Еще пишется

— Возьми его, — сказал старик, отступая в тень. — Если сможешь.

Сэмюэль шагнул вперёд, но едва его нога коснулась пола зала, тьма ожила. Тени, что до этого затаились в углах, зашевелились, принимая форму существ с пустыми глазами и когтистыми лапами. Их шёпот заполнил воздух, холодный и ядовитый, проникая в мысли, как заноза.

Ты слаб. Ты потеряешь всё. Пустота сильнее.

Сэмюэль стиснул зубы, поднимая посох. Его свет вспыхнул ярче, отгоняя ближайшие тени, но они кружили, выжидая. Он сделал ещё шаг, и пол под ним задрожал, словно готовый разверзнуться. В ушах звучали голоса — не только тени, но и его собственные страхи. Голос Элизы, умоляющий вернуться. Голос Джека, полный ярости. Голос Мэг, слабый и далёкий, повторяющий: Не подведи.

Он заставил себя идти дальше. Камень был близко, его гул заполнял грудь, давил на сердце. Тени бросились на него, их когти царапали воздух, но посох вспыхивал, отбрасывая их назад. Каждый удар отдавался болью в его руках, но он не останавливался. Пустота шептала, обещая покой, если он сдастся, но Сэмюэль знал — покой означал конец.

У постамента он остановился, тяжело дыша. Камень лежал перед ним, его поверхность пульсировала, как сердце. Сэмюэль протянул руку, но в тот же миг тьма сгустилась, и перед ним возникла фигура — его собственное отражение, но с пустыми глазами и улыбкой, от которой кровь стыла в жилах.

— Ты не достоин, — сказало отражение, его голос был его собственным, но искажённым, как эхо в пропасти. — Ты сломаешься, как сломались все.

Сэмюэль посмотрел в свои пустые глаза, чувствуя, как пустота тянет его к себе, обещая забвение. Его рука замерла над камнем. Воспоминания нахлынули: лицо Элизы, её слёзы на плаще, крепкая хватка Джека, жертва Мэг. Они верили в него. Он обещал.

— Я не сломаюсь, — прорычал он, и его рука сомкнулась на камне.

Мир взорвался болью. Пустота хлынула в него, заполняя вены, как ледяной яд. Тени закричали, их голоса слились в оглушительный вой. Сэмюэль упал на колени, сжимая камень, его посох погас, и тьма сомкнулась вокруг. Но он держался. За Элизу. За Джека. За Мэг. За город, который ещё можно было спасти.

Когда тьма отступила, он стоял на коленях, всё ещё сжимая "сердце пустоты". Его грудь вздымалась, кровь текла из ссадин на руках, но он был жив. Камень в его руке больше не гудел — он был тёплым, почти живым, словно признал его.

Старик выступил из тени, его глаза теперь смотрели с уважением.

— Ты первый, кто выдержал, — сказал он, его голос смягчился. — Камень твой. Но помни: его сила опасна. Пустота не сдаётся.

Сэмюэль поднялся, его ноги дрожали, но спина была прямой. Он спрятал камень в карман плаща, чувствуя его тяжесть, как напоминание о цене.

— Я знаю, — ответил он, поворачиваясь к выходу.

Лестница казалась длиннее, чем прежде, но каждый шаг был легче — он нёс надежду. Наверху, в церкви, свет свечей казался ярче, а запах ладана — теплее. Старик остался внизу, и Сэмюэль не оглянулся. Он вышел на улицу, где Рыбинск встретил его холодным ветром и серым небом.

Путь назад был долгим, но теперь он знал, что вернётся. С камнем. С шансом. И с обещанием, которое он сдержит.

С ехидством и лёгким безумием, 

Твой Аю.

Глава 1: Запах сыра и моей гениальности

Грязнуля просыпалась медленно, как старый пёс, которого пнули, но он всё ещё притворяется спящим. Утро здесь воняло ржавчиной, тухлятиной и чем-то, что люди с их тупыми носами называли сыром. Для меня это был запах игры – сладкий, как предвкушение хаоса. Я, Аю, сидел на куче ржавых банок, вертя в лапах кусок светящегося сыра, и наблюдал, как Лёха, этот ходячий комок похмелья, пытается выползти из своего перевернутого автобуса. Его борода шевелилась, как свалявшаяся куча проводов, а храп был таким, что даже крысы уважительно попискивали.

