Крипота + На ночь

Папа долго молчит, мысленно что-то взвешивая, а потом все же снимает с плеча висящее на ремне ружье и берет Соню на прицел. Вскрикивает где-то далеко ворона, доносится хлопанье крыльев. Ветер мгновенно делается холоднее, даже полуденное весеннее солнце будто теряет яркость.

Закусив губу, Соня с любопытством заглядывает в черную пропасть дула. Заметно, как дрожит папин палец на спусковом крючке, как трясутся колени под тканью грязных садовых джинсов. Папа смотрит то на Сонину макушку, то на резиновые сапожки, то на плечо — куда угодно, лишь бы не в глаза.

Раньше они разводили кур, и резала их всегда только мама, потому что папа и мухи не обидит. Соня помнит, поэтому смертоносное дуло ничуть не страшит. Папе и ружье-то это досталось в наследство от дедушки вместе с домом, вообще ни разу из него не стрелял, сам рассказывал.

Солнце успевает выйти из зенита, когда папа все же опускает ствол. Дышит так тяжело, будто бегал по огороду, отгоняя соседскую кошку от грядок с рассадой. Соня хватает его за штанину и улыбается:

— Пошли домой?

***

Допотопный пузатый телевизор на тумбочке транслирует некачественную картинку: какое-то балетное выступление с легкими как перышки балеринами и картонными декорациями. Заунывная мелодия напоминает вой, а помехи похожи на разряды молний. Мама копила на новый плоский телевизор в половину стены, мечтала смотреть на своих любимых турецких актеров в хорошем качестве, но потом стало не до телевизора.

С блаженной улыбкой Соня порхает по комнате, крутясь в неумелых попытках повторить движения балерин. Босые ступни отрываются от ковра, взмывают к потолку тонкие ручки, рябят маленькие лимончики на пижаме. Волосы спутались и растрепались, щеки налились румянцем, в глазах плещется безмятежность.

Папа развалился на диване и наблюдает, прижимая к груди давно опустевшую пивную банку. Оранжевые закатные лучи сочатся сквозь занавески, подсвечивая потревоженные вихрящиеся пылинки, и на минуту Соня впрямь делается похожей на артистку под светом софитов.

На верхней полке серванта у нее за спиной равнодушно осматривает комнату ее, Сонина, фотография в рамочке, перечеркнутая в углу черной траурной полоской.

Папа подносит ко рту банку, чтобы вытряхнуть на язык остатки пива, но там ни капли. Вязкая кислая слюна обволакивает нёбо, пробуждая тошноту.

— Ты куда? — спрашивает Соня, глядя, как папа сползает с дивана и шаркает в прихожую.

— До магазина, — говорит он сухим голосом.

— Ты сказал, больше не будешь покупать! — Соня капризно морщит носик, тыча пальцем в пивную банку на диване.

Не отвечая, папа накидывает куртку и вываливается в вечернюю прохладу.

Дорога до продуктового киоска занимает меньше пятнадцати минут, там сочувствующая продавщица, которую все знают, но никто не помнит по имени, записывает папе в долг еще два пива, а на обратном пути соседская старушка теть Лида машет из-за забора, чтобы привлечь внимание.

— Че ты травишься этим пойлом? — кивает на злосчастные банки, когда папа подходит ближе. — Пойдем, настоечки дам, все натуральное, тебе вот прям тут же полегчает!

— Денег нет.

В отличие от продавщицы из киоска, теть Лида в долг не отпускает.

— Ну вот че ты, — она бегает глазками, ища варианты, но почти сразу сдается: — Да тогда бросай лучше! Ну нельзя же так, честное слово, сам скоро туда же себя сведешь, в могилу то есть. Этого хочешь, что ли? Зачем крест на себе ставить, не старый же еще, столько впереди, а ты не…

Осененный неожиданной идеей, папа перебивает:

— Теть Лид, а можете ко мне зайти ненадолго?

— Для чего? — удивляется.

— Показать вам хочу что-то.

В теть Лидиных глазах расцветают подозрительность и любопытство. После минуты внутренних метаний второе берет верх.

— Ну пошли, чего там у тебя.

Гостиная пуста, только балерины в телевизоре так и скачут, двигаясь по-нечеловечески отточенно, будто не балерины то вовсе, а дешевые спецэффекты. Солнце почти зашло, и сумрак заполняет дом, уплотняя тени в углах, лишая все красок.

Постояв рядом с застывшим папой, тетя Лида осторожно подает голос:

— На что смотреть-то?

— Тут, — папа неопределенно машет рукой на ковер. — Она была.

— Кто?

— Сонька моя.

Теть Лида охает, склонив голову набок. Даже в потемках видно, как собираются сострадательные морщины в уголках глаз и губ, делая лицо еще старее. Прижав кулаки к груди, она с жаром произносит:

— Ко мне мой Васька тоже приходил! Мы ж с ним тридцать два года прожили, душа в душу, не мог он меня вот так взять и оставить. Я даже не удивилась, знаешь — на следующий же день после похорон лежу вечером, смотрю: стоит, родненький, в дверях спальни, как будто не помирал! Я ему: “Вась, ты, что ли?”, а он стоит себе и молчит, — она всхлипывает. — Это во сне было, конечно, но я же точно знаю, что Васька это так со мной прощаться ходил. Несколько раз!

Поникнув, папа сжимает в руках теплое пиво и кивает. Не надо было никому рассказывать, особенно брехливой соседке.

— Перестал только на сорок дней, вот аккурат, знаешь, — не утихает. — Не видела его с тех пор, да оно и к лучшему — нечего за мертвых всю жизнь цепляться. Так что нормально это, у тебя же вообще дочка — ой, никому не пожелаешь такого. Даже хорошо, что приходит, тебе же так проще отпустить будет, легче это вот все пережить. Она ж для этого к тебе и ходит, видит, как папка мается, вот и пытается раны залечить, дети ж чувствуют боль родителей, все мы с ними связаны.

Когда папа почти уже закипает до той степени, чтобы вытолкать теть Лиду, та вдруг меняет тон:

— А знаешь что? Притащу тебе сейчас настоечки, вот поллитра аж, и ниче мне не будешь должен! Ты только не убивайся так, молодой же, успеешь еще детишек вырастить!

И, прослезившись от собственного великодушия, она семенит к выходу.

***

Ночью кто-то тормошит папу за плечо, и он с трудом размыкает веки. В грязной садовой одежде, на незастеленном диване в гостиной, с тяжелой от ядреной настойки головой, папа не сразу понимает, что именно вытолкнуло из сна. Шторы не задернуты, и полумесяц заглядывает в форточку, заполняя все зыбким белым светом.

Соня замерла рядом, так и не убрав руку с папиного плеча.

— Уходи, — хрипит он, перекатываясь на другой бок. — Тебя нету.

Она смеется шепотом, точно шуршит крылышками в спичечном коробке пойманная бабочка.

— Ну как же нету, — говорит. — Вот же я!

Приподнявшись на локтях, он снова разворачивается к ней. Улыбающаяся, подвижная, совершенно живая Соня выглядит настоящим издевательством, застрявшим меж ребер осколком. Как будто мама рыдала над гробиком в шутку, как будто вереница скорбных родственников и кладбищенских оградок просто приснилась.

— Прочь, — шипит папа, отмахиваясь как от назойливого комара.

Соня мнется у дивана, глядя любопытно.

Она вернулась на третий день после похорон, когда мама уже собрала вещи и уехала. Дочь — единственное, что держало их вместе, связывало тонкой леской обломки развалившегося брака. Несколько раз папа даже допускал мысль, будто в глубине души мама, пусть и совсем немного, но все же радовалась случившемуся. Это позволило ей наконец оторваться.

Папа не решился позвонить ей, чтобы рассказать о Соне, не стал упрашивать приехать. Поначалу он, пьяный вусмерть, вовсе решил, что привиделось, что добралась до него пресловутая белочка. Вот только папа знает: белочка приходит к завязавшим, а ему такое не светит.

Протрезвев наутро, он уже не смог заставить себя испугаться. Соня играла в куклы в комнате и привычно заулыбалась, когда папа зашел.

Соня не выглядела как выкарабкавшаяся из-под земли, не напоминала очнувшуюся из комы или летаргического сна. Она просто явилась в том же виде, что раньше, и это казалось самым неправильным. Это казалось чересчур неестественным, это выдавало галлюцинацию, порожденную скорбящим родительским разумом. Терзающую, мучительную галлюцинацию.

За минувшие дни папа порывался избавиться от галлюцинации — и подбирался с ножом, и замахивался топором, и целился из ружья, но ни разу не довел начатое до конца. Приняв образ любимой дочери, галлюцинация с нескрываемым удовольствием пользовалась неприкосновенностью.

— Папочка, когда ты снова станешь нормальным? — спрашивает Соня, забираясь на диван.

— Я нормальный, это ты ненормальная, — огрызается он. — Никто тебя не видит. Кроме меня никто тебя не видит.

Она наивно хлопает ресницами:

— Разве нужно, чтобы видел кто-то еще?

Стиснув зубы, он выбрасывает руку вперед и хватает ее за шею. Тонкая, точно куриная, она пульсирует под пальцами, маня и пугая уязвимостью. Соня попала под машину, когда они всей семьей ездили в город за покупками, и эта самая шея сломалась, щелкнула, как ветка, вместе с десятком других костей. Врачи сказали, смерть наступила мгновенно.

Соня не вырывается, не истерит, только смиренно выжидает. Широко распахнутые глазищи ловят отражение месяца и отблескивают в сумраке словно лужицы.

— Это не ты, — выговаривает папа, тщась убедить самого себя.

И все же разжимает пальцы, отталкивая наваждение. Стены кружатся и покачиваются, глубоко в пищеводе копошится изжога. Игнорируя дочь, папа спускается с дивана и на четвереньках подползает к настойке. Мутная жижа звонко плещется, когда он хватает бутылку — тут на пару глотков, не больше.

Несколько минут папа не двигается, слушая, как сопит за спиной притихшая Соня, а потом также на четвереньках плетется в сторону кухни. Звенят и перестукиваются склянки, когда он открывает ящик под раковиной. Шуршит пакет с пакетами, расплывается едкий запах бытовой химии.

Вот он — маленький бутылек с полупрозрачным голубым гелем, на этикетке перечеркнутая крестом крыса. Папа отщелкивает колпачок и выдавливает гель в бутылку с настойкой. В потемках получается не с первого раза, и густые потеки расползаются по стеклу, холодя дрожащие ладони.

Соня уже здесь — неподвижный силуэт в дверном проеме. Растрепанные волосы, босые ступни, скрытое мраком личико. Избегая смотреть на нее, папа болтает бутылкой, чтобы размешать ядовитое пойло. Пахнет почему-то конфетами и травами, терпкая спиртовая нотка почти неразличима.

Снаружи тревожно гавкает соседский пес, будто почуял нехорошее. Папа подносит горлышко к губам. Череп переполнен похмельной болью и тягучей тоской. Непонимание, злость, горечь — все разъедает изнутри жидким пламенем, и есть только один выход, всего один путь к спасению. Вот он, на дне бутылки, просто открой рот.

Но проходит минута, папа ставит бутылку на пол и сворачивается рядом в позе эмбриона. Горячие слезы щекочут переносицу, горло сжимается от беззвучных рыданий.

Соня делает шаг вперед, и он шепчет:

— Дай мне уснуть.

***

По полу ползет холодок — распахнулась входная дверь. Папа с трудом открывает глаза, пытаясь пошевелиться, но руки и ноги затекли намертво. Кухня залита ярким солнцем, будто за окном самое настоящее лето, люстра с прозрачными висюльками разбрасывает по стенам разноцветных зайчиков.

Кто-то шаркает ступнями по полу, и папа скашивает глаза, все еще не в состоянии шевельнуться, как бывает при сонном параличе. В дверном проеме застывает сосед Андрей: драные спортивки, такая же драная фуфайка, дурацкая шапка с козырьком. Отекшее лицо с мешками под глазами кажется стариковским, хотя Андрею нет и тридцати пяти. Папа равнодушно осознает, что сам выглядит не лучше.

— Ты че? — сипит Андрей, глядя изумленно.

— Ниче, — отвечает папа, совладав наконец с конечностями и принимая сидячее положение. — Спал просто.

Утирает со щеки вязкую слюну. Мозг скован каменной болью, шустрые мурашки пережевывают затекшие мышцы. Папа вращает запястьями, разгоняя кровь.

— Чего тебе? — спрашивает.

Андрей не ходит вокруг да около:

— Угостишь чем?

И косится на бутылку с настойкой в углу.

— Нет ничего, — говорит папа, передвигаясь по полу так, чтобы закрыть ее собой.

— Теть Лидина, что ли? Делись?

— Там на донышке, это только мне.

Андрей переминается с ноги на ногу и пялится, сосредоточенно раздумывая. Либо начнет клянчить, либо заберет силой, а папа дать отпор сейчас точно не сможет.

— Там, в зале, — мотает головой. — Пива две банки, рядом с тумбочкой под телеком. Вот их бери.

Андрей довольно шмыгает носом и скрывается. Слышно уверенную поступь по ковру, сиплое прокуренное дыхание, шорох фуфайки. Он почти уходит, но тут возвращается, чтобы сунуть голову в проем:

— Кстати, а с кем ты вчера в лес ходил?

Папа вскидывает глаза:

— В смысле?

— Ну, с девчонкой какой-то мелкой, я только со спины видел, на Соньку твою похожа издалека.

Дыхание сбивается, сердце сжимается в тугой комок. Папа недоверчиво разглядывает Андрея, будто ждет, что тот вот-вот захохочет, обратив все в шутку, но Андрей серьезен и выжидателен.

— Сонька это и была, — наконец хрипит папа.

Андрей хмуро вздыхает и открывает рот, чтобы что-то сказать, но только отмахивается. Голова в проеме исчезает, хлопает дверь, по полу прокатывается новая волна прохлады. Папа прячет лицо в ладони, недоверчиво переваривая услышанное.

***

Тусклое весеннее солнце клонится к горизонту, обретая оранжевый оттенок. Гранитные монолиты и ощетинившиеся пиками оградки отбрасывают тени на черную землю, голые березки корчатся над могилами, будто вчитываясь в эпитафии на памятниках. Пахнет влажной почвой и талым снегом, ветер налетает ледяными недружелюбными порывами.

Папа на дне ямы, прямо перед лицом клонится деревянный крест с Сониным именем. Кругом венки, ленты с золотистыми буквами и куча искусственных цветов — так много, что можно полностью завалить вырытую могилу, если придет в голову. Тяжело дыша, папа рассматривает кровавые мозоли на ладонях. Натрудившаяся лопата валяется у ног рядом с приоткрытым голубым гробиком.

Внутри только атласная обивка.

Соня была там, когда закрывали крышку. Была там, когда все бросали горсти земли и когда началось погребение. В тот день папа не отводил взгляд, ни разу не посмотрел ни на что другое. Даже если кто-то додумался бы устроить такой чудовищный розыгрыш, папа точно не проморгал бы момент, когда из гроба вытащили тело, будь оно живым или мертвым.

Он садится на крышку и кусает себя за руку. Боль осязаема и остра — это не затянувшийся ночной кошмар, а реальность, что нуждается в объяснениях. Туман в голове прикрывает ее, выставляет сном или выдумкой, но уже ясно, что все происходит взаправду. Больше не утешить себя горячкой и галлюцинациями.

— Папочка, ты весь измарался! — доносится сверху.

Он поднимает голову. Соня сидит на краю ямы, легкомысленно болтая босыми ногами. Ветер теребит распущенные волосы, пижама с лимонами совсем не защищает от холода, но Соне, судя по всему, вполне комфортно.

