90-е + Преступление

-Вот, сам иди и расскажи им, чего это вы там бибикали и зубы скалили! – выкрикнул дед. – И какого чёрта, ты присобачил себе этот тепловозный гудок?! – Дед снял трубку. – Алло?

-Это сигнал с полицейской машины, америкоской, - прошипел облажавшийся дядька себе под нос. – Импортный.

-А от кого это он узнал, если менты только сейчас звонят? – В дверях появился дядька Славка.

-От местного участкового, наверное, - тяжело вздохнув, предположил младшенький, осведомлённый более, нежели подолгу отсутвующий в домашней суете «курортник» старший. – Они хорошо друг друга знают.

Телефон дед утянул за собой в спальню, прикрыл дверь, и нам слышалось оттуда лишь его взрывоопасное шипение.

Набирающие обороты предпраздничные хлопоты похорон волновали наших дам в чёрном не столь живо – они то ли дремали, то ли молились ведомым только им силам. Бабка же Луизка, время от времени, не забывала зло поглядывать на меня.

«А водицу-то ту самую эта ведьма всё ещё хранит! – поделился дядя Лёня своими подозрениями со мной. – И ведь верит, верит старая карга в её силу, в энергию бабки твоей!»

Не согласиться с диким энтузиазмом бабки Луизки на ниве чернокнижного оккультизма было просто невозможно. То, как эта бесовка собирала воду омовения с трупа моей бабки я видел собственными глазами. «Пагубный элексир! – торжественно объявила тогда она, завидев меня, и доверительно пояснила: – Подмешаешь нехристе, или любой другой вражине в еду, питьё, лекарство – такую порчу на него наведёшь, что будь здоров!» А жидкость после ополаскивания бабкина рта она собрала в отдельную склянку. «Здесь же её исключительная силища! – Она потрясла перед моим носом мутным трупным рассолом. – Для эксклюзивных ритуалов и особых «клиентов»!»

«Может, заварить им ещё немного нашего с тобой чайку? – с нескрываемым коварством предложил дядя Лёня. – У тебя там в баночке ещё что-то осталось с моих водных процедур?»

«Одного раза хватит. – Я нашёл в себе силы не поддаться желанию ещё немного почудить. – Как никак не антибиотиком их поим!»

Мои расстроенные дядюшки ушли на балкон покурить и освежиться под неумолкающим кондиционером.

Я демонстративно взял с подоконника свою кружку с недопитым чаем, которую оставил там ещё в начале этой, подходящей к концу, ночи. Все четыре плакальщицы в миру, а за его порогом – натуральные ведьмы, напряглись. Бабка Луизка прищурила свои, и так прикрытые в поминании мёртвых, глаза. Из вод подкисшей жидкости в кубке смерти в моих руках, на меня зло смотрела моя почившая в муках бабка.

«Я бы, даже хохмы ради, не стал пригублять это пойло! - посочувствовал мне дядя Лёня. – Как-то противно.»

«На что только не пойдёшь, чтобы подыграть им и притупить их подозрительность и бдительность! – стоически и усмехнувшись про себя заметил я, поднеся к губам насылаемую на меня порчу, выполненную, как я абсолютно уверен, по особому рецепту. – За тебя, дядь Лёнь, и за наш план, если, конечно, он у нас есть!»

Весь напиток, приготовленный мне заботливыми родственничками-мистиками в моё отсутствие, я выпил до дна, сделав им этим, наконец-то, что-то приятное. Подленько улыбнувшись, бабка Луизка приоткрыла глаза.

-Совсем забыла предложить тебе пирожки, для всех нас напекли, с собой привезли, - обратилась она ко мне. – Мы перекусили ими, пока тебя не было, но парочку для тебя оставили. Вот. – Из сумки рядом с собой она достала кастрюльку, на дне которой и вправду лежали два румяных пирожочка. – Ещё свежие и очень вкусные. Бери, не стесняйся, Альбертик.

«Что там, волосы или ногти покойника?» – ухмыльнулся дядя Лёня.

«Кто бы сомневался! – Перед тем, как отправить рукоделие ведьмы в рот, я его разломал и с удовольствием принюхался. – Пахнет аппетитно!» Готовили эти бабки и их дочери божественно – чего греха таить!

В комнату ворвался дед и стремительно вырвал второй пирожок у меня из руки.

-Жрать, умираю, хочу!

Не успела бабка Луизка в ужасе подскочить со своего места, как дед уже проглотил то, что предназначалось мне!

-Сутки на ногах! – посетовал дед, принюхался. – Смердит-то как тут!

-Гниёт, - пояснил я, пытаясь языком выдавить волосок, застрявший в зубах.

-Всю ведь квартиру мне провоняет, мерзавец! – Уставший дед печально покачал головой. – Чаю хочу, холодного, зелёного. Есть там, на кухне что попить? – спросил он меня.

-На веранде в трёхлитровом баллоне что-то должно ещё остаться, - направил я его к зелью по нашей, с дядей Лёней, рецептуре.

-Ладно, попью и пойду, покемарю часика два, - сообщил он нам. – Меня не трогать, телефон и всё другое – на Сашке.

В глазах бабки Луизки всё ещё читался ужас. Её вера в силу трупной магии была непоколебима! Дед не по её воле, ни по воле какого-либо другого человека, а значит по страшной воле духов, попал под её злую ворожбу! Противостоять воле богов не в состоянии ни один смертный, не существует в природе ни одного ритуала-заговора, способного отвратить порчу, насланную по прихоти высших сил! Опытная ворожея, всё ещё оставаясь стоять на ватных ногах, переглянулась со своими, не менее напуганными, сообщницами по смертельно опасному ремеслу.  

«Мощно же их, бесовок, накрыло!» - задорно прокомментировал дядя Лёня полный ступор проводниц порчи в этот мир.

«…по вере вашей да будет вам, - процитировал я источник вдохновения причастных, Библию. – К тому же, заигрывая с дьяволом, будь готов к тому, что когда-нибудь он сыграет тобой самим. Пути нечистых духов неисповедимы!» – перефразировал я известный афоризм.

-Всё, баста?! – обратился я к бабке Луизке, всё ещё держащей кастрюльку в слегка трясущихся руках. Было легко понять страхи, обрушившиеся на неё, как гром с ясного неба – демоны нагло и бессовестно затянули её в свою страшную и непредсказуемую игру!

-А? Что? – встрепенулась она, взглянув на меня так, словно увидела перед собой самого дьявола.

-Пирожков, говорю, или ещё чего вкусненького, больше нет?

-Нет, ничего нет. – Старая ворожея пригляделась ко мне так, словно увидела меня впервые. – Всё, иди. – Она оттолкнула меня своей кастрюлькой. – Отойди от меня, поганец!

