Больница + Война

Привет, Пикабу. Меня зовут Руслан, мне 29 лет. В 2022 году я ушел добровольцем в зону СВО — служил разведчиком. Но подрыв на гранате оставил меня без левой руки и едва не забрал ноги. Сегодня, превозмогая боль, я заново учусь жить. Тренируюсь, восстанавливаюсь, борюсь с посттравматическим синдромом. Хочу рассказать вам, как это — в одно мгновение лишиться руки, но найти в себе силы выжить. Как потом, уже в госпитале, слышать от врачей: «Шансов почти нет» — и вопреки всему вставать на ноги.

От Днепра до Донбасса: как Майдан определил мой путь в российскую армию

Детство в Днепропетровской области сформировало мой характер. Секции бокса, восхождения в Карпатах, прикладной рукопашный бой — я с юности привык побеждать.

За русскую речь украинцы начали косо смотреть на меня. А с 2014 года мне стали активно приносить повестки из военкомата, поэтому я собрал вещи и уехал в Россию.

Я переехал к родителям, которые жили в Москве. В 2020 году получил российское гражданство, а через полгода пошел в военкомат и попросился на срочную службу. В будущем я планировал учиться в Рязанском училище ВДВ на кафедре спецназа.

Когда я пришел в военкомат, первым делом попросился в ВДВ или спецназ. Но набор уже закрыли. Вместо этого меня отправили служить на Балтийский флот. Однако я не сдался — выбил направление в военную разведку, о чем ни разу не пожалел.

Служба оказалась насыщенной: каждую неделю — стрельбы. Мы отрабатывали боевые навыки до автоматизма, расходуя по несколько магазинов на человека. Позже мне доверили снайперскую винтовку. Три дня в неделю уходило на огневую подготовку, остальное время — на тактику, теорию и полевые выходы. Отслужив год, в ноябре 2021 я ушел на дембель.

Как я променял работу вышибалы на службу в зоне СВО

После армии я устроился вышибалой в ночной клуб, а потом стал личным телохранителем. Я не забросил тренировки: регулярные стрельбы, рукопашный бой, физическая подготовка. Когда началась СВО, я отказался от брони. Решил подписать контракт и уехать туда с сослуживцами из армии.

Моя семья сопротивлялась моему решению отправиться в зону СВО, особенно мать. Но я твердо знал: мобилизация неизбежна, и мой путь лежит туда, где мои товарищи.

Цифры говорили сами за себя: 200 тысяч человек на 2 тысячи километров фронта — капля в море по сравнению с полумиллионной армией, которая штурмовала Берлин в 1945 году. Каждый подготовленный боец был на вес золота.

Летом 2022 года погиб мой лучший друг — брат по оружию. Его смерть стала для меня последним аргументом отправиться на СВО. Когда в сентябре объявили мобилизацию, мой работодатель предлагал бронь на своем предприятии. Но я никогда не прятался за чужими спинами.

Получив повестку, я сознательно выбрал другой путь. Вместе с боевым товарищем мы вступили в частную военную компанию — туда, где собрались профессионалы, готовые передать опыт и принять в свое братство.

Мой последний бой: как я встретился лицом к лицу со смертью

Холодным ноябрьским вечером 2022 года наше подразделение возвращалось с разведки под Донецком. Полтора месяца постоянных вылазок, наблюдений за передвижениями противника — работа, ставшая уже рутиной. Я шел первым, проверяя путь, когда внезапный щелчок растяжки перевернул всю мою жизнь.

Мгновение ослепительной вспышки — и я уже понимал, что подорвался. Было ледяное осознание: «Все, конец». Мне только 26. Мелькнули мысли о маме, неосуществленных планах... Но инстинкт выживания оказался сильнее.

Попытка достать аптечку обернулась шоком — левой руки не было. Кровь хлестала фонтаном, товарищи спешили на помощь. Сквозь нарастающий туман в голове я успел предупредить их о минной опасности, перебросить аптечку оставшейся рукой. Обезболивающее не действовало — слишком большая кровопотеря. Полтора литра за двадцать минут — приговор для любого организма.

Когда меня грузили в машину, я чувствовал, как сознание уплывает. Но сдаваться было нельзя. Улыбнулся для последнего фото — пусть мама запомнит меня сильным. А потом началась борьба за каждую секунду. Никто, кроме меня, не знал дороги до госпиталя. Сквозь пелену боли я нашел силы достать телефон, открыть карту и поставить метку одной рукой.

В прошлом посте я поделился с вами своей историей первого ранения и случая ПТСР. Спасибо большое за отклик, кто-то поддержал, кто-то засомневался. Это моя реальная история, я лично проходил интервью и делился тем, что видел. В этом посте я расскажу об участии в СВО, ранении и повторном случае ПТСР.

Сломал обе ноги, потерял товарищей, выжил под обстрелом, стал инвалидом, но оказался в бюрократическом аду

1 мая 2024 года на наш отряд была массированная атака. Дрон сбросил мину, осколки которой перебили мне обе ноги. Товарищ схватил за броник и успел затащить меня в блиндаж. Если бы не он — меня бы не было.