— Почему ты не здесь? — спрашивает папа, указывая на гроб.

Она кривится с наигранной плаксивостью:

— Там же тесно!

Звучит как издевательство, какая-то злая насмешка. Раньше Соня никогда не допускала такого тона в разговоре с родителями. Подавив вспышку гнева, папа качает головой. Нужно расставить все по местам, выстроить из хаоса что-то понятное и логичное.

— Ты умерла, — медленно говорит он. — Ты умерла, и мы тебя похоронили. Ты должна лежать здесь.

— Я не могла умереть, папочка, потому что никогда не была живой, — она улыбается. — Но ты ведь и сам знаешь.

Чудится, будто хрустнула ледяная корка где-то в голове, и в трещину просочились образы, мысли и воспоминания. Нечто запретное, запертое, спрятанное в дальней комнате от греха подальше.

— У тебя же не может быть детей, папочка. Твои головастики, — Соня шевелит указательным пальчиком, изображая червячка, — совсем медленные, почти дохлые. Такие не смогут добраться куда надо, чтобы появился ребеночек. Без вариантов. Вы же столько раз пытались.

Ее лицо теряет пластичность, делаясь похожим на маску. Фарфоровая кожа, неестественно белые зубки, расширенные зрачки.

— Вы молились, ставили свечки, ходили по храмам, кланялись батюшкам и иконам, — перечисляет Соня, все меньше напоминая человека. — Но если наверху решили, что у вас не будет потомка, то переубедить их не получится. И вы в конце концов это поняли.

Папа хлопает ртом. Перед глазами мельтешат равнодушные святые лики, высокие своды, кандила, черные рясы. Это было всегда, хранилось в голове как в шкатулке, но почему-то нашлось только сейчас. Всплыло, вспыхнуло, расцвело.

Соня продолжает:

— Тогда вы стали искать другие пути. Все эти знахарки, гадалки, зелья, карты, заговоры и заклинания. Ложись спать головой на рассвет, закопай во дворе вилку с тремя зубцами, не выплевывай косточки когда ешь яблоко. Состриженные кошачьи когти в перчатках, куриные перья под воротником, менструальная кровь в супе. Вы столько перепробовали, все без толку.

Голос у нее тоже меняется: просаживается, грубеет, теряет человечность. Ни детский, ни взрослый, ни мужской, ни женский. Глухой, как будто исходит из глубокого колодца.

— Вы потеряли надежду и просто кричали в пустоту, выпрашивали помощи хоть у кого-то. Были готовы принять подачку любого, кто услышит. Открылись, подставились. Тогда я и смог предложить сделку.

Новый порыв ветра сметает Сонины волосы как пух с одуванчика, остается только гладкая черепушка. По лицу разбегается сеточка трещин, сухой синий язык облизывает неподвижные губы. С упавшим сердцем папа глядит на то, что считал дочерью, и картина внутри раскрывается, проступает, окрашивается всеми красками.

— Я попросил твою душу, и ты сразу согласился. Разрешил мне вырасти в чреве твоей жены, дал сыграть роль любимой доченьки.

Почти беззвучно, одними губами, папа спрашивает:

— Почему я не помню?

— Одно из условий сделки. Ты просил, чтобы вы забыли о ней, хотел безмятежную семейную жизнь. Только счастье, никаких мыслей о расплате.

Соня наклоняется, мелкие частички кожи осыпаются со щек едкой пудрой. Под кожей черная тьма.

— И ты мог быть счастливым до самой своей смерти. Я был бы твоей дочерью, пока ты жив, я бы рос и радовал тебя до самого гроба, а потом забрал бы твою душу себе. Но ты все испортил, не уследил, допустил ту сраную аварию на глазах у всех. Даже тогда еще было не поздно, но ты решил портить все до конца. Вы могли просто отвезти меня домой, и я бы продолжил быть вашей живой доченькой, но ты покатил в больницу, чтобы все видели, ты устроил все это, вам нужны были похороны, чтобы все узнали, что ваша дочь мертва. Как мне теперь притворяться?

Она поднимается на ноги, и становится заметно, что под пижамой только тонкие палки вместо рук и ног. Живот впал, кожа посерела, пальцы иссохли и истончились, ногти отпадают хрупкими лепестками. Глаза безумно распахнуты, лицо сыплется и сыплется, обнажая кромешную бездну.

— Но сделка в силе, и я должен быть с тобой, пока ты жив. Хочешь этого, папочка? Будешь прятать меня ото всех и бояться, что увидят? Что ты им скажешь? Как объяснишь? Все испорчено, все испорчено, все испорчено!

То, что было Соней, по-детски топочет ножками, изображая злость. Папа глядит снизу вверх, парализованный ужасом. Все детали встали на места, ясность впилась скальпелем в самый мозг и застряла, не позволяя мыслям течь по привычным руслам.

— Ч-что… что теперь делать? — спрашивает папа.

— О, ты знаешь! Ты все уже понял, просто боишься! — с готовностью отзывается Соня.

— Что?

Жестом фокусника она вынимает из рукава знакомую бутылку с голубоватыми потеками на горлышке. Плещется густое месиво, отблескивают на стеклянных боках последние закатные лучи. Соня опускается на колени и протягивает бутылку папе:

— Так мы оба перестанем мучиться.

Небо выцветает — значит, солнце зашло. Яма заполняется промозглым могильным холодом, и папа чувствует, как коченеют пальцы. Бутылка висит над головой занесенным мечом, достаточно одного движения, чтобы все оборвалось.

— Ты можешь не пить, — говорит Соня. — Вернись домой, живи себе дальше. И я буду с тобой, пока не издохнешь по естественным причинам. Врачи напишут про сердечную недостаточность или какой-нибудь тромб. Ты можешь прожить еще долго, вот только я буду рядом каждую минуту. Что скажешь? Или мы просто освободимся друг от друга, вот и все.

Неподвижные губы размыкаются, точно рот деревянной марионетки, изо рта веет запахом мокрой собачьей шерсти. На лбу и щеках неровные провалы, внутри вихрится густая темнота. Глаза как у дохлой рыбы — выпученные, засохшие и бесцветные. Только пижама с лимонами силится сохранить образ прежней Сони, напомнить, как хорошо было раньше.

Папа тяжело сглатывает. Вернуться домой — значит, созерцать пустоту, оставшуюся после ухода мамы. Значит, симулировать жизнь, пытаться воссоздать все таким, каким оно было до злосчастной аварии. И жить бок о бок с существом, что прикидывалось дорогой дочерью и прилежно впитывало искреннюю родительскую любовь. Раньше все было обманом, но в неведении обман казался счастьем, а теперь неведения не осталось.

Теперь не осталось вообще ничего.

Затаив дыхание как перед нырком, папа резко выхватывает бутылку и прикладывается. Горькая гадость обжигает горло, на глазах выступают слезы. Всего три глотка, и он отбрасывает пустую бутылку, зажмуриваясь, позволяя отраве проникнуть как можно глубже.

— Я старался, — бесполый Сонин голос доносится как через бетонную толщу. — Надеюсь, все эти годы ты был доволен.

Внутри образовывается пустота, словно прямо в груди закрутился водоворот, и теперь весь папа с хлюпаньем всасывается туда без возможности выплыть. Ледяной холод пропитывает до самых костей, дыхание сбивается, мышцы каменеют и обездвиживаются.

Из последних сил открыв глаза, он видит, как прямо перед лицом распахивается голодная безграничная пасть.

Автор: Игорь Шанин

Я открыл глаза и увидел свет. Честно говоря, я хотел закрыть их обратно и, сделав вид, будто так и не проснулся – продолжить лежать… но что–то в глубине души говорило мне, что это неправильно. Я не хотел подчиняться этому внутреннему ощущению, но, тем не менее – протёр веки и попытался сориентироваться. Кто я? Где я нахожусь? Что происходит? Голова отдавала лёгкой давящей болью, а глаза с трудом приспосабливались к окружающей меня светлой обстановке… будто это было для них крайне неестественно… Мне понадобилось даже придержать голову правой рукой…

Это была палата… Обычная палата. Я лежал в самой обыкновенной советской кровати, казалось – при желании можно даже прочувствовать железную сеть под матрасом. Но это уже точно был самообман восприятия, верно ведь? Напротив меня, всего через метр пространства – находилась точно такая же кровать, на которой расположился молодой мужчина, даже не обративший на меня внимания. Первое ощущение, которое о нём представлялось – это небрежность. Трудно сказать, чем оно было вызвано: Его весьма заросшей щетиной, или тем, что он уткнулся в смартфон, совершено отстранившись от всего вокруг.

Стоило направить взгляд чуть левее – и моему взору предстало ещё шесть спальных мест. Некоторые впрочем, так и не были заняты. А в самом конце комнаты – находилось широкое окно, через которое беспощадно пробивалось обилие жаркого и томного солнечного света. Так же, спустя пару мгновений я заметил весьма характерные тумбочки, находившиеся подле кроватей: ну точно палата! Только почему я здесь оказался? Я точно не жаловался на здоровье. Да, у меня были некоторые болячки, но они были недостаточно весомым аргументом, что бы я по собственному желанию согласился лечь в подобное место. Кажется, я что–то вспомнил… но для того, что бы убедиться – я наклонился к своей тумбочке, и отыскал среди ничем не выделяющихся скудных вещей – кошелёк. И открыв его, убедился: Моё имя Марк. Вот и студенческий лежит прямо возле паспорта, студент второго курса медицинского университета, Марк Шехов. И оказался в палате… вот ведь ирония…

Я встал с кровати, и будто это было чем–то обыденным и естественным – направился к выходу. Я не помню этой больницы, но стоило мне решить, что я хочу умыться – мой мозг построил абсолютно простой и верный путь в уборную. Я никогда там не был, но петлял среди коридоров и поворотов с хирургической точностью. Всего чуть более минуты, и я уже был на месте.  Это совершенно точно была мужская уборная, и я был уверен, что могу сюда войти. Без задней мысли я проник в помещение и тут же направился к умывальнику. Меня не покидали мысли о том, что для больницы – здешние коридоры имеют уж очень много поворотов, но что–то внутри очень уверенно гнало подобные мысли прочь. Я открыл кран: и я точно знал, что открываю кран именно с холодной водой. Вентили не имели никаких обозначений, по которым можно бы было об этом догадаться – но я даже не допускал мысли, о том, что мог выбрать не тот. Всё это меня до жути беспокоило. Может быть даже отдалённо пугало. Нет, определённо именно беспокоило, может я ещё не до конца проснулся?

Я плеснул холодной водой себе по лицу, и принялся его растирать. В этот раз, открыв глаза, я чувствовал себя ещё более ясно. Но вместе с тем, и отступившая головная боль – вернулось, казалось бы, став ещё более сильной и отчётливой. Что ж, это объясняет моё первое желание вообще не просыпаться. Как мне теперь следует поступить? Если я обращусь к медперсоналу с вопросом о том, что же со мной произошло, и как я к ним поступил – меня вряд ли отпустят в ближайшее время. Я попытался нащупать в кармане штанов свой мобильный, но тот предательски отсутствовал. Если вспомнить – его ведь не было и в тумбочке. Связан ли он с тем, как я попал сюда? Я поднял свой взгляд на зеркало: Оно было слегка треснуто, недостаточно сильно, чтоб назвать эту трещину критической, но достаточно сильно, чтоб она невольно притягивала внимание. В отражении же я увидел молодое лицо, лет семнадцати–двадцати, выглядело оно чуть старше изображенного на паспорте и студенческом. Бритое, со стрижкой, явно укорачивающей волосы по бокам: Не настолько, чтоб я выглядел как какой–то фрик, выглядело вполне адекватно. Но я в жизни не поверю, чтоб я хоть раз просил парикмахера сделать мне нечто подобное.

Ладно, сейчас меня всё равно не это волнует. Я закрыл кран, и направился обратно. Не нравится мне здесь, не могу объяснить: Просто не нравится! К своему удивлению, я будто бы рефлекторно, подошёл не к своей палате, а к столу, за которым, судя по всему, находилась дежурная сестра.

–Извините! – не растерявшись, сказал я, когда та обратила на меня внимание. – Когда я смогу выписаться? – продолжил я свой вопрос!

–Конечно, как вас зовут?… – указала на меня медсестра ручкой, на край которой был одет колпачок, будто бы ожидая, что я продолжу фразу.

–Шехов. Марк Шехов! Палата номер...- на мгновение я запнулся, поняв, что понятия не имею, в какой палате я был. Но столь же спонтанно и обыденно продолжил:

–Палата номер семь. – Будто это лишь на мгновение вылетело у меня из головы.

Девушка, услышав моё уточнение – ринулась копаться в каких–то бумагах на столе, и затем, что–то прочитав, всё так же естественно вернулась к диалогу:

–Марк, вас же выписывают уже сегодня, после полудня вам занесут результаты обследования. Будьте добры освободить палату сегодня вечером, либо же завтра утром.

–А, да, простите. – Ответил я. – просто как проснулся, всё будто вылетело из головы.

–Эт-то… спасибо. – Добавил я, глядя на девушку, на лице которой было изображено лёгкое непонимание происходящего, и удалился в палату.

Сказанное меня немного успокоило. Не знаю почему, но мне явно не хотелось задерживаться здесь хоть на день больше нужного. Вернувшись, я обнаружил, что в палате ничего особо и не изменилось, небрежный мужчина втыкающий в смартфон, пара детей разглядывающих что–то в окне, попутно болтая о чём-то своём, девушка читающая книгу, да медсестра копошащаяся над одной из кроватей. Слегка вздохнув, я направился к своему месту, и ещё раз проверил свои вещи: Немного сменной одежды, бутылка воды, пара яблок, да кошель, который я забрал ранее. Никаким телефоном и в помине не пахло. Отчасти я задумался о том, что бы попросить у мужчины его смартфон для звонка, но понимание того, что ни один номер не всплывает в моей памяти – отгоняло сию мысль.

Солнечный свет, казалось, стал менее ярким, но почему–то проникал в палату ещё сильнее и напористее. Ещё больше заполняя каждый уголок. Каждый миллиметр и без того светлых стен. Будто это было естественно, обыденно. Я поймал себя на мысли, что возможно, придаю всему этому очень много внимания. Встал не с той ноги, с кем не бывает?

К слову, а какой сейчас месяц? Исходя из тёплого освещения, посмею предположить, что лето, либо конец весны… Но разве зима едва не закончилась? Холода ещё не должны были отступить. Сколько я здесь пробыл? Мне определённо стоит будет взглянуть в те результаты обследования, которые мне принесут, в частности на даты, указанные в них.

Только вот, что мне делать сейчас? Хоть убей – не могу представить, как я здесь коротал время. У меня же нет ни мобильника, ни книги, ни собеседника, как у остальных людей в палате. Это… неестественно?

Я, было, хотел встать с кровати, и направиться к одному из окон, но нахлынувшая усталость не позволила мне этого сделать. Я же совсем недавно проснулся, и ощущал себя весьма бодро, разве нет? По крайней мере, головная боль отступила. Я перевёл себя из сидячего положения, в лежачее – и решил, что немного вздремнуть, будет не таким уж расточительством… Тем более то, что и заняться то кроме ожидания – нечем.

"ЗВУК ОСЫПАЮЩЕЙСЯ ШТУКАТУРКИ"

Звук… Я готов поклясться, что меня разбудил какой–то звук. Неестественный звук. Слишком неестественный звук! Слишком тревожный!

