90-е + Рассказ

- Иду я, иду…

На цыпочках они проскользнули мимо родительской спальни. Васька даже затаил дыхание - чтобы уж точно не разбудить маму с папой.

Кухня встретила их полумраком. На улице было ещё темновато.

- включай скорее!

Васька торопился: не дай бог пропустить новые приключения Микки - потом вся неделя коту под хвост, до следующих выходных.

- хочу мультики, скорее, включай мультики, мультики, пусти к экрану!

- Да тихо ты, сейчас включу, видно же всё!

Мальчик строго посмотрел на сестру:

- Вась, но я молчала…

- Ага, конечно…

Тем временем он нашёл пульт от телевизора и включил ОРТ.

- мультики…

Новенький GOLDSTAR мигнул экраном - и оттуда полился напевный хор.

- аааааааоооооо... мультиииии…

И тут дети закричали.

Между ними корёжилось что-то ужасное. Оно извивалось всем телом - рук с ногами у чудовища не было, только торс и голова. Оно лишь утробно рычало и щёлкало острыми зубами. Чёрные глаза прыгали с экрана на застывших детей и обратно.

Песнопения с экрана продолжались, и им вторили жуткие завывания чёрноглазого уродца.

А потом - всё разом прекратилось.

Существо затихло, вздрогнуло, будто испугалось чего-то, и, словно лопнувший пузырь, исчезло.

Дети наперегонки, с криками, выскочили из ставшей сценой для утреннего ужаса кухни.

Врач был молодой и улыбчивый.

Он терпеливо выслушал детей, пощупал пульс, постучал молоточком по коленям, и, наконец, сказал:

- Страхи - обычное дело. Сильное воображение, особенно у тех, кто телевизор много смотрит. Никакой мистики. Больше гуляйте.

Но когда семья ушла, врач задержался в кабинете, достал записную книжку и набрал номер.

- Отец Николай? Добрый день, это снова я. Да, на этот раз - двое детей… «Слово пастыря» с утра… Да, ушел. Практически сразу, как передача началась. Слабый был. По описанию - игоша, на мультики позарился.

На другом конце раздался глубокий, уставший голос:

- Повылезало гадости всякой. Времена нынче неспокойные, им сейчас самое раздолье. Дети одни часто - как свечки на ветру. А эти и рады...

Голос замолчал, затем, после долгого выдоха, продолжил:

- Хорошо хоть глупые. Уж на что игоша страшный, всю жизнь высосать может, а разум - как у комара. Не представляешь, сколько мы так душ спасли.
Раньше-то - колокольный звон их гонял, потом - звёзды красные.
А сейчас что? А ничего.

Голос в трубке еще помолчал и еле слышно продолжил:

- Только и остаётся… мультики с утра подменять.

Нас завезли на автобусе в этот монастырь, поселили в бывших кельях, где не было ничего кроме старых советских алюминиевых раскладушек, по одной на рыло, после чего показали на половину двора и сказали, что здесь мы и сдохнем  совершим свои первые подвиги во славу российской исторической науки  и самой Клио. Поведал нам об этом декан факультета, после чего указал на наших научных руководителей и свалил вместе с автобусом так быстро, что, казалось, его и не было тут никогда.

Невысокий черноволосый к.и.н. Пётр, с гнусным недоразумением под носом, которое он называл «усами» и длинная, как швабра, белобрысая Лена внесли каждого из нас в уже замызганный журнал экспедиции, довели до нас распорядок дня а так же заставили каждого изучить, прочувствовать и запомнить название археологических инструментов, разложенных перед нами. Это было несложно, так как разновидностей этих инструментов было всего четыре.

Первым была лопата, или на языке, которым нам предстояло разговаривать - «Копало». Обычная совковая лопата (штыковые, которые могли попортить ценные предметы в земле, были изначально прокляты видимо ещё самим академиком Рыбаковым и отсутствовали вообще), отличались от строительных только тем, что их деревянные черенки имели цвет, сравнимый с цветом цевья винтовки Мосина (и то и то насквозь пропитано кровью, только винтовка Мосина кровью врагов, насаженных на её трёхгранный штык, а черенок копала кровью из рук личинок археологов).

