В пионеры я не успел. Если бы не молниеносная череда событий второй половины 1991 года, то в мае 1992 мне бы повязали галстук. А так только звёздочку поносил.
Тяга к этим звёздочкам обозначилась у меня ещё до школы. Бабушка, внимая моим просьбам, покупала их чуть ли не пачками. Я навешивал на грудь сразу несколько, воображая себя не то ветераном, не то генсеком, которого уже знал по перестроечным пародиям и карикатурам. Золотистая кудрявая головка помогала унять всевозрастную тягу к наградам. Правда, тот ребёнок меньше всего походил на привычный образ брадатого мыслителя с сократовским лбом, но здесь я всецело доверялся взрослым, хотя про себя и продолжал считать его маленьким Пушкиным.
А ещё октябрятскими значками хорошо было играться в ниндзя. Сюрикэн тогда на всех парах входил в культурно-символическое пространство страны советов, уверенно вытесняя шпагу, будёновку и каплевидный богатырский щит.
Ничто не предвещало накануне 7 ноября 1989 года. Я как обычно пришёл на занятия, но внезапно, вместо урока, всех погнали в актовый зал, где уже собралась половина школы. Там нас заставили хором повторить какие-то слова, повесили на каждого уже знакомую мне звёздочку и предупредили, что она непременно потемнеет у тех, кто будет плохо себя вести. Я было попытался похвалиться перед ребятами своим давним знакомством с этими значками, но всем было плевать. В довесок каждому вручили книжку «Десять сказок» с фантастическими рассказами известных советских писателей.
Из актового зала нас повели в столовую. Там все принялись рассматривать чужие звёздочки. Поскольку меня не любили, многие нашли на моём значке явные признаки потемнения. Также не всё в порядке было со звёздочкой одной толстой и злой девочки. Однако победителем всё же оказался умственно отсталый мальчик из неблагополучной семьи. Весь год он сидел на задней парте, ничего не понимал, хихикал и периодически блевал прямо во время уроков. Во второй класс он с нами не перешёл. Его презирали все, даже я. Так что именно его звёздочка была единогласно признана самой чёрной.
После столовой нам приказали одеваться и выходить на улицу. Там уже ждал автобус. Нас заставили сесть в него и сказали, что мы едем в Мавзолей. Я сильно напугался, потому что прежде никогда не путешествовал без родителей. Да ещё и классная руководительница почему-то не стала нас сопровождать. Я порывался сбежать, плакал, говорил, что нужно предупредить маму, но меня не пустили.
Мавзолей, а точнее, циклопическая Царь-очередь в него, мне уже были хорошо знакомы – мы с папой часто катались по центру. Я думал, там придётся стоять несколько суток. Но оказалось, именно эта страшная очередь движется непривычно быстро, так что уже где-то через час мы очутились внутри.
Ленин показался мне тонким и полупрозрачным. Как будто в голове у него была лампочка, которая просвечивала сквозь абажур лица.
Вечером я с замиранием сердца признался маме, что один, без разрешения, вынужден был уехать в Москву. Но меня не наказали.
Следующие полтора года я исправно носил октябрятскую звёздочку, периодически проверяя её на предмет почернения. Она не почернела, но позолота детской головки и белая эмаль нимба начали стираться, обнажая голубые почему-то проплешины. Моя неожиданно поголубевшая звёздочка несказанно веселила других октябрят.
Осенью 1990 года меня и ещё пятерых одноклассников отвели в кабинет директора. Не помню уже, кто там и как набедокурил. Меня, кажется, прихватили просто за компанию. Директриса как обычно наорала на нас, а потом переписала в блокнотик имена отъявленных, обведя при этом тех, у кого не было октябрятского значка. Я тихо ликовал, что не попал в число обведённых. Впрочем, наказали всех одинаково. То есть никак.
О происходящих в стране переменах можно было судить по тому, как всё больше учеников переставали носить школьную форму. Та же участь ждала октябрятские звёздочки и пионерские галстуки. Сперва злостные хулиганы, а потом и все остальные стали как-то забывать надевать эти важные атрибуты принадлежности к лучшему в мире государству. А учителя и администрация как-то переставали замечать это вопиющее нарушение правил. Я держался едва ли не дольше других.
В последнюю осень существования Союза, кажется, уже ни одной звёздочки нельзя было встретить в школьных коридорах. Хотя форму кое-кто ещё донашивал. И галстуки, вроде бы, попадались. А через полгода, посреди любимого мая, я узнал, что как раз на днях должен был стать пионером, но нет. Меня это немного расстроило.
