Волонтерство + Центральная Америка

Школа в Ла Сальвии, как и почти все здания здесь — шалаш. Только шалаш побольше, с бетонным полом и кусочками ломанного шифера на крыше вперемешку с плёнкой.
Здесь могут учиться примерно сорок учеников, столько стульев я насчитала. По факту, на ежедневные уроки приходят от пятнадцати до двадцати ребят — те, кого на три часа отпускают с домашней или полевой работы родители.

Единственный учитель — дон Маккеин. Он приехал сюда около двух лет назад, чтобы учить здесь детей и взрослых. Получилось пока что учить только детей, взрослые не приходят на занятия, но он всё равно продолжает периодически приглашать.
— Я думаю, что если хочешь изменить что-то плохое в своей стране или в мире — надо об этом не разговаривать с друзьями, а брать и делать. Вот я и приехал делать.

Классов нет. Есть две группы — старшая и младшая. Они отличаются не возрастом, а знаниями. Те, кто умеет читать и считать — это старшая группа. Их шестеро, всем от десяти до тринадцати лет. Те, кто пока не знает ни букв, ни цифр — попадают в младшую группу. Или больше десятка, всем от шести и тоже до тринадцати лет.
Дон Маккеин переходит от одной группы к другой, даёт задания, потом проверяет.
Он учит только самому нужному здесь. Один час — математике, самой бытовой: складывать, вычитать, умножать. Второй час — чтению, тоже бытовому: читать надписи на организациях, названия ближайших городов и стран, имена и фамилии. Третий час — гигиене, самой базовой, для мальчиков и девочек вместе: как мыть лицо и руки, как называются части тела, как поступать при встрече со змеёй и что делать при порезе.

Заглядываю в несколько потрёпанных тетрадок. Все пишут простыми карандашами, чтобы можно было стереть написанное ластиком и использовать тетрадь для следующих заданий.
Кто-то щиплет меня со спины. Оборачиваюсь. Девятилетняя Мерилин пытается развернуть складки на моей футболки и прочесть надпись. Спотыкается.

— Я дальше буквы не знаю. Что тут написано?
— Тут написано «волонтёр».
— А волонтёрами бывают только гринго?
— Нет, волонтёрами бывают все, кто хочет помогать другим людям. Например, в нашей клинике сейчас работают врач из Никарагуа и администратор с Кубы.
— То есть я тоже смогу быть волонтёром?
— Сможешь. Только буквы выучи и подрасти.

Семилетнего Элвина я отыскала в восемь утра на побережье. Он то рубил хворост отцовским мачете, то рисовал веточкой на мокром песке — попеременно.
Обрадовался, что я пришла. Сказал, что устал уже два часа подряд работать и уселся на землю рядом со мной. Спросил, нет ли у меня воды. У меня с собой не было. Он поплевал на край своей футболки, потёр слюнявой тканью рот и щёки.

— Разговаривать надо с чистым ртом!

Три месяца назад он с сорокалетним отцом, тридцатилетней матерью, восьмилетним братом и пятилетней сестрой переехали сюда, в один из плёночных шалашей Ла Сальвии из Чинандеги — городка, расположенного примерно в двухстах километрах отсюда.
В Ла Сальвии нет коренного населения.

— Ты знаешь, почему вы уехали сюда? Что случилось?
— Не знаю. Я вообще ничего не знаю про эту жизнь. Знаю только, что мама плакала и не видела дорогу из-за слёз, поэтому мне пришлось вести её сюда за руку. Мы пешком шли сюда, несколько дней по разным дорогам. Не помню, сколько их было.
— А в школу здесь в деревне ты ходишь?
— Нет. Мама говорит, что дрова важнее, всё равно здесь у нас нет книг, чтобы их читать. А ещё говорит, что в этой школе детей не кормят, поэтому можно туда не ходить.
— Чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь? Ну, в двадцать лет, например.
— Я хочу вырасти. Может я и не доживу до двадцати лет, это ведь так долго.

Встал, поднял мачете, продолжил рубить на мелкие части выплюнутые океаном ветки и обломки древесных стволов. Попрощались. Крикнул мне вслед:

— Ты заходи ещё, пока я живу!
— Увидимся, Элвин.

Навещали с врачом Марией беременную пациентку. Проверить анализы, справиться о самочувствии, напомнить не поднимать мешки с кукурузой.

На обратном пути крали острые перцы с куста. То есть, сначала спросили у хозяев куста, потом уже крали. Хохотали над собой и своей перечной зависимостью. Заглядывали в огромные красные и розовые цветы разменом с наши головы. Шугались бродячих собак и Мария смешно пряталась за меня – она их боится смертельно. Пускали лодочки-листики в плавание по океану.
Можно было бы думать, что мы в тропическом отпуске. В отпуске, в котором Мария никогда не была, за все те несколько лет, что училась на Кубе, а после выпуска работала в никарагуанском госпитале – такая высокая там загруженность.

Можно было бы думать…
Если бы справа под деревом, занавесившись простынками не мылась из ведёрка шестнадцатилетняя девушка, которая сегодня утром в нашей клинике узнала о том, что через несколько месяцев станет матерью.
Если бы слева под лодкой не возился с сетями мужчина, который днём приходил на приём с высокой температурой и лихорадкой. Тот самый, которому Мария сказала лежать, принимать лекарства и не выходить на улицу несколько дней.
Если бы с дороги не посигналил мотоцикл и женщина, приводившая сегодня в клинику маленькую дочку не окликнула нас:
— Доктора, хотите рыбы? Ей лучше, спасибо.

