Месяцы. Было непросто...найти в высоком разрешении
Чтобы было понятно ху из ху
Последователи Фоменко и Задорнова не преминут упомянуть, что и здесь все спижжено у славян. Раньше ведь и у нас были не январи да августы, а всякие студени да серпени. А то, как же.
Кстати сказать, стало модно давать новорожденным нехристианские имена: Октябрина, Владлен, Мессидор (месяц жатвы), Марат и прочие Репюбликены да Либерте.
Поменяли да поменяли, подумаешь. Но это был еще один удар по католической церкви. Церковный календарь с религиозными праздниками организовывал жизнь. В конце концов, вспомните, какое отношение шаббат имеет к субботе, и кто воскрес в воскресенье.
Замена календаря дала повод ультралевым для так называемой дехристианизации. Просветители критиковали церковь весь 18 век. Яркий пример - Вольтер, писавший: "Раздавите гадину" в адрес католической церкви. Логика была простая. Просветители толкали мысль: "Просветите человеков рентгеном и все будет ништяк". А церковь внедряет в умы ложные установки. Церковь поддерживает плохую, негодную власть. "Не бунтуй, а то бохнакажыт".
Революционная элита находилась под сильным влиянием этих идей. Однако представлять ее сплошь атеистами - ошибка. Тот же Вольтер сказал: "Если бы бога не было, его следовало бы выдумать". В восемнадцатом веке "атеист" было словом почти ругательным, синонимом аморала. Просвещенные люди в массе были верующими - но не религиозными.
Зачинателем гонений на церковь был Жозеф Фуше, который гуманно расстреливал пленников картечью. Даром что получил духовное образование и ранее состоял в религиозном ордене, он кичился своим атеизмом еще до революции. Во время командировки в город Невер он запретил там любые проявления культа, снес на кладбищах кресты и приказал там повесить лозунг: «Смерть есть вечный сон». Хренушки вам, короче, а не загробный мир.
Вдохновляясь примером Фуше, парижские революционные активисты стали закрывать храмы, вынуждать священников отречься от сана и глумиться над религиозными святынями. Эту политику поддерживал неизменно радикальный Эбер. В своей газете он писал, что санкюлота Иисуса казнили тогдашние священники и аристократы.
Священник проходит собеседование у революционных властей
Однако Робеспьер и большинство якобинцев выступили против этих «перегибов». Лидер якобинцев высказался, что атеизм «аристократичен» - в те времена и оскорбление, и угроза. В первую очередь угроза адресовалась эбертистам.
У Робеспьера были собственные взгляды на религию, которые позже он попытается воплотить. Роль играл и политический расчет. Крестьяне продолжали оставаться сплошь религиозными, а церковь играла в провинции важную общественную роль. Сельский кюре был в большинстве случаев и психолог, и социальный работник, и тамада на все руки. А значит, человек уважаемый.
Так что робеспьеристы, и примкнувшие к ним дантонисты раскритиковали ультралевых и 6 декабря 1793 года приняли закон о свободе культов. Эбер дал заднюю и стал говорить, что он вовсе не атеист, его не так поняли.
Санкюлоты и радикалы, выражающие их интересы, считали, что революцию нужно продолжать. Большинство городских низов пока получили только нихуя, инфляцию и возможность героически помереть за Республику. А с другого фланга были те, кому революция уже многое дала, а помирать, особенно на гильотине, было неохота. Это были всяческие дельцы, возникшие уже в ходе революции, сделавшие гешефт на скупке, а то и просто отжатии, имущества эмигрантов и разных махинациях с государством. Их выразителем были так называемые «снисходительные» из якобинцев и Болота, а их лидером был Жорж Дантон.
К 1794 году Жорж Дантон был не менее популярен, чем Робеспьер. В 1792 году, получив должность министра он организовывал оборону Парижа и вводил всеобщее избирательное право, «заработал» миллионы и не остановил сентябрьскую резню.
