Холодный, пронизывающий ветер гнал по долине Иннталь рваные клочья тумана и косой, ледяной дождь, переходящий в мокрый снег. Они шли вдоль опушки леса, высоко над дорогой и железнодорожной веткой – путями жизни и смерти, где каждые полчаса грохотал состав или проносился серо-зеленый грузовик с солдатами. Риккардо было очень тяжело идти. Его почти несли Луиджи и Сандро, взяв под руки. Его тело то пылало жаром, то сотрясалось ледяным ознобом. Рана под грязной повязкой источала зловоние, которое даже ветер не мог полностью унести. Павел шел сзади и ощущал, как они медленно умирали на пути к спасению.
Обход Инсбрука занял два мучительных дня. Город лежал внизу и был опасен, как гнездо ос: дым заводов, гудки, лай собак, патрули на мостах. Они пробирались по северным склонам, через промерзшие буковые рощи и каменистые осыпи, где мокрый снег превращал тропы в тяжкие препятствия. Карло и Энрико, самые крепкие, тащили Риккардо на плащ-палатке, превращенной в волокуши. Прогресс измерялся метрами в час. Еды почти не было – доели последние орешки, глодали кору бука. Отчаяние висело в воздухе гуще тумана.
На третий день в Тироле, когда силы были на исходе, а Риккардо впал в полузабытье, Энрико, шедший на разведку, вернулся крайне взволнованным:
– Una capanna! Fumo! – Хижина! Дым!
Хижина стояла на высоком альпийском лугу, у самого края леса, перед крутым подъемом в настоящие горы. Низкая, почерневшая от времени, сложенная из бревен и камня. Из трубы валил густой, жирный дым – запах древесины и жареного сала. Соблазн был смертельным. Голод и холод заглушили осторожность. Павел, понимая, что без помощи они не пройдут и километра вверх, принял решение.
Подошли открыто, но на всякий случай Павел держал крюк, а Энрико – нож наготове. Постучали. Дверь приоткрылась, и за щелью блеснул настороженный глаз под густыми седыми бровями. Хозяин – коренастый тиролец в кожаных штанах, грубом свитере и войлочной шляпе – окинул их одним взглядом: мокрые, грязные, в поношенной одежде Организации Тодта с темными пятнами, с полумертвым парнем на самодельных носилках. В его глазах мелькнуло понимание – не рабочие, не солдаты. Беглецы.
– Raus... oder ich ruf die Gendarmerie, – хриплопрорычал он. – Вон... или позову жандармов.
Луиджи шагнул вперед, подняв пустые руки:
– Per favore, Herr... Un po' d'acqua... caldo... per lui... – Пожалуйста, господин... Немного воды... горячей... ему... –он указал на Риккардо. – Ferito... krank... – Ранен... болен...
Пауза длилась вечность. Старик смотрел на бледное, покрытое испариной лицо Риккардо, на его перемотанную ногу. Потом закряхтел и отодвинулся:
– Schnell! Rein! Und leise! – Быстро! Внутрь! И тихо!
Тепло хижины обожгло их, как огонь. Пахло дымом, сыром, вареной картошкой и овчиной. В углу тлел камин. Старик – представился коротко: Франц – молча указал на деревянную лавку. Они уложили Риккардо. Только теперь, в свете огня, стало видно все ужасное состояние раны: голень была багрово-синей и распухшей, из-под грязной тряпки сочился густой, зеленовато-коричневый гной. Запах гнили заполнил хижину. Франц сморщился, но не отпрянул. Он принес миску с теплой водой, кусок грубого мыла и чистую, хоть и застиранную до серости, тряпку.
– Zeig her, – коротко бросил он Луиджи. – Показывай.
Он сам взялся за дело, с удивительной для его грубых рук осторожностью сняв старую повязку. Луиджипереводил его тихие указания:
– Wasser... warm... sauber waschen... – Вода... теплая... чисто вымыть...
Он тщательно промыл рану теплой водой с мылом, смывая гной и грязь. Риккардо стонал, но был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Потом Франц достал из сундука глиняную банку с густой, темной мазью, пахнущей дымом и травами.
– Gut gegen Fäulnis... – Хорошо против гнили... – пробурчал он, густо намазывая воспаленную ткань вокруг раны. Он не касался почерневшего участка – его было уже не спасти. Сверху он наложил чистую ткань и закрепил ее полоской чистой мешковины. Это не было спасением, но хотя бы отсрочкой.
Пока Франц возился с раной, его жена, молчаливая, испуганная женщина с лицом, как печеное яблоко, поставила на стол миску с дымящейся вареной картошкой, кусок черного хлеба, несколько толстых ломтей копченого сала и огромный кувшин теплого молока. Они ели с жадностью, не стесняясь, сдерживая стоны от боли в голодных желудках. Теплая еда, первая за много дней, растекалась по телу живительным теплом. Франц молча наблюдал, куря трубку у камина.
Перед сном он вынес из чулана охапку грубой, но сухой одежды: шерстяные носки – по паре каждому, старые, заплатанные свитера, два пледа из овечьей шерсти, пару кожаных рукавиц.
– Für oben, kalt, sehr kalt. – Для верха, холодно, очень холодно.
И мешок: внутри – кусок сыра, еще несколько ломтей сала, горсть сушеных груш, большой ржаной хлеб и маленький топорик.
– Holz hacken... – Дрова рубить...
Ночь в хижине была тревожной. Они спали урывками, по очереди, прислушиваясь к каждому звуку снаружи – не идут ли жандармы? Риккардо спал тяжело, его стоны заглушали только шум ветра и потрескивание огня. Франц и его жена молились в углу перед деревянным распятием. Помощь была, но страх был сильнее. Они не могли остаться.
На рассвете, сером и ветреном, они собрались. Риккардо, после теплой ночи и еды, выглядел чуть лучше, сознание прояснилось, но рана была по-прежнему ужасна, а путь в горы – немыслим без носилок. Франц помог Карло и Энрико сделать новые, крепче: две длинные жерди, переплетенные веревкой и плащ-палаткой. Помог уложить Риккардо.
Куда? – коротко спросил Павел, указывая на горы.
Франц вышел с ними, указал на мрачную теснину между двумя скальными исполинами, уже припорошенными снегом.
– Timmelsjoch. Steinweg links halten. Keine Posten... nurStein und Eis. –Тиммельсйох. Каменную тропу держать слева. Постов нет... только камни и лед. – Он помолчал, глядя на Риккардо. – Gott mit Euch... und ihm. Бог с вами... и с ним.
Они уходили вверх, в нависающую серую мглу, унося подарок тирольца: тепло шерсти на теле, хлеб и сало в мешке, чистую повязку на ране и крохотную искру человечности в этом бесчеловечном мире. Альпы, ледяныеи безжалостные, ждали их и готовили смертельные испытания. Фигура Франца долго стояла у хижины, пока шестеро не растворились в дожде и скалах. Потом он перекрестился и быстро зашел внутрь, закрывая дверь от мира и войны.