Я открыл глаза, и осмотрелся: Я всё так же находился в тёплой палате, которую окружала умиротворяющая атмосфера. Только вот в палате больше никого не было. Я был один. Второе, что сразу же бросилось в глаза – освещение. Оно было более… белым? Напоминающим хирургическое отделение? Благо я быстро сообразил, что дело было в том, что подобное освещение было вызвано лампами. Прежде чем понять и без того очевидный вывод – я перевёл взгляд к окну: На улице была ночь. Непроглядная тёмная бесшумная ночь.

Я встал с кровати, и ещё раз беглым взглядом пронёсся по палате – ничего другого не изменилось. И ожидаемо – никаких результатов обследования на моей тумбочке не лежало. Но… как так? Ко мне же должны были прийти после полудня. Да и где остальные пациенты? Меня одолевало чувство тревоги! Оно росло в геометрической прогрессии! И я понимал, что если останусь здесь, в этой палате, и если не дай боже погаснет свет – оно рано или поздно превратится в страх, и съест меня изнутри. В результате было принято решение наспех отправиться на выход из палаты. В коридоре горело столь же яркое освещение, и какое бы чувство тревоги оно не вызывало – это явно было лучше, чем если бы его вообще не было.

Но оказавшись в коридоре, я резко понял, что в нём больше нет множества поворотов, на которые я обращал внимание днём. Вот тут–то паника и начала превращаться в страх. Дикий, первобытный страх. Не тот, который испытывает жертва при виде хищника. Более древний и необузданный. Тот, который испытывает как жертва, так и хищник. Страх перед тем, чего ты не понимаешь. Перед тем, что ты никогда не видел, да и вероятно никогда не должен был видеть.

Может быть, я ещё сплю? Это бы всё объяснило. Нет, это должно всё объяснить. Должно – потому что ничего другое больше не сможет! Но нарастающая мигрень быстро опровергла мою надежду на подобный исход. Почему это всё происходит? Мне нужно бежать, покинуть эту больницу, это уже были не рассуждения – это были инстинкты. Я направился быстрым шагом вдоль коридора. Палата за палатой, каждая из оных освещалась всё тем же ярким белым светом. Каждая всё так же полностью, бездушно пустая. Пока вдруг, одна из них не оказалась вообще без освещения. Вот совсем. Давящая и отторгающая тьма. Я проходил мимо лишь пару секунд, но этого было достаточно, дабы понять – что я не хочу останавливаться рядом с ней, и проверять что с ней не так, и чем она отличается от других. Это было очень неестественно. До жути неестественно. Я ускорил шаг и в конце концов,  вышел в холл! И что важно – я вновь был заранее уверен, что холл находится в центре здания. Достаточно спуститься по ступеням, пройти ещё несколько десяток шагов по холлу первого этажа, и вот он – заветный выход. Отсюда уже было видно, что освещение работает и на первом этаже. А освещение, несмотря на всю тревогу, изначально вызванную им же – сейчас было единственным, что хоть как–то отгоняло страх. Особенно после прохождения мимо той стрёсмной тёмной палаты!

Я миновал первый пролёт ступеней и, повернув на площадке – резко остановился. Там, на втором пролёте, стояла девушка. Или девочка. Со спины трудно было сказать. Это явно был подросток.

Я определённо давал себе отчёт о том, что это нехороший знак. Здесь даже думать не надо, чтоб почувствовать исходящую от неё угрозу. Будь она хоть манекеном, в данной ситуации ей вообще не нужно быть чем–то воодушевлённым, чтоб вызвать ощущение страха. И я готов поклясться, что только что видел, как она дышала – а это значит, что это определённо что–то воодушевлённое, чем бы она ни была.

Конечно, была вероятность того, что это такой же пациент, как и я, оказавшийся сейчас в точно такой же ситуации, и это казалось самым логичным выводом – но у меня не было ни малейшего желания спрашивать её об этом. Про себя я уже проецировал план действий: Обойти её, и направиться к выходу. Чёрт возьми, побежать, если она сдвинется с места, но во что бы то ни было – не подпускать её к себе.

Ох блин... Вот и лестничный пролёт стал казаться предательски узким. Боже, да у меня даже пот на лбу выступил от волнения. Чёрт возьми, как можно было оказаться в такой ситуации?

Но тем не менее, она ведь смотрит в одну точку… Прямо на выход из больницы… И осторожно ступив на одну ступеньку – я понял всю суть происходящего. Там, за стеклянной дверью больницы… Была та самая темнота… Непроглядная, полная, и абсолютная. Ни единого фонаря, света фар, окна, луны, или звёзд… Просто пустое… абсолютное ничего?

Девушка, похоже, почувствовав моё приближение – спустилась ещё на две ступени, и обернулась. Её взгляд был полон тревоги и испуга.

Я поднял руки в знак безобидных намерений:

–Хэй, всё в порядке. Я такой же!

Девушка же, после подобных слов, слегка изменилась в лице, став чуть более спокойной. Я подошёл на пару шагов ближе, уже сам.

–Ты… понимаешь, что кругом происходит?

Девушка отрицательно кивнула, а её взгляд, теперь уже выражал больше недоверия, нежели испуга. Я и сам стал более спокойным после увиденного. Всё–таки в подобной ситуации оказаться не одним в лодке – будет намного спокойнее. Как бы эгоистично это не звучало. И ещё, в конце концов, если бы она не испытывала беспокойства – это вызывало бы вопросы уже у меня. Её реакция, казалось, была той самой единственной, которая могла вызвать доверие в этой ситуации.

–Я Марк, мы можем помочь друг другу. – Вымолвил я, протягивая руку, в качестве дружелюбного жеста. Я понимал, что не могу сейчас встать в ступор, и рассуждать о том, можно ли верить этой девушке. В конце концов – всегда можно будет начать действовать просто “по обстоятельствам”.

–Т–ты.. поможешь мне? – неуверенно спросила девочка, взявшись за мою руку.

Я слегка промедлил из–за… явной неготовности к подобной ситуации, но ответил:

–Да, конечно. Я помогу тебе. Давно ты здесь находишься? – спросил я, уже более внимательно изучив её лицо. Оно было весьма миловидным и приятным глазу.

–Да… давно… – тихо ответила девочка. Должен отметить, что ответ пусть и слегка, но удивил меня.

–Насколько давно? – решил уточнить я.

Девушка подняла на меня взгляд, теперь её миловидное лицо было ещё более ярко выражено, кто–то мог бы назвать его даже кукольным:

–Очень давно…

–…

–…

–…

Думаю, не стоит комментировать, что подобный ответ посеял во мне тревогу. Во всех смыслах. Я с лёгким сомнений смотрел на неё, вообще не представляя, как мне стоит реагировать. А ранее упомянутое “кукольное лицо” казалось ещё более неестественным и лишь усиливало желание просто оттолкнуть её и побежать к вых... Да куда угодно если честно. Хоть в ту тёмную палату. Но ступор мой был не долгим. Первое, что я уже реально ощутил неладное – было руками. Холодными руками. Хотел бы я сказать, что её руки, державшиеся за мою ладонь, были холодны как у мертвеца, но нет. Они были ещё холоднее. Как могильный камень в зимнюю ночь. В очень длинную, снежную, зимнюю ночь. Руки, крепко державшие меня за ладонь, не дающие и шанса высвободиться. Словно хищник вцепившийся зубами в шею жертвы. И в какой момент её лицо оказалось так близко к моему? Я смотрел ей в глаза, и пытался сообразить, что мне сказать! Нет, что мне вообще сделать? Мне стоит вырваться силой? А получится? И что если это наоборот, только спровоцирует её? Что она вообще такое? Разве это был не другой пациент?

Ещё секунда, и её кукольные карие глаза стали впадать, образуя вокруг себя потемнения на коже. Зрачки же неотрывно следили за моим взглядом, казалось, прожигая насквозь и подмечая любую деталь. Любую мысль, которая могла взбрести ко мне в голову.  Поначалу потемнения можно было принять за фингалы, но ещё мгновение, и глаза стали впадать очень глубоко. До абсурда глубоко. Даже чисто теоретически человеческий глаз не мог бы так сделать. Она открыла рот, очень широко, очень неестественно широко для человека. Там было слишком много зубов для человека. Слишком острых, будто акульих, но точно не человечьих. Слишком неестественное их расположение, будто... Да чёрт возьми – нет в природе такого зверя. Этого просто не должно существовать. А это что? Ах, понял – это язык. Просто слишком длинный и тонкий. С раздвоением на окончании, будто у змеи. Хах... Кажется я уже знаю, что будет дальше...

Ещё секунда, и это вгрызлось мне в шею? В плечо? И туда и туда одновременно? От ударившего адреналина я не мог понять, куда пришёлся укус. Боли не было, но кости определённо отдавали сигналы о соприкосновении с этими зубами.

Ещё секунда, и в мозг стали поступать уже болевые сигналы, всё–таки она задела и плечо, и шею. Боль была очень слабой, чтоб адекватно оценить ситуацию. Я попробовал поднять руку, или попытаться оттолкнуть её – но будто это уже было решено кем-то вместо меня, не получилось даже дёрнуться. Черт побери, я не могу даже моргнуть. Не могу даже изменить направление взгляда! Тело вообще не слушается.

Ещё секунда, и шея начала отдавать невероятно сильным жжением. Нарастающим и неприятным. Понимание ситуации уже пришло в голову, адреналин, как казалось, начал улетучиваться. А на смену ему приходил только страх. Тот самый, который был, когда я покидал палату. Инстинктивный, первобытный страх, доставшийся нам ещё от предков.

Ещё секунда, и боль начала становиться невыносимой. Мгновения будто бы застыли, время между одним стуком сердца и другим – казалось бесконечно длинным. Сколько, это будет длиться? Это ведь точно не конец, оно не человек, это какой-то абсурд. Я не хочу умирать ТАК!

Ещё секунда, и вместе с нарастающей, уже нестерпимой болью – я услышал хруст. Это  блять мой хруст? Это было плечо? Шея? Хребет? Что? Чувство страха и паники и так было нестерпимо возросшим – но этот хруст будто сработал как прорвашаяся плотина.

Ещё секунда, и боль. Просто невыносимая боль. Болит всё. Особенно голова. Невыносимо болит. Намного отчётливее, чем всё остальное. Настолько сильно, что даже вывалившееся чувство страха и отчаяние притупилось.

Все, что было дальше – лишь мрак, заглушивший всё, абсолютно. Начиная от сознания, и заканчивая болью.

___________________________________________________________
Upd: Не кибербубьте пожалумста. Я очень закомплексованный дурачок, и не имею никакого опыта в работе с публикой. Я давно уже хотел показать хоть что-то из написанных мною высеров хоть где-то. Ну и собственно это мой первый пост. Если кому-то вот действительно это понравится - я могу повкидывать и другие свои наработки(У этой пасты так же есть идейное продолжение), прислушаться к советам, просьбам, замечаниями, и вот это вот всё... И... Кем бы ты ни был... Спасибо, что дочитал до этого момента... ._.

— Артур, пожалуйста, будь осторожен!

За дрожью ее голоса скрывалось притворство, но Артур не заметил фальши. Он покинул салон и направился к багажнику, откуда извлек спортивную сумку. Расстегнув молнию, Артур проверил содержимое — аккуратные стопки банкнот.

Удостоверившись, что все на месте, Артур закрыл сумку и зашагал к особняку. Надя окликнула его, изображая искреннюю признательность:

— Артур, спасибо, что согласился помочь. Я очень тебе благодарна.

Слезы струились по ее щекам, но в глубине души она потешалась над простодушием Артура. Он раздраженно бросил в ответ:

— «Спасибо» пусть брат твой скажет. Надя, я делаю это только потому, что люблю тебя. А брат твой — придурок, так и передай ему.

Надя наблюдала, как Артур решительно направился к дому, не обращая внимания на садовника, продолжавшего невозмутимо стричь кусты. Автоматические ворота распахнулись, пропуская Артура внутрь, и закрылись за ним следом вместе с садовником.

Стоило Артуру скрыться из виду, как маска слетела с лица Нади. Она смахнула слезы, мимолетно глянув в зеркало: губы исказила хищная усмешка, придавая миловидным чертам коварное выражение. Достав телефон, она набрала номер брата и процедила:

— Дэн, Артур попался. Деньги при нем. Начинайте.

Довольная улыбка растянулась на губах Нади, словно у кошки, поймавшей мышь. Она откинулась на сиденье, наслаждаясь моментом очередного триумфа. На миг Надю охватили сомнения и страх, но она поспешно взяла себя в руки.

***

Надя нетерпеливо барабанила пальцами по приборной панели, не сводя глаз с часов. Время тянулось невыносимо медленно. Ее взгляд то и дело метался к игральным костям, покачивающимся на зеркале заднего вида.

Наконец, ворота особняка распахнулись, и из них вышел Дэн — парень с взъерошенными волосами, чуть моложе Нади. Его потрепанный вид — рваные джинсы, мятая футболка и потертая кожаная куртка — резко контрастировал с аурой самоуверенности, исходившей от него. Дэн направился к машине, небрежно кинув Наде толстую пачку денег через открытое окно.

— Твоя доля, сестренка, — бросил он, усаживаясь за руль.

Надя жадно схватила деньги и начала пересчитывать купюры, но краем глаза заметила, что Дэн выглядит озадаченным и мрачным. Сердце тревожно сжалось. Неужели что-то пошло не так?

— Дэн, чего такой хмурый? — спросила она, стараясь скрыть нарастающее беспокойство за напускным безразличием. — Как все прошло?

Дэн пожал плечами, его лицо оставалось непроницаемым.

— Как обычно. Твой хахаль пошел к Боссу. Потом Босс отдал мне долю и разрешил забрать тачку.

Надя почувствовала, как волна облегчения накатила на нее. Значит, все прошло по плану. Но расслабляться было рано — нужно действовать оперативно, пока их не засекли.

— Надо побыстрее сплавить машину, — заявила она. — Поехали.

Дэн завел двигатель, и автомобиль сорвался с места, унося их прочь от особняка. Надя откинулась на спинку сиденья, сжимая в руках деньги — плоды их рискованной авантюры. Она знала, что ведет опасную игру, но азарт и предвкушение прибыли будоражили кровь. Игра продолжалась, и Надя была готова идти ва-банк.

***

Дорога убегала из-под колес автомобиля, унося Надю и Дэна прочь от коттеджного поселка. Загородное шоссе стелилось бесконечной лентой, и Надя бездумно смотрела в окно, наблюдая за мелькающим пейзажем.

Дэн, погруженный в свои мысли, молча вел машину. Внезапно внимание Нади снова привлекли игральные кости, раскачивающиеся на зеркале заднего вида. В порыве раздражения она сорвала их и выбросила в окно. Побрякушка с глухим стуком ударилась об асфальт и осталась позади, как и все, что было в прошлом.

Надя закрыла глаза, позволяя воспоминаниям захлестнуть сознание. Они приходили, словно яркие кадры из фильма, проносясь перед мысленным взором. Прошлое не отпускало, назойливый внутренний голос нашептывал о совершенных грехах. Но Надя купалась в этих мыслях, испытывая странное, болезненное удовольствие.

Схема была проста. Босс — так звали таинственную фигуру, с которой контактировал лишь Дэн — давал наводку на разного рода мерзких ублюдков. А дальше в игру вступала Надя. Она помнила их всех... Приезжего с востока и похотливого владельца ночного клуба. Жирного банкира и алчного бизнесмена, разорившего несколько фирм. Агрессивного сынка богатых родителей и лживого ученого-шарлатана. Последним в череде ублюдков, седьмым по счету, стал Артур — заядлый карточный игрок, просадивший все деньги семьи.