Возвращались в клинику молча, изредка поглядывая то друг на друга, то на океан. Возвращались с мешком, в котором болтались подаренные четыре рыбины и пара крабов.

Первый никарагуанский портрет. Фанни.
Ей четыре года. Или пять. Она не знает цифры, показывает на пальцах — то загнув один, то всю пятерню. Бабушка, с которой она пришла в клинику — тоже не знает, показывает также.

Пока врачи делают бабушке капельницу, мы с Фанни болтаем.
Больше всего на свете она любит бомбу (так она называет чупачупс), своё красное платье в цветочек (потому что у неё нет других платьев) и когда волны утаскивают песок из под ног и щекочут этим песком пальцы.
Ходили на берег, держась за руки щекотались с океаном.
На обратном пути Фанни рассказала мне названия всех цветов вокруг клиники и вдоль дороги. Они все называются называются так — цветы. Было сложно возразить и я просто согласилась.

Фанни сказала, что со мной гулять лучше всех и протянула свою любимую обслюнявленную зелёную бомбу — лизнуть.

В каждой новой стране первые дни тратишь на то, чтобы выучить новые привычки, новые правила именно этого места. Я уже давно усвоила, что в каждом месте не будет так, как в предыдущем. Даже, если кажется, что они очень похожи – точно не будет.

За первые дни в Никарагуа привыкла, что:
интернет надо ловить на тропинке, между пёсьей какашкой и сухим папайевым листом, присев на корточки и подняв руку на тридцать пять градусов;
из кровати перед сном нужно вытряхивать комаров, тараканов, скорпионов и во время сна закрываться сеточкой;
стирать можно только с девяти утра до четырёх дня, иначе насосу не хватит солнечной энергии и он не сможет качать воду;
кошке Катушке становится грустно и голодно примерно в пять утра, поэтому она залезает на изгородь, орёт и шуршит хвостом в окно спальни, надо встать и дать ей еды;
если положить в кофе две чайных ложки порошкового молока, то получается даже почти вкусно, а если положить три, то никуда не годится;
пока едем последние десять километров до клиники, машина может четыре раза остановиться, чтобы упавшую ветку разрубить мачете и освободить путь;
камеры нужно на ночь заворачивать в простыни и прятать в пластиковый ящик с крышкой, иначе аккумуляторы окислятся от влажности.

Привыкаю дальше. Уже сейчас понимаю, что до привыкания местных далеко. Пока ехали, рубили ветки и снова ехали, Орландо спросил водителя, дона Диего:
— Когда же сюда дорогу сделают, слышно что про это?
— Слышно. Никогда не сделают. Сюда же никому не надо, только нам.

И, помолчав, добавил:
— Мы привыкли, что про нас никто не знает. Мы тут есть, а никто не знает.

Только на исходе пятого дня добралась до никарагуанской клиники.

Ни врагу,ни другу, ни себе не пожелаю повторить. Хотя, кого я обманываю. Забуду и повторю - это, ну, или другое что. Но кое-что точно не забуду из этих пяти дней. Человеков.

Мексиканца Эдуардо на границе,который, прощаясь, пожал мне руку и сказал, что всё будет хорошо.
Администратора переполненного отеля в Леоне, который позволил поспать четыре часа на диване в холле и налить питьевой воды в бутылку.
Женщину на улице Леона,которая развернулась в обратную сторону,проводила до остановки и запретила платить водителю больше шести кордоб, строжайше запретила.
Мужчину на автостанции,который проводил в закрытый закуток к подпольному меняле и подождал,пока выйду в порядке.
Кубинца Орландо, который встретив меня у автобуса, спросил, когда я ела в последний раз и протянул своё яблоко.

Ещё вот это вот запомню.
То, что я сижу сейчас в красном комбинезончике с чужого плеча и чужого 42 размера,который внезапно оказался моим, заменив мой привычный 44-46. Сижу, смотрю на первый в моей жизни океан. Ловлю слабые волны рыбного запаха и ещё более слабые волны сальвадорского интернета, чтобы передать вам это.

За двадцать четыре часа проехала насквозь через четыре страны,прошла три границы и бессчётное количество панических атак.

Наша девятиместная маршрутка с гордым названием шаттл и пакетом вместо фары неслась сквозь дождь и солнце попеременно. Я радовалась возможности иногда класть голову на зачехленные серфы и дремать.

На границе Гондураса авария перекрыла шоссе, пришлось мчать по гондурасским просёлочным дорогам без единого фонаря. Единственная фара выхватывала из темноты плёночные домики,привязанные к пальмам. Закат лампочками гас в белесых цветах деревьев.

На границе с Никарагуа допрашивали русских и мексиканцев. В нашей маршрутке я была единственной русской. В соседней - единственный мексиканец. Водители, услышав наши национальности,в ужасе схватились за головы. Нас двоих ненавидели все попутчики,гневно перешептывались на английском,обсуждали наши страны. Мы с мексиканцем сидели на облезлом поребрике,прижавшись спинами к друг другу,ждали. Полушепотом говорили о том, что когда-то мир непременно поймёт недопустимость дискриминации.
За нами пришли и увели в разные стороны. А потом я больше часа уверяла офицеров, что не работаю ни на какое издательство,буду снимать птиц и портреты врачей. Не верили. Повторяли вопросы в разных комбинациях.

Меня отпустили даже позже мексиканца. И маршрутка снова бешено помчала меня в ночь, уже никарагуанскую.