-Это – указывая на Копало торжественно произнёс Пётр -  главный инструмент археолога при перемещении большого количества грунта. Систематическое перелопачивание почвы группой раскопщиков является лучшим способом для снятия слоев перепаханной земли при раскрытии археологических слоев.

(«Простые, но в то же время великие слова…»)

Вторым, но не менее важным, шло «Ковыряло». Маленькая, типа мастерка в виде ромба лопатка.  Им можно было снимать почву с хрупкой находки и краями расчищать объекты ( то есть всё, что ценнее закаменевшей собачьей какашки), можно было, привязав к рукояти флажок, обозначать археологические пласты (инструмент стратиграфического фиксирования, как выразилась Лена), можно было наточив края вспороть горло любому японскому самураю. Короче вещь.

На третье нам был продемонстрирован огромный военный ящик (судя по всему из под сумрачного ядерного фугаса) в которым находился широкий ассортимент малярных кистей, обувных щёток и веников. Это было «Сметало», предназначенное для очистки найденных ништячков. Предполагалось, что это вторая стадия очистки найденного, а третьей должна была быть  тряпочка, смоченная чистейшим медицинским спиртом, коего в  привезённых вещах у нас был большой алюминиевый бидон. Однако, по понятным причинам, спирт экономился  для иных нужд. Поэтому Сметало в своих вариациях было последней инстанцией перед отправкой найденной монеты (например) на хранение. Ну, можно было плюнуть на неё ещё, но так бездумно расходовать влагу мы разучились уже в конце первой недели.

Ну, и наконец, четвёртым инструментом стало «Трясило» самодельный просеиватель, смастряченный каким то энтузиастом из подстолья какого-то стола, деревянного ящика и металлической сетки. Его надо было загружать породой и сильно трясти, после чего на сетке можно было найти всё, что так мило душе настоящего археолога: пивные крышки, ржавые тракторные запчасти, пуговицы и прочий хлам, к историческим источникам отношения не имеющий. (вернее имеющий, но для будущих поколений археологов).

После знакомства со средствами призводства, мы перенесли в кельи наши жалкие пожитки и имущество экспедиции, в том числе консервы и макароны, которыми нам предстояло питаться на протяжении  месяца. А со следующего утра приступили к раскопкам.

Сейчас, почти месяц спустя, все территория монастыря, передающегося РПЦ под восстановление, была изрыта нами, как кротами, вдоль и поперёк. Позади осталась радость первых находок медных и серебряных монет разных датировок,  черепков и осколков  утвари. Чингисхана, разумеется, мы не откопали, самым ценным из находок был бережно унесённый ликующим Петром медный женский гребень века, приблизительно, пятнадцатого, но кучу всяких мелочей мы нашли. Позади были редкие  походы в город за алкоголем с вкусняшками и досадное опиздюливание на местной дискотеке. Однажды, в особо жаркий день, мы с моим товарищем по келье Иваном обнаружили под стеной монастыря небольшой схрончик с двумя бутылками французского вина 1812 года. Поскольку бутылки с вином не входили в перечень важных находок, задиктованный нам Петром и Леной, их запечатанные сургучом горлышки были немилосердно сбиты лопатами и вино варварски пущено по кругу. Подумать, что бутылка имеет большую ценность, в наши головы не пришло. Мысль была простая - попробовать вино, которому около двухсот лет.  Затея завершилась лютым фиаско: вино деградировало в жуткий, мерзкий на вкус уксус, и осколки бутылок были захоронены там же, в раскопе.

Намного позже  я прочитал  известное правило Даннинга-Крюгера,  о том, что «люди, имеющие низкий уровень квалификации, делают ошибочные выводы и принимают неправильные решения. При этом они неспособны осознавать свои ошибки в силу в силу низкого уровня своей квалификации». По-русски это правило звучало гораздо короче: «Долбоёбы не могут понять что они долбоёбы. Потому, что они долбоёбы.» Мы с Ваней как раз и являлись классической иллюстрацией этого правила.