Овечкой Дантона никак нельзя было назвать. Он был революционером и считал, что общественные порядки можно и нужно ломать, прибегая при этом к насилию. Но в этом Жорж Дантон всегда выступал за умеренность.
Любопытно сравнить личности и политическое поведение двух лидеров якобинцев и друзей (пока еще), Дантона и Робеспьера. При всей смелости, талантах, искреннем желании помочь Республике, Дантон был казнокрадом и взяточником, по крайней мере, нечистоплотным бизнесменом. Он любил бухать, женщин, и бухать с женщинами, закатывал грандиозные кутежи. В политике он выступал за умеренность и компромиссы, конечно, в рамках революционера и радикала. Один из учредителей террора, он всегда выступал против террора массового, готов был договариваться даже с роялистами ради общественного мира, во внешней политике выступал за дипломатические, а не военные средства.
Робеспьер был кристально честен, не присвоил ни ливра государственных денег, он до самого конца, несмотря на место фактического правителя государства, будет жить в бедности. Робеспьер, насколько известно, не обладал ни одним из пороков, был трудоголиком и аскетом, беспощадным к себе. И другим. Лично нисколько не кровожадный, ради своего идеала он был готов пустить под нож десятки тысяч.
1 декабря 1793 года Дантон выступил в Конвенте с призывом сворачивать террор. Он заявил, что в условиях внутренних и внешних побед надобность в терроре отпадает и осудил его крайности.
Вслед за тем, через пару недель друг и «перо» Дантона, Камиль Демулен, в своей недавно организованной газете «Старый кордельер» иносказательно сравнил режим якобинцев с римскими императорами-тиранами. Далее он открыто выступает против террора и предлагает выпустить из тюрем «подозрительных».
Однако Робеспьер обрушился с критикой и на умеренных, и на радикалов. Когда дантонисты не поняли сигнала, то был сделан предупредительный выстрел: 12 декабря 1794 был арестован друг Дантона Фабр дЭглантин. Дантонисты намек поняли.
Самые острые вопросы выживания Республики отпали. Теперь нужно было решить, какой же она будет.
Жан-Жак Руссо, на философии которого были взращены множество революционеров, идеал общества видел в отсутствии очень бедных и очень богатых, где большинство людей будет средним классом. Мысль вполне здравая. В других местах он, правда, писал, что люди будут счастливы, когда уйдут жить с голой жопой в лес, но мы сейчас не об этом.
Санкюлоты получили от революции немного. Эбертисты предлагали наделить всех бедняков хотя бы клочком земли, чтобы все могли обеспечить себя куском хлеба. Землю следовало делить не только церкви и эмигрантов, но теперь и «врагов отечества». Также эбертисты призывали расширить социальную помощь для бедняков и поприжать богатых. Нищему человеку, заявляли они, свобода не нужна.
В конце концов под давлением ультралевых и санкюлотов были приняты так называемые вантозские декреты, в которых довольно расплывчато заявлялось, что неимущие патриоты должны быть вознаграждены. На местах это понималось по-разному. Кое-где действительно беднота наделялась землей. Кое-где выдавались небольшие пособия. В большинстве департаментов декреты просто проигнорировали.
Что же Робеспьер? Сделавший себе популярность в отстаивании народных интересов, теперь он не интересовался землей, ни вообще материальным положением населения. Вместо этого Максимиллиан Неподкупный озаботился моральным состоянием общества.
5 февраля он зачитал доклад в Конвенте о своем видении будущей Республики. Все в ней будут исключительно честны, добродетельными до слипания патриотизма, и готовы в любой момент пожертвовать жизнью во имя родины. У идеального гражданина нет «лишних» потребностей и пороков, он кушает для калорий, трахается для детей, постится, молится Высшему Существу и слушает, нет, радио еще не изобрели, речи активистов в секции. Вот такой идеал.
Понятно, что не все захотят жить такой красочной жизнью. Что делать? Очистить общество террором. То есть, все хорошие люди должны убить всех плохих и будет всем оставшимся счастье.