Уже не в первый раз оказавшись выдающимся учеником нашей многонациональной школы, Чёрный заявил о себе организованными на местах гоп-стоп поборами, набирающими в те времена невероятную популярность. В каждом классе выявлялась пара-тройка пацанчиков поактивнее, прессовалась Чёрным и его последователями «за углом», и те, после ёмких нравоучений, став его «доверенными лицами», назначались сборщиками еженедельной дани. Правильнее это было бы назвать «рэкетом», но «гоп-стоп», в то время, звучало намного романтичнее, молодёжнее и вызывающее.

Когда ко мне на большой перемене подошёл мой одноклассник Тимур, почему-то считавший меня немного своим другом, и осторожно объявил, что собирает денежки для Чёрного, я молча отвернулся от него и продолжил читать книгу из городской библиотеки, в очереди по записи на которую прождал больше месяца, и в прочтение которой должен был уложиться в двое суток. Меня удивила не подневольная роль парня, готовящегося поступать в престижное военное училище, а то, что он решился с такой просьбой подойти ко мне, зная меня и мою семью.  

-Чёрный сказал, что тебя это касается в первую очередь, - скрывающим дрожь в ломающемся уже второй год голосе, пояснил будущий защитник Отечества свою настойчивость. – За твой отказ они спросят с меня и не бабками.

Парню, самому высокому и массивному по объёму мышечной массы во всей школе, вызвать к себе сочувствие очень тяжело. Верю. Но верить в сочувствие у себя и даже искать его, я перестал ещё в раннем подростковом возрасте, когда стал осознавать свою ущербность (для окружающих меня) не только в эмоциональном плане.

-С ним все эти – тузы и наши и из его бывшей, 22-й школы, - сообщил мне новоявленный опричник то, что все хорошо знали и без него. «Тузами» у нас в школе величали детей городских и районных начальников. – Он им позволяет нас бить и показывает, как правильнее и больнее это делать. Сам же ржёт во весь голос, до слёз.

Ты, Тимурчик, выбрал свой путь: быть больно битым и, унизившись на всю жизнь, прислуживать подонкам, уподобившись им; нежели быть ими же битым, пусть и немного больше, но остаться… сильным и самим собой.

Мой мнимый друг, с неразделённой с ним болью за себя и недодобранным рублём в общак школьной ОПГ, метнулся (перемена подходила к концу) с донесением и бухгалтерскими отчётами к месту сбора всей шайки – побитым скамейкам в школьном саду. Там, за залитым солнцем окном, весна, не уставая, набрасывала свои разноцветные краски на возрождаемую из сезонной смерти природу. Но ничто и никогда не оживит души изначально духовно мертворождённых «чёрных», и я это знал уже тогда, хорошо изучив и поняв свою бабку – способную сожрать буквально сырым того же Чёрного.

Не успел урок начаться, как дверь кабинета сотрясли тяжёлые и грозные удары, скорее всего ног. Совсем молодая учительница истории на замене, выглянув в коридор и выслушав требования, с растерянным видом сообщила классу:

-Здесь ребята просят Альберта выйти к ним. – Пытаясь вспомнить, кто это может быть из учеников вверенного ей на время урока класса.

-Вылазь, давай! – приказал, распахнув на всю дверь и оттеснив от неё учительницу Шерзод – сын начальника вневедомственной охраны, числящийся, правда, учеником соседней узбекской школы, но часто ошивающийся у нас, в тёплом кругу друзей и по причине отсутствия в своей школе русских девочек. Храбрость таких героев нашего времени базировалась не более чем на положении их старших и личной врождённой глупости. Рефлекс «бояться!» срабатывал у них в тот момент, когда им становилось известно, что кто-то стоит немного выше, чем их отцы, дядьки, братья, мамки.

Проходя мимо молоденькой мамзель-педагога, я без труда прочитал в её глазах искренние в мой адрес благодарность и облегчение за то, что без ропота и привлечения её внимания принял вызов в край обнаглевшей шпаны. Прикрыв за собой дверь, я сразу подошёл к Чёрному, возглавлявшему компанию человек в шесть-семь – кто-то из них постоянно то подходил, то отходил, изображая бурную деятельность учеников-самородков. Уже года два, после нашего последнего с ним конфликта, когда он так же был учеником нашей школы, наши пути, не без усилий с обеих сторон, старались не пересекаться во избежание ещё большего диспута подросткового максимализма. И сейчас, взглянув на своего давнего и непримиримого врага внимательнее и с более близкого расстояния, мне стала понятнее ещё одна его особенность внушения страха не только подросткам, своим сверстникам и многим людям, порядка старше него - аномальная взрослость во всём нём: телосложение, голос, пластика, черты лица. И нет, это не была скороспелая зрелость того же Тимура – молодого мужчины, уже с год основательно бреющегося и переросшего размер обуви своего отца; развитость же Чёрного пугала уродством когда-то натянутой на неспокойного подростка маски подуставшего от жизни мужика с чужими ему глазами, полыхающими неутолимой ненавистью ко всем. Его жёсткие, как старая и огрубевшая леска волосы, были подстрижены «ёжиком», и он провёл по ним рукой, как только я, намеренно, обратил своё внимание на его новую причёску.

Конечно же он помнил! Помнил всё и до мелочей – такое унижение не забывается и остаётся с тобой на всю жизнь! В одубевших складках кожи на его лице проглядывался и тот самый шрам, оставленный ему на память грубой корой акации из нашего школьного сада. После того, как я познакомил его гнусную рожу со стволом твёрдой древесины, он первым делом сбрил под ноль свою густую шевелюру, за которую я его тогда крепко держал. Просто бить его в тот момент, прикасаясь к нему пусть и кулаками, мне было как-то мерзко, словно погружаясь, раз за разом в подсохшее дерьмо, поэтому, основательно сбив ему дыхание и схватив его голову сзади за волосы, я помог себе корявой стволиной близрастущей флоры…

-Живой ещё?! – вызывающе вопросил меня Чёрный, вальяжно спрыгнув с подоконника, настолько тухлой фразой-наездом, что прокисший кумыс стыдухи глотнули даже некоторые из его дружков. И это говорило о том, что слабинка в вожде чернокожих чувствовалась не только мной.

-Может, сразу ему вломим?! – Боевой пудель Шерзод, знавший меня хуже всех из здесь присутствующих, стал улично-тактично заходить мне за спину.

-Тормознись! – У Чёрного хватило духа не втягивать напрямую в наши с ним разборки постороннего. Пока что. Ему очень хотелось самоутвердиться своими силами, и именно здесь – в стенах школы. Похвально.  – У нас с ним свои тёрки. – Он вплотную приблизился ко мне. – Отойдём?!