Вечерами, когда все заябывались, вместе с ужином и прохладой, накатывала и романтика. По вечерам на широкой стене монастыря с видом на город и реку накрывался стол и ужин с разговорами о профессиональном и личном затягивался до темноты. Такие закаты как тогда, сами по себе были шедевром.  Иногда играли на гитаре, редко выпивали, но совсем немного. Ради этого стоило горбатиться целый день в выжженном пекле.

И вот сегодня всё это заканчивалось. Сегодня у нас был предпоследний день экспедиции и после обеда и небольшой сиесты нас ждало главное событие – посвящение в археологи.

Ближе к вечеру, часа в четыре, Пётр и Лена объявили построение на склоне монастырского холма спускающегося к речке. Нам сообщили, что начинается торжественная часть марлезонского балета. И, кто хочет, может в ней не участвовать. Только вот настоящим археологом хрен станет. Согласились все.

Посвящение состояло из трёх частей. Первая - полоса препятствий. Вторая –документальное закрепление (чтобы это не значило) И третья, самая тёмная – скрепление нутром. Здесь многие немножко очканули.

Полоса препятствий виднелась уже за спинами научных руководителей. Прошедший её, по их словам становился «чёртом»  и должен был помогать в инициации остальных. На резонный вопрос одного из нас, если прошедшие – «черти», то кто же тогда Лена с Петром, учёные упыри загадочно промолчали.

Сама полоса препятствий представляла собой закопанные на склоне в виде большой буквы «А» лопаты , под которые была налита грязища и накиданы ветки. Все лопаты следовало обползти снизу вверх на собственном пузе и, таким образом, показать, что ты не боишься преград во имя мамы-анархии археологии. Сами же руководители, а потом и «черти» должны были всячески препятствовать проползанию буквы путём охуяривания ползущего крапивой. Вот такие развлекухи были у людей в эпоху до интернета, да.

Первой была выбрана самая слабая  из девушек. Вообще первыми выбрали сначала баб, над которыми мы сначала прикалывались, некоторые потом оторвались на всю ебаша по всем нашим конечностям чуть ли не розгами из крапивы. Адски хотелось встать и выбить зубы насевшим на меня двум подругам, однако я сдержался.

После того, как все мы стали «чертями» (сорян, если кому-то воспитанному в православии или другой религии режет слух, но мы все были продуктом советского атеистического времени, нам было плевать) всем грязным, вымазанным в земле и траве стадом мы прошли на монастырский двор.  Во дворе, прямо перед раскопом был накрыт  прямо таки праздничный стол, на котором  имелись все сэкономленные припасы и та самая, алюминиевая бидонина со спиртом.

Здесь нас ждала процедура «документального закрепления».  Посвящаемый целовал самое ржавое Копало, после чего ему ставилась на лбешник печать с буквой «А» (печать была вырезана из картофелины и покрыта чёрным кремом для обуви) . Дальше человеку надевалось ведро на голову и по ведру хуярилось черпаком.

После этого в тот самый черпак наливалась «бодяга», спирт, разбавленный водой, и посвящаемый должен был его выпить без запивки. Это считалось «скреплением нутром» и прошедший всё всеми признавался полноценным археологом. После этого он мог садиться за стол и закусывать вожделенной тушёнкой.

Лично для меня, уже обветренного попойками в общаге, это был куда более лёгкий этап, чем полоса препятствий. Я получил свою печать, без сомнений въебал спирта (а там было грамм двести, черпак был не сильно маленький) и с удовлетворением от пройденного перформанса, прошёл к столу закусывать.

Многие, особенно девушки, второй этап перенесли гораздо хуже, а если учесть что потом застолье продолжилось и окончилось часа в два ночи купанием в реке, то голова наутро раскалывалась даже у самых стойких. Но запомнилось это всем и навсегда. На следующий год большинство из нас в археологическую экспедицию поехали с удовольствием и их ждали уже курганы двенадцатого века.  (Меня не ждали, я поехал в другую экспедицию, о чём позже).

Исторический фон:

Летом девяносто четвёртого года бывшие советские люди продолжали делать всё чтобы стать менее советскими и более бедными.  В июне мы, ведомые подбухивающим лидером, полные глупых надежд и несбыточных идей присоединились к программе НАТО «Партнёрство ради мира». В саму НАТУ брать нас не хотели, потому что альянсу была нужна цель, а целью всегда были мы. Кто, если не нас?

