в волшебный экран загадочного ледяного мира. Покрывалось изумительными узорами в которых угадывались сказочные растения и животные.
А внутри иногда была корка намерзшего снега, который было интересно растапливать пальцем или ладошкой) Или языком , что уж тут мелочиться)
А зимними вечерами, когда за окном уже было темно, а мы садились ужинать или пить чай, я мама и бабушка, оно показывало мне наш отраженный мир , где были три счастливых человека и кот, и можно было смотреть и наблюдать за их жизнью. И радоваться за них.
В какой то момент исчезло отражение бабушки в этом окне, а потом и мамы. И котика. Но оно все равно пыталось показать внезапно ставшей взрослой , молоденькой девочке , что она не одна, что за окном целый мир разных людей и целый мир прекрасных эмоций. А одинокая кухня в том мире может наполниться новыми отражениями новых людей , счастливых или не очень, но не одиноких. Часто окно плакало вместе с отражением этой взрослой девочки. И капельки воды стекали по следам давно стертой надписи - Я люблю маму и бабушку - с сердечком в конце.
Я поменяла это окно на пластиковое. Оно всегда чистое, не запотевает, не замерзает. Оно просто окно. Без отражений.
( Написала одномоментно, прямо сейчас, по эмоциям и памяти. Без редактирования. Окно на фото не мое, но похожее. А песенка мне просто понравилась )