Отошли мы с ним буквально на пару метров – триумфу его короны нужны были свидетели. Из-за пазухи, расстёгнутой во всю широкую грудь рубахи, Чёрный достал двух птенцов голубя, вылупившихся совсем недавно. В их, принявшиеся тут же просить корма широкие клювы, он с материнской заботой стряхнул пепел со своей изжёванной папиросы. Затем, поочерёдно бросив каждого птенца себе под ноги, медленно и кровожадно их раздавив. Большой и относительно пустой школьный коридор усилил короткие внутриутробные писки горлят. Кто-то, из разом притихших на время экзекуции дружков злодея, неожиданно громко сглотнул, подавляя рвоту. Чёрный смачно зашаркал кедами, очищая их подошву от желейных останков детёнышей птицы. Он был почти уверен, что достаточно нагнал на меня страха и ужаса своей необузданной бесчеловечностью.

-Ты, прям, повар и официант в одном лице! – от души похвалил я Чёрного, подняв за сплюснутые головки плохо оперившиеся ошмётки с пола – по одному в руке. – Пацан приготовил, пацан и пробу снял! – Я и вправду, облизнувшись, причмокнул. – Делюсь с тобой, заметь, по-братски! И поверь – если бы ты не забыл притаранить с собой соли, то хер бы я с тобой поделился, друг мой Сабит, - предупредил я, протягивая своему оппоненту деликатес, приготовленный в собственном соку.

Зло заложено в каждом, без исключения, человеке, ибо зло, и только оно, приводит нас в эту жизнь и удерживает в ней – борьба за выживание! Добродетель - ограничитель злодеяний и искусственное противозачаточное зла – определяется количеством так же заложенного в нас страха перед наказанием за нашу природу борьбы с подобными нам. И если мне надо будет выбрать с уровнем доверия, то я больше поверю в искренность такого вот Чёрного, нежели любого богопомазанного святоши… Как и сам Сабит-Чёрный навряд ли усомнится в моих извращённых намерениях, как, конечно же, и я в его до этого.

-Сам жри эту гадость, - сдал ещё один круг Чёрный в далеко не оконченном забеге длиною в жизнь. – Психопат чёртов.

Думаю, его последние слова меня немного и неприятно задели, поэтому я, на мгновение отключившись от реальности, откусил голову одного из голубят и медленно стал её пережёвывать, мрачно хрустя хрящами и кожицей. Клюв пришлось выплюнуть – он неприятно отдавал табачным пеплом. Мой оппонент, презрительно скривившись и погрозив под ноги кулаком, развернулся и пошёл прочь по своим следующим и важным делам.

-Да проблюйся ты уже! – сквозь зубы прошипел Чёрный самому впечатлительному из свой шайки, проходя мимо него и яростно оттолкнув его от себя к стене.

Пирожки с рисом и компот из школьной столовки живо и весело покинули самый лажовый желудок грозной гоп-компании. Слабым звеном мажоро-гангстеров оказался сын второго секретаря райкома. Подкинув в его блевотину недоеденного птенца, я отправился обратно на урок. Ненависть Чёрного к себе я понимал даже лучше него самого, так как за ней стояло обыкновенное соперничество домината, доставшееся ему по наследству от его родителя – наши с ним отцы крепко дружили в бытность их молодости, с постоянным выяснением между собой своего альфачества. Но, как известно, две дурные головы в одном котле покоя не найдут – так и дружба наших отцов остыла, не переставая обрастать новыми легендами типа – кто из них двоих под кем ходил. Чёрный своего папеньку уважал, верил в его авторитет и нёс переходное знамя альфа-самцовости в массы – пытаясь доминировать над отпрыском соперника козырного родителя. Недозло, как говорится, самое злючее из всех известных зол… 

-Соскучились? – с надеждой на заботу о себе ближних твоих, поинтересовался я.

«Только когда сдохнешь!» - по секрету озвучил для меня чаяния собравшихся дядя Лёня. Всех остальных же, с недавних пор, он принялся развлекать своим крепнущим в спёртом воздухе душком разложения.

-Надо бы ему и в глотку сухого льда напихать! – предложил дядька Славка, возвращаясь из кухни и продолжая маяться от бесконечной париловки и трупной вони. – Пожрать нормально не могу – в рот ничего не лезет от одной только мысли, что он лежит здесь и гниёт, падла!

«Ты ведь про чай им скажешь?» - напомнил мне виновник биологического сопротивления, бесповоротно вставший на путь, ведущий в тлен.

«Непременно! - пообещал я. – Это ведь часть плана. Мистическая»

-Если тебе это так смешно, то вот и займись этим! – отреагировал дядька на мою ухмылку. – Я не шучу!

-Следуя твоей логике, - с доступным мне сочувствием ответил ему я, - затыкать, в первую очередь, нужно другое отверстие. Большая часть гнилостных газов, на данном этапе разложения, вырывается как раз оттуда…

Чрезмерное чувство гадливости моего оппонента вновь возымело успех – матернувшись, он ушёл на балкон. Четыре ведьмы в чёрном всё так же сидели на своих местах, словно никуда и не уходили. Их глазницы, наполненные сейчас мраком и манифестом к нам, смертным, самой смерти, пожирали мой жизнеутверждающий материальный субстрат. Если бы только они знали, что в своё время я пережил в застенках безумия, то они бы точно выбрали другой способ моего уничтожения. И он у них был, я знал об этом и поэтому всегда намеренно уводил их от ингредиентов рецепта избавления от меня.

*  *  *

Бунт в психушке в закрытом отделении с «особыми», да и во времена смут в разваливающейся империи «советов» - та ещё агония ада и ужас, вырвавшийся из самой преисподней! Спонтанный крах экономики, жизненных устоев и ориентиров движения в будущее, порождает не только абсолютные коррупцию, беззаконие и отсутствие средств к существованию для многих и многих, но и агрессивный психоз у большинства до этих пор тех самых «тихих». Бардак в правоохранительных органах, тюрьмах, судах, как и везде, способствовал тому, что бедлам республиканского значения был настолько переполнен опасным для общества контингентом разного уровня невменяемости, что забитыми старыми матрасами и одеялами оказались даже коридоры и лестничные площадки, с кишащими на всём этом постельном мусоре и под ним человеческим безумием. Острая нехватка охраны, медперсонала и сдерживающей полную невменяемость фармацевтики, просто никак не могла обуздать тот самый вулкан, рванувший неистовым бешенством самой тёмной человеческой сущности, жаждущей всего лишь одного – крови всех и вся! Тотальный дефицит табака, незатейливой жратвы, свиданок и свежего воздуха под открытым небом, усилили ненависть не только к персоналу, но и к друг другу! Все против всех, против режима и против самой жизни!

