...и об их связи с писательством.
А ещё о том, что на благородном английском языке джинсы долгое время назывались dungarees, и о том, откуда я это знаю.
"За каждый хороший рассказ полагаются джинсы", — цинично, по своему обыкновению, иронизировал носивший джинсы Сергей Довлатов, предлагая ленинградским коллегам отправлять свою писанину в Нью-Йорк. А может, и впрямь существовала такая такса в 1981 году...
...но я начну, как водится, издалека.
К XVI веку во французском городе Ним по заказу из Генуи наловчились изготавливать в промышленных масштабах прочную, упругую, износоустойчивую ткань. Такого эффекта достигали за счёт не перпендикулярного, как обычно, а диагонального переплетения нитей и создания ребристой поверхности. Этот способ французы подсмотрели ещё в средние века у генуэзцев. Ткань получила название "саржа из Нима" — serge de Nîmes — или коротко "деним".
Французский Ним — город континентальный, там даже приличной реки нет. А итальянская Генуя — порт, известный не одну тысячу лет и населённый знаменитыми мореходами. Генуэзцам принадлежал Крым, они основали там большие портовые города — Феодосию, Судак... Генуэзцы поставляли в Европу из тропиков растительное сырьё для изготовления красителя индиго благородного синего цвета.
Первая призрачная связь между джинсами и писательством просматривается через филологию. Саржевое плетение у итальянцев называлось генуэзским — gene. Вместе с ткацкой технологией название перекочевало в старофранцузский язык — jane, а оттуда в английский — jean. Одежда из джинсовой ткани деним цвета индиго столетиями пользовалась популярностью у простонародья, а в особенности у моряков, но это было даже не начало...
...которое случилось три века спустя.
В январе 1848 года в Калифорнии обнаружились россыпи золота, и со всего мира туда хлынули охотники за удачей. Вскоре скромный городок Сан-Франциско превратился в огромный богатый город, а уже в 1850 году Калифорния стала полноправным штатом США.
Бум золотоискательства пришёлся на 1849-1855 годы. Триста тысяч энергичных мужчин и не менее активных женщин, охваченных "золотой лихорадкой", — огромный рынок, который привлекал внимание людей более здоровых и расчётливых. Одним из таких умниц был Леви Штраусс, еврейский эмигрант из Германии. Он появился в Сан-Франциско к 1853 году, основал компанию Levi Strauss & Co и начал торговать одеждой...
...но быстро понял, что золотоискателям, шахтёрам и первопроходцам, работающим в экстремальных условиях, нужны вещи намного прочнее обычных.
Очень кстати парусный флот в те поры сдал позиции пароходам, парусина резко подешевела и на складах её некуда было девать. Смышлёный эмигрант, который уже прозывался на американский лад — Ливай Стросс, начал шить спецовки из неубиваемой конопляной парусины, а спустя непродолжительное время освоил саржевую ткань из Нима, изготовленную по генуэзской технологии и крашеную генуэзским индиго.
Из денима был сшит рабочий комбинезон для золотоискателей, шахтёров и фермеров, который предприниматель Ливай Стросс и его портной Джейкоб Дэвис запатентовали 20 мая 1873 года. Дата считается днём рождения джинсов в современном понимании.
Изделие называлось dungarees — дáнгери, спецовка, рабочие штаны, комбинезон, — и в разговорном английском языке это слово применительно к детищу Стросса угнездилось раньше, чем слово джинсы.
Запатентованный комбинезон имел отличительную особенность. Ливай Стросс придумал укреплять медными заклёпками ткань в местах наибольших нагрузок: там, где пришиты карманы, и в основании ширинки. На классических моделях эти заклёпки сохраняются по сей день.
В ХХ веке джинсовые штаны стали популярными у представителей творческой интеллигенции. Не последнюю роль в этом сыграла писательница Симона де Бовуар (1908-1986), попиравшая устои буржуазного общества подруга жизни писателя, лауреата литературной Нобелевской премии Жана-Поля Сартра. Закрепила успех в 1960-х неукротимая писательница-феминистка Сьюзен Сонтаг (1933-2004).
Писатель и драматург Лев Лосев (1937-2009) рассказывал, как в 1969 году американский славист и переводчик Карл Проффер переправил знаменитому писателю Владимиру Набокову, жившему в швейцарском Монтрё, поэму молодого ленинградца Иосифа Бродского "Горбунов и Горчаков".
Ответ вместо номинанта Нобелевской премии, как водится, прислала его жена Вера Набокова:
«Спасибо за ваше письмо, две книги и поэму Бродского. „В ней много привлекательных метафор и красноречивых рифм, — говорит ВН, — но она грешит неправильными ударениями, отсутствием словесной дисциплины и, в целом, многословием. Однако эстетическая критика была бы несправедлива ввиду кошмарных обстоятельств и страдания, скрытых в каждой строке этой поэмы”».
На совести четы Набоковых остались претензии к языку Бродского и намёк на анекдот о германском императоре Иосифе Втором, который послушал оперу Моцарта "Похищение из сераля" и сказал композитору: "Слишком много нот!"...
...а речь о том, что в знак поощрения Набоковы отправили Бродскому пару джинсов. Причём в письме подарок был назван старомодно — dungarees, как столетней давности рабочие штаны золотоискателей. Вот откуда я знаю это слово.
Набоковы подарили опальному поэту дáнгари, поскольку знали, что джинсы в моде у советской творческой интеллигенции. Моду ввёл Василий Аксёнов (1932-2009) — с 1960 года профессиональный писатель и кинодраматург. Современники утверждали, что Аксёнов сделал джинсы своей униформой и ввёл в обиходный русский язык само слово джинсы.
Один коллега договорился: мол, "из джинсовой куртки Аксёнова, как из „Шинели“ Гоголя, вышла вся современная русская литература". Мнение тоже пусть останется на совести автора. Конечно, на благо новой моды потрудились и другие шестидесятники, и Владимир Высоцкий, который из джинсов не вылезал.
Двадцать лет спустя после посылки с джинсами, в 1990 году, Бродский уже как американский писатель-лауреат литературной Нобелевской премии отвечал на вопросы профессора-слависта Дэвида Бетеа, который писал книгу о поэтике Бродского.
— Набоков ушел в прозу, вы в стихи. Есть что-то общее между вами? Какие произведения Набокова для вас наиболее значительны? — спросил профессор, и Бродский ответил:
— Я обожаю „Приглашение на казнь” и „Дар”. Местами — „Бледное пламя”. <…> Думаю, что я читал всё. <…> Что касается общности, то я её не вижу. Он рос в англоязычной среде, английский был его вторым родным языком. Поэтому перемена языка была для него лёгким делом, а разрыв между Россией и русским языком носил скорее эстетический характер. Далее: в своих собственных глазах Набоков был поэтом. И он хотел доказать окружающим, что в первую очередь он поэт. Он не понимал, что если он и поэт, то отнюдь не великий...
Вряд ли это была оплеуха в ответ на упрёк в многословии. А на последнем снимке, сделанном в 1972 году, когда Бродского выпихнули из родной страны в эмиграцию под угрозой новых уголовных дел, психиатрической больницы и тюрьмы, на нём надеты джинсы. Возможно, присланные как раз Набоковыми: подарку было меньше трёх лет, хорошие штаны живут дольше — всё-таки это спецодежда для золотоискателей и других экстремалов.
