Горы не прощали ошибок. Совет Франца держаться «Steinweg links» – каменной тропы слева – казался простым, пока они не уперлись в скальную стену. Тропа, петлявшая по дну мрачного ущелья, вдруг оборвалась перед отвесной плитой, обледеневшей и мокрой от стекающих сверху потоков талой воды и дождя. Слева – гладкая, почти вертикальная стена. Справа – глубокий, ревущий в тумане распадок. Впереди – тупик.
— Maledizione! – выругался Сандро, ударив кулаком по мокрому камню. — Проклятье!
Павел скинул мешок, подошел к стене. Пальцы скользили по ледяной пленке. Они потратили драгоценные светлые часы, пытаясь найти обход, неся Риккардо на носилках: спустились в распадок, продираясь через заросли криволесья и осыпи, промокли до нитки, поцарапались, едва не сорвался Карло. Поднялись выше – лишь еще более крутые откосы и снежные карнизы. К ночи, выбившись из сил, вернулись к злополучной плите. Риккардо стонал на носилках, его дыхание стало хриплым и прерывистым. Травяная мазь Франца не справлялась. Запах гнили вернулся, едкий и густой. Они развели небольшой костер под скальным навесом. Пламя едва отгоняло леденящий холод, идущий от камней. На утро пошли обратно, искать другой путь. Бесценные сутки ушли в никуда.
Беглецы нашли обход лишь на следующий день – узкий, неприметный кулуар выше по ущелью, заваленный камнями и покрытый слоем мокрого, скользкого снега. Шли, цепляясь руками за выступы, срываясь, карабкаясь вновь. Носилки с Риккардо превратились в неподъемную ношу. Карло и Энрико, сменяемые Павлом и Луиджи, тащили их, продираясь сквозь снежную крупу, секущую лицо как песок. Тропа Франца осталась внизу. Теперь они шли по едва заметным звериным тропам или вовсе без пути, ориентируясь только на мрачную теснину перевала, маячившую где-то вверху в разрывах туч.
А потом пришла метель. Не дождь, не снег – белая ярость. Она обрушилась внезапно, как удар: ветер, вывший в ущелье с силой паровозного гудка, поднял в воздух всю снежную пыль и ледяную крупу, смешал их в сплошную, слепящую, удушливую пелену. Видимость упала до нуля. Холод проникал сквозь шерстяные носки Франца, свитера, плащи, пробирал до самых костей.
— Fermi! – закричал Павел, едва перекрывая вой стихии. — Стой!
Дальше – смерть! Они едва успели отползти под нависающую скалу, похожую на гигантский козырек. Разбить лагерь было невозможно. Снег забивался за воротники, в рукава, слепил глаза. Риккардо, укутанный в два пледа, дрожал мелкой, неконтролируемой дрожью. Его лицо в просветах метели казалось восковым, глаза были закрыты, губы шевелились беззвучно. Он уже не стонал – не было сил.
— Non possiamo... lui... muore... qui... – срывающимся от холода голосом проговорил Луиджи, прижимаясь спиной к мокрому камню. — Не можем... он... умрет... здесь...
Они ждали сутки, забившись в нишу под скалой, прижавшись друг к другу спинами, накрывшись плащ-палаткой и пледами поверх голов. Ели мерзлый хлеб и сало, откалывая куски ножом. Топили снег во фляге за пазухой, по капле давая воду Риккардо. Он почти не приходил в сознание, лишь иногда бормотал что-то о Неаполе, о солнце, о матери. Его дыхание было поверхностным и частым. Мороз замедлял гниение, но ускорял конец. Павел проверил его руки и здоровую ногу – они были ледяными, неживыми. Лишь грудь и лоб пылали жаром.
Метель бушевала с неукротимой силой, накрывая их убежище снежной завесой. Временами казалось, что скала рухнет под напором ветра. Они молчали, экономя силы, слушая вой стихии и хриплое дыхание Риккардо. Сандро молился. Карло безучастно смотрел в белую мглу. Энрико пытался уснуть. Луиджи плакал молча, слезы замерзали на щеках. Павел думал о матери. О теплой печке в смоленской деревне. О том, что свобода может быть хуже лагеря.
На второе утро ветер стих так же внезапно, как начался. Установилась мертвая, звенящая тишина. Они выползли из-под снежного кокона, ослепленные непривычным светом. Мир преобразился: все было завалено свежим, глубоким снегом, искрящимся под редкими лучами солнца, пробивавшего рваные облака. Воздух был чистым и колючим. Красота – ледяная и бездушная.