Эх яблочко, цвета спелого, слева правого бьем, справа левого
К концу зимы 1794 года голод в Париже усилился. Эффект «максимума» (т.е. верхней границы цен) давно прошел, крестьяне и торговцы почему-то отказывались продавать по невыгодным ценам, прятали продовольствие и торговали из-под полы. Народные низы и их представители – эбертисты предложили решение, угадайте какое? Отрубить головы всем спекулянтам (скучный зевок). Робеспьеристы выступили резко против. Дело усугубилось арестом нескольких эбертистов. Ультрареволюционеры решили действовать на опережение.
4 марта Каррье (тот самый, который косплеил Герасима в Нанте, только с людьми) призвал к «святому восстанию». Далее Эбер стал призывать к тому же. Но эбертисты не решились действовать по-настоящему, а большинство парижан идею восстания не поддержала, будучи под впечатлением вантозских декретов. «Мятеж» оказался вялым, как хрен импотента. Массу возбудить не удалось. Эбертисты попытались включить заднюю, но было поздно. В ночь на 14 марта Эбер и его сторонники были арестованы.
Через неделю состоялся суд. На нем прибегли к так называемой амальгаме, когда в одном процессе судили и монархистов, и коррупционеров, и эбертистов вместе. Смысл был как в анекдоте про космонавтов и пидорасов. Тень одних должна была упасть на других. Также создавалось впечатление заговора. Кое-кто из санкюлотов возмущался обвинением «Папаши Дюшена», но большинство поверило в его причастность к «аристократическому заговору». Злая ирония была в том, что сам Эбер долго и старательно приучал народ искать такие заговоры.
24 марта Эбера сотоварищи повезли на сеанс к «старой шлюхе». (Так парижане называли гильотину. Кто на ней только не лежал, никому не отказала). Парижане, которые ходили на казни как в театр, были разочарованы поведением Эбера. Он плакал и упирался. Для человека, который столько призывал к казням, это сочли недостойным.
После разгрома эбертистов активизировались дантонисты. Они стали призывать закончить войну и террор. Демулен выступил с тем же, а также с критикой робеспьеристов в своей газете. Но тираж был конфискован. Дантон попытался договориться с другом Максимиллианом, но был отвергнут. 3 мая 1794 года Комитет общественного спасения постановил арестовать Дантона и виднейших его соратников.
Один из членов Комитета, симпатизирующий Дантону предупредил его об аресте. Но Жорж-Жак заявил: «Они не посмеют». А потом сказал знаменитое: «Родину нельзя унести на подошвах сапог». Современные оппозиционеры гораздо умнее, и уносят родину на сапогах не то, что под угрозой казни, а просто при некоторых неприятностях.
Репутация Дантона была основательно разрушена коррупционными скандалами и роскошной жизнью. А ведь многие парижане голодали. Тем не менее, столица была потрясена. Дантон был одним из важнейших вождей Революции, многократно доказавший ей свою преданность. Многие депутаты Конвента выступили против. В адрес Комитетов летели возмущенные крики. Тогда на трибуну поднялся Робеспьер и приложил все свои красноречие и авторитет, чтобы убедить собрание, что Дантон «подгнивший идол» и суд над ним необходимость. Дантона решено было судить.
Когда-то Робеспьер писал Дантону, утешая его после смерти жены: «Если в том несчастье, которое одно способно потрясти душу такого человека, как ты, уверенность в сердечной преданности друга может принести тебе утешение, ты найдешь его во мне. Я люблю тебя больше, чем когда-либо, и буду любить до самой смерти. В эти минуты я нераздельно с тобой».
Арестованный Камилл Демулен вообще приходился Робеспьеру другом детства. Максимиллиан был его свидетелем на свадьбе.
Суд состоялся 2-5 апреля 1794 года. Снова была «амальгама», дантонистов судили с коррупционерами и военными преступниками. Дантон был блестящим оратором и не только блестяще защищался, но и нападал на обвинителей. Его громовой голос был слышен на улице. В конце концов, ему запретили говорить. Приговор был принят заранее, доказательства сфабрикованы.