– Твою мать, – пробормотал он, щурясь от солнечного луча, который, клянусь своими рогами, я специально направил ему в глаз. – Демократия, мать её, хуже самогона.

Рядом, на другой куче хлама, сидела Машка, чистя ножом ногти. Она делала это с таким видом, будто собиралась вырезать мне сердце, но я-то знал: её угрозы – просто способ казаться круче. Машка была из тех, кто мог заставить крысу отдать последний кусок сыра одним взглядом. Её волосы, смазанные машинным маслом, блестели, а глаза горели, как будто она уже видела свою дурацкую Сырную Башню.

– Лёх, хорош ныть, – бросила она, не глядя на него. – Пока ты тут сопли жуёшь, Шустрик нашёл склад. Говорит, там сыр. Настоящий. Не наша помойная лепёшка.

– Сыр? – Лёха приподнял бровь, как будто это слово было одновременно святыней и проклятием. – Последний раз Шустрик нашёл «сыр», и мы неделю травились. Это был пластик, Маш. Пластик.

Я хмыкнул, подбрасывая свой кусок сыра. Пластик? О, смертные, вы такие наивные. Этот сыр, который я так удачно подкинул Шустрику, был не просто едой. Это был мой ход в игре, которую я вёл с тех пор, как Нейрокор рухнул, оставив после себя свалки и кучу идиотов, пытающихся понять, как жить без чипов в мозгах.

– Ну, так проверим, – Машка ухмыльнулась, как хищник, почуявший добычу. – Или ты хочешь дальше жрать ржавые гвозди и мечтать о Нейрокоре?

Лёха скривился, как будто ему сунули под нос тухлую рыбу. Нейрокор – о, как я ненавижу это слово. Корпорация, что когда-то пыталась загнать весь мир в свои цифровые цепи. Чипы в мозгах, которые нашептывали, что купить, что любить, что ненавидеть. Хочешь сыр? Нейрокор подсовывал тебе пластиковую дрянь с ароматизатором. Но я знал их секреты. Я знал, что сыр, который я подкинул, – не просто еда. Это остатки их экспериментов. И я собирался использовать его, чтобы встряхнуть эту свалку.

– Ладно, – буркнул Лёха, поднимаясь. – Но если это опять пластик, я Шустрика заставлю его жрать.

Я спрыгнул с банок, звякнув жестянками на рогах. Шустрик, этот крысиный генерал, ждал нас у подножия мусорной горы, которую местные называли «Пик Свободы». Куча хлама – холодильники, обломки дронов Нейрокора, всё ещё гудящих, как умирающие мухи. Шустрик, здоровенная крыса размером с кошку, восседал на перевёрнутом ведре, окружённый своим писклявым «штабом». Я подмигнул ему – он был моим невольным союзником, хотя и не подозревал об этом.

– Ну? – Лёха скрестил руки. – Где твой хвалёный склад?

Шустрик дёрнул усами и рванул вперёд. Я, конечно, знал, куда он нас ведёт – я сам подкинул ему этот след. Мы пробирались через лабиринт ржавого железа и пластиковых бутылок, пока не вышли к полуразрушенному ангару. Двери были распахнуты, и оттуда тянуло запахом, который даже я, с моим нюхом на хаос, находил… интригующим. Сыр. Но не просто сыр. Это был запах надежды, смешанный с серой и чем-то, что заставляло мои рога чуть светиться.

– Если там засада, – прошептала Машка, сжимая нож, – я тебе, Лёх, голову откручу за компанию.

– За что мне-то? – возмутился он, хватая ржавую железяку, которая, видимо, считалась у него оружием.

Я закатил глаза. Люди. Такие предсказуемые. Внутри ангара было темно, но в дальнем углу светилось. Не ярко, а так, будто кто-то пролил жидкий лунный свет. Шустрик рванул туда и вернулся, волоча кусок жёлтого, пахучего сыра. Настоящего. С дырками, как в тех мультфильмах, которые Лёха смотрел, пока мир ещё не был свалкой.

– Мать моя ржавчина, – выдохнул Лёха. – Это что, взаправду?

Машка уже была у кучи сыра – огромной, светящейся, будто пропитанной радиацией. Она отломила кусок, понюхала, лизнула. Её глаза загорелись, как у фанатика.