Очевидные признаки назревающего дикого и беспощадного бунта дуреющих изо дня в день без надлежащего присмотра психов, я заметил примерно за сутки до его начала, в отличии от загнанного в эмоциональный ступор от перерабатывания и ежедневного стресса персонала. ----- Поменять свою рядовую, но в палате койку на хлипкую, но подходящую для меня в этой ситуации кровать в коридоре, не составило труда. Рубилово намечалось лютое, и для верного в нём выживания требовалось какое-нибудь оружие. Покосившиеся ножки приглянувшейся мне койки, добытой завхозом по случаю перенаселения в захламлённых подвалах нашей богадельни, в отличие от стандартной сварной мебели в палатах, можно было вынуть и применить по назначению в надвигающейся смуте. К тому же отсидеться где-нибудь в углу было для меня не вариантом, так как на время хаоса у меня кстати наметились свои планы. Было бы совсем непростительно не воспользоваться такой удачей.

Обострение массового сумасшествия в психушках, это не пламенные речи революционеров перед народными массами, не боевой клич бородатых вождей к своим преданным ордам грязных варваров, и даже не призывной вой волчьих вожаков к своим изголодавшимся стаям. Взрыв всеобщего, но единого для всех больных бешенства подобен механике ядерной цепной реакции, где «сверхкритическое состояние» и есть тот самый бог безумия, освобождающий свою паству от обетов послушания и смирения перед нормальностью. Каждый истинный псих, не зависимо от диагноза по шкале агрессии (даже самый убогий клинически депрессивный), имеет в себе тот самый духовный «нейтрон» - божественную частицу хаоса – готового к делению массового психоза. И если цель у тех же бунтов тюремных, армейских, или крестьяно-пролетарских одна, общечеловеческая – требование и поиск справедливости, то истинный бунт в застенках с сумасшедшими это – неутолённая ярость против всех и самого себя. В эти моменты энтузиазм больных на голову в плане безудержного буйства, был способен поразить любого, «видавшего и не такое», санитара, зачастую – в первый и последний раз. В стародавние времена в домах умалишённых за порядкам следили солдаты, а к подавлению буйств полоумных непременно привлекали бродяг – их было не жалко, а шаромыжному жулью не было дела до боли и до жизни малохольных…

Некоторые из палат, с более-менее тихими, перестали запирать на ночь – какой резон напрягаться там, где уже всё отделение, с забитыми пациентами проходами и коридорами, и так стало одной большой палатой. Стоны, визги, плачь, проклятья и благословения, вперемешку с вонью мочи, кислой капусты и немытой человечины уже пару дней несли в себе не муки душевных болезней, а нарастающее превосходство личностного бытия. Бред большинства утверждал в себе гордость от самопознания и уверенность в избранности.

Удобно расположившийся на каких-то гнилых лохмотьях под моей ржавой и скрипучей койкой узбек средних лет, загнанный в наши пенаты с неделю назад по причине неоднократного осквернения могил, искренне, уверенным мычанием, клялся ангелу Исрафилу в продолжении возложенного им на него обязательства – помогать духу вечности в воскрешении мёртвых. Помощник высших сил, раскапывая могилы мусульман, обматывался саванами умерших и скакал в них при полной луне – воскрешая, таким образом, души тех умерших, на которые ему указывал посланник Всевышнего, собирая себе из них воинство избранных. Если бы мозгоправ, якобы лечащий данного персонажа, прислушался к его словам, то немедленно закрыл бы его в самую дальнюю часть стационара с особо опасными клиентами дурки, непременно поделившись оперативной информацией с ментами, принявших этого «воскресителя» в тех самых дальних аулах. Лично я, уважив своего нового соседа своим вниманием, нисколько не сомневался в том, что некоторых обладателей воскрешаемых им духов, он сам и порешил во имя богоугодного дела.

-У тебя труба Исрафила! – неожиданно заявил заклинатель духов на узбекском, выглядывая из-под моей новой кровати. – Он ждёт её на иерусалимской горе, чтобы вострубить в неё, объявляя о страшном суде и воскрешении всех мёртвых! Аллах Акбар!

Вывернутая из койки со стороны стены увесистая металлическая ножка и вправду походила на трубный музыкальный инструмент. Психологический кризис душевнобольного - особенно в самый его пик – отличное подспорье для его манипуляций в своих целях. Ведь моя задача, в отличии от врача, не лишить одержимого его безумной идеи, а наоборот – подыграть ей и развить её, немного направляя в нужном мне направлении. Поэтому моя духовная связь с больным способна наладиться за предельно короткое время, оставляя далеко позади именитых душелечителей, пусть даже до зубов, вооружённых тяжёлой фармацевтикой.

-Если мы покажем её главврачу, то он тут же поймёт, что мы с тобой – верные слуги самого Исрафила! – объявил я ему на узбекском, копируя нотки провинциального богослужения в стане аллахопослушных, довольный проделанной работой. – Он тут же нас выпустит отсюда! Жди, когда я подам тебе знак, чтобы отправиться в его кабинет! Жди и усердно молись, воин Аллаха!

-Аллах с нами, брат! – заверил он меня.

В это время в одной из палат уже убивали санитара и уборщицу, которых заманили туда для уборки дерьма – там неизвестные нагадили прямо на пол, не забыв по очереди подтереться чьей-то опостылевшей рожей. Цепная реакция, заданная в высших сферах бытия, была запущена, и цепные псы безумия были спущены в этот пошленький до безобразия мир. Оформленная в уличный толчок клейкими пропердольками харя, показавшаяся из палаты, превращённую в первую пыточную, завопила истошнее терзаемой там толстой уборщицы. Осознавший ужас своего положения санитар сдаваться не собирался, а неминуемость расправы добавляла ему сил, пусть и загнанному в угол. На крики товарищей о помощи уже бежали двое других санитаров, заступивших недавно также на ночную смену. Им дали возможность почти добежать до нужной палаты и только потом на них накинулись, разделив их и затащив каждого по отдельности в соседние палаты. Невменяемые бойцы духовного фронта действовали быстро, организованно и без малейших сговора и плана! Для меня же, в начале всей этой свистопляске, воплощаемой некой силой бешенства ума, был важен один момент – контроль над главной решёткой, разделяющей стационар психов с помещениями персонала. Но наиболее обоснованная одержимость невротиков – к свободе – себя оправдала, и те юродивые, матрасы и лежанки которых покрывали пространство рядом с выходом в мир людей, не позволили ещё одному санитару, впустившему в разрастающийся хаос подмогу, запереть за ними дверь из толстых прутьев. Шабаш безумия нащупал прорыв в дамбе миропорядка. С другой стороны мироощущения послышались первые крики обезумевшего от страха персонала.

-Вперёд! – позвал я новообретённого товарища на узбекском, обязанного прикрывать мою спину, и уже самому себе, на русском, ради хохмы: – Труба зовёт!