Надя вскружила им головы, опутала своими чарами. Они падали к ее ногам, одурманенные безумной страстью и фантастическим сексом. Но за ослепительным блеском ее очарования скрывалась ловушка.

Надя разыгрывала спектакль. Она говорила влюбленным в нее дуракам, что ее брат попал в беду — задолжал крупную сумму опасным людям, которые грозились убить его, если Надя не выплатит деньги. Со слезами фальши на глазах она умоляла своих любовников о помощи. Загипнотизированные ложью и чарами, они не могли отказать той, что вскружила им головы.

Надя приводила их к особняку Босса, и на этом ее роль заканчивалась. Что происходило за стенами загородного дома — Надя не ведала, да и знать не хотела. Главное — Дэн всегда возвращался с деньгами, а дальше они с Надей уносились прочь, навстречу сладкой жизни.

Простая, но безотказная схема.

Воспоминания померкли, и Надя открыла глаза. Мелькающий за окном пейзаж расплывался, мысли по-прежнему блуждали в лабиринтах прошлого. Обманутые, преданные, уничтоженные судьбы — их призраки неотступно следовали за ней. Но Надя гнала прочь угрызения совести. В этой игре каждый сам за себя, и она давно сделала свой выбор. Раскаяние — непозволительная роскошь для тех, кто живет по своим правилам.

***

Автомобиль свернул с шоссе и остановился на пустыре. Надя, погруженная в воспоминания, не сразу это заметила. Она удивленно огляделась, когда Дэн вышел из машины. Озадаченная его поведением, Надя последовала за братом.

Дэн стоял, задумчиво глядя вдаль, и не обращая внимания на моросивший дождь. Надю охватило странное чувство тревоги. Она подошла к брату, пытаясь понять, что происходит.

— Да что с тобой? — спросила она. — Ты последние дни сам не свой.

Вместо ответа Дэн достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул его Наде. Развернув лист, она увидела детский рисунок: море, папа, мама, девочка и мальчик. Призраки прошлого, казалось, ожили на бумаге, заставляя сердце сжаться.

— Перебирал старое барахло и нашел, — произнес Дэн. — Я нарисовал его в день, когда погибли родители. И забыл про него.

Надя молча вернула рисунок брату, чувствуя, как горечь подступает к горлу. Воспоминания о родителях причиняли боль, которую она давно похоронила в глубинах души.

— Надя, они бы гордились нами сейчас? — голос Дэна дрогнул. — Мама и папа. Что бы они сказали о нас?

Раздражение вспыхнуло в Наде, смешанное с болью и виной. Она не хотела думать об этом, не желала ворошить прошлое.

— Дэн, их с нами нет. И не было много лет. Я не припомню, чтобы ты раньше о них вспоминал.

— Ты задавалась вопросом, что происходит с людьми, которых мы приводим к Боссу? — вдруг спросил Дэн, игнорируя ее слова. — Мы ведь понятия не имеем, что он с ними делает.

— Да мне насрать! — фыркнула Надя. — Какая разница?! Мы делаем работу и получаем за нее деньги!

Ярость вспыхнула в глазах Дэна:

— Деньги?! Да я даже не знаю, куда их тратить! — Он потряс рисунком перед лицом сестры. — У меня была мечта в детстве — поехать на море вместе с мамой и папой. И что я делаю сейчас? Трачу бабло на телок, бухло и наркоту! А ты? Посмотри на себя! Ты этого хотела в детстве — спать с мужиками, выступая приманкой?

Надя почувствовала, как в ней закипает гнев.

Как Дэн смеет судить ее? Она всю жизнь заботилась о нем, вытаскивала из любой передряги.

— Год назад у тебя даже денег на хавчик не было, — процедила она с издевкой. — Дэн, ты сам вывел нас на Босса и втянул в это дело. И оно мне нравится. Я никогда не жила так хорошо и свободно, как сейчас. Так что соберись — и хватит ныть.

Дэн опустил голову. Тихо выдавил:

— Я так больше не могу. Я сдам Босса легавым.

У Нади перехватило дыхание от негодования. Страх и ярость затопили ее, сметая остатки самообладания.

— Ты с ума сошел?! Они и нас повяжут! Я не дам тебе наделать глупостей!

— Где же ты раньше была, сестренка? — укоризненно произнес Дэн.

Его слова стали последней каплей. Надя не смогла сдержать ярость:

— Ты совсем охренел?! Да я тебе с детства сопли подтирала, из любого дерьма вытаскивала! И теперь ты меня винишь?!

Дэн лишь качнул головой и, забрав рисунок у Нади, зашагал к машине, оставляя сестру позади.

— Я сдам Босса, и ты меня не остановишь, — твердо сказал он, непоколебимый в своем решении.

Надя смотрела ему вслед, чувствуя, как злость и растерянность раздирают ее изнутри.

— Да иди ты к черту! — бросила она брату в спину. — Честный какой! Ты жулик и вор, и всегда им будешь!

Но Дэн уже не слышал ее. Он сел в машину и уехал, оставив Надю одну на пустыре. Она стояла, сжимая кулаки, борясь с желанием закричать от бессилия. Мир, который она так тщательно выстраивала последние годы, рушился на глазах. И Надя не знала, что делать дальше. Впервые в жизни она чувствовала себя настолько потерянной и одинокой.

***

Надя брела по обочине шоссе, не замечая ничего вокруг. Небо хмурилось, роняя на землю холодные капли дождя. Они стекали по лицу Нади, смешиваясь со слезами отчаяния. Промокшая до нитки, она дрожала, но не от холода, а от страха и бессилия.

В голове метались панические мысли. Дэн собирался сдать Босса легавым. Это значило конец всему, и прежде всего — их делу и свободе. Надя не могла допустить этого. Она должна была что-то предпринять, найти выход из этой ситуации.

Трясущимися руками Надя достала телефон и набрала номер. Гудки звучали оглушительно среди какофонии мыслей. Наконец, на другом конце провода ответили:

— Слушаю.

— Это Надя. Ваш номер дал мне Дэн. Он предупреждал, что звонить можно только в крайнем случае, — начала Надя дрожащим голосом, — но я не знаю, что делать! Дэн собирается сдаться легавым! Пожалуйста, поговорите с ним. Просто поговорите!

Отчаяние сквозило в каждом слове. Надя цеплялась за соломинку, как утопающий. Она знала, что Босс — ее единственный шанс остановить Дэна, вразумить его, вернуть все на круги своя.

Но даже произнося эти слова, Надя чувствовала, как надежда ускользает сквозь пальцы. Что, если Босс откажется помогать? Что, если он решит избавиться от них обоих, как от ненужных свидетелей? Страх сковал ее сердце ледяными тисками.

Дождь усиливался, барабаня по асфальту. Надя стояла на обочине, прижимая телефон к уху, и молила небеса о чуде. Она не могла потерять брата, не могла позволить ему разрушить все, чего они добились, выбравшись из нищеты. Но что, если выбора у нее не было?

Мысли путались, страх и отчаяние затмевали разум. Надя чувствовала себя загнанным зверем, попавшим в капкан собственной судьбы. И единственный человек, который мог помочь ей выбраться, был тем, кого она опасалась больше всего на свете, — прежде всего потому, что она понятия не имела, кем он был на самом деле и какие цели преследовал.

Тишина на другом конце провода казалась зловещей. Надя ждала ответа, затаив дыхание. От этого разговора зависело все. И она молилась, чтобы Босс услышал ее призыв и протянул руку помощи. Потому что иначе...

Иначе Наде оставалось лишь одно — принять последствия своих поступков, когда Дэн сдаст их полиции. Но она не могла потерять роскошную жизнь, к которой уже успела привыкнуть.

***

Надя стояла у окна своей квартиры, нервно покусывая губу. Часы и минуты превратились в вечность. Она ждала весточки от Дэна, знака, что он передумал, что все будет хорошо. Но в глубине души Надя уже знала — ничего не будет как прежде.

За окном сгущались сумерки, окутывая город маслянистой тьмой. Фонари отбрасывали блеклые пятна света на мокрый асфальт, но они не могли разогнать мрак в душе Нади. Страх и неизвестность грызли ее изнутри, не давая покоя.

Внезапно тишину прорезал сигнал телефона. Надя вздрогнула, сердце бешено заколотилось в груди. Трясущимися руками она схватила телефон, боясь увидеть то, что уже предчувствовала.

На экране высветилось сообщение от Дэна. Всего несколько слов, но они обрушились на Надю, как лавина.

«В полиции не был. Уехал из города. Прощай».

Горечь и боль затопили ее сознание. Дэн бросил ее. Сбежал, оставив одну разгребать возможные последствия их аферы.

— Скатертью дорожка, — прошептала Надя, и собственный голос показался ей чужим, отравленным ядом разочарования.

Она стояла у окна, сжимая в руке телефон, и чувствовала, как рушится ее мир. Все, к чему она стремилась, потеряло смысл, когда брат окончательно оставил ее одну.

Надя смотрела на город, погружающийся во тьму, и видела в нем отражение собственной души. Она была потеряна, раздавлена, лишена цели.

Слезы жгли глаза, но она не позволяла им пролиться. Нельзя было показывать слабость: она не делала этого в детстве, когда погибли родители, и не станет делать сейчас.

Боль и горечь медленно трансформировались в холодную ярость. Дэн оставил ее, но Надя не собиралась сдаваться. Она выживет и докажет ему, что способна идти до конца. Даже если придется пройти через ад — она сделает это. Потому что другого выбора у нее не было.

Игра стоила свеч.

***

После ссоры с братом Надя погрузилась в водоворот безумия и саморазрушения. Реальность расплывалась перед глазами, события сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Ее жизнь превратилась в клиповый монтаж, будто кто-то безжалостно кромсал и склеивал фрагменты ее существования в абсурдную, лишенную смысла нарезку.

Вот она на вечеринке, в окружении друзей. Алкоголь льется рекой, музыка оглушает, тела движутся в безумном ритме. Надя пьет, танцует, смеется — надрывно, истерично, словно пытаясь заглушить боль внутри. Она целуется с незнакомцем, чувствуя горечь водки на его губах. А потом — ослепительно белая линия на черном столе, словно обещание забвения. Реальность расплывается, превращаясь в пульсирующий калейдоскоп цветов и звуков.

Она снова танцует, хохочет, кружится в вихре безумия. Мир вокруг искажается, лица становятся масками, слова теряют смысл. Надя пьет водку прямо из бутылки, обжигая гортань. Смех превращается в истерику, танец — в конвульсии. Она балансирует на грани, не понимая, где заканчивается реальность и начинается кошмар.

А потом — тошнота, рвущая изнутри. Надя склоняется над унитазом, выплескивая из себя боль и отчаяние. Слезы смешиваются с остатками алкоголя, и горечь во рту растекается ядом в душе.

И вот она снова одна, в темной комнате. Слезы душат, тело ломит, сознание мечется в лихорадке. Надя падает на кровать, закрывает глаза, пытаясь отгородиться от мира. В голове звучат собственные мысли — отстраненные и безжизненные, словно закадровый голос в артхаусном фильме.

Надя думает о том, как дни сменялись неделями, а она погружалась в забытье, пытаясь стереть из памяти образ брата. Он бросил ее одну в этом аду. И она вычеркнула его из своей жизни. Боль обиды притупилась, но не исчезла до конца, став верной спутницей Нади, ее вечной тенью.

Надя думала, что сможет убежать от прошлого. Но оно всегда настигает нас. Стоит лишь на миг расслабиться, потерять бдительность — и вот оно, снова рядом. Звонит по телефону, и реальность обрушивается, разбивая хрупкую иллюзию новой жизни.

***

Надя резко проснулась от пронзительного звонка телефона. Сонная, с опухшим от слез и алкоголя лицом, она нащупала трубку. Сердце пропустило удар, когда на экране высветилось имя брата. Трясущейся рукой Надя нажала на кнопку ответа.

— Мне больно, сестренка, — раздался в трубке жалобный, надломленный голос Дэна. — Мне очень больно.

Страх ледяной волной окатил Надю. Она вскочила с кровати, судорожно сжимая телефон.

— Дэн?! Дэн, что случилось? — голос сорвался на крик. — Где ты?! Дэн!

Ответ брата прозвучал странно, почти равнодушно:

— Ты всегда знала, где я.

Связь оборвалась. Надя застыла, в растерянности глядя на телефон. Мысли метались в голове, паника захлестывала сознание. Что случилось с Дэном? Почему он звучал так странно, так отрешенно? Что означали его слова?

«Ты всегда знала, где я».

Фраза эхом отдавалась в голове. Конечно, она знала.

Надя кинулась собираться, лихорадочно натягивая одежду. Руки дрожали, сердце колотилось как сумасшедшее. Она должна найти Дэна, должна помочь ему. Что бы ни случилось, что бы он ни натворил — она не могла бросить брата.

Страх и тревога гнали ее вперед. Надя неслась в машине по улицам, не замечая ничего вокруг. В голове пульсировала только одна мысль — успеть, спасти, не дать свершиться непоправимому. Она не простит себе, если с Дэном что-то случится.

***

Поздним вечером Надя подъехала к загородному особняку Босса. Коттеджный поселок утопал во мраке, лишь свет фар отражался в лужах на асфальте. Дождь барабанил по крыше машины, капли скользили по ветровому стеклу, размывая очертания.

Выскочив из автомобиля, Надя подбежала к воротам и яростно забарабанила в них, но тишина была ей ответом. Отчаяние и злость захлестывали ее. Где-то здесь находился Дэн, и он нуждался в помощи. Надя не могла потерять брата.

Краем глаза она заметила движение. Невдалеке садовник в неизменной куртке с капюшоном невозмутимо стриг кусты, будто не замечая ливня.

— Эй, садовник! — отчаянно крикнула Надя. — Ты вечно тут торчишь! Мне нужно попасть внутрь! Босс дома?

Мужчина медленно повернулся, его лицо скрывал капюшон.

— Я слышал чей-то голос, — спокойно ответил он. — Кто-то плакал.

У Нади перехватило дыхание. Значит, Дэн действительно здесь! Страх за брата и ярость на собственное бессилие затопили ее.

— Там мой брат и ему нужна помощь! — выпалила Надя, а затем ложь сорвалась с ее губ прежде, чем она успела подумать: — Если не впустишь, то мои кореша отделают тебя так, что будешь кровью харкать!

Угроза повисла в воздухе. Надя знала, что блефует — это единственное, что она умела по-настоящему хорошо. Но у нее не было выбора. Она должна попасть внутрь любой ценой.

Садовник склонил голову набок, будто прислушиваясь к чему-то. А потом усмехнулся — едва заметно, загадочно, с легкой издевкой.

— Люди так любят угрожать в тех случаях, когда можно просто попросить.

Его слова обескуражили Надю. Она замерла, не зная, что сказать. Гнев медленно отступал, сменяясь растерянностью. Неужели все было так просто? Неужели достаточно было попросить?

Садовник, казалось, видел ее насквозь. Будто чувствовал всю боль и тревогу, что сжимали сердце. Он неторопливо подошел к воротам и отпер замок. Тяжелые створки медленно поползли в стороны.

— Иди за мной, — тихо сказал он.

Надя шагнула на территорию особняка, следуя за садовником. Его лицо по-прежнему скрывал капюшон, придавая облику нечто зловещее и потустороннее. Они приблизились к массивной железной двери. Садовник потянул за ручку, и дверь открылась со скрипом ржавых петель. За порогом обнаружилась винтовая лестница, уводящая в непроглядный мрак подвала.