– Это не просто сыр, – сказала она. – Это символ. Мы можем построить что-то своё. Не Нейрокор, не их дерьмовые чипы. Что-то наше.

– Построить? – Лёха почесал затылок. – Ты о чём, Маш? Дом из сыра? Он же протухнет.

– Не дом, идиот, – она закатила глаза. – Башню. Сырную Башню. Чтобы все в Грязнули знали – мы не просто выживаем. Мы живём.

Я не выдержал и хлопнул в ладоши, издав звук, как лопнувший шарик. Пора было вступать в игру.

– Сырная Башня? – сказал я, вспрыгивая на кучу банок и подбрасывая кусок сыра. – Ох, люди, вы никогда не разочаровываете. А я-то думал, что хуже Нейрокора ничего не придумаете.

Они обернулись, как по команде. Машка наставила нож, Лёха сжал свою железяку. Я только ухмыльнулся шире, чувствуя, как мои рога чуть потрескивают от предвкушения.

– Ты кто ещё? – рявкнула Машка.

– Аю, – я поклонился, не вставая, с ленцой, достойной короля свалок. – Ваш проводник, ваш трикстер, ваш… ну, скажем, единственный, кто знает, что этот сыр – не просто еда. Это ключ. К чему? О, это вам предстоит узнать. Но предупреждаю: будет весело. И, возможно, смертельно.

– Похер, – буркнул Лёха. – Если ты тут, чтобы шутки шутить, вали. Нам и без тебя тошно.

Я спрыгнул ближе к нему, чувствуя, как запах сыра смешивается с серой моих рогов. Этот парень был упрям, как ржавый болт, но я знал, как его раскрутить.

– Шутки? О, Лёха, я не шучу. Я знаю, где лежат кости этого мира. Этот сыр – мой подарок вам. Но он не случайный. И я не случайный. Хотите свою Башню? Я помогу. Но взамен… – я сделал паузу, глядя ему в глаза, – вы сыграете по моим правилам.

– И что тебе надо? – Машка прищурилась, не опуская нож.

– Душу, – я ухмыльнулся, но тут же махнул лапой. – Шучу, шучу. Пока. Мне нужно, чтобы вы встряхнули эту свалку. Грязнуля заслуживает большего, чем куча тухлого хлама. А я… скажем, я тот, кто двигает фигуры. Без меня ваша Башня – просто куча сыра, которая сгниёт через неделю.

Лёха и Машка переглянулись. Шустрик нервно дёрнул хвостом, будто чуял, что я не просто мелкий пакостник. И он был прав. Я знал, что этот сыр – остатки экспериментов Нейрокора. Я знал, что он может изменить Грязнулю. И я знал, что Лёха и Машка – те пешки, которые мне нужны, чтобы разыграть эту партию.

– Ладно, – наконец сказал Лёха, хотя в его голосе было больше усталости, чем энтузиазма. – Но если ты нас подставишь, я тебе рога в задницу засуну.

– Договорились, – я подмигнул, чувствуя, как мои глаза вспыхнули ярче. – А теперь, друзья мои, давайте строить ваш сырный цирк. Только не удивляйтесь, если он начнёт гореть.

И в этот момент, где-то в глубине ангара, раздался низкий гул. Как будто Грязнуля проснулась и поняла, что я, Аю, только начал свою игру.

Медленно с чувством собственного достоинства ушел)))

— Ещё один проклятый артефакт? И где нам его искать? 

Элиза посмотрела на Сэмюэля, её глаза были полны тревоги. 

— В Рыбинске. Это город в Ярославской области, в России. Там, в церкви Святого Николая, его спрятали столетия назад, после того как закрыли другой разлом. 

Сэмюэль замер, его рука стиснула посох. Россия. Дальний путь через моря и земли, где тени могли подстерегать на каждом шагу. Он знал, что Мэг не оставила бы им подсказку без причины — она пожертвовала собой, чтобы дать им этот шанс. 

Джек выругался, бросив нож в землю. 

— Россия? Это же край света! Сколько недель уйдёт, чтобы туда добраться? Пустота сожрёт нас раньше! 

— У нас нет выбора, — отрезал Сэмюэль, его голос был как удар молота. — Если камень нужен для ритуала, мы его найдём. 

Элиза встала, её амулет слабо пульсировал на груди. 