Пока первого санитара добивали между коек в дальнем углу, с дежурной уборщицы, то ли уже убитой, то ли находящейся в глубоком нокауте, с разбитым в густое месиво лицом, стягивали просторные панталоны, с крикливым восторгом любуясь её рыхлыми грудями, сползающими в разные стороны. Растёкшееся по палате дерьмо, благодаря разлитой на него в драке из ведра воде, оросили первые сгустки спермы больного воображения. Гуля, так звали женщину, устроилась сюда работать всего за месяц до начала моего здесь освидетельствования-лечения. Мать пятерых пацанов, и мужа алкаша, думала, что справится с уборкой в мужском коллективе, а постоянные переработки будут ощутимым подспорьем их семейному бюджету. В её главный и единственный план, как она делилась со мной, как одним из самых молодых здесь, и по возрасту близким к её старшему сыну, входило поднять на ноги всех пятерых сыновей, сделав их достойными и честными людьми… Но если бы она хотя бы немного вникла в планы тех, за кем убирала, вернее – в полное отсутствие понятных и приемлемых для её понимания человека планов… Нет, я её не предостерегал, но немного пытался ей объяснить положение вещей, предоставляя самой принимать решения с учётом возможных опасностей в этом, набухающем гноем неспокойного времени, учреждении. Она свой выбор сделала, став большой мясной куклой в руках извращенцев всех известных психиатрии мастей…

В следующей на нашем пути палате, здоровенный и самый опытный санитар-узбек, дежурный их смены, достойно отбивался от напористых шизоидов. Пару дней назад я слышал, как он не в первый раз требовал у главврача начать вновь запирать на ночь двери палат, возвращаясь таким образом хоть к какой-никакой изоляции больных друг от друга. Даже обещал уволиться, не согласный с таким явным нарушением охраны их неблагодарного труда. Но его молодому и неопытному начальнику, совсем недавно выкупившему себе это прибыльное место хотя бы ради тех же взяток за справки-отмазки призывникам от военкоматов, виделись во всех этих ущербных клиентах его клиники если не симулянты, то просто недееспособные овощи, у которых лоботомию провела сама природа. Ну и спёртый воздух, сдобренный ночными под себя сачками и срачками пациентов, особенно не нравился его благородному носу. Поэтому он решительно настаивал на ночных проветриваниях помещений и ночном дежурство уборщицы-санитарки – для своевременной борьбы с отходами жизнедеятельности вверенных ему организмов! Прогрессивный молодой человек, подошедший с энтузиазмов рыночной экономики к делу изучения медицинских карт больных, в профессиональной оценке их платёжеспособности, или их близких! Бесперспективных он отбрасывал на грязный пол, или, как моего временного напарника, даже под чью-то койку. Такое вот оригинальное видение будущего психиатрической медицины во вверенной ему психушке: вовремя оттёртые от говна полы, но слоем за слоем загаженные безумием! Процесс подбора нового медперсонала, подходящего под цели главного знатока мозговой деятельности, как раз шёл полным ходом, искренне радуя заядлых психов нарастающей неопределённостью в их лечении!

-Альберт! – крикнул мне, заметив меня в коридоре, бородатый санитар-великан, из последних сил отбрасывающий от себя ещё одного шизоидного из плотно наседающих на него обделённых разумом, но не духом, калек головного мозга. – Альберт, помоги! – Но, трезво оценив ситуацию и наши с ним силы, добавил, тяжело дыша: - Нажми кнопку тревоги на посту, прошу!

Я его хорошо понимал: кому хочется, отслужив добрый десяток лет грозным вертухаем на зоне совсем не демократичного содержания, быть разорванным взбунтовавшимися невротиками? Но он не прислушался к самому себе и не свалил поскорее с этой работы по собственному желанию, хотя ведь мог и хотел! Мы с ним сблизились, когда он заглянул в мою карту, полистал бумаги из моего дела. «Бывает», - посочувствовал он мне тогда, осторожно похлопав меня по плечу своей широкой и тяжёлой ладонью, успевшей сейчас, в неравной схватке, сокрушить ни одну челюсть. «У нас тут сейчас полный бардак, реальных психов, для освидетельствования, свозят со всех регионов – реорганизация судебной психиатрии - и многих тут забывают, - не раз делился он со мной тревожащими его проблемами. – Главврача меняют на полного идиота, сынка какого-то чиновника из министерства… Будут проблемы – обращайся ко мне, или к моим ребятам – в беде не оставим! Ты ведь из многих наших здесь санитаров – бывших военных» … Но о помощи, первым, попросил он… 

Большая часть человеческого материала имеет одинаковой во всём жизненный алгоритм действий, заложенный в него эволюцией. Но иногда, среди этого биологического ресурса самосознания, встречаются некие индивиды, пульсары -маяки вселенной, выделяющиеся на этом сером фоне биомассы. Главный санитар всего этого бедлама был одной из таких нейтронных звёзд, и был мне так же интересен, как и немногие другие незаурядные личности, встречаемые в моей жизни, особенно – в экстремальных ситуациях, как эта. Поэтому я с удовольствием дам ему проявить себя и свой творческий интеллект. Меня же ждёт более важное для меня и моего будущего дело. Я устремляюсь дальше – к удерживаемой распаявшимися пациентами решётке. 

-Эй, псих! – окликнули меня из очередной на моём пути палаты, так же ставшей пыточной для другого санитара. – Ты – следующий! – Словно нарочно вымазанный кровью жертвы хорошо известный в наших краях беспредельщик и насильник по кличке Чёрный, угрожающе помахал мне крупным осколком оконного стекла в виде ножа, рукояткой которому служила обмотанная вокруг него тряпка.

Узнав же фамилии прочих «потерпевших» от произвола жертвы насилия, я слегка удивился, что ничего до сих пор не слышал за этот кипиш в эшелонах начальствующих. Вернее, про разного рода забавы самих отпрысков голубых кровей и тех, кто их из себя выдавил в этот мир, конечно же мне было известно, но не про эту неприятность, доставленную уважаемым людям.

И вот, круговорот власти и криминала в отдельно взятом регионе обрёл, в данном случае, ещё одну форму, заказчиков и исполнителей. Почему дед переиграл и доверил вернуть долг прокурорскому дядьке Сашке, а не Славке, было на данный момент и не так важно. Но вот разработанный семейкой план был и прост, и гениален: пустить устойчивые слухи о безмозглой «балаболке» Наталье, чтобы затем, не корысти ради, а во имя справедливого возмездия, наказать отступницу от заповеди черни: «не залупайся»! Тут ведь сколько зайцев одним выстрелом, да в курятнике: важная услуга многим серьёзным людям с позорным заявлением, перевод стрелок трёпа с Идочки на другую, публичное наказание той, которая замахнулась на честное имя Семьи, и теневая порка за откровенный наезд на уважаемых членов общества! И всё – в одном лице…

Угостившись уже третьей пиалой душистого чая с домашней лёгкой выпечкой, я подсказал себе, что надо бы знать и меру. Мои время и силы были потрачены не напрасно – я и узнал для себя немного любопытного и полезного, и от души повеселился, сделав из хищников жертв, удирающих под улюлюкание плебса с поджатыми хвостами.  

-Если мы заберём заявление, то они от нас отстанут? – вымучила из себя вопрос Наталья.