— Голос шел оттуда, — сообщил садовник, а затем добавил с загадочной полуулыбкой: — Дальше я не пойду. Это твой путь.

Надя с удивлением взглянула на него, пытаясь разгадать смысл произнесенных слов. Но садовник уже растворился в ночной тьме, оставив ее наедине с зияющим провалом. Дрожащими руками она включила фонарик на телефоне, и его свет выхватывал из мрака каменные стены, покрытые плесенью. Над лестницей проступали полустертые слова.

«Desine sperare qui hic intras».

Надя нахмурилась. Похоже на латинский, но что это значит? Мысли путались, страх сковывал сознание липкой паутиной.

Она замерла перед узкой винтовой лестницей, уходящей вниз спиралью, в непроглядную тьму подвала. Сырой, затхлый воздух, поднимающийся из глубин, обволакивал Надю, проникая под одежду и заставляя мерзнуть от неестественного холода. Дышать было трудно, будто легкие наполнялись вязкой, удушливой массой.

Ржавые металлические ступени казались хрупкими и ненадежными, грозя обрушиться от малейшего прикосновения. Сглотнув ком в горле, Надя поднесла ногу к первой ступеньке. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его стук разносится вокруг, разбиваясь о голые стены.

На мгновение Надя застыла в нерешительности, борясь с желанием развернуться и убежать прочь от этого жуткого места. Страх липкими щупальцами пробирался под кожу, сковывая движения и затуманивая разум. Все ее существо противилось, кричало об опасности, умоляя отступить, пока не стало слишком поздно.

Металл жалобно скрипнул под ее весом. Надя вздрогнула, но заставила себя продолжить движение. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой, она начала спускаться в неизвестность, погружаясь во мрак, который, казалось, только и ждал, чтобы поглотить ее целиком.

С каждым пройденным метром тьма становилась все гуще, а воздух — все тяжелее. Надя чувствовала, как ужас скручивает внутренности, как паника подступает к горлу удушающей волной.

Спустившись на несколько ступеней, Надя вдруг замерла, не веря своим глазам. В ярком свете фонарика она разглядела на металлической поверхности что-то темное и блестящее. Сначала ей показалось, что это просто влага, скопившаяся от сырости. Но когда она присмотрелась внимательнее, ее охватил леденящий ужас.

На ступенях растеклась лужа крови. Густая, вязкая жидкость, цвета спелой вишни, медленно стекала по краям, образуя причудливые узоры. Кровь была повсюду — на перилах, на стенах, даже на потолке. Казалось, само подземелье истекало ею, словно раненый зверь.

У Нади подкосились ноги, а во рту пересохло. Железистый запах ударил в ноздри, вызывая рвотные позывы. Голова закружилась, а реальность начала плыть перед глазами. Алые разводы растекались, превращаясь в чудовищные образы.

Дрожащей рукой Надя оперлась о стену, пытаясь сохранить равновесие. Липкий пот струился по лицу, застилая глаза. Сквозь шум в ушах она слышала собственное сорванное дыхание и бешеный стук сердца.

Кровавый след тянулся вниз по лестнице, скрываясь во мраке. Надя понимала, что там, в глубине, ее ждет нечто ужасное, нечто, что превратит ее худшие кошмары в реальность. Но выбора не было. Она должна идти дальше, чтобы помочь Дэну.

Собрав остатки мужества, Надя сделала еще один шаг.

И тогда перед ней стали проступать жуткие, пугающие видения. Она увидела своих любовников — мужчин, которых когда-то безжалостно заманивала в ловушку, приводя их к дому Босса.

Вот приезжий с востока корчится в предсмертных судорогах, его лицо искажено мукой удушья. Бледные губы беззвучно шевелятся, моля о пощаде, но Надя бессильна ему помочь. Рядом, погребенный под грудой камней, лежит бездыханный владелец ночного клуба. Его некогда похотливые глаза остекленели, уставившись в никуда.

Разлагающийся труп жирного банкира, облепленный мерзкими насекомыми, гниет в грязной канаве. В паре метров от него — расплющенное бетонной плитой тело жадного бизнесмена: раздробленные кости торчат под немыслимыми углами, превращая некогда успешного человека в гротескную мешанину плоти и крови.

Агрессивный сынок богатых родителей беспомощно барахтается в зловонном болоте. Гнилостная жижа засасывает его все глубже, заполняя рот, ноздри, легкие. А рядом с ним, объятый ревущим пламенем, в гигантской жестяной бочке сгорает заживо ученый-шарлатан. Его вопли боли и ужаса разносятся над безмолвным царством смерти.

Последним всплывает образ Артура, заядлого игрока в карты. Свора ощерившихся псов рвет его плоть, вгрызаясь в лицо, шею, живот. Кровавые ошметки летят во все стороны, а искаженное мукой лицо Артура кажется Наде застывшей маской.

Каждая смерть была уникальна в своей жестокости, словно вышла из-под пера безумного садиста. Надя не могла отвести взгляд от этого театра ужасов, от этой кровавой мозаики, складывающейся в чудовищную картину.

И тогда ее пронзила страшная мысль. Кто-то убил их всех. Кто-то безжалостно расправился с каждым из ее любовников, придумав для них изощренную, мучительную казнь. Но кто? Неужели Босс? Тот самый таинственный человек, к которому она приводила свои жертвы?

От этой догадки у Нади похолодело внутри. Она вдруг осознала весь масштаб своей вины, всю глубину своего падения. Ведь это она, словно паук, заманивала мужчин в свои сети.

Черная вдова.

Это она приводила их к монстру, который лишил их жизни самым чудовищным образом.

Надя глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Она вдруг осознала, что уже стоит на самом дне подвала, в длинном тоннеле, даже не заметив, как закончился спуск по бесконечной лестнице. Чудовищные видения завершились так же резко, как начались.

Вокруг царила кромешная темнота, нарушаемая лишь лучом фонарика. И тут издалека донесся стук. Глухой, приглушенный, будто кто-то бился в крышку гроба. Сердце пропустило удар.

— Дэн?! — голос Нади дрогнул, сорвался на всхлип. — Дэн, я иду!

Она бросилась вперед по длинному тоннелю и, наконец, оказалась в тесном помещении с каменными стенами и бетонным полом. Посреди стоял большой деревянный ящик. Именно оттуда доносился стук и сдавленное мычание. Надя кинулась к нему, не чуя под собой ног. Трясущимися руками она сорвала крышку.

Внутри, скорчившись в неестественной позе, лежал Дэн. Бледный, едва живой, со связанными конечностями и кляпом во рту.

Слезы текли по щекам Нади, смывая осевшую на лице пыль. Она освободила рот брата от кляпа, не совсем понимая, что делать дальше — вытащить его из ящика? Но что, если он ранен, и она этим сделает только хуже? Надо вызвать скорую помощь и полицию, но пройдет ли сигнал телефона из подвала?

— Дэн, братишка, — успокаивала она, пытаясь дрожащими пальцами набрать номер. — Я здесь, с тобой. Все будет хорошо.

Брат медленно открыл глаза. Мутный, расфокусированный взгляд остановился на лице Нади, а губы — потрескавшиеся и окровавленные — тихо прошептали:

— Где же ты была раньше? Предатель.

Мир застыл, рассыпался осколками. Надя не верила своим ушам. Как? Почему? Вопросы вспыхнули в голове и тут же погасли, когда затылок взорвался от боли, и сознание померкло.

Продолжение рассказа — в первом комментарии.

* * *

Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks, подписывайтесь)

— Вы что, меня записываете?

— Да, это нужно для протокола, — раздается из динамика голос наблюдателя. — Мы регистрируем все, что вы делаете и говорите. Виктор, пожалуйста, успокойтесь. Выпейте воды.

— Спасибо, не хочу, — Виктор язвительно ухмыляется.

— Беседа будет долгой. Нам нужно задать много вопросов.

— Кто вы?

Динамик молчит, но спустя несколько секунд наблюдатель все-таки отвечает:

— Врачи. Эпидемиологи.

— Что?! — Виктор чуть не подскакивает на стуле от удивления. — С каких это пор врачи похищают людей средь бела дня? — Гнев и раздражение кипят в голосе Виктора. — Вы схватили меня на улице, когда я выходил с работы! Ничего не объяснили, запихнули в фургон, а потом в эту камеру без окон! С запертой дверью! На каком основании вы меня задержали?!

— Виктор, я сожалею, что мои коллеги причинили вам дискомфорт, но другого выхода не было: приходится действовать быстро. Мы не можем тратить время на уговоры.

Виктор напрягается: ладони непроизвольно сжимаются в кулаки, спина деревенеет.

— Почему вам приходится действовать быстро?

Наблюдатель отвечает после короткой заминки:

— Мы должны как можно скорее изолировать всех контактных лиц. Опыт предыдущих пандемий показал, насколько это важно.

Виктор проглатывает вязкий ком в горле прежде, чем произнести в изумлении:

— Вы о чем вообще говорите?!

Бесстрастный голос наблюдателя словно окатывает холодом из динамика:

— Существует высокая вероятность, что вы можете быть переносчиком новой, ранее неизвестной инфекции.

— Вы серьезно?! — Виктор чувствует, как шумит кровь в ушах. — Вам что, «короны» было мало?!

Голос наблюдателя впервые за время разговора звучит напряженно:

— Боюсь, что в этот раз речь идет о чем-то более серьезном, чем коронавирус или другие известные науке патогены.

Все, с него хватит этого бреда!

Виктор в ярости ударяет кулаком по столу.

— Да вы там с ума сошли, что ли? — кричит он. — Я прекрасно себя чувствую!

— После того, как я побеседую с вами и соберу анамнез, врачи осмотрят вас и возьмут анализы. — Наблюдатель делает небольшую паузу, будто аккуратно подбирая слова, а затем продолжает: — Но вначале следует убедиться, что вы не представляете для них явной опасности.

Виктор фыркает от возмущения:

— Да вы сами больные — на голову! Неужели не видно: я в полном порядке! Здоров, как бык! У меня ничего не болит!

Он встает из-за стола, ходит по камере — от стены до стены, всего лишь четыре шага, туда и обратно, туда и обратно.

— Да здесь даже туалета нет! — взрывается Виктор. — Только кровать!

— Вам придется совершать мочеиспускание и дефекацию в специальные контейнеры, они стоят в углу. Мы заберем на исследование все ваши биоматериалы.

Виктор смотрит на желтые контейнеры. Только сейчас он замечает на них черные переплетенные полукруги — символ биологической опасности.

Виктор нервно усмехается:

— Можете подавиться моим дерьмом! Я вам такую кучу наваляю, что вы еще пожалеете!

— Виктор, давайте без грубостей, — спокойно просит наблюдатель. — Пожалуйста, вернитесь за стол. Вас плохо слышно.

Мотнув головой в бессильной ярости, Виктор садится за стол. Сжимает кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. Хочется раздолбать к чертям собачьим проклятый микрофон. Да еще этот шум в ушах...

— Так лучше. — Голос наблюдателя звучит нарочито спокойно, будто ему приходится разговаривать с буйнопомешанным. — Чем быстрее вы ответите на вопросы, тем больше шансов, что нам удастся во всем разобраться и, возможно, помочь вам.

— Возможно?! — Виктор чуть не давится слюной.

Наблюдатель отвечает таким серьезным тоном, что Виктор окончательно понимает: нет, он не шутит. И это точно не розыгрыш или какое-то недоразумение.

— Я не буду вас обнадеживать. Ситуация крайне опасная и быстро выходит из-под контроля. Скорее всего, ваша жизнь тоже в опасности. Но ответы, которые вы дадите, могут вас спасти.

Виктор берет пластиковую бутылку со стола, наливает воду в стакан, выпивает. Прохладная жидкость смачивает пересохшее горло, но голос, которым Виктор произносит свой вопрос, все равно звучит слишком хрипло:

— Что, черт возьми, происходит? — Теперь он не на шутку взволнован, да что уж там — напуган. — Перед выходом с работы я читал новости — там не было ничего про новую эпидемию!

— Мы контролируем информацию, чтобы сдержать панику.

— Вот поэтому вы забрали мой телефон? Боитесь, что люди узнают про инфекцию?. — Несмотря на страх, Виктор все еще способен язвить, и осознание этого факта радует его на долю секунду — прежде, чем вновь возвращается страх.

Страх усиливается, когда в ответ из динамика доносится голос с едва заметными нотками растерянности, как будто наблюдатель сам сомневается в своих словах:

— По правде говоря, мы не совсем уверены, что это инфекция.

— То есть? Вы сами только что говорили, что столкнулись с какой-то заразой!

— Науке не известен ни один вирус или бактерия, которые могли бы поражать людей с такой скоростью. Поэтому мы также не исключаем, что этот патоген может оказаться новым видом биологического или химического оружия.

Виктор крепче сжимает кулаки, чтобы унять предательскую дрожь — не только в руках, но и по всему телу.

— О какой скорости идет речь?

— Около суток. — Наблюдатель делает паузу, а затем продолжает чуть тише: — С момента заражения до смерти проходит в среднем двадцать четыре часа.

— И вы думаете, что я уже... заразился? — С трудом произносит Виктор: горло будто перехватывает рукой в железной рукавице.

— Человек, с которым вы близко общались, уже находится в реанимации в критическом состоянии.

— Кто этот человек?

Напряженная пауза в ответе длится пару секунд, но Виктору кажется, что проходит вечность прежде, чем из динамика раздается голос наблюдателя:

— Ваша жена.

Виктора словно окатывает холодной водой.

— Рита?!

— Когда ее обнаружили без сознания в метро, с ней были ее документы, по которым удалось установить личность. Благодаря записям на камерах наблюдения мы выяснили, что сегодня, в период с 13:10 до 13:50, вы близко контактировали с женой в кафе «Крещендо».

— Да, это был обеденный перерыв, — растерянно признается Виктор, а затем, немного помедлив, тихо добавляет: — Вообще-то у нас сейчас трудности в отношениях, мы уже три месяца не живем вместе. Нам нужно было кое-что обсудить, и мы договорились встретиться в кафе. — Он разводит руками в стороны. — Господи, зачем я все это говорю?! Какое вам до этого дело? — Наклоняется ближе к микрофону, произносит взволнованно, почти срываясь на крик: — Как Рита?! Что с ней?!

— Она находится в коме. В реанимации. Под пристальным наблюдением врачей. Они делают все возможное, чтобы ее спасти. Как и сотни других зараженных.

— Но... Что с ней произошло?! Вы говорите, что эта зараза быстро поражает людей, но как она проявляется?

— Патогенез заболевания не до конца понятен. — Наблюдатель снова делает паузу, и Виктор понимает, что манера невидимого собеседника отвечать с недомолвками жутко действует ему на нервы. — По правде говоря, он вообще не понятен. Что касается симптомов, то, судя по всему, поначалу они проявляются постепенно и незаметно, но затем резко нарастают, поражая в первую очередь мозг.

— Как именно? — настойчиво спрашивает Виктор.

Снова пауза в ответ.

Да они там издеваются, что ли?

Виктор откидывается на спинку стула, прикрывает глаза. В ушах по-прежнему шумит кровь — или нет? Может, ему просто кажется?

Виктор прислушивается: откуда-то издалека доносится едва заметный звук — нечто протяжное, заунывное, раздирающее душу. Взглянув на динамик над дверью, Виктор понимает, что звук раздается оттуда: похоже, невидимый наблюдатель решил включить музыку, пока медлит с ответом.

Вот только что за странный выбор мелодии?!

— Я хочу знать, что случилось с Ритой, — сквозь сжатые зубы повторяет Виктор.