5 апреля приговоренных повезли на эшафот. Дантон показывал полное презрение к смерти. Когда телега проезжала мимо дома Робеспьера, Жорж-Жак громовым голосом прокричал: «Максимиллиан, ты следующий!».
Когда приговоренные всходили на эшафот, Демулен плакал. Дантон его утешал. Когда рубили его собственную голову, Дантон сказал: «Покажи ее потом народу, она этого достойна».
Через неделю казнили Люсиль Демулен. Она надела белое платье. Еще многим предстояло расстаться с жизнью.
Робеспьер на вершине власти
Уничтожив внутреннюю оппозицию, робеспьеристы могли ощущать свое положение прочным. Казалось, так оно и было. На самом деле, они начали путь к падению.
Пока существовали радикалы и умеренные, якобинцы могли пойти направо или налево: начать править в интересах имущих классов и задавить активность санкюлотов, или попытаться установить максимально возможное тогда социальное равенство.
Уничтожив и левое и правое крыло своей партии, робеспьеристы попытались пойти по среднему пути. Как говорится, и вашим, и нашим. Но получилось ни вашим, ни нашим. Половинчатой политикой они постепенно отталкивали от себя и верхи и низы, и сокращали свою социальную базу.
Осень 1793-зима 1794 года были пиком государственного регулирования экономики. Были установлены максимум цен и максимум зарплаты. Крестьян заставляли продавать зерно по твердым ценам, а если они не подчинялись, зерно реквизировали. Санкюлотские армии, которые этим занимались, частенько реквизировали и имущество зажиточных крестьян, чтобы распределить его «по справедливости». Значительная доля торговли и промышленности прямо управлялась государством. Была частичная трудовая повинность.
Весной 1794 года якобинцы сильно смягчили политику по отношению к торговцам. На нарушения закона о максимуме стали смотреть сквозь пальцы. Бизнес стали не кошмарить, а поощрять. Зато с наемными работниками разговор был совершенно другой.
Максимум цен очень плохо соблюдался, зато максимум зарплаты – еще как. На падение уровня жизни рабочие ответили волной забастовок. К ним стали применять закон 1791 года о запрете сговора работников. Когда рабочие стали массово уклоняться от работы за низкую зарплату, якобинцы все шире стали применять принуждение к труду. Санкюлоты, совсем недавно считавшие якобинцев своей, народной властью, стали недобро на них посматривать.
В деревне тоже зрело недовольство. Реквизиции зерна вызывали массовое его утаивание, и даже прямое вооруженное сопротивление.
Также общество устало от террора, конца которому не виделось. Якобинцев терпели, потому что они доказали свою эффективность в организации обороны и подавления роялистских заговоров и мятежей. Но что будет, если опасности отпадут?
Революционная армия становилась все лучше и лучше. 26 июня 1794 года она совершила победу при Флерюсе. Угроза вторжения для Франции надолго отпала.
Защитив Республику, окончательно разрушив феодализм, и не решаясь на более глубокие преобразования, якобинцы не смогли предложить обществу какой-то дальнейшей социально-экономической программы. Робеспьер чувствовал это, и попытался сплотить общество морально, создав «Царство Добродетели». Он давно уже вынашивал программу переделки общества, воспитания нового человека. (Тем, кто считает, что это придумали коммунисты, ответственно заявляю, что идея перекроить общество и человека в целях всеобщего счастья™ идет как раз из века Просвещения, а даже якобинцы не отрывались далеко от либерализма. Впрочем, если покопаться, можно найти подобные идеи и раньше. Всяческие религиозные движения, и т.п).
С этой целью Робеспьер создал культ Верховного Существа. Идея была не оригинальная, такая концепция гуляла в среде образованного общества весь восемнадцатый век, в свою очередь, наследуя деизму. Вкратце, это признание существования Бога, но бога ни одной из религий. Этому богу наплевать, ешь ли ты свинину, или дрочишь в Шаббат. Он не присматривает за всем через камеры, не дает социальный рейтинг, возможно, что он создал мир, сказал: «Теперь ебитесь как хотите» и уехал на рыбалку.