Заявление-то вы заберёте в любом случае, но вот сатисфакцию и с тебя, и твоей дочери за нанесённые чести господ оскорбления с вас возьмут непременно – будь уверен!

-Могут и простить, - всё же позволил я себе предположить, встав из-за стола.

-А, Идка… - Женщина, не замечая за собой, принялась заламывать свои красивые пальцы. – Как мне извиняться за то, чего я не делала?..

Да, уж! Тётка моя, поди, уже искренне уверовала в злонамеренный поклёп этой самой Натальи – я в этом нисколько не сомневался! Я, вот, прямо так и видел, как она, полная возмущения и праведного гнева, в кругу поддакивающих ей подруг, кроет проклятиями подлую клеветницу!

-Может, стоит с ней как-то переговорить… - посоветовал я, руководствуясь законом неопределённости по принципу Гейзенберга. Но тут такое дело: чтобы достичь некой общности между данными двумя персонами – тёткой Идкой и Натальей – то их необходимо вывести в абсолютно одинаковое равенство. То есть – либо Наталья должна опуститься (абсолютно искренне!) до мразотно-бездуховного уровня Идки, либо последняя должна подняться до моральных высот первой! Задачка невыполнимая!.. Или попробовать преобразовать их по формулам Фурье и дать им сойтись где-то по середине: строго одновременно одной начать опускаться в бездну порока, и повышать уровень нравственности другой! Единовременно и прямолинейно! Возможно ли такое?.. Думаю, если бы такое было под силу человечеству, то Иисуса нашего, Христа – победителя греха, не распяли там же, где когда-то закопали и Адама – предвестника греха. Сойдись две противоположности в одной точке фиксации определения, то наш мир непременно бы схлопнулся, не оставив после себя никаких признаков своего существования!

-Я не заберу своего заявления, а ты не будешь извиняться за то, что не делала, мама! – В дверях за моей спиной, ведущих в другую часть дома, стояла девушка с белым пушистым комком на руках. Мир вокруг меня дрогнул, готовый, и вправду, схлопнуться, но совсем по другой причине – на меня, оглянувшегося через плечо, в упор смотрела та самая Элла. – Бабушка позвонила соседям и те рассказали о том, что случилось на улице, про разбитые окна и про машину с подозрительными типами в ней. Он и вправду помог нам. – Девушка уверенно посмотрела мне в глаза, а мелкий шпиц, весело тявкнув, придал веса её словам. – Но в его честности с нами я сомневаюсь… - Шпиц показал мне свой красный язычок.

Честность?! Я улыбнулся, думая, что как всегда – внутренне, но оказалась, что вполне себе натурально. Что не ускользнуло от оценивающего взгляда девушки. Я впервые и так глупо прокололся.

Как бы там ни было, но вся эта история заиграла новыми красками, а непредвиденный поворот событий заставил меня сесть обратно за стол. Я всем своим нутром почувствовал, что с появлением девушки - особенной в моих ощущениях, девушки, - последует развитие сюжета по ускользающей от меня фабуле.

-Тем не менее, - парировал я столь агрессивное к себе недоверие, - я - здесь и сейчас. Несмотря на то, с какой изощрённостью и без малейшего сожаления, могут «наградить» меня за это предательство не только всякие там Хасановы, но и мои же родственнички… - Жертва «во имя» и сочувствие «по причине» ещё всегда вдохновляли «дам сердца» на подвиги доверия к своим героям!

-Элла, доченька, - мать, под давлением нарастающего беспокойства с приходом осознания очевидной опасности, выдохнула копившуюся из себя боль, - пока что это единственный серьёзный человек на нашей стороне…

-А та женщина, Линда… - девушка назвала имя моей родительницы.

-Так это и есть его мама.

-Та самая Линда?! – Такого пронзительно-испытывающего на себе взгляда я ещё не замечал! Ну, разве что у молодого специалиста из психушки, поверившим тогда в свои силы и рискнувшим разделить со мной мой тернистый путь к выздоровлению!.. До его первых страхов.

Эти женщины не переставали меня удивлять, включая, как выяснилось, и мою матушку. О её участии я полюбопытствую чуть позже, в порядке поступления новых приоритетов…

И вот она, волна удовлетворения от своего существования, настигла меня, и я снова ощутил себя живым! Потрясно! Просто отпад! Для этого вот – эмоционального куража, выстреливающего живительным восторгом на самом пике соприкосновения жизни и смерти, я всё ещё жил! Я здесь и сейчас!

-Поскольку в лице моей матери мы обрели друг к другу надёжный кредит доверия, - выдал я, - то не поделишься ли ты со мной о том, что ты делала сегодня..., вернее уже вчера, в Ташкенте? – обратился я к девушке. – Если это было связано с твоим заявлением, то…

-Мы виделись с ним в автобусе, - ответила она сперва на вопросительный взгляд матери, а уже потом, присев на свободный у стола стул, уже и мне: - Нет, я была там по другому делу.

Она опустила глаза. Что-то болезненное, чуждое моим ощущения, кольнуло мой внутренний орган мировосприятия – возможно, этой, прекрасной во всех отношениях девушке крайне неприятно вспоминать то, что с ней случилось, как поступили с ней эти, зажравшиеся гнусным паскудством, выродки?! Я прекрасно знал, что большинство людей были наделены (как и тем же, бесполезным и приносящим лишь проблемы, аппендиксом) непростительной слабостью сопричастности с подобными им. И это отклонение в них столь велико, что им не всегда хватает болей и радостей их близких, и они, как очумелые, несут деньги в кино, в театры и на концерты, тратятся на книги и на картины! Как воспалённый гнойный отросток слепой кишки, готовый вот-вот прорваться брожением в нём нечистот, и заразить весь организм, так и мироощущение отдельно взятого человека воспалено в его сознании соучастием к чувствам других. Страхи и радости, наслаждения и невзгоды – сплошная боль в осознании своего существования! И тупиковая ветвь развития человечества в его вовлечённость «человеколюбия» - его главное проклятие! Мы только разрушаем свою жизненную энергию, натягивая на себя шкуру эмоций других!..

-А я по работе мотаюсь то туда, то сюда! – Поспешил объяснить и я свою поездку. – Документы, бумаги, макулатура – ведь какой сегодня суд без всего этого!..

Усталость в моём глубоком вздохе была неподдельной…

-Эллу вызывал один из ташкентских оперативников по совсем другому делу, - ответила за дочь Наталья. – Она проходит свидетельницей по убийству здесь, у нас в городе, а кто-то из столичных милиционеров думает, что это как-то связано с их там делами.

-Свидетельницей?.. – Моё удивление было неподдельным, но пёсик, учуяв подвох, осторожно тявкнул в мою сторону с красивых, идеально женственных коленок девушки, за что был с благодарностью поглажен между ушек своей ласковой хозяйкой. Съедобного в этом комке шерсти было не больше синюшных цыплят, не доживших до набора бройлерной массы на голодающей местной птицеферме.