Наблюдатель наконец отвечает. Судя по тону, он делает это неохотно, осторожно подбирая слова:

— Как и другие зараженные, она внезапно потеряла сознание. Упала на платформе в метро. Пассажиры вызвали скорую.

— Почему зараженные теряют сознание?

— Мы этого не знаем. Первые единичные заболевшие появились три дня назад, но уже сегодня речь идет о сотнях зараженных. Многие из них контактировали с другими людьми. Сейчас мы выясняем, как передается патоген и откуда он взялся.

Виктор качает головой, кусает губу: слова наблюдателя кажутся ему полнейшим бредом.

— Люди не могут просто так взять и потерять сознание! — взволнованно говорит он. — Должны же быть еще какие-то симптомы?!

— О них мало известно, но было замечено, что у зараженных отмечаются странности в поведении. Кто-то становится необычайно рассеянным, а кто-то — грустным и печальным. Зараженные словно уходят внутрь себя. Некоторые начинают плакать или что-то бормотать. Мы пытаемся выявить другие симптомы, в том числе благодаря наблюдению за вами.

— То есть, вы считаете меня зараженным?

— Мы не можем это утверждать, но вероятность очень высока.

— Замечательно, просто замечательно. — Виктор даже не пытается скрыть сарказм, к которому примешиваются злость и раздражение: — Получается, что вы ни хрена не знаете!

— Как я уже говорил, мы столкнулись с чем-то по-настоящему странным и... — Наблюдатель опять делает паузу, подбирая слова. — Непонятным.

Виктор в нетерпении стучит пальцами по столешнице: затянувшаяся беседа с наблюдателем выводит его из себя.

— Ну хорошо, люди внезапно теряют сознание, а что происходит дальше?

— На короткое время они впадают в кому, после чего наступает внезапная смерть от внутренних кровоизлияний в головном мозге.

Раздражение сменяется растерянностью, когда Виктор слышит ответ наблюдателя.

— Рита умрет так же?

Наблюдатель не отвечает. Молчание длится так долго, что Виктору хорошо слышна странная протяжная мелодия, доносящаяся из динамика. Кажется, она стала громче, и Виктор непроизвольно прикрывает глаза: звук словно проникает в голову, мешает думать и сосредоточиться, уносит прочь... к воспоминаниям.

Голос наблюдателя выдергивает из прострации:

— Виктор, мне нужно задать вам...

Виктор его перебивает:

— Вы... Вы не могли бы сделать потише? — просит он тихим, сбивчивым голосом, будто вся злость, кипевшая внутри, неожиданно его покинула.

— Я говорю громко? — спрашивает наблюдатель.

— Не только вы, но и все эти звуки...

— Я отрегулировал громкость динамиков, — после короткой паузы сообщает наблюдатель и прежде, чем Виктор успевает оценить разницу, торопливо добавляет: — Итак, Виктор, я уже понял, что вы не жалуетесь на свое здоровье. Но как насчет вашей жены? Возможно, вы заметили странности в ее поведении? Или она сама на что-нибудь жаловалась?

— Я же сказал, что мы не живем вместе, — устало отвечает Виктор. — У нас... произошел разлад. Сегодня в кафе я увидел ее впервые за три месяца, до этого мы общались только по телефону.

— Зачем вы встречались?

— Рита передела мне документы на развод, и я их подписал, — с горечью в голосе признается Виктор.

И снова — пауза, словно наблюдатель не знает, как реагировать на эти слова. Из динамика все еще доносятся протяжные звуки странной мелодии, но Виктор уже не реагирует на них: кажется, музыка сплетается с его мыслями, заменяя собой нервные импульсы в мозге...

— Вы долго не виделись с Ритой. — Голос наблюдателя возвращает Виктора к реальности. — Возможно, вы заметили какие-то перемены в ее поведении?

Виктор неуверенно пожимает плечами:

— Ну, по правде говоря, весь последний год она была... сама не своя. После того, что случилось в нашей семье.

— Что-то серьезное?

Виктор чувствует, как напрягаются желваки, когда он заставляет себя ответить:

— Мне бы не хотелось об этом говорить. Все уже в прошлом, и ничего не исправить. — Он делает паузу, чтобы собраться с мыслями (музыка из динамика мешает сосредоточиться). — В течение года Рита проходила психотерапию. С переменным успехом. Порой у нее случались нервные срывы.

— Поэтому вы расстались? Вы не смогли этого выдержать?

— Не только, — все так же неохотно, словно под дулом пистолета, произносит Виктор. — Впрочем, сегодня в кафе мне показалось, что Рита как будто бы...

Он запинается, не в силах подобрать нужные слова.

— Как будто бы что?

Виктор качает головой, прикрывает глаза:

— Как будто бы в ней что-то окончательно надломилось. Рита была немного рассеянной и словно... погруженной в себя.

— Вы обратили на это ее внимание?

— Да, я спросил, как она себя чувствует. Рита ответила, что в последнее время проходит новое лечение, и вроде бы оно ей помогает. Ее психолог посоветовал курс... — Виктор приходится напрячь память, чтобы вспомнить слово: — Курс музыкотерапии или типа того. Я плохо разбираюсь во всем этом, но вот Рита всегда любила музыку, она частенько затаскивала меня на концерты в филармонию. — Виктор удивляется, когда понимает, что произносит последние слова с теплотой в голосе. — Я их терпеть не мог, а вот Рита просто обожала. Поэтому ее психолог решил, что ей может помочь курс музыкотерапии в каком-то научном центре. Рита сказала, что это новый экспериментальный метод: к голове подключают электроды, и особая музыка вроде как звучит прямо внутри головы. Во время разговора в кафе Рита периодически что-то напевала... какую-то мелодию. — Виктор замолкает, прислушиваясь к музыке. Теперь ему трудно понять, где она звучит — внутри его мозга или из динамиков? — По правде говоря, этот мотив как будто до сих пор звучит у меня в голове... — Он растерянно смотрит на дверь. — Вы убавили громкость динамиков?

— Да, я сделал потише. Виктор, вы знаете, с кем могла контактировать Рита в течение сорока восьми часов до вашей встречи?

— Понятия не имею. Мы не обсуждали личные жизни друг друга. Я подписал бумаги на развод, и на этом наша встреча закончилась.

— Что ж, думаю, на сегодня с вопросами хватит. Через пять минут в камеру зайдут врачи, чтобы провести осмотр и взять анализы. Кроме того, к вам прикрепят датчики пульса, ритма сердца, давления и дыхания. Не пугайтесь, врачи будут в защитных костюмах. После осмотра и всех процедур вы сможете отдохнуть. Ночью за вами будет продолжено наблюдение, в том числе с помощью автоматической системы регистрации движений и звука — на тот случай, если вы вдруг проснетесь.

Виктор выдавливает горькую усмешку:

— Не думаю, что я вообще смогу заснуть. — Новая мысль пронзает сознание, и Виктор, взглянув на часы, спрашивает с тревогой в голосе: — Сейчас 20:40. Если вы говорите правду, и я действительно мог заразиться от Риты, то мне осталось жить меньше суток. Значит, завтра утром я потеряю сознание, а затем умру?

— Мы не знаем наверняка. Нужно провести осмотр и необходимые исследования, взять анализы. Именно этим займутся сейчас врачи. Не стоит отчаиваться раньше времени.

Виктор понуро склоняет голову. Кажется, он больше не в силах перечить.

— Хорошо. Делайте все, что считаете нужным. Только, пожалуйста, убавьте громкость, я устал от всех этих звуков...

Виктор закрывает уши руками, но мелодия, которая звучит из динамиков, не утихает.

* * *

Расшифровка записи автоматической системы регистрации #113-01.

Наблюдаемый субъект #113 просыпается в 02 часа 14 минут 48 секунд.

Действия субъекта #113: ворочается в постели, откидывает одеяло, садится в постели, закрывает уши руками, трясет головой, встает, подходит к столу, садится, наливает воду в стакан, пьет воду, наклоняется над микрофоном.

Оценка физиологических показателей субъекта #113:

Частота сердечных сокращений: 98 ударов в минуту.

Артериальное давление: 143/90 миллиметров ртутного столба.

Ритм сердца: синусовый, единичные предсердные экстрасистолы.

Частота дыхательных движений: 19 в минуту.

Оценка походки: замедленная.

Оценка голоса: хриплый, сдавленный, с редкими запинками.

Субъект #113 произносит в микрофон: Я знаю, что вы меня слышите. Вы же все записываете. [Пауза.] Пожалуйста, я вас очень прошу, не надо так громко! Два часа ночи. [Пауза.] Вы слышите меня? Я не могу уснуть. Пожалуйста, выключите динамики. Пожалуйста.

Действия субъекта #113: встает из-за стола, подходит к кровати, ложится в постель, смотрит в потолок, закрывает глаза, поворачивается на бок, закрывает голову подушкой.

Конец расшифровки записи автоматической системы регистрации #113-01.

* * *

Расшифровка записи автоматической системы регистрации #113-02.

Наблюдаемый субъект #113 просыпается в 04 часа 37 минут 15 секунд.

Действия субъекта #113: убирает подушку с головы, садится в постели, закрывает уши руками, раскачивается вперед-назад, встает, подходит к столу, садится, наклоняется над микрофоном.

Оценка физиологических показателей субъекта #113:

Частота сердечных сокращений: 110 ударов в минуту.

Артериальное давление: 148/95 миллиметров ртутного столба.

Ритм сердца: синусовый, частые предсердные экстрасистолы.

Частота дыхательных движений: 21 в минуту.

Оценка походки: замедленная, с пошатыванием.

Оценка голоса: хриплый, дрожащий, неразборчивый, с частыми запинками.

Субъект #113 произносит в микрофон: Я знаю, что вы все записываете. [Пауза.] Вы отобрали мой телефон, я не могу никому позвонить. Не могу связаться с Ритой. Пожалуйста, передайте ей эту запись. Она в коме, я знаю. Но я слышал, что люди без сознания могут все слышать. Рита должна знать, что я... [Неразборчиво. Пауза.] Мне очень, очень жаль. Рита, я просто хочу, чтобы ты знала: я говорил разные слова, я ужасно себя вел, но... [Неразборчиво. Пауза.] Я никогда тебя не винил. И я сожалею, что так поступил. Эта вина... [Неразборчиво. Пауза.] Она не дает мне покоя. [Пауза.] Я чувствую ее, слышу. [Пауза.] Пожалуйста, пусть она утихнет, я больше не могу.. [Неразборчиво.]

Действия субъекта #113: кладет голову на руки, сидит без движений за столом.

Конец расшифровки записи автоматической системы регистрации #113-02.

* * *

Он просыпается, когда сквозь музыку доносится громкий голос наблюдателя:

— Виктор, вы слышите меня? Виктор?

Он медленно поднимает голову. Размыкает веки: яркий свет лампы на потолке бьет по сетчатке. Виктор щурится, пытаясь понять где находится.

— Д-да? — заторможенно говорит Виктор. — Где я?

Он с трудом разбирает собственный голос сквозь навязчивую мелодию: она будто поглощает собою все остальные звуки. Даже ответ наблюдателя кажется приглушенным:

— Вы по-прежнему в обсерваторе под нашим наблюдением.

— Который час? — Виктор смотрит на наручные часы, но не может сфокусировать взгляд на стрелках: зрение почему-то стало нечетким, размытым.

— Уже утро, — произносит наблюдатель. — Вы уснули за столом, когда во второй раз вставали ночью. Вы помните это?

Виктор наконец-то находит силы выпрямиться. Он откидывается на спинку стула, обводит затуманенным взглядом комнату. Отвечает неуверенно, сбивчиво:

— Да... Смутно. Помню. — Он берет пластиковую бутылку с остатками воды. — Вы передали запись Рите? Она обязательно должна ее услышать...

— Виктор, сегодня ночью ваша жена умерла. Примите мои соболезнования.

Рука судорожно сжимает бутылку, и вода выплескивается на стол. Новость сокрушает Виктора: он тяжело дышит, капли пота выступают на лбу. Дрожь сотрясает его изнутри.

— Я хотел задать вам еще несколько вопросов, — осторожно вмешивается наблюдатель, — но если вам нужно время...

Виктор перебивает:

— Нет. Все нормально. Я в порядке. Спрашивайте.

Голос дрожит, но Виктор, сжав кулаки на мокром столе, изо всех сил пытается держать себя в руках.

— Мы получили результаты ваших анализов. Все показатели в норме.

— Значит, я здоров? — Странное безразличие овладевает Виктором. — Могу идти?

— Боюсь, что нет. У нас появились новые данные, которые... проливают свет на возможный источник заражения. Но мы не до конца уверены, поэтому я должен кое-что у вас уточнить. — Наблюдатель делает паузу, словно ожидая реакции собеседника, но тот молчит. — Виктор, вчера вы упомянули, что Рита проходила лечение по поводу своих... нервных срывов. Вы могли бы рассказать подробнее, что стало их причиной?

Когда Виктор отвечает, собственный голос кажется ему заторможенным, медленным и будто заглушенным бесконечной музыкой:

— У Риты была депрессия... После того, как погиб наш сын. На море. В тот день я как обычно работал, а Рита вместе с Максом поехали на пляж. Они нашли укромное место, где не было других людей. Максу только исполнилось шесть, он не умел плавать. Играл в песке на берегу моря, пока Рита загорала... Она, конечно же, наблюдала за ним, но в какой-то момент задремала, а когда открыла глаза, то... — Виктор делает судорожный вдох прежде, чем тихо, сдавленно продолжить: — Макса уже не было... Как потом выяснилось, в том месте проходило отбойное течение — наверное, Макс зашел глубже в воду, и волны затянули его в море.

Он замолкает, прикрыв глаза, полностью отдавшись мелодии, которая уносит прочь, к берегу морю, к его темным волнам...

— Мне очень жаль.

Голос наблюдателя звучит словно из-под толщи воды, но Виктору уже все равно: все так же с закрытыми глазами, он медленно говорит:

— С тех пор Рита стала... другой. Она винила себя в смерти Макса. Это чувство не давало ей покоя, изводило ее... Словно... Мелодия, которая все время играет у тебя в голове...

Виктор начинает тихонько напевать мелодию, которая странным образом одновременно звучит из динамика и внутри его головы.

Через несколько секунд Виктор замолкает, и наблюдатель напряженно спрашивает:

— Что вы имеете в виду? Виктор?

— Рита дважды пыталась покончить с собой, — отрешенно, будто не услышав вопрос, отвечает Виктор. — Она несколько раз лежала в больнице... И в какой-то момент... жить с ней стало... невыносимо. Да, я признаю это. Я тоже... сдался. — Виктор вынужден на мгновение замолчать, чтобы расслышать собственные слова сквозь нарастающую музыку. — Я... изменил Рите, и она об этом узнала.

Виктор полностью отдается неясному, жгучему порыву — и снова тихо напевает мелодию.

— Мы все совершаем ошибки, — говорит наблюдатель.

Горький привкус во рту заставляет Виктора скривиться, когда он заторможенно произносит:

— И все... испытываем вину? Вы тоже? — Он ждет ответа наблюдателя, но тот почему-то молчит. — А может, Риту убила... ее вина? Как и всех остальных? Сожаление, от которого никак не избавиться... Как мелодия в голове...

Виктор продолжает напевать под нос мелодию.

— Виктор, вчера вы упомянули, что Рита проходила курс экспериментальной музыкотерапии в научном центре. Она сказала, как он называется?

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— Дело в том, что нам, кажется, удалось воссоздать цепочку заражений. — Сомнение окрашивает голос наблюдателя, но Виктор с трудом его слышит: мешает музыка, которая становится все громче и громче. — След ведет в один частный научно-исследовательский центр. Скорее всего, именно там лечилась ваша жена.