Кстати сказать, у радикалов был тоже свой Культ Разума с атеизмом и санкюлотками, но Робеспьер его быстренько запретил.
8 июня 1794 года состоялся праздник Верховного Существа. Робеспьер, наряженный как жених, был главным на мероприятии. Это был величайший в его жизни триумф. До величайшего падения оставалось шесть недель.
Но религии было недостаточно для создания Царства Добродетели. Главным инструментом для этого был террор, и он усиливался.
Террор для Робеспьера не был необходимым злом, он был главным методом очистки общества от зла, добродетелью. Вот его слова: «Террор - это не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость; он, следовательно, является эманацией добродетели».
Была и чисто политическая причина. Разгромив организованную оппозицию, ощущая общественное недовольство, Робеспьер стал видеть вокруг себя некий безликий, неоформленный заговор неизвестных врагов. И он не придумал ничего лучшего, как «стрелять по площадям».
Атмосфера накалилась двумя несостоявшимися покушениями на Робеспьера 22 и 23 мая.
10 июня (22 прериаля) был принят закон, доведший политику террора до абсурда. По делам «врагов народа» (да-да, тоже не большевики придумали) отменялись всякие юридические излишества наподобие адвокатов, следствия, свидетелей. Под этот закон подпадали, например, «кто пытался вызвать упадок духа», «кто распространяет ложные слухи», «кто пытается испортить нравы и развратить общественное сознание, ослабить энергию и чистоту революционных и республиканских принципов».
Основанием для вынесения приговора признавалась «всякая улика, вещественная или моральная, в устной или письменной форме, естественно вызывающая уверенность всякого справедливого и просвещенного ума».
Арестовать и судить человека стало можно по желанию левой пятки комиссаров. В суде можно было не заморачиваться. По делам «врагов народа» наказание было только одно – смертная казнь. Очень удобно, думать не нужно.
Казнили множество заключенных, находившихся в тюрьмах. Тюрьмы были заполнены до отказа. Женщин держали вместе с мужчинами. Рассказывают, что в камерах происходил повальный секс – все равно умирать.
Аресты по доносу открыли большие возможности по сведению счетов. В первую очередь арестовывались, конечно, потенциальные враги. Бывшие. Бывшие священники, аристократы, жирондисты.
Казните и мою бывшую, пож
Гильотина стучала не переставая. За четырнадцать месяцев до 10 июня 1794 года в Париже было казнено 1251 человек, а за шесть недель после - 1376.
Немного фактов. Согласно одному из лучших исследователей террора , Дональду Гриру, с марта 1793 по август 1794 было арестовано до 500 т.ч., из них казнено по суду 16, 5 т., без суда 10-12 т. Почти столько же умерло в тюрьмах. Напоминаю, что во Франции перед революцией жило 25-27 млн. ч.
Три четверти приговоров было за участие в мятежах. Примерно столько же было казнено в главных районах восстаний. В Париже – 16%.
Священников и дворян из них было около15%. Третьего сословия – 85, из этого 60% крестьяне, рабочие и ремесленники.
Среди тех, кто участвовал в Терроре, как и многих историков, популярна теория необходимости. Враги кругом, так было надо. Якобинцы действительно спасли республику. Только вот Д. Бовыкин указывает, что большая часть террора происходила после побед Республики.
Почему же тогда? Месть. Вандейцам и жирондистам откровенно мстили за мятеж. Абсолютизация террора как средство «очистить» общество, чтобы построить идеал.
Виноват ли Робеспьер во всем? Значительная часть вины, безусловно, лежит на нем. Но не надо забывать, что большая часть власти Неподкупного держалась на авторитете, а не силе. А это значит, что большая часть общества эту политику одобряла.
Почему? Атмосфера страха перед заговорами, настоящими и мнимыми. Ненависть к «аристократам» и искреннее желание защитить республику. Страх потерять приобретенное, а то и жизнь, после возвращения короля к власти. Слепая вера в вождя, который знает, как правильно действовать и чует контрреволюцию.