-Страшная резня… - Наталья с участием посмотрела на дочь – стоит ли при ней, пережившей увиденное – излагать суть происшедшего. Получив согласие в виде беспристрастно поднятых в согласии бровей, продолжила: - Убитые, насколько я знаю, были друзьями одного из твоих дядек…

-Ах, это… - Припомнил я недавнюю трагедию. – Дядька Сашка до сих пор не может отойти – самые его близкие друзья! С самого детства вместе во всём! Дня друг без друга прожить не могли! – Я изобразил на лице некую печаль, перекроив её из возникшей вдруг во мне досады от того, что не подкинул дядьке головы его дружков! – Хотя это дело ещё в разработке и не передано нам в суд, я, тем не менее, не плохо осведомлён обо всём происшедшем там ужасе, но… о роли вашей дочери там я не слышал. – И это было правдой, кольнувшей меня неизвестностью.

-Так Эллу, как свидетельницу, оформили в этом деле всего-то с неделю назад, - пояснила Наталья и, оценив по всему моему виду живую заинтересованность, вздохнув, продолжила: - Ладно, придётся начать с начала.

Девушка всё же встала из-за стола, ещё раз испытывающее взглянула на меня и вышла из зала. Ей невероятно шёл её лёгкий и коротенький халатик! Как возможно родиться в этом сером мире такой воздушной и светлой?! От смуглого, впитавшего в себя тюркскую скуловатость и напористость, узбека и невероятно красивой русской - их свадебный портрет висел над обеденным столом напротив меня!

-Старшая дочь Ахрора, одного из убитых, лучшая подруга Эллы. Они живут там, недалеко, на углу, на соседней улице. – Наталья показала в ту сторону, откуда заявились по её душу её потенциальные насильники. – А так как Элла работает в садике нянечкой, то она часто берёт их младшего туда с собой по дороге. Мальчик замечательный – смышлёный не по годам, в свои пять превосходно изъясняется и на узбекском и на русском, вот поэтому и в русскоязычной группе… Прости, прости… Так вот, в то утро Гуля, жена Ахрора, должна была заехать в их мастерскую, взять там немного денег с выручки и пропустить их через банк для налоговой отчётности, что ли. Она бухгалтерию у них ведёт. А сынишка их этот отца просто обожал! Ахрор часто по несколько суток дома не бывал – то в один конец страны, то в другой, то в Казахстан по делам, то уже из Таджикистана звонит! Вот и в этот раз, за три дня утром лишь для сына время и было, в сервисе у них!.. Потом-то выяснилось, что жил он на две семьи, молоденькую, совсем девчонку, себе завёл, у неё то и планировал, после очередных разъездов, заночевать, а уже утром, в офисе, встретиться с сынишкой…

Сердобольность этой женщины меня подкупала. В ней не было той общечеловеческой сострадательной фальши, искусственно подпитываемой религией, книгами, кино и прочими наркотиками лицемерия. Ей одинаково было жаль как бандюгу, торгаша и гуляку Ахрора, так и его невинного сынишку. Я это ощущал в себе так, как калеки испытывают фантомную боль на месте ампутированной конечности.

-…Когда к сервису подъехали, мальчик из машины выскочил первым и помчался к отцу, через мастерские, напрямую в контору. Из рабочих там ещё никого не было. Гуля пошла следом, а Элла осталась ждать в машине. – Наталья дотронулась до хлынувших слёз. – Она так кричала!.. Гуля! Кричала и кричала!.. Элла побежала на крик, схватила по пути какую-то железку для обороны!.. Весь кабинет был залит кровью! Стены, двери, окна – всюду кровь вперемежку с деньгами! Гуля, видать поскользнулась и ногу сильно вывихнула, от страха кричит, пытается встать среди всей там мебели разбросанной, и вывести ребёнка своего из этого ада! А Юсуфчик стоит в луже крови и смотрит… На белой оконной занавеске, рядом со столом, кровавый отпечаток лица остался – вылитый Ахрор!..

Вот, кто знал, что простое желание отереть кровь с лица отсечённой головы, создаст ещё одну плащаницу, сохранив в себе лик убиенного?! А я ведь просто хотел убедиться, что голова та мертва!.. Своеобразная ирония смерти, выглянувшая из-за занавеса вечности. Сдержав себя, я улыбнулся только внутренне.

-Элла тут же вывела их обоих оттуда на улицу и позвонила в милицию из сторожки охраны, - продолжила Наталья. – Там тоже всё было в крови…

-Ничего себе! – прокомментировал я событие. – Но в чём заключается интерес следствия к вашей дочери, как к свидетельнице? – Я и вправду недоумевал.

-Она кое-что заметила, что было упущено милицией при осмотре помещения, - объяснила женщина. – Надпись. Вернее – две первые буквы какого-то слова, имени…

Да, я моргнул! На мгновенье удивившись и даже растерявшись! На совсем короткий миг из-под меня была выбита опора, и я провалился в бездну непредсказуемости и хаоса!

-Но я ни ничего такого не слышал, - признался я.

-Так Элла это вспомнила, когда ей из Ташкента позвонили и стали её расспрашивать, сравнивая со своим, там у них, преступлением, - пояснила Наталья. – Вот тогда она и припомнила, что под столом Ахрора кровью, натёкшей со стороны стола его приятеля, было выведено что-то похожее на слово. Писалось оно, скорее всего, носком ботинка. Читались только первые две буквы: «а» и «л». Остальное же было затёрто, судя по всему, теми же ногами Ахрора, когда его… убивали… Возможно, что это – имя их убийцы. Александр там, Алексей, Али, Алишер…

-Альберт, - в дверях снова появилась девушка, озвучившая тайные письмена, созданные танцем предсмертной агонии, - тоже подходит.

Она запомнила моё имя! Я не смог сдержать благодарную для неё за это улыбку.

-Равно как и «Аллах, - добавил и я свой вариант загадочного слова. – Человек воззвал перед неминуемой смертью к своему создателю… Ташкентского оперативника, случаем, не Виктор Рустамович зовут? – увёл я разговор в сторону.

-Да, он самый, Искандеров, - девушка назвала фамилию того, кто представился мне в кабинете судмедэксперта только по имени и отчеству. – Ты его знаешь?

-Так, поверхностно, по работе в суде…

-Тогда это - именно ты, - заявила девушка и передала мне пакет, который принесла с собой из комнаты.

-Я?..

Машинально открыв пакет, я достал из него кусок ткани – ту самую занавеску, впитавшую в себя жертвенную амброзию. С белоснежной плащаницы на меня смотрело лицо Ахрора-мента, вытканное кровью.