— Оттуда вырвался какой-то вирус?

— Мы пока не до конца уверены, что именно там произошло. Нам известно лишь то, что в институте изучали влияние музыки на мозг человека, и...

Виктор перебивает с нервным смешком:

— Хорошо, что вы про это заговорили. Вы не могли бы ее наконец-то вырубить?

— Кого вырубить? — удивляется наблюдатель.

Впившись ногтями в ладони, Виктор чеканит хриплым, сдавленным голосом:

— Музыку из динамика. Она меня реально достала. Я не мог из-за нее уснуть, а сейчас она мешает вас слушать!

Он выкрикивает последние слова, но с трудом способен их разобрать: музыка заглушает собой все остальные звуки. Откуда-то издалека, словно из глубины колодца, слышно наблюдателя:

— Виктор, кроме моего голоса из динамика больше ничего не звучит.

Слова, словно пули, разламывают череп Виктора: все становится одновременно размытым — и невероятно ясным, четким, острым. Словно истина, которую он всегда знал, но боялся признать.

Он падает на пол, произнося на последнем дыхании:

— Я больше не могу... ее вынести...

Издалека, сквозь какофонию темных, окрашенных кровью звуков, доносится испуганный крик наблюдателя:

— Быстро вызывай бригаду, он отключается! Виктор! Виктор! Он потерял сознание! Быстро врачей! Виктор! Виктор, ответьте! Виктор! Виктор!

Он лежит на полу, безразличный ко всему, что творится за стенками его черепной коробки. Вскоре голос наблюдателя исчезает, всецело поглощенный музыкой. Она звучит громче — навязчивая, невыносимая мелодия, которая наконец-то достигает смертельного крещендо, как и чувство вины, раздирающее Виктора изнутри.

Он закрывает глаза, и вместе с темнотой наступает спасительная тишина.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks — подписывайтесь, в новом сезоне там будет много чего интересного)

P.S. Аудиоспекталь на основе рассказа (озвучка канала "Мик Бук"):

— Послушайте, как вас зовут? — как можно приветливее сказал Артем, когда медсестра закончила кормить Калеку.

— Чего надо? — огрызнулась толстуха, забирая тарелку у Плешивого.

— Пожалуйста, мне очень нужно связаться с родственниками. — Артем старался говорить спокойно, но дрожь в голосе выдавала его отчаяние. — Они волнуются за меня. Мне нужен мой телефон!

— Нельзя. — Медсестра выхватила тарелку и стакан из рук Артема. — Нужно соблюдать строгий режим, голубчик.

Ответ толстухи взбесил Артема. Он втайне надеялся, что медсестра, какой бы черствой и неприятной она ни была на вид, проявит к нему жалость и разрешит поговорить по телефону с матерью или сестрой. Или, на худой конец, с бывшей женой. Но толстая тварь осталась бессердечной.

— Сука! — выкрикнул Артем. — Да кто вы такие, ублюдки?! Отпустите меня отсюда!

— Ты ведь все равно не уйдешь, голубчик, — усмехнулась медсестра, взяв с тележки шприц с желтоватым раствором. — Будешь плохо себя вести — не получишь волшебный укольчик.

Она подошла к Артему и приблизила шприц к катетеру на его руке. Артем заелозил в кровати, стараясь отпрянуть от толстухи, но она схватила его за плечо и ловким движением воткнула шприц.

— Вот так, хорошо, — с довольной улыбкой протянула медсестра, впрыскивая раствор.

Положив шприц на тележку, она выкатила ее из палаты, так и не покормив Жирдяя, храпевшего в койке. Артем вспомнил, как однажды читал о странном заболевании, из-за которого человек все время спит, и задался вопросом: уж не такой ли болезнью страдает Жирдяй?

Артем посмотрел на других соседей по палате. Плешивый все так же сидел, таращась пустым взглядом внутрь своей черепной коробки. По его обвисшим губам стекала слюна с остатками каши. Калека лежал в постели, глядя в потолок, и Артем снова удивился, почему инвалид больше не двигается и даже не шевелит шеей? Что с ним сделали на операции?

Мысли путались в голове, сбивались в клубок, распутать который Артем уже не мог. Мышцы словно превратились в свинец, боль в голове и пояснице утихла. Соскальзывая в вязкую дрему, он понял, что медсестра вколола ему обезболивающее вперемешку со снотворным.

* * *

Артема разбудил скрипучий голос медсестры. Открыв глаза, он увидел, как она усаживала Плешивого в кресло-коляску. За окном стемнело, и люминесцентные лампы, тихо жужжа, наполняли палату мертвенным свечением.

— Ноги поставь на подставку, — командовала толстуха, наблюдая, как Плешивый медленно, словно под действием транквилизаторов, устраивается в кресле.

— Куда вы его везете? — вмешался Артем.

— Твое дело, голубчик, — лежать и набираться сил, — усмехнулась медсестра, выкатывая из палаты коляску с Плешивым.

Когда они скрылись в коридоре, Артем, приподнявшись на локтях, посмотрел на Калеку. Он все так же неподвижно лежал на койке со взглядом, устремленным в потолок.

— Его забрали на операцию? — спросил Артем.

— Да. — Голос Калеки, казалось, охрип еще больше.

— Почему они проводят их по ночам?

— Доктору так нравится.

Из глубины коридора донесся приглушенный звук циркулярной пилы, а затем раздался плач — надрывный, наполненный болью и ужасом. И хотя Артем ни разу не слышал голоса Плешивого, он не сомневался, что этот жуткий вой принадлежал именно ему. Через мгновение он оборвался. Визг пилы продолжался еще некоторое время, но затем тоже стих.

— Что с ним делают? — сглотнув горький ком в горле, спросил Артем в пугающей тишине.

— Какая разница, — безразлично протянул Калека. — Кто-то получит деньги. Вот и все.

У Артема похолодело внутри. В ушах гулко застучало, а волосы на затылке встали дыбом. Чудовищная догадка озарила его.

— Они что, режут его на органы? — ужаснулся он.

— Если бы, — ухмыльнулся Калека.

— Вас похитили?

— Голубчик, ты задаешь слишком много вопросов. — Калека прикрыл глаза, будто намекая, что этот разговор его утомил. — Я оказался здесь по своей воле, чтобы помочь деньгами дочери. Доктор хорошо платит.

— А Жирдяй и Плешивый?

— Думаю, их сдали родственники или опекуны. Кому нужны дебил, пускающий слюни, и вечно храпящий жирный кабан? Его ж не прокормишь. А может, их просто где-нибудь подобрали. В бомжах недостатка нет.

Калека замолчал, словно намеренно сделав театральную паузу перед тем, что собирался сказать дальше. Артем задрожал, ощущая, как живот стянуло от нехорошего предчувствия. Он уже знал, какими будут слова Калеки.

— А вот ты, голубчик, удачно им подвернулся, — с усмешкой в голосе прохрипел инвалид. — Но ты не переживай: скоро все закончится. Им еще чуть-чуть осталось.

— Что закончится?! — вспылил Артем; его губы затряслись, а согнутые в локтях руки задрожали от напряжения. — Что они с нами сделают?!

— Скоро узнаешь. — Калека зевнул и закрыл глаза: разговор окончен.

— Сука, — процедил сквозь зубы Артем, откидываясь на подушку.

По коридору протопали шаги, щелкнул выключатель, и свет в палате погас. Вглядываясь в полумрак, разбавленный лунным светом из окна, Артем твердо решил: он во что бы то ни стало выберется из этой вонючей дыры.

* * *

Утром они вернулись: медсестра втолкнула в палату каталку, на которой без сознания лежал Плешивый. Толстуха сдернула простыню, покрывавшую мужчину, и Артем содрогнулся от потрясения: у Плешивого не было ног. За два дня он привык к виду его волосатых, испещренных венами конечностей, но теперь вместо них зияли свежие розовые швы, сочившиеся кровью. Не было даже культей: ноги отрезали под корень, словно выдрав их с костями из тазобедренных суставов.

Медсестра, подхватив Плешивого за подмышки, стащила его с каталки на койку и накрыла покрывалом. Артем в ужасе наблюдал, как кровь из ран пропитывает ткань в том месте, где у Плешивого раньше были ноги.

Тем временем толстуха вытолкнула каталку в коридор, а затем, спустя несколько мгновений, вернулась в палату — на этот раз с тележкой, на которой дымилась кастрюля с едой.

— Ешь, голубчик. — Медсестра положила на грудь Артема тарелку с кашей. — Набирайся сил.

— Что вы с ним сделали? — Артем не мог отвести взгляда от человеческого обрубка, в которого превратился Плешивый. — Зачем вы отрезали ему ноги?!

Медсестра подкатила тележку к Калеке и, плюхнув жирную задницу на край койки, принялась кормить с его с ложки. Он медленно жевал кашу, с безразличным видом уставившись в потолок.

— Тебе нельзя нервничать, голубчик, — ответила медсестра. — Будешь нервничать — голова разболится. А тебе надо ее беречь.

Артема корежило от негодования и злости, но ничего поделать он не мог: ноги по-прежнему не двигались, он был прикован к постели. Ясно одно: этой ночью толстуха вновь придет в палату, чтобы забрать на операцию его или Жирдяя. И к этому времени нужно было придумать, как выбраться из заточения.

Артем взял тарелку с кашей, удивившись тому, какой легкой она оказалась. Спустя мгновение он понял, что чувствует силу в мышцах рук: они больше не дрожали и не падали безвольно на койку.

Они окрепли и были готовы к отпору.

* * *

Как и ожидал Артем, поздним вечером по коридору разнеслось грохотание. Дверь распахнулась, и на пороге в мутном желтом свете появилась медсестра с инвалидным креслом. Артем, смежив веки будто спит, замер: к кому она подойдет — к нему или Жирдяю?

Медсестра, окинув взглядом обитателей палаты, подкатила коляску к койке с храпящим толстяком.

— Просыпайся, спящая красавица, — хихикнула толстуха.

Она растолкала Жирдяя, и тот, моргая сонными глазками, спрятанными в жировых складках век, непонимающе на нее уставился.

— Что таращишься? — буркнула медсестра. — Поднимай зад и садись в коляску.

К удивлению Артема, Жирдяй, не сказав ни слова, послушно поднялся с постели и, чуть пошатываясь, пересел в кресло. Медсестра, кряхтя от натуги, вытолкала коляску в коридор. Спустя несколько минут стук ее каблуков и скрип колес затихли.

— Завтра твоя очередь, голубчик, — прокаркал Калека, вылупившись в потолок. — Недолго ждать осталось.

— Это мы еще посмотрим!

Откинув пропахшее мочой одеяло, Артем поднялся на руках. Посидев так немного, он дождался, когда утихнет дрожь в мышцах. Голова раскалывалась, словно угрожая взорваться изнутри, а поясница ныла так, будто в нее воткнули сотни раскаленных игл. Артем сжал зубы, пытаясь перетерпеть боль. Он свесился с койки и, коснувшись ладонями изодранного линолеума, подтянул ноги к краю кровати.

Артем грохнулся на пол, стараясь смягчить удар руками. Голова и поясница отозвались вспышками резкой боли. В глазах плясали огненные точки, и Артему потребовалось время, чтобы сфокусировать взгляд.

Голый, с торчащим из органа катетером, от которого к мешку для сбора мочи тянулась длинная трубка, Артем распластался на полу, собираясь с силами. План был прост: подтягивая тело на руках, он выползет из этой чертовой палаты, а дальше будет видно. Задача минимум — найти телефон и связаться с полицией и родственниками. Ну а если повезет — удрать из этой живодерни, даже если ему придется на пузе продираться сквозь тайгу.

Артем, корчась от боли, медленно вытянул катетер из органа и отбросил его в сторону. Медлить больше нельзя: подтягиваясь на руках, он с кряхтением пополз к двери. Пол холодил грудь и живот, а вот ниже пояса Артем ничего не чувствовал.

Казалось, прошла целая вечность прежде, чем он оказался недалеко от кровати Калеки. Не поворачивая головы, инвалид лежал в койке и молчал, будто бегство Артема совсем его не интересовало. Вдруг под простыней, укрывавшей его короткое тело, едва заметно что-то шевельнулось. Артем остановился: что это могло быть? Ведь у Калеки не было ни рук, ни ног.

Артем, словно завороженный, наблюдал за тем, как под простыней что-то медленно ворошилось в тех местах, где у Калеки раньше находились конечности. Движения были микроскопическими и неприметными — понятно, почему Артем не замечал их раньше на расстоянии. Он подполз к койке и, помешкав мгновение, резко откинул простыню.

От увиденного перехватило дыхание, а сердце пропустило удар. Ужас окатил Артема ледяной водой, когда спустя мгновение он осознал чудовищную картину, напоминавшую оживший кошмар: голова Калеки свежим, сочащимся сукровицей швом, соединялась с жирным свиным туловищем, лежавшим на спине. Передние и задние лапы с уродливыми белесыми копытцами, напоминавшими недоразвитые детские ручонки, медленно шевелились в воздухе. На брюхе, покрытом жидкими волосками, топорщились бледно-розовые соски.

Артем опустил голову, сдерживая комок рвоты, рвущийся наружу.

— Что, не очень видок? — ухмыльнулся Калека, не поворачивая голову в сторону Артема: он просто физически не мог этого сделать. — Зато хорошо заплатили. Леночка по долгам расплатится, а там глядишь — в Москву переберется, заживет как надо.

— Вы больной, — только и смог выдавить из себя Артем, корчась от рвотных позывов. — Больной ублюдок.

Калека противно захихикал. Артема трясло. В голове звенела мысль: если голову Калеки пересадили на свиную тушу, то куда же дели его тело? Зачем оно понадобилось живодерам?

Каждая секунда, потраченная на размышления, могла стоить Артему жизни. Цепляясь руками за пол, он пополз к двери. Медсестра никогда не закрывала ее на замок. Артем, приподнявшись на одной руке, уцепился за ручку и потянул ее вниз — дверь открылась.

Артем выполз в коридор, освещенный желтоватым сиянием плафонов. Длинный и узкий, он простирался в оба конца: слева его обрубала глухая стена с облупившейся краской, а справа — старая рассохшаяся дверь, которая, вероятно, служила выходом из отделения. По обе стороны коридора тянулись двери. Прислушавшись, Артем услышал за ними едва различимые болезненные стоны. Должно быть, эти двери вели в палаты, в которых томились другие пациенты жуткой больницы.

Но рассуждать об этом не хотелось. Артем, подтягивая тело руками, двинулся к цели — белому прямоугольнику двери в конце коридора. Облупившаяся плитка царапала тело, гулявший по полу сквозняк холодил кожу. Медленно, с невероятным напряжением, Артем преодолевал расстояние в несколько метров. Вскоре по правую руку открылся небольшой закуток — пост медсестры со столом и шкафчиками, приколоченными к стене. В глубине темнело сумраком окно. Артем решил проверить, что находится снаружи больницы — вдруг там ждет новая опасность?

Убедившись, что коридор по-прежнему пуст, он подполз к подоконнику. Зацепившись за него руками, подтянулся и выглянул в окно. Перед ним в тусклых сумерках простирался больничный двор — поросшая неопрятными кустарниками и деревцами территория с потрескавшейся асфальтовой дорожкой, на краю которой скособочилась скамейка. Чуть поодаль притаились две машины «скорой помощи» с разбитыми окнами — и старый «уазик». Артем не сомневался, что это был тот самый автомобиль, который подрезал его на гравийке в тайге.