В течение лета крякнуло сразу несколько пирамид, во главе с незабвенной «МММ», руководство которых решило что им хватит денежек и на острова и на побережья. Но свято место пусто не бывает, и обманутые долбоёбы, покричав возле госучреждений понесли свои денежки в друге наебизнесы и несут до сих пор такими суммами, что поражаешься, откуда, блядь, столько!

Этим же летом, в маленькой и гордой горной кавказской стране  их лидер на съезде любителей отделиться с инициалами Ди-Ди объявил о «русской агрессии» ( ну конечно, какая агрессия может быть в мире коме русской?). Съезд в перерывах  между просмотром овец и любованием кинжалами разрешил лидеру «применять любые силовые меры с привлечением любых сил в любом регионе» и дал ему право  «в случае дальнейшего осложнения ситуации и призвать к газавату мусульман всего мира». И тут же заочно приговорил всех несогласных к смертной казни.  Гражданская войнушка уже в России официально началась, хоть пока и стреляли немного. «Партнёры ради мира» сразу же назвали отделенцев  «повстанцами» и «борцухами за свободу». Партнёрство оно такое, да. Ради мира же. Наш в свою очередь, после бутылочки отборной бормотухи,  заявил, что «силовое вмешательство в Чечне недопустимо».

Также летом, совсем незаметно, произошло историческое событие: после 290 лет использования в России изъяты из обращения копейки. ( мы их выкапывали и хранили а они их просрали. Логично, хули). Да ёще произошло и второе, не менее важное , но куда более приятное: начали выпускать, на мой взгляд короля наших дорог – «Газель».  Я лет пять катался за рулём  «Соболя» и могу твёрдо сказать, что это охуенный автомобиль. Несмотря ни на что.

У наших братьев и, в настоящий момент, небратьев прошли выборы. В стране «света и бобра» выбрали (чтобы потом свергнуть) какую-то Кучму, а в жутком картофельном преддверии Мордора, к власти пришёл злобный, но работящий Грыгорыч. И, по моему глубокому убеждению, если бы там выбрали бы вместо Кучмы Грыгорыча, а сям вместо Грыгорыча Кучму, небратьями бы сейчас был совершенно другой народ. Хорошо, что история не знает сослагательного наклонения.

Тем временем более далёкий от нас мир тоже продолжал слетать с катушек.

В июне ООН объявила, что завершила выполнение программы по уничтожению запасов химического оружия в Ираке. Типа, всё, больше у Саддама, солей химии нет. Что не помешало через девять лет американцам сказать что «есть» и заставить Саддама ответить за американский же базар. Путём мыла и верёвки.

В Латвии  свободные и цивилизованные люди, решили что русское большинство теперь меньшинство и заставили их сдавать экзамен по латышскому языку, а так же немножко (пока) поразили в гражданских правах. Писать на советские памятники  у прибалтов было ещё не комильфо, поэтому доебались до языка.  Латышский, конечно, не пиздец какой сложный язык, многие слова заимствованы из русского ( «Шарикас говритс гавс-гавс»), но всё же.

В начале лета кавайные японцы, организовав секту, ебанули теракт.  В городе Мацумото, последователи «Аум Синрикё» запустили в метро зарин. Самое смешное, что за год до этого, сектанты приезжали в наш универ и читали там лекции по своему сектантству. Фотка японцев с ректором висела на стенде у ректората вплоть до теракта.

В Китае был  одобрен «Закон о труде». Установлены минимальный размер заработной платы и восьмичасовой рабочий  день, запрещено использование детского труда. В девяносто четвёртом, да. А вы говорите «чудо». Чудес не бывает.

В космосе тоже было неладно. На Юпитер упала комета – это было первое зафиксированное астрономами столкновение двух небесных тел. Комета принадлежала, судя по названию неким Шумейкерам и Леви, что указывает на её кошерное происхождение и объясняет то, что юпитерианам никто ничего до сих пор не возместил за ущерб.