— Но мы не можем все уйти. Кто-то должен остаться, чтобы защитить город, подготовить всё здесь. Тени не дремлют. 

Сэмюэль кивнул, его взгляд стал твёрдым, как сталь. 

— Я поеду один. На корабле до Санкт-Петербурга, потом на поезде до Рыбинска. Вы с Джеком останетесь. 

Элиза шагнула к нему, её голос дрогнул. 

— Сэмюэль, это безумие. Ты не знаешь, что ждёт тебя там. Тени могут напасть в пути, и если камня нет… 

— Он там, — перебил он, не отводя глаз. — Мэг знала, что делает. И я верю ей. 

Джек сплюнул в огонь, его лицо исказилось от гнева. 

— А мы что, будем сидеть сложа руки? Если ты не вернёшься, что тогда? 

— Тогда вы найдёте другой путь, — сказал Сэмюэль, его тон был холоден, но в глубине глаз мелькнула тень сомнения. — Но я вернусь. С камнем. 

Элиза схватила его за руку, её пальцы дрожали. 

— Обещай. 

Он посмотрел на неё, чувствуя, как её тепло пробивается сквозь его броню. 

— Обещаю, — тихо сказал он. 

Рассвет пришёл серый и холодный, словно мир оплакивал их расставание. Сэмюэль собрал свои вещи: посох, несколько склянок с зельями от Мэг, старый револьвер деда, холодный и тяжёлый в руке. Тени кружили где-то вдали, их шёпот доносился на ветру, но они не приближались — пока. 

Элиза обняла его, её слёзы оставили мокрый след на его плаще. 

— Будь осторожен, Сэмюэль. 

Джек пожал ему руку, его хватка была крепкой, почти болезненной. 

— Не подведи, старик. 

Сэмюэль кивнул и шагнул в лес, не оглядываясь. Дорога к порту была долгой, каждый шаг отдавался эхом в его груди. Он сел на корабль, идущий в Санкт-Петербург, и море встретило его штормами и ледяным ветром. Но он не замечал ни качки, ни холода — его мысли были заняты Рыбинском и камнем, что ждал его там. 

После недель пути он ступил на русскую землю. Санкт-Петербург дышал сыростью и дымом, но Сэмюэль не задержался — поезд увёз его дальше, через леса и реки, в Ярославль, а затем в Рыбинск. Город встретил его серым небом и холодным ветром, что гулял по узким улочкам. Деревянные дома жались друг к другу, а над ними возвышались купола церквей, молчаливые и древние. 

Церковь Святого Николая стояла на холме, её стены потемнели от времени, а купола тускло блестели под слабым солнцем. Сэмюэль вошёл внутрь, его шаги гулко отдавались под сводами. Пахло ладаном и воском, свечи мерцали перед иконами, бросая дрожащие тени на пол. В церкви было пусто — или так казалось. 

Он подошёл к алтарю, положив руку на холодный камень. 

— Я пришёл за камнем, — сказал он, его голос разорвал тишину. 

Из тени у стены выступила фигура — старик в чёрной рясе, с седой бородой и глазами, острыми, как ножи. Он опирался на трость, но в его осанке чувствовалась сила. 

— Кто ты? — спросил он, его голос был низким, как рокот далёкого грома. 

— Сэмюэль Кольт, — ответил он, выпрямившись. — Внук Абрахама Кольта. 

Старик сощурился, его пальцы стиснули трость. 

— Абрахам Хранитель, что покинул нас. Зачем тебе "сердце пустоты"? 

— Чтобы закрыть разлом, — сказал Сэмюэль, его взгляд был непреклонен. — Пустота пожирает мой город. Камень — единственный шанс. 

Старик молчал, изучая его, словно взвешивая душу. Затем он кивнул, медленно и тяжело. 

— Камень здесь. Но он не отдаётся просто так. Ты должен доказать, что достоин. 

Сэмюэль стиснул зубы, его рука сжала посох. 

— Какое испытание? 

Старик улыбнулся, но в его улыбке не было тепла. 

— Следуй за мной. И молись, чтобы твоя воля оказалась сильнее пустоты. 

Он повернулся и шагнул в тень за алтарём, где открылась узкая дверь, ведущая вниз, в темноту. Сэмюэль вдохнул холодный воздух церкви и пошёл следом, зная, что обратного пути уже нет.