Окно находилось на уровне первого этажа, а это значило, что дверь в конце коридора наверняка служила выходом из больницы. Артем на секунду задумался о том, не выбить ли ему стекло? Но передумал: шум привлечет внимание живодеров, к тому же у него навряд ли хватит сил, чтобы ослабшими руками подтянуть тело на подоконник.

Артем отвернулся от окна и пополз дальше по коридору. До заветного белого прямоугольника оставалось метров восемь, когда он заметил свет, лившийся из приоткрытой двери слева. Она вела в палату, откуда доносились тихие звуки, напоминавшие лязг металлических инструментов. Щель в дверном проеме располагалась в нескольких сантиметрах от Артема, и любопытство овладело им: он хотел узнать, что происходит в мрачных застенках больницы.

Стараясь не шуметь, он осторожно подполз к двери и заглянул внутрь. По центру палаты высился стол, освещенный мощными лучами хирургического светильника. На столе распластался голый Жирдяй; глаза его были закрыты, а лицо будто превратилось в восковую маску. Возле него копошился врач, одетый в хирургический костюм и маску. Увлеченный своими манипуляциями, он не замечал Артема.

Отложив на столик пинцет и скальпель, доктор взял небольшую циркулярную пилу и поднес ее к Жирдяю. Раздался громкий механический визг, от которого у Артема похолодело внутрь: врач резал Жирдяя пилой! Повозившись некоторое время, он выключил инструмент и убрал его на столик.

Когда доктор отошел в сторону, словно оценивая результат работы, перед Артемом открылась чудовищная картина: толстая рука Жирдяя лежала на столе рядом с его телом, а из раны на плече сочилась алая кровь.

Ледяная волна ужаса окатила Артема, но осознать случившееся до конца он не успел: над головой раздался громкий голос медсестры:

— Пошпионить решил, голубчик?!

Артем судорожно дернулся в сторону, но толстуха, схватив его за волосы, поднесла к шее шприц и вонзила в нее иглу. Она надавила на поршень, и Артем почувствовал, как жидкость стремительным потоком вливается в кровоток, погружая сознание во тьму.

* * *

Артем распахнул глаза — их ослепило яркое сияние. Зажмурившись, он отвернул голову от беспощадного света хирургических ламп. Шею пронзила острая боль, будто кожу стянуло колючей проволокой. Полежав так немного, Артем с растущим беспокойством понял, что не чувствует рук, ног и всего остального тела.

Когда он снова открыл глаза, то увидел перед собой каталку, приставленную к столу, на котором он лежал. На ней распласталось бледное обнаженное тело. Артема охватил парализующий ужас, когда он заметил, что у трупа нет головы: вместо нее на шее зияла рана с темной, свернувшейся кровью. Взгляд скользнул дальше по обезглавленному телу. Артем заметил катетер на руке и ссадины на груди и плечах, смазанные йодом или прикрытые марлевыми повязками. Внутри заворочалось подозрение: тело на каталке казалось чужим и знакомым одновременно.

Артем отвернулся, скорчившись от боли в шее. Он сощурил глаза от яркого света, разглядывая собственное отражение внутри вогнутой хромированной поверхности хирургического светильника.

Артем с изумлением увидел на тощей, впалой груди татуировку в виде скорпиона, вскинувшего хвост. Затем его взгляд переместился к толстым, испещренным крупными родинками рукам, которые свежими шрамами соединялись с плечами. Ниже худосочного туловища со сморщенным пенисом тянулись волосатые ноги, изуродованные вздутыми варикозными венами.

Перед глазами все поплыло, горло сдавило от ужаса, но уже через мгновение чудовищное потрясение сменилось паникой. Артем закричал — дико, истошно, безумно. Хотелось спрыгнуть со стола и бежать прочь, но сделать этого он не мог: конечности Плешивого и Жирдяя, пришитые к туловищу Калеки, отказывались подчиняться. Артем лишь беспомощно вертел головой по сторонам, и каждое движение отзывалось острой болью в свежих швах на шее.

— Что орешь? — Лицо медсестры заслонило свет хирургической лампы.

Артем замолк, испуганно глядя на толстуху. Рядом с ней вырос врач, его узкое лицо наполовину закрывала маска. Он посветил фонариком в глаза Артему, а затем рукой в перчатке дотронулся до его подбородка и повернул голову набок. Перед взглядом Артема снова возникло его бывшее тело: обезглавленное и больше никому не нужное, оно лежало на каталке рядом с операционным столом.

— Теперь поверни голову обратно, — скомандовал врач.

Артем послушно выполнил приказ, скривившись от боли в шее. Врач довольно кивнул:

— Что ж, неплохо: по крайней мере этот образец способен вертеть головой. Посмотрим, как долго он протянет. — Доктор взглянул на медсестру. — Отвезите его к остальным подопытным на второй этаж.

Артем закрыл глаза. Теперь его мало что волновало. В голове, пришитой к чужому туловищу, стало темно и пусто: сознание вырвалось из нее вместе с истошным криком ужаса.

* * *

Спасибо, что прочитали) Приглашаю в группу ВК с моими рассказами: https://vk.com/anordibooks, подписывайтесь)

Дизайн сдержанный, без ярких акцентов, с матовой поверхностью. Правда, на ней остаются следы от рук. Так что если приходится постоянно открывать ноутбук в присутствии клиентов или партнеров, лучше купить прозрачный кейс. Визуально и тактильно устройство ощущается надежно: не выскальзывает и не двигается по столу, благодаря специальным резиновым накладкам на задней части.

Шарнир работает мягко: чтобы открыть крышку даже одной рукой, не нужно придерживать корпус. Чтобы показать коллеге или клиенту презентацию, достаточно раскрыть экран на 180°. Это удобно и для работы лежа, и для подставок, которые требуют определенного угла обзора.

Также отметим 9 портов: USB-A, USB-C, HDMI, слот для карты памяти — можно забыть о переходниках.

В TECNO MEGABOOK K15S предустановлен Windows 11. Ноутбук готов к работе сразу после включения. Никаких лишних установок и обновлений. Все настроено и оптимизировано для вашей многозадачности.

Экран: яркая картинка и комфорт ночью

Экран — 15,6 дюйма, IPS-матрица с разрешением Full HD. Углы обзора отличные: изображение остается четким, даже если смотреть сбоку, цвета не искажаются. Есть антибликовое покрытие. Тестировали ноутбук при разном освещении: можно спокойно работать у окна. Когда солнце бьет прямо в экран, текст по-прежнему остается читаемым, картинки не искажаются. Это редкость в бюджетных моделях.

Неважно, работаете вы ночью или играете, выручит клавиатура с регулируемой четырехуровневой подсветкой. При среднем уровне в темноте все видно, глаза не устают. Из плюсов для тревожных людей: включали ноутбук в самолете и электричке, никто вокруг не жаловался на яркость. Все регулируется кнопками, не нужно лишний раз заходить в настройки.

Стеклокерамический крупный тачпад — 15 см. Он не залипает, не промахивается, срабатывает с первого касания. Не возникает дискомфорта, даже если несколько часов редактировать документы без мышки. После перехода с других устройств немного непривычно, что тачпад работает в двух направлениях: нижняя часть отзывается нажатием, верхняя — касанием.

В кнопку питания встроен сканер отпечатка пальцев. К нему можно быстро привыкнуть, особенно если сидишь в опенспейсе или работаешь в дороге. Один легкий тап пускает в систему даже с мокрыми руками. Безопасно, удобно и не нужно постоянно вводить пароли.

Производительность: рендерим видео, открываем вкладки

Ноутбук работает на AMD Ryzen 7 5825U (опционально можно выбрать версию техники Intel Core i5-13420H). Восьмиядерный AMD с поддержкой 16 потоков подходит для ресурсоемких операций вроде рендеринга или работы с большими массивами данных. Встроенная графика Radeon справляется с редактированием видео в Full HD или играми.

Во время монтажа 30-минутного ролика в DaVinci Resolve и параллельной работе в Photoshop с несколькими большими PSD-файлами система сохраняла стабильность. Не было ни зависаний, ни заметного падения производительности. Ноутбук уверенно держит в фоне 10 приложений одновременно. Если запущены браузер с 20 вкладками, видеозвонок в Telegram, Excel с объемной таблицей и софт для монтажа, система не тормозит и не перегревается. Переход между окнами остается плавным, ничего не «проседает», даже при одновременном скачивании файлов и редактировании видео.

Базовая комплектация включает 16 ГБ оперативной памяти в двух слотах. При необходимости можно легко увеличить этот показатель до 32 ГБ, заменив стандартные модули на более емкие. Помимо установленного SSD на 1 ТБ предусмотрен дополнительный слот, поддерживающий диски объемом до 2 ТБ.

Чтобы во время нагрузки системы охлаждения не выходили из строя, в ноутбук встроен эффективный вентилятор, способный рассеивать до 35 Вт тепла. Устройство не греется, его спокойно можно держать на коленях. Это решение дополнено тремя режимами работы, которые переключаются простой комбинацией клавиш Ctrl+Alt+T. Тихий режим идеален для работы ночью или в общественных местах, сбалансированный подходит для повседневных задач. Производительный, на котором запускали рендеринг видео и игры, практически не шумит.

Автономность: 15 часов без подзарядки

Протестили автономность MEGABOOK K15S в условиях, знакомых каждому деловому путешественнику. Утром перед вылетом зарядили ноутбук до 100% и взяли его в рейс Москва — Калининград. В зале ожидания провели созвон, потом три часа смотрели сериал и в дороге до отеля редактировали документы. К моменту приезда оставалось 40% заряда: хватило бы еще на пару часов продуктивной работы.

MEGABOOK K15S может автономно работать до 15 часов и позволяет не оглядываться на индикатор заряда. Заявленное время достигается при типичном офисном использовании: одновременная работа с документами в Word и Excel, ведение переписки, видеоконференции, веб-серфинг.

Если все же понадобится, за  час восполняется до 70% батареи. Компактный адаптер мощностью 65 Вт на базе нитрида галлия поместился даже в карман пиджака. Один блок питания заряжает и ноутбук, и смартфон, и наушники. Экономия места: не нужно никаких дополнительных проводов.

Звук, который реально слышно

В TECNO MEGABOOK K15S установлены два мощных динамика по 2.5 Вт. Звук с глубокими низами, без пластикового дребезжания, объемный. Благодаря DTS можно смотреть видео даже в шумном помещении. В тестах специально включали сцены с шагами и выстрелами: локализация настолько точная, что в наушниках нет необходимости.

Та же стабильность и в микрофоне. Благодаря AI-шумоподавлению голос передается чисто. Во время тестовых звонков из оживленного кафе собеседник не услышал ни разговоры за соседним столом, ни городской шум. И все это — на расстоянии до пяти метров.

Кстати, о созвонах. В ноутбуке встроена обновленная камера. Она отслеживает положение лица, а еще есть физическая шторка приватности. Например, можно закрыть шторку для комфортных видеоконференций.

Для тех, кто предпочитает гарнитуру, идеально подойдут беспроводные наушники TECNO FreeHear 1 из экосистемы бренда. Когда не хотелось делиться разговорами с окружающими, подключали их. Чистый звук с акцентом на средние частоты, 11-мм драйверы, которые выдают неожиданную детализацию. Музыку слушать приятно: и фоновый плейлист на телефоне, и вечерний сериал на ноутбуке. Автономно работают наушники 6 часов, с кейсом — до 30 часов. 

Bluetooth 5.4 обеспечивает стабильное соединение на расстоянии до 10 метров. Удобная C-образная форма разработана специально для длительного ношения — после восьмичасового рабочего дня в ушах не возникает дискомфорта. Наушники поддерживают одновременное подключение к ноутбуку и смартфону. Переключение между устройствами происходит быстро и без заминок.

Через фирменное приложение Welife можно выбрать один из четырех эквалайзеров и отследить местоположение гарнитуры в случае утери. А еще кастомизировать виджет для управления наушниками. Функция настройки персонализированного дизайна доступна для устройств на Android и позволяет гибко изменить внешний вид окна подключения: вплоть до установки фоновой картинки или собственного фото.

Первые пару использований может потребоваться время, чтобы привыкнуть к нестандартной форме вкладышей, но уже с третьего раза они надеваются вслепую за секунду. Что особенно приятно:  собеседники отмечают, что звук от микрофона более приятный и четкий, чем у дорогих известных моделей.

Бесшовная синхронизация со смартфоном

Благодаря функции OneLeap ноутбук синхронизируется со смартфоном TECNO. Подключение происходит за пару секунд: достаточно один раз подтвердить сопряжение. После этого открывается доступ к бесшовному переключению между устройствами — объединенному буферу обмена, дублированию экранов и передаче файлов без кабелей и пересылок в мессенджерах.

Функция выручила, когда нужно было открыть приложение, у которого нет веб-версии. Удобно работает и буфер обмена: скопировал текст на одном устройстве — вставил на другом. Например, код, полученный в сообщении на телефоне, вводится в браузере на ноутбуке. Экономит минуты, а иногда и нервы. А когда в дороге пропал Wi-Fi, ноутбук сам подключился к мобильному интернету через смартфон.

TECNO CAMON 40 и сам по себе — мощный рабочий инструмент.  Смартфон выделяется камерой высокого качества 50 Мп, ярким AMOLED-экраном 120 Гц и множеством функций, которые упрощают процесс мобильной съёмки и использование искусственного интеллекта TECNO AI.

Телефон работает на HIOS 15.0.1 на базе Android 15.В фирменную оболочку встроен искусственный интеллект:

• Голосовой помощник Ella. Отвечает на вопросы, помогает с задачами и управлением устройством.

• Решение задач. Наводите камеру на задачу, ИИ решает ее.

• AI Редактор фотографий. Интеллектуальная обработка в одно касание.

• Быстрый поиск. Находит адрес на экране и запускает навигацию, распознает объекты и события, автоматически добавляет их в календарь.

Технические характеристики

• Процессор и память. 8 ядер, 16 потоков, Кэш L3 16 МБ, частота до 4.5 ГГц Графический процессор AMD Radeon™ graphics SSD 512 ГБ или 1 ТБ, М.2, 2280, PCle 3.0 Nvme DDR4 16 ГБ, 3200 МГц.

• Дисплей. 15.6", TFT, Full HD (1920×1080), 16:9, 280нит, 45% NTSC, 16.7 млн цветов, 60 Гц, 141 ррі.

• Веб-камера. 1 Мп, шторка приватности.

• Порты. 9 портов: 1*TF Card (microSD), 1*HDMI 1.4, 1*USB-A 3.1,

  1*USB-A 3.2, 1*3.5mm аудиовход, *Ethernet RJ45 до 1 Гбит, 2*Туре-С (Full Function), 1*слот для замка Kensington.

• Другое. Сканер отпечатка пальца в кнопке питания. Клавиатура с подсветкой (4 уровня яркости). Тачпад с поддержкой одновременно 4 касаний.

• Батарея. 70 Вт∙ч (6150 мА∙ч), Li-Pol, 11.55 B 65 Вт Type-C GaN, 20 В, 3.25 А, кабель 1.8 м (Туре-С-Type-C).

• Габариты. 17.3 мм (высота), 359.5 мм (ширина), 236 мм (глубина).

• Вес. 1,7 кг.

Если хотите создать собственную экосистему, в которой технологии подстроятся под ритм дня, попробуйте технику TECNO. Мощный ноутбук, быстрый смартфон и наушники соединяются в единое пространство. Быстрое переключение между устройствами, синхронизация файлов и стабильное соединение без лишних настроек.

КУПИТЬ НОУТБУК TECNO