В кино вышли охренительная «Маска» ( «вжарим рокн-ролл в этой дыре») и не менее охренительный «Леон» ( «Не говори плохо о свиньях. Они намного лучше многих людей»)

Дожевав, Лёвка сдвинул шапку на макушку, чуть поморщился, когда особо подлая капля мороси прилипла к носу, но заявил строго и веско:

— Сегодня предстартовая подготовка. Завтра летим.

Тоха кинул остаток печенья просительно подкравшемуся голубю и ухмыльнулся:

— Уже неделю подготовка. Завтра опять так же скажешь. И послезавтра.

— Навигатор Гозман! Отставить! — строго смахнул ещё одну каплю Лёвка. Подумал и вернул шапку на место. — Бортинженер Мягков, как системы?

Задумчиво взиравшего в небо с приоткрытым ртом Шурку пришлось толкнуть, чтобы тот отреагировал:

— А? Системы? — Шурка смутился и вместо неба уставился в лужу под ногами. — Ну это… Работают вроде.

— Не «работают вроде», а функционируют согласно установленным нормам! — отчеканил Лёвка. — Ты бортинженер или кто?

Голубь, рассчитывая на продолжение банкета, сделал несколько шагов в сторону Тохи, но тот подло обстрелял доверчивую птицу снежноягодником. Потом снова ухмыльнулся:

— Лёвыч, не бухти. Ты вообще видел, чтоб так разговаривали? Ну, если не в книжках твоих.

Книжки — это было святое. Из книжек, предложенных отцом поначалу «для общего развития», Лёвка и узнал, что люди, оказывается, не только ходят в школу. Люди, как выяснилось, летают в космос. Для этого они изучают небо в телескопы, высчитывают траектории движения звёзд, варят сложные сплавы и собирают хитрые электросхемы. Люди строят ракеты. Без ракет людям ну просто никуда.

Поэтому Лёвка набычился и рявкнул:

— Р-р-разговорчики! — а потом примирительно махнул рукой: — Завтра точно летим. Слово!

Ракета была прекрасна. Некогда её сварили из железного лома, покрасили в несколько слоёв, а после водрузили на детской площадке, чтобы служить объектом приложения бесконечной детской же энергии. Со временем площадку перепланировали, отделив ракету живой изгородью, а потом и вовсе снесли — по слухам, те самые «кооператоры», — как-то очень быстро воткнув на её месте уродливый коричневый продмаг. Ракета же выжила там, в своём закутке, но одиноко стояла и сыпала хлопьями краски… Пока не явился Лёвка.

Отец, внимательно выслушав восторги и планы, оные поддержал и даже дал несколько дельных советов. Именно он приволок кусок толстой фанеры и помог примотать его проволокой вместо отломанного старшеклассниками стабилизатора. А в один прекрасный день, отложив газеты, во дворе собрались остальные отцы экипажа — с краской, кистями и прочим. Тохин батя, правда, ворчал, что в нынешние времена «прочее» достать нелегко… Но к концу дня ракета засияла, будто только с завода.

Сегодня сияние приглушала липкая осенняя морось. А ещё тот факт, что на ступеньках в ракету сидел новенький. Сидел и бессовестно кидал в рот карамельку за карамелькой, даже не предлагая поделиться.

Новенького звали Богдан. Он появился во дворе недавно, вместе с крикливой мамой, вечно всем недовольной и требовательной. Из всего двора женщина предпочитала общаться в основном с «кооператорами», и те, судя по всему, тоже нашли в ней родственную душу.

— Ну так что, — сходу затянул Богдан неприятным, плаксивым голосом, – берёте меня? Ну берёте, нет?

Вопрос поднимался уже не первый раз. Лёвка даже не мог объяснить себе, почему не жаждет расширить состав экипажа. Кажется, за это отвечала интуиция. Он молча подошёл к ракете, провёл по мокрому стабилизатору ладонью, обтёр её о штанину и только после этого негромко скомандовал:

— Посторонним покинуть пусковую площадку. Вы-пол-нять!

На удивление, Богдан будто даже не расстроился. Он встал, ссыпал с колен горку карамельных обёрток и заявил:

— А мне дядя вообще-то видик привёз.

