- Твою мать, сколько ж там пени набежало… И что, прям сильно требуют?
- Сильнее некуда, государь-батюшка, прям лютуют. Говорят, мол, по тому адресу, что ты дал, ты хоть и прописан, а не проживаешь… Зря только лошадей гоняли.
Петр, не таясь, усмехнулся:
- А, да это ж я у маменьки до сих пор прописан, в Коломенском. В случае чего, раз – а недвижимость моя вот она, с гулькин нос. Резво я придумал?
Меншиков почтительно кивнул:
- Да, действительно лихо. Так что передать кредиторам?
- Да гони их в шею, скажи, мол, царь болеет, не до ерунды ему, дела земные завершить требуемо…
Тут же оба сплюнули через левое плечо:
Меншиков кротко поклонился и вышел. Петр вернулся к бумагам:
- И кто их только придумал… ходят на нервы действуют. Надо бы упразднить всю эту службу к чертям собачьим, - он снова отложил бумаги, изумленный собственным провидением. - И как я сразу не догадался, когда деньги на корабль брал. Вот же балда. Сегодня денежку взял, а завтра указ царский – упразднить все кредиторские конторы к лешему… Эка потеха бы вышла. Вот это вошел бы в историю. А то, почитай, 12 лет у власти, а ни черта не сделано… и вспомнить не о чем. Скажут потом – что жил, Петр, то зря…
Он вернулся к бумагам, невольно продолжая мысль:
- Ага, упразднил бы… а денег бы я потом где столько набрал, с такой-то кредитной историей… налоги что ли поднять, да куда уж выше.
- Нет, Государь, требуют. Говорят – полчаса назад видели как ты в окно солнышку радовался и вид был здоровый, цветущий… никак, мол, не мог так быстро и безвозвратно захворать.
И тут буквально взорвался:
- Да что я им, мальчишка, что ли?! Сказал же – отдам, сколько можно! Под зад их, собачье отродье, передай: не отстанут – запрещу их в церковной ограде хоронить, попомнят меня. И это… дай им пока 5000 рублей. Есть у тебя пятерка, до завтра?
Теперь скис Меншиков, замялся:
- Не гневайся, Государь, выходя из дома, забыл в карман положить… Всегда, понимаешь, брал, а сегодня забыл. И вообще, ты мне еще 300 рублей должен, сколько раз за тебя в кабаках платил…
- Ты-то куда, харя, - возмутился Петр, - тебя тоже, что ли, в оградке запретить хоронить?
- Мне к тому часу это уже будет без различия, а сейчас, жив покуда, некая надобность в деньгах имеется.
- Да отдам я, сказал же, слово мое верное.
Между тем гул за окном нарастал, раздавались крики:
- А не пойти ли нам, Софью выкупить, вот это царица была бы… та всегда в срок отдавала… а что, братцы, дело верное… баба на троне – дело неизведанное, но, тем жить интереснее… глядишь, лучше править будет, позаботится о народе своем, кормилица…
Петр еще сильнее побагровел:
- Вот же, свиньи, по больному бьют…
Он вышел из-за стола и нервно зашагал по комнате, попыхивая трубкой, глаза его, и без того выпученные, казалось, совсем уже решились окончательно покинуть насиженные орбиты.
Вдруг он остановился, лукаво посмотрел на окно и решительно направился туда, к единственной пока связи с внешним и неблагодарным миром. Расположившись у окна, но не сильно выпирая, чтобы видно не было, начал орать в комнату так, чтобы совершенно точно было слышно на улице:
- Алексашка! Где стрельцы царёвы?! Где оные с саблями да бердышами?! Тотчас яви их пред очи мои! Вижу — крамола зреет, измена, братец, вкруг плетётся! Всем стрельцам, кои головы рубить не гнушаются, — собраться вмиг! Не мешкая ни мгновения! Аще замедлишь — сам в крамольники записан будешь!
Во вмиг образовавшейся тишине стало понятно, что слова возымели успех, среди толпы началось волнение и раздались неуверенные фразы:
- Братцы, я пока не готов помирать, у меня в списке есть и более уравновешенные должники…
- Да ну вас, я пошел, не тот это случай, чтобы проверять – шуткует он или нет…
И - о, чудо - недовольно ропча, презрительно сплевывая на царскую лужайку, толпа начала помаленьку расходится.
- А, каково?! Выиграли время, можно и расслабиться.
- Так они все равно завтра придут, деньги нешуточные… такое не простят и не забудут.
- Завтра будет завтра! Оно еще может и не наступить, под Богом ходим – ему виднее, кому давать шанс на новую жизнь, а кому и сегодняшнего дня достаточно и пора уже честь знать. Все, у меня дел непочатый край, ступай пока.
И Петр сел за стол, вознамерившись снова погрузиться в бумаги, но не успел еще Меншиков выйти, как снова за дверью раздался шум и крики. Петр вскочил моментально взбешенный:
- Ну все, иродово семя, держитесь, совсем страх потеряли…
И он вознамерился выйти на шум аки бабочка на свет еще не изобретенного фонаря, как в палату ворвалась женщина и бухнулась на колени:
- Петя-Петенька, да что же это делается, неужто опять все промотал, прогулял, на женщин безотказных все спустил… что же это делается в православном мире?
Петр тут же смутился, потупив взор:
- Да в чем дело, каких еще женщин, успокойтесь, матушка.
