Одна из сказок лора со свежей обложкой.
История о костях и о песнях, что вели их к местам ещё неведанным. Куда они несли старый мир на своих плечах.
О том, как снег скрыл даже горы, оставив их позабытыми...
...и как они стоят по сей день, слушая льды - в ожидании песни рога, что когда-то вёл их.
"Я боюсь гор. Боюсь до сих пор.
Мои волосы уже черны от седины и навидалась я всякого – но по сей день меня пугают далёкие горы Подола Небес. Вернее, то, что за ними.
Нет, я не страшусь ни морозов, ни снега, ни ледяного ветра, что приносит иней.
Я боюсь того, чего я не вижу под покровом облаков, расстелившихся сугробами по долинам.
Когда-то в детстве, задолго до того, как мы перебрались к Сервеку, дворцу-саду одной из Семи Семей, я спросила мать – почему по травам перекатываются волны, словно по морю, а ветра нет.
Тогда мама рассказала мне арсульскую легенду – пустынный народ верит, что где-то далеко-далеко под землёю живут великаны.
В темноте бескрайней перебираются они от камня к камню, расставив руки-валуны – ищут друг друга. И натыкаются лбами на древесные стволы, на которых держится весь мир – тогда случаются землетрясения…
Нет таких великанов, конечно же нет. Просто красивая легенда, которую сохранил жизнерадостный народ…
Матушка тогда сказала, что если такие великаны и правда есть – то, быть может, у трав да холмов есть свои пещеры да ходы, где живут свои, «маленькие великаны». И вот от них такие чудеса и случаются – камешки сами перекатываются по полям, цветы качаются без ветра, шелестят деревья… Хотя я видела и те, что сами ходят. Я даже выращивала такие.
А ещё матушка сказала, что если не смотреть – то чудеса как будто не случаются…
И тогда я впервые испугалась. Так, как не боялась больше никогда.
Я спросила, правда ли это. Если я не видела – значит, ничего не было?
А мама покачала головой.
Она рассказала, как где-то на Севере, под снегами, по сей день бродят великаны, позабытые всеми на свете. И даже не узнай я, даже промолчи она – сейчас, в этот самый миг, быть может, меряют они шагами заснеженные поля – и думают о нас, живых, даже если мы не думаем о них…
Кто бы знал, какой листок упадет с ветви первым. Даже знай это – сумеешь ли доказать? Знать, что это случилось, если ты этого не видел?
Сколько глаз провожали тебя за жизнь, куда бы ты ни шёл – а ты и подумать не мог. И до конца дней своих, сколького ты не знал… а оно, что бы ни было, знает о тебе.
Живые забыли столь многое… Что-то оставалось позади случайно, что-то выбрасывалось за ненадобностью, что-то пряталось в страхе, от чего-то отказывались в слезах. Со временем, история забывается, вещи теряют собственную тень и превращаются сперва в зыбкие воспоминания, затем прячутся между слов сказок, невидные глазу – а после исчезают на ветру, становясь мимолётными снами. И жить остаются лишь в чёрных зеркалах, что занавешены тканью…
И среди Семи Семей, пожалуй, таких забытых историй больше, чем где бы то ни было ещё. Травы Запада слушают шёпот ветра, несущего останки былого – им здесь пропитаны даже камни совсем новых башен и стен.
А ветер дует не с одной лишь стороны великого горного кряжа, что подпирает снежные равнины на Севере. И только ему одному ведомо, что за секреты опали сугробами далеко-далеко в краю забытого прошлого.
Снег колышется едва-едва, тревожим ветром.
Он помнит, как над этими равнинами однажды звучал рог, собиравший слуг разом. Помнит их шаги, помнит их голоса и голоса их владык.
И сами слуги помнят, помнят по сей день… забытые всеми, даже временем.
Когда-то бесстрашные чудища, сотканные руками господ-мастеров, следовали зову своих хозяев, прокладывая путь сперва сквозь степь неизведанного континента, а затем – через снега, когда холода настигли народ, изгнанный ими же из родного дома.
И слушали чудища зов рога, что сжимал в золочёных когтях один из них. Глашатай, что нёс знамя своей Семьи и своего владыки.
Он трубил – а слуги шли за ним…
Шли живые тяжело, путём тернистым и безрадостным. Невзгоды сменялись бедами, тревоги распускались страхом, опадая под ноги отчаянием перед судьбой… Холода лишь обгоняли, а у пути не осталось даже цели. Они шли, пожалуй, не куда и не откуда.
Просто шли, не желая принимать свою участь.
Но сколько бы ни тянулась дорога – чудища были рядом. Будто тени. Исправно служили они своим мастерам – и никто уже не помнил жизни без них, путь не сменилось даже одно поколение.
Железо уступило место еде, споры за власть и права затихли, а желанным сокровищем стала улыбка соседа. Сражение из инструмента стало ремеслом, распри остались лишь на словах…
…А жажда собственного превосходства, от роду присущая всем живым, истаяла дымком от свечи – и на её место пришли воспоминания, бесценное сокровище смирившихся…
…Однажды дорога закончилась, живые добрались до горного кряжа, столь высокого и могучего, что он не пускал морозы за свои пики, подпирая плечами сам небосвод.
Там началась новая жизнь. Они сдюжили, смогли – и теперь история народа началась заново. Однажды лишь создания, претендующие на то, что видят – теперь же одно целое, один единый народ.
Они возвели города, каких не строили никогда ранее, они сотворили буквы и письмена, могущие рассказать и сохранить что душа пожелает.
Ремеслу их подвластны и камни, и просторы океана, и живая кровь. Шаги их держат крепкие дороги, чистое железо течёт по торговым путям верным залогом купеческого дела, столы их знают яства и напитки, коим равных нет – и жар их очагов кажется прохладой рядом с пылким пламенем их сердец…
…а сугробы шевельнулись, едва-едва – и вновь затихли…
Ждут незрячие глаза. Поскрипывают иногда замёрзшие кости, что держит вместе только лютый холод.
Они стоят уже который год. Который… век.
Стоят – и слушают, слушают внимательно, в немой тихой надежде – надежде вновь услышать рог.
Пусть эта тайна остаётся тайной. Пусть никто, никогда не узнает и не увидит даже во сне!
Нет у простых чудищ, сотворённых ремеслом костей Семи Семей разума! Они не умеют чувствовать, они не умеют ясно мыслить!
Это лишь чудовища из чужой плоти и лиан, в их лицах нет ничего, кроме воспоминаний!
…Шло время. Шёл снег. Засыпал их фигуры неделя за неделей, месяц за месяцем…
…Год за годом…
И они… то и дело по пол шажка подходили поближе друг к другу.
Никто не говорил с ними больше, никто не звал и никто не указывал им цели. Они… не могли больше существовать. В том служении была суть, единственная, заложенная в их кости и тела.
И теперь всё это затихло. Навсегда.
Однажды снег скрыл и их рога, и пошедшие трещинами навершия пик. Даже свет покинул их, не в силах пробиться сквозь морозный саван снега.
И они потихоньку подходили ближе и ближе друг к другу.
Рука коснулась руки, давно истлевший выбеленный череп повернулся слегка в сторону, словно уловив какой-то шёпот. Они шагали – и над ними шевелился снег.
На плечо легли холодные пальцы. На другое – скованная льдом челюсть.
Его, одного, гордо стоящего с расколовшимся надвое рогом в когтях, обнимали безмолвные чудища, будто дети – своего отца.
Того единственного, кого они слышали всю свою историю, за зовом чьего горна следовали сквозь все эти бескрайние чуждые земли.
Не будет больше зова.
Не будет больше указа, голоса. Уверенной руки владык.
Смысла быть. Ничего больше не будет, кроме холодной темноты под толщей северных снегов, где позабытыми остались слуги далёкой старины.
Остались там до скончания веков. Пока не рассыпятся прахом…
…и в холоде этом чудовища без жизни в старых костях, стоят все вместе, кругом, рядом со своим знаменоносцем. Будто живые, будто бы…
…будто бы им… страшно одним. Как живым…
Ох, моя дорогая матушка, зачем ты оставила мне эту историю!
Ты рассказала мне… и я боялась смотреть в окно. Потому что там было видно эти горы, Подол Неба.
Я по сей день не знаю, что меня так пугает. Нет, мне не совестно – мы способны едва ли не вернуть к жизни ком грязи у дороги. Нужные травы, нужные соки, нужные вещества… Мы можем многое.
Но я не могу сомкнуть глаза, вспоминая снега где-то там.
Потому что под ними спят великаны…
Я не могла их видеть, нет. Даже матушка моя родилась многим после того, как наш народ однажды перебрался через кряж. Она тоже слышала эту историю где-то…
…Но я знаю, что они где-то есть. Стоят, там, до сих пор.
И помнят о нас…
Я нашла покой в служении одной из Семи Семей – Семье Тхутарай. Всеведущих о травах, о жизни самой земли, о тайнах всякого семечка.
Я присматриваю за одной из оранжерей самого патриарха этой Семьи – мои слуги почитают меня, моя работа ценится мастерами, мои травы стоят немало, а в усыпальнице памяти моей матушки всегда курится дым свеч ручной работы…
Но не оттого я стала смотрителем садов Сервека, что люблю цветы. К ним моё сердце бьётся ровно.
Оттого же, что здесь, в гуще древ и лоз, видно лишь небо над головой – да купол садов самого патриарха.
И не видно гор.
Здесь я их не вижу… Ароматы диковинных цветов прогоняют из памяти запах инея, травы занимают разум и руки, а искусство Семей подарило мне достойное ремесло и место.
Матушка гордилась мною.
…Но я боюсь, боюсь больше прочего в конце своего пути коснуться рукою камня своего мавзолея, что возведут для меня слуги.
Потому что он холодный.
Холодный… как скалы на далёком Севере.
И в тот миг я вспомню тех, что будет так же стоять где-то, под пологом снега – и помнить о нас, живых.
И будут помнить когда я закрою глаза навсегда. Закрою…
…а они останутся смотреть."