«Видик» — это было сильно. Про «видики» рассказывали те же старшеклассники, и рассказывали дивное. Порой даже такое, что щёки наливались жаром, а уши — пунцом. Экипаж чуть ли не хором ахнул. Оценив эффект, Богдан продолжил:

— Так вот, там есть фильм, он американский. И в нём на этих ваших ракетах уже давно никто не летает! Там звездолёты, они делают «вжжж!» — и уже на другой планете. А ещё там инопланетяне, бластеры и космическая принцесса!

Экипаж замер. «Вжжж!» с бластерами крепко ударили по престижу ракеты. На долю мгновения Лёвке самому захотелось бросить всё, бежать к видику и смотреть, смотреть, смотреть, как инопланетяне на звездолётах спасают космических принцесс. Правда, только на долю. Он собрал волю в кулак, толкнул им каждого из друзей в бок и повторил:

— Завтра летим. Бортинженер Мягков, системы! Навигатор Гозман, где расчёты?

Наваждение спало. Экипаж опомнился, встрепенулся, занялся делом. Богдан, поглядев на происходящее, кинул в рот ещё одну карамельку и передразнил:

— «Зявтря литимь!» — и уходя, добавил как-то совсем по-взрослому, мрачно и ехидно: — Ну-ну, ну-ну…

Лёвка не удостоил его даже напутственного пинка. Дел хватало и без того.

***

Следующий день начался с телефонного звонка. Успев припомнить все обидные слова в адрес тех, кто срывает космонавту режим дня, Лёвка успел даже спустить с постели одну из ног. Но его опередил отец.

— Да… Саша, ты? Да… Сейчас позову. Лев, тебя.

Если Шурка звонил первым, это означало экстраординарное. У аппарата Лёвка очутился одним прыжком.

— Там!.. Там!.. — почти нечленораздельно орали из трубки. Пришлось сходу включить командные интонации.

— Отставить! — рявкнул Лёвка. И уже чуть спокойнее: — Бортинженер Мягков, доложить обстановку.

— Слушаюсь, товарищ капитан! — в трубке браво клацнули зубами, но тут же сбились на неуставное: — Атас! Полный атас! Нашу ракету увозят!

На этот раз из подъезда Лёвку вынесло будто взрывной волной, чуть ли не вместе с дверью. По двору пронёсся джинсовый вихрь, голые осенние кусты брызнули остатками снежноягодника. К стартовой площадке капитан корабля прибыл с небольшим личным рекордом.

Треугольник между ракетой, продмагом и остатками живой изгороди занимала грязно-жёлтая туша автокрана. На стреле было выведено «Клинцы». Вспомнился Шуркин эпитет: «полные клинцы».

Вокруг ракеты ходила, почёсывая затылки, пара абсолютно идентичных мужичков в трениках и тельняшках. Ими пыталась командовать мама Богдана, но получалось у неё как-то неубедительно:

— Да подцепили и дёрнули! Что за бездари… Мне вас учить, что ли?

— Сама дёргай, — отмахивались мужички. — Оно ж вмуровано. Гидравлика того — и каюк. А спросят с нас.

Лёвка вклинился между спорщиками и полоснул всех яростным, но спокойным, практически ледяным взглядом, скопированным у отца.

— Посторонним покинуть пусковую площадку, — звонко отчеканил он, встопорщившись, словно кот перед стаей собак. — Вы-пол-нять!

Дискуссия пресеклась. Мужички снова синхронно почесались. Богданова мама расширила густо подведённые глаза и протянула, напомнив собственного сына:

— Какой грубый мальчик! А чей это мальчик? Мальчик, иди, тут взрослые заняты!

Назвать капитана космического корабля «мальчиком», да ещё три раза подряд… Лёвка уже готовился перейти с командной лексики на дворовую — и дворовую весьма! — когда на плечо опустилась знакомая тяжёлая ладонь. Отец.

— Это мой сын, — веско уронил он. — Что здесь происходит?

Мужички осторожно, приставными шажками двинулись за кран. Мама Богдана уперла руки в бока и стала похожа на сахарницу.