- То мне неведомо каких, ты меня с ними не знакомил, не нашел минутки свободной мать проведать…
- Да что случилось, чего ты голосишь, ей-Богу?
- Приходят ко мне кредиторы, очередью стоят, говорят – вписана я в бумагу, как лицо доверенное, надежное и, в случае чего, должна за грехи сынка моего, нерадивого, отдуваться… я бы и отдулась, конечно, мне не привыкать, но там деньжищ немерено. Куда ж тебе столько понадобилось? Чай, проспорил кому али в карты проиграл?
- Да не играл я в карты, маменька, я на них морской корабль построил. И вообще, это только начало, я, между прочим, флот строить буду. Знатный российский флот сподоблю. У нас столько кораблей будет - закачаешься. Можешь уже потихоньку гордиться мною.
Мать, споткнувшись на легковесно струящихся завываниях, посмотрела на Петра как на безумного:
- Все тебе игры-игрульки, все никак не наиграешься… то полки у него потешные, теперь вот кораблики… я-то, дурочка, в муках его рожала – вот, думала, надежда будет мне на старости и опора. Будет кому стакан воды подать. А он все в игрушки играется. Знала бы и не мучалась: как родилось бы - так родилось, сплюнула б в ведро да пошла капусту полоть.
- Ну, какая капуста, - поморщился Петр.
Мать, между тем, встала и продолжила свежую, уже более сдержанную линию причитаний:
- Нет, вы только посмотрите на него. Какой лось вымахал, усы, опять же, отрастил, а все детство у него у одном месте играет… соседям в глаза смотреть совестно… у них то дети – все в люди выбились, работают, любо-дорого посмотреть… а этот кораблики строит. Сдался он тебе, вон, сколько жили без них и хорошо было – нет же, надо было отличиться. И не продашь его уже никому, чтоб с долгами рассчитаться… ах, беда, ах, наказание мне, на плечи седые… и кто тебя надоумил, ты бы хоть с людьми умными посоветовался, все бы риски просчитал. Представь только, сколько тебе нужно будет людей прокатить на кораблике этом, чтобы в ноль хотя бы выйти, голова твоя бедовая…
Тут уже Петр совершенно выбесился:
- Да не буду я на нем никого катать, он не для того строился!
- Еще лучше… ох, успокоил, ох, плохо мне, помираю.
Тут она заметила Меншикова, который присматривал пути для тактичного отступления из комнаты, чтобы не мешать сердечному, задушевному разговору между не чужими друг другу людьми.
- Сашка! – сказала она тоном, не предвещающим ничего отрадного. – Ты ли, что ли, взбаламутил, ах ты стервец, ах, душа неприкаянная…
- Да что я, теть Наташ… - начал было Меншиков, но его не слушали.
- Говорила я тебе не яшкаться с ним, не царского он уровня, – переключилась она снова на Петра, - вот тебе, пожалуйста. Ах, горюшко-горе мне, не могу я так больше, пойду раздам все свои имения за долги сына непутевого, все отдам, исподнее продам и в монахини пойду, - и она вновь заголосила, еще пуще запричитала, опускаясь на пол.
Не в силах более терпеть страдания близкого человека и, не имея решения как повлиять на них в конструктивную сторону, Петр стал подавать знаки фавориту и пятиться к двери. И когда он почти уже прошел мимо чем-то огорченной матери, та цепко схватила его за кафтан:
- Кууууда? Я не договорила.
- Да вот, пойду стакан воды принесу, - хмуро огрызнулся Петр и смахнул пальчики с одежды.
Тут же они с Меншиковым выскочили во двор. Петр бросился к коню:
- Не могу, брат, больше так не могу! Сил моих нет! Ох, Москва, ох, не радуешь меня, дремучая столица, дикие нравы, - и припустил коня, бросившись, не разбирая дороги.
Меншиков, не медля ни секунды, бросился за ним. Несколько дней они скакали легко и весело безразлично куда - как в детстве, когда не было ни забот, ни ответственности. Скакали по полям и лесам два лучших друга, мальчишки – Петька и Сашка. Молча скакали, радостно скалясь ветру и новым просторам.
Пока, наконец, не остановились на берегу какой-то реки. Хорошенько выкупавшись и напоив ошалевших от многодневного марафона коней, Петр осмотрел окрестности:
- Заново все начну, - сказал он решительно, - отстрою новую столицу, где все будет культурно и по-европейски. Без всей этой грязи, старины… Здесь, - он широко развел руками, - будет город заложен! Рабочее название пусть будет… «Петербург».
- Скромно, - усмехнулся Меншиков.
Петр удивленно посмотрел на Александра:
- Пфффф… Я царь, я строю – чего бы нет? – тут он задумался, - ладно, людям скажем «Санкт-Петербург», мол, в честь апостола, а то начнется жужжание… вечно они всем недовольны.
Они стояли, полной грудью вкушая свежий воздух, и с восторгом разглядывали новый, несуществующий пока что город, любуясь его невидимыми, но безупречно прекрасными, современными дворцами и проспектами, мостами и парками, памятниками и площадями.
- Где ж ты столько денег возьмешь, государь-батюшка, это тебе не корабль построить, тут чуть поболя потребуется…
Петр беззаботно хлопнул его по плечу:
- А, займу у кого-нибудь.