Риккардо был еще жив. Но это было уже не жизнь, а агония. Он открыл глаза, но взгляд был мутным, невидящим. Усилиями всех его водрузили на носилки, которые теперь приходилось нести по колено в снегу. Шли медленно, проваливаясь, задыхаясь на высоте. Альпийские гиганты, припорошенные свежим снегом, стояли вокруг, безмолвные и равнодушные.
И вот, к вечеру третьего дня после метели, они вышли к гребню хребта — каменистой седловине между двумя пиками. Снег здесь был плотным, утрамбованным ветром. Седловина была пуста: ни постов, ни камней с орлами, ни флагов. Только ветер, свистевший в ушах, да невероятная панорама, открывавшаяся на юг: бесконечные волны горных хребтов, утопавших в сиреневой дымке. Это была Италия.
— Riccardo! Guarda! Italia! – закричал Луиджи, падая на колени у носилок и тряся товарища за плечо. — Риккардо! Смотри! Италия!
Риккардо медленно повернул голову. Его мутные глаза скользнули по белоснежным пикам, по далекой лазури неба на юге. В них мелькнуло что-то. Узнавание? Облегчение? Слабая, едва заметная улыбка тронула его пересохшие, потрескавшиеся губы. Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хрип.
— Sì, fratello, Italia... – шепнул Луиджи, сжимая его ледяную руку. — Да, брат, Италия...
Риккардо закрыл глаза. Его дыхание, уже едва заметное, стало еще реже. Грудь едва поднималась. Павел приложил руку к его шее – пульс был нитевидным, едва уловимым. Он был уже на родной земле .
— Scendiamo adesso – тихо сказал Сандро, глядя на спуск, который казался бесконечным. — Спускаемся сейчас.
Они подняли носилки в последний раз. Риккардо не издал ни звука. Он уже не чувствовал боли. Павел и товарищи пустились на сотню метров – до первого относительно ровного уступа, скрытого от ветра скальным выступом. Здесь снег был чуть глубже, а склон – чуть ровнее. И здесь дыхание Риккардо окончательно прервалось. Тихо, без судорог, просто остановилось.
— Fratello... – выдохнул Луиджи, все еще неся носилки, почувствовав, как последнее напряжение покинуло тело в его руках. — Брат...
Они опустили носилки на снег. Павел приложил ухо к груди Риккардо, потом к губам: ни звука, ни дыхания. Глаза были закрыты, лицо застыло в странном выражении – не боли, а усталого удивления. Луиджи закрыл ему глаза ладонью, дрожащей от холода и горя. Сандро перекрестился. Карло отвернулся, смахивая снег с лица – или слезу.
Хоронить в камне и льду было кощунством, но иного выхода не было. Выкопать могилу в мерзлой земле – немыслимо.
— Lì, – Павел указал на узкую расселину между двумя огромными валунами, частично укрытую скальным козырьком. – Там.
Они перенесли тело Риккардо к расселине. Сняли с него теплый плед Франца – он был нужен живым. Оставили только грубую куртку организации Тодта и штаны. Луиджи снял с его шеи тонкий шнурок с маленьким, потемневшим от времени медным медальоном Девы Марии – единственное, что Риккардо пронес через лагерь, спрятав в подошве.
— Per sua madre... – прошептал Луиджи, сжимая медальон в кулаке. — Для его матери...
Затем начали работу. Все вместе они с великим трудом, руками и ногами, топориком Франца, сдвигали и катили камни – от мелких булыжников до тяжелых плит. Заваливали расселину, укрывая тело от ветра, стервятников и случайного взгляда. Это не была могила. Это был каменный саркофаг, склеп в недрах горы. Последний большой камень, плоский и тяжелый, Павел и Карло водрузили сверху. Он лег, как крышка гроба.
Луиджи нашел небольшую, относительно ровную каменную плиту. Ножом он выцарапал на ней, с трудом пробивая мерзлый камень:
Он положил плиту у подножия каменного кургана. Они постояли минуту в гнетущем молчании. Ветер выл над перевалом, срывая снежную пыль с вершин и засыпая свежий следы у камней. Ни молитв, ни слов. Только бессильное горе, ледяной ветер и понимание: они оставили часть себя здесь, на высоте, под камнями.
— Andiamo, – сказал Павел, его голос был хриплым от холода и непролитых слез. — Пойдем.
Они повернулись спиной к каменной могиле и начали спуск в сгущающиеся синие сумерки. Внизу, в долине, уже зажигались редкие огоньки – жизнь, война, неведомое будущее. Они теперь шли налегке, но тяжесть утраты тяготила из намного сильнее. За спиной, на перевале, в царстве камня, льда и вечного ветра, остался Риккардо, которому не хватило тех двух потерянных дней, укравших последние силы. Достигший Италии, чтобы обрести в ней только вечный покой под камнями. Его свобода была так близко и так поздно — только в виде вечного холода и ветра перевала.