Многие депутаты Конвента так и не простили Робеспьеру казни эбертистов и дантонистов. Одни были близки первым, другие вторым. Несмотря на, казалось бы, противоположные взгляды, они начали сближаться на фоне ненависти к Робеспьеру. Часть из недовольных депутатов боялась за свою жизнь, потому что проворовались, или превысили полномочия. Часть искренне считала Робеспьера тираном.
Открыто критиковать Неподкупного стали после выступления на празднике 8 июня. Еще более жестко – после выпуска декрета о неограниченном терроре. Его стали высмеивать. Нашли полусумасшедшую старуху, которая заявляла, что Робеспьер – Мессия. Обиженный Максимиллиан перестал посещать Конвент. И совершил ошибку. Он фактически развязал руки заговорщикам.
Против Конвента его могли поддержать парижане. Но они были обозлены максимумом зарплаты и гонениями на забастовки. И все устали от террора.
Робеспьер чувствовал себя обреченным. Его товарищи, Кутон и Сен-Жюст попытались найти компромисс с остальными членами Комитета общественного спасения, но Робеспьер отказался. Что ни говори, он считал себя голосом народа и был совершенно раздавлен, когда понял, что народ от него отвернулся.
Тем не менее, в своей последней речи 26 июля (9 термидора) он высказал угрозы. В Конвенте сидят контрреволюционеры. Нужно совершить его чистку. Депутаты потребовали имен. Робеспьер совершил ошибку, он никого не назвал. Теперь каждый депутат не мог чувствовать себя в безопасности.
Удивительно, но на речь Робеспьера Конвент ответил аплодисментами. Однако один из депутатов, которому было нечего терять, встал и произнес:
«Пора сказать всю правду, один человек парализовал волю всего Национального конвента: это человек, который только что произнес здесь речь, — это Робеспьер».
Максимиллиан Робеспьер проиграл битву в Конвенте. К народу он уже не мог обратиться.
Вечером заговорщики провели переговоры с колеблющимися депутатами. Подготовили Национальную гвардию.
9 термидора (27 июля) Сен-Жюст готовился произнести доклад. Но ему не дали говорить. Его и Робеспьера заглушили криками. Неподкупный быстро охрип, тогда ему выкрикнули: «Кровь Дантона душит тебя!». Наконец, заговорщики поставили вопрос об аресте на голосование и провели его.
Парламентские дебаты по поводу полномочий Робеспьера и Ко
Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон были арестованы. Брат Максимиллиана, Огюстен, и еще один депутат потребовали, чтобы их тоже арестовали. Им не отказали в любезности. Однако в Коммуне обо всем узнали. Там еще оставалось довольно много робеспьеристов.
Мэр и командир Нацгвардии освободили Робеспьера сотоварищи и привезли в Коммуну. Там было решено начать восстание. Было подготовлено воззвание к народу, разосланы представители. Но Париж не ответил. Большая часть Нацгвардии была верна Конвенту. Однако около трех тысяч гвардейцев было готово защищать Неподкупного и Коммуну. Но он сам же тянул дело, пытаясь все оформить «по закону». Тем временем, Конвент собрал войска, объявил робеспьеристов вне закона и приказал штурмовать Коммуну. На штурм выдвинулись как богатые секции, так и плебейские, как бывшие аристократы, так и радикалы.
При штурме ратуши Робеспьер был ранен в челюсть (по другой версии, пытался суициднуться). Огюстен выпрыгнул из окна, но остался жив. Еще один депутат застрелился. Сен-Жюст и Кутон спокойно сдались.
На следующий день, без суда и следствия, по закону 22 прериаля, Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста и еще почти двадцать человек казнили. Еще на следующий день казнили семьдесят один.
Кульминация революции завершилась.
Приходит время, люди головы теряют...
@Forsrof @starikkrupsky @AgentS @DieSectoid и таинственный пикабушник, спасибо за донат!