В этот день на моих глазах погибли трое ребят. Молодых, с планами на жизнь. Их больше нет, а я остался жив. Война — это не только взрывы и атаки. Это еще и момент, когда ты понимаешь, что бессилен перед лицом смерти.

Мы с ветеранами СВО организовали группу помощи для родственников погибших. Каждый месяц скидываемся и отправляем деньги то одной, то другой семье. А еще поддерживаем связь: переписываемся, созваниваемся, и чем можем помогаем. Также собираем деньги на похороны, а для ребят, которые служат на СВО,— ищем спонсоров на снаряжение.

Когда я попал в госпиталь, мое правое колено собрали заново. Теперь оно сгибается только на 90°. В левой ноге перебиты малоберцовый и большеберцовый нервы. 6 июня меня уже выписали из госпиталя. И с этого момента начался ад бюрократии.

Я пытаюсь доказать врачебной комиссии, что мне нужна категория «Д» (не годен к службе). Потому что мне еще предстоит несколько операций, включая замену сустава. Но мне ставят «Г» (временно не годен) и отправляют служить в штаб.

Госпиталь отфутболивает в штаб, штаб — обратно в госпиталь. Даже прокуратура не помогла. А ведь от категории зависит пенсия ветерана.

От таблеток до медитаций: как я учусь жить с ПТСР

Когда я вернулся на гражданку, увидел, что многие вообще не врубаются, что происходит. Мужики бухают у подъездов, наркоманы шатаются по углам, а кто-то устраивает «голые вечеринки».

Я чувствую себя чужим. Даже с близкими — будто между нами стена. Хочется рассказать им, что пережил, но… Зачем? Чтобы они тоже жили с этим?

После Сирии я замкнулся, но агрессии не было. После СВО — любая мелочь выводит меня из себя, хотя по натуре очень добрый человек. У нас есть мальтийская болонка. Однажды она загавкала, а я в это время что-то читал, у меня в голове пронеслось: «Вскочить. Оторвать собаке голову и выбросить эти части в окно». Я даже не пошевелился, но картинка была настолько четкой, что мне стало страшно.

Еще на мое состояние влияет бессонница. Раньше, до СВО, спал по 7 часов, теперь — 3,5, если повезет.

Сначала я обратился к психиатру в военный госпиталь, он выписал препараты. Я даже не стал их покупать — побочки страшнее самой болезни. Через знакомых нашел другого врача. Теперь пью антидепрессанты в конских дозах.

Еще мне помогает от бессонницы и агрессии:

• Контрастный душ, резко переключаю горячую и холодную воду.

• Книги и фильмы о природе, никаких новостей и военного кино.

• Медитации, которые подобрала жена.

Я понял одну вещь: нельзя замыкаться. Делитесь с близкими, ищите поддержку у психологов. Выход есть, даже если кажется, что его нет. Если у вас есть возможность помочь тем, кто воюет, — помогайте. Не деньгами, а добрым словом.

Интересует пункт N11 "Болезнъ или повреждение", особенно вторая и третья строка

Все чаще и чаще мы сталкиваемся с тем, что по возвращению с СВО наши бойцы приезжают с ярко выраженным посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Из-за отсутствия профильных учреждений, которые бы занимались процессом декомпрессии военнослужащих, очень часто страдают гражданские.

Вот, например, относительно свежий случай, который произошел три недели назад: участник СВО Дмитрий Кирюхин в его родной школе номер 6 города Аткарск (Саратовская область) провел «урок мужества» для учеников 6-10 классов. На мероприятии военный рассказывал про важность знаний, полученных в школе, про воспитание, героизм, патриотизм и прочие высокоморальные ценности необходимые каждому защитнику. Но к вечеру Кирюхин будто бы позабыл об о всем, чем рассказывал детям, и возле подъезда своего дома избил семейную пару.

Причиной такого поведения стало то самое посттравматическое стрессовое расстройство, ведь Дмитрий всего как день вернулся с фронта. Даже его жертвы подтверждают, что по обидчику было видно, что его будто бы «глюкануло». А что было бы если это произошло прямо на уроке?!

Как бы прискорбно это не звучало, но бойцов с передка нельзя сразу возвращать в мирное общество. Ведь вместо проломанного черепа, сломанных костей и жутких гематом, которые получила семейная пара, могли быть два трупа. Необходимо создавать учреждения, где бойцы под наблюдением врачей будут проходить реабилитацию.

По статистике, каждый второй военнослужащий побывавший на войне возвращается с ПТСР, от симптомов которого нельзя избавиться полностью. Последствия расстройства остаются на всю жизнь, у кого-то больше, у кого-то меньше. Задача специалистов будет заключаться в том, что бы оградить общество от людей с особо тяжелой формой. К сожалению, их подсознание навсегда останется в сырых окопах под обстрелами артиллерии и вражеских автоматов.