— А не ваше дело! — и замахала мужичкам: — Вы-то куда? Давайте, давайте, работаем!

Отец едва уловимо нахмурился. Посмотрел на собеседницу в упор. И произнёс тем самым тоном, который так старательно копировал Лёвка:

— Отставить!

Сработало. Мужичков буквально сдуло. «Сахарница» отшатнулась и забормотала:

— А что отставить, что отставить-то? Мешает!

Брови отца сдвинулись сильнее.

— Кому мешает?

— Так это… — раздалось шумное сопение, — магазину! Расширяться будем!

Вокруг уже собрались зрители. Добежал, распахнув рот, Шурка, выдвинулся из-за ракеты Тоха. Случайные прохожие тоже подтянулись, но стали поодаль.

Отец постоял, вколачивая маму Богдана взглядом в землю. Потом медленно опустил веки, кивнул каким-то своим мыслям:

— Ладно, — и разворачиваясь, через плечо: — Идём, Лев.

— Но папа!

Это вышло жалко. Постыдно. Недостойно настоящего космонавта. Лёвкины уши тут же вспыхнули, будто их коснулось пламя из дюз. Отец только махнул ладонью: следуй за мной. Втянув голову, стараясь не смотреть на застывших друзей, Лёвка поплёлся следом.

Вопросов он не задавал, ни по пути, ни дома. Знал: когда отец такой, вопросы остаются без ответа. Сам тоже молча поел, разложил книги по полкам, посидел на диване, уставившись в стену… И задремал.

***

Проснулся Лёвка от легчайшего прикосновения к плечу. За окнами, да и в комнате прочно поселилась вязкая ночная темень. Отец стоял перед ним, едва различимый, зачем-то одетый по-уличному. Часы у соседей торжественно прогудели дюжиной ударов. Неужели полночь? Сколько же он спал?

— Идём. — Показалось, или отец улыбнулся? — Не отставай, Лев.

Какое уж тут отставать! Впрочем, во дворе Лёвка запнулся о спиленные, да так и забытые ветви старых тополей. Ни зги не видать… И боязно, если честно. Народу-то никого, только они с отцом.

Когда миновали кусты, стало понятно, что они идут к ракете. Точнее, туда, где раньше ракета стояла. Сейчас далёкое, рассеянное в тумане мерцание уличных фонарей очерчивало лишь следы от огромных колёс на песке да ямы на месте вырванных опор. К горлу подкатил горький, обидный ком.

Обойдя ямы, отец остановился и негромко хмыкнул. Потом что-то вытащил из кармана. Раздался тихий треск, блеснуло синим. Лёвка распахнул рот, почти как Шурка обычно, да так и сел на землю.

Наверное, это нельзя было назвать ракетой. Скорее, звездолётом — тем самым, из видика, с бластерами и принцессами. Гладко-ребристый, словно бы целиком отлитый из переливчатого синего стекла, он висел над ямами в песке. Висел и звал.

Лёвка потянулся было к мерцающему боку — и отдёрнул ладонь. А как же экипаж?!

— Прости, — словно бы прочёл мысли отец. Виновато пожал плечами. — На одного.

Тысяча мыслей пробежала в голове. Откуда у отца звездолёт? Где он его всё время прятал? Кто он вообще такой, этот человек, которого привычно называть «отцом»? И человек ли? Тысяча мыслей — о ерунде, на самом-то деле. Собрав волю в кулак, Лёвка толкнул им себя в бок, встал и спросил:

— Завтра летим?

Отец улыбнулся, теперь уже отчётливее.

— Завтра уже сейчас.

«А и верно», — подумал Лёвка. Он снова протянул руку к боку звездолёта. Мерцание стало ярче, напористее. Оно накрыло с головой, заполонило всю площадку, где раньше была ракета. Там, где к продмагу тянулись провода от ближайшего столба, сыпануло искрами. Потом смотреть стало почти больно…

А потом смотреть стало некому. Ну, кроме одинокого мужчины, который ещё долго стоял посреди двора, запрокинув голову, и пытался сквозь густой ноябрьский туман увидеть дальние галактики глубокого космоса.