«Те или иные события в нашей жизни не только в прошлое расходятся волнами по океану Бытия, но часто, отражаясь от мелкой ряби, или грозного цунами другого человека, возвращаются к нам, вперемешку с водами его неожиданных пассажей. Заметим ли мы лёгкий всплеск соприкосновения с другими? Побежим ли мы в укрытие от бури, или примем на себя удар сокрушительным волнорезом, или… зажжём для кого-то спасительный маяк?..» - философски вопросил нерукотворный лик. Пару моих отпечатавшихся на занавеске тыльной стороной пальцев, державших голову за волосы, разглядеть мог только я. Возможно, это было не всё…

-Кто не просто интересуется происходящим, но и пытается его понять. – Элла наблюдала за моей реакцией, и я ей её дал, изобразив искреннее удивление. – Товарищ Искандеров опоздал на нашу встречу, но в своё оправдание сообщил, что разговорился с занятным парнем из моего города, знакомым с подробностями того же дела, по которому свидетельницей прохожу я. И тот самый парень – ты. Правильно?  

Я кивнул. Наставления в безглавие обращённого лика заставили меня немного задуматься… Я никак не мог понять, каким образом беда девушки затронула меня. Что влекло меня именно к ней?! Любовь?! Но я уже давно верил только в выработку гормонов в человеческом теле и в их движение в нём, которые прекрасно понимал и контролировал, как и встречи с противоположным полом. Безусловно, будучи глупым подростком, и испытывая на себе схожие с другими пубертатными особями приливы половой «влюблённости», я с интересом всматривался в гендер иного содержания. Мне так же, как и другим, томимым неудовлетворением юнцам, хотелось привлечь к своим не лопнувшим прыщам внимание прекрасных в созревании плоти дам. Но пару раз, переиграв в благородного рыцаря и жестоко избив обидчиков юных мисс у них на глазах, я осознал не только то, что зверские расправы чужды романтическим настроениям милых барышень, но и вновь убедившись, что буйство гормонов удовлетворяется насилием не хуже, чем близостью с прекрасным… Но разве не тому, кому под силу обуздать свою плоть, приоткрываются тайны большие, нежели свойства материи?!

-Почему это у тебя? – спросил я, почти равнодушно осматривая занавеску с обоих сторон.

-Тётя Гуля попросила подержать у себя немного, пока она решит для себя, оставлять ли это вообще, или закопать на могиле дяди Ахрора, как настоятельно советует ей мулла, - ответила Элла, тут же предвосхитив мой следующий вопрос: – Милиционеры не нашли в ней ничего интересного для себя.

Это потому, что не потрудились взглянуть на данную улику с другой стороны – на впитавшей в себя кровь ткани угадывались следы ладони, утиравшей мордань головы. Моей ладони. А я был уверен, что той ночью всё там за собой прибрал, что могло бы подтвердить мою причастность к бойне.

«Не ожидал?» – без намёка на злорадство полюбопытствовал подсохший лик с помятой занавесочки.

«Сюрприз не в моих размытых отпечатках, а в этой девушке, - признался я. – Странно всё это». Заметно пошатнуть моё душевное равновесие могла только неопределённость.

-Извини, а зачем ты мне показала это? – Я слегка помахал плащаницей, убаюкивая на ней лик от дальнейших комментариев – мне не нужны были посторонние подсказки.

-Мне показалось, что тебе, как выяснилось человеку, увлечённому этим делом, будет прикольно задаться вопросом: зачем убийца вытер лицо убитого им? Ты не находишь это таким… любопытным?

Если Наталья, всё ещё с ужасом посматривала на посмертную кровавую маску в моих руках, то её дочь, каким-то образом справившись со своими страхами перед ликами смерти, начинала в своих красивых глазах отблескивать сдерживаемыми порывами к поиску очередной разгадки. Я вспомнил ту Эллу - совсем недавно в автобусе - с ужасом вглядывавшуюся в отчётливый образ дяди Лёни в пакете, имея в это самое время при себе похожий пакет с кровавым фантомом в нём… Но главным для меня было не то, что она тогда увидела и как это для себя интерпретировала, а её способность брать себя в руки, побеждать свои страхи, и идти к своей цели, если такая ею перед собой поставлена.

Забавным для меня ещё было то, почему это ты, чудом со своей матерью избежав совсем недавно насилия, интересуешься странным поступком убийцы, а не беспокоишься о том, что может произойти с вами уже завтра? Вышедшая из тени прихожей пожилая узбечка, поддержала мои тревоги:

-Эти люди придут, обязательно снова придут! – пообещала она. – Они в покое вас уже не оставят! Пусть Гулька сама думает о том, кто на её Ахрорку насмотреться не мог, и милиция – если им это ещё надо! А вам о себе думать стоит! Аллах свидетель!  

Аккуратно уложив фейс лица Ахрора-мента обратно в пакет, я с вежливым участием вернул его обратно Элле. При передаче мы руками коснулись друг друга.

Потребности нашей жалкой, рождённой в тлен, плоти в еде, питье, тепле, отправлении естественных нужд, в плотских соитиях – хорошо изучены и понятны посредством «физиологии человека». Впервые увидев эту девушку, она приглянулась мне в физическом плане, впервые услышав её и побыв с ней рядом, я прикоснулся к её особенному миру личности, состоящему не из плоти и крови, а из конструкций духовных… Человечество, с врождённым лицемерием, как всегда не могло не опошлить и это – глаголя клише о «внутреннем мире», с целью подкупа сознания той, чьей плотью намеревался завладеть… Мои мысли путались, не поспевая за гормонами…

-Если вам есть куда ухать, где вас будет не так легко найти, то стоило бы начать собираться прямо сейчас, - присоединился я к требованиям узбечки. – Они не отступят!

-В кишлак их прямо сейчас отправлю! К… - пожилая женщина, умудрённая жизненным опытом, запнулась, отведя от меня глаза – доверие штука сложная.

-Решите это между собой, - согласился я с её осторожностью. – У вас есть кто-то, кто сможет их туда отвезти?

-Там есть машина, - заверила меня заботливая свекровь и любящая бабушка. – Я позвоню им, и они приедут за ними.

-Хорошо. – Надо было идти. – Будут проблемы, то обязательно звоните мне, моей матери!

Оставив женщин, торопливо собирающихся к побегу, я поспешил обратно на свой пост у гроба.

Возмущённый побитыми стёклами народ как раз стал вываливать наружу. Во многих домах, даже не пострадавших от акта наглого вандализма, стал загораться свет. Собачья солидарность в погоне за свалившимся в буквальном смысле с неба законным драйвом, пронеслась по всей улице. Машина дядьки Сашки как раз въехала в самый эпицентр народных волнений – их, сперва медленное, но постепенно набирающее брыкастый темп движение среди возмущённых граждан, я наблюдал со сваленного под забором хлама. Четыре незнакомые бандитские рожи, высвечиваемые парой фонариков особо бдительных граждан, просто не могли не привлечь к себе всеобщего внимания. Жажