Он помнил запах мела и пыли в том классе. Помнил, как цифры на доске складывались в ясные, прекрасные миры, полные гармонии и непостижимой глубины. Он видел их, эти миры, чувствовал их пульс под кончиками пальцев, когда выводил формулы на обороте старой тетради. Но учитель математики, человек с красным, потным лицом и запахом вчерашнего борща от пиджака, лишь хмыкал. «Фантазер», говорил он, стуча костяшками пальцев по столу. «Голова забита чепухой. Вот тебе тройка, чтобы не зазнавался. Задачи решай по образцу».
Одноклассники смеялись. Их смех был похож на лай стаи. Его мир цифр, такой чистый и логичный, разбивался о тупую стену непонимания. Он пытался объяснить, его перебивали. Он показывал решения, не входившие в программу - их назвали неправильными. Его гениальность, яркая и хрупкая, как первый лед, растаяла под равнодушным солнцем посредственности. Школа не признала его. Она лишь выдавила, как лишний воздух из проколотой шины.
Потом была жизнь. Вернее, ее подобие. Он уехал на окраину маленького, засыпающего городка. Купил ветхий дом, где скрипели половицы и плакали зимой окна. Жизнь затворника. Мир сузился до четырех стен, заваленных книгами по высшей математике, астрофизике, философии. Он решал теоремы, писал статьи под псевдонимами, которые никто не замечал. Его ум, острый как бритва, работал вхолостую, оттачиваясь на абстракциях. А внутри зрела тихая, холодная ярость. Ярость отвергнутого бога. Непризнанная гениальность обернулась ядом.
И каждую осень, когда воздух становился колючим, а листья горели прощальным пожаром, он покидал свой скрипучий дом. Садился в поезд, шедший на север. Москва или Санкт-Петербург. Города, где жили признанные. Где в теплых кабинетах, под портретами предшественников, восседали профессора, академики, светила. Те, кого включили в систему. Те, кто, по его убеждению, крал идеи, топтал таланты, восседал на тронах, построенных из костей таких, как он.
Он приходил к ним как тень. Тщательность математика превратилась в тщательность палача. Он изучал расписания, привычки, слабости. Он был призраком в подворотнях, бесшумной фигурой в лифте старого дома. Его методы были... изощренно логичны. Как решение сложной задачи. Он использовал знания химии, физики, анатомии. Не оружие дураков – нож или пистолет. Его орудием были невидимые большинству нити причин и следствий, подстроенные случайности, вещества, не оставлявшие следов в стандартных анализах. Смерть приходила внезапно и ужасно. Профессора падали замертво посреди лекции, захлебываясь собственной кровью. Академиков находили в своих кабинетах с лицом, застывшим в немом крике, без единой царапины на теле. Светила науки сгорало заживо в собственных машинах от возгорания, причины которого не мог установить ни один эксперт.
Он оставлял после себя лишь леденящий душу хаос и полное отсутствие улик. Ни отпечатков, ни ДНК, ни свидетелей, которые могли бы дать внятное описание. Только смерть, обрушившаяся с непостижимой, математической точностью. И тихий, насмешливый знак, понятный лишь немногим - на чистом листе бумаги рядом с телом всегда находили формулу гипотезы Коллатца. Его подпись.
В коридорах Следственного комитета и в курилках МВД о нем говорили шепотом. Мрачная легенда, призрак осени. Серийный убийца, бьющий только по вершине академического Олимпа. Убийца-невидимка. Его боялись. Его ненавидели. Его не могли поймать. Годы шли. Следователи седели, уходили на пенсию, передавая эстафету отчаяния новичкам вместе с толстым делом «Математик», где были лишь фотографии жутких сцен, списки жертв – выдающихся умов и горы экспертиз, упирающихся в ноль. Ничего. Пустота. Совершенное уравнение преступления, где неизвестное «Х» оставалось нерешенным.
Он же возвращался в свой домик на окраине. Снимал темное, немаркое пальто. Ставил чайник на плиту. Садился к столу, заваленному бумагами. За окном выла осенняя вьюга. В его глазах, холодных и расчетливых, как у хищной птицы, не было ни раскаяния, ни триумфа. Только пустота. Та самая пустота, которую оставила в нем школа. Теперь он заполнял ее совершенными преступлениями. Единственными уравнениями, которые этот мир, наконец, был вынужден признать нерешаемыми и одновременно гениально - ужасными. Он доказал свою теорему. Теорему абсолютной безнаказанности. И каждый год осень снова обещала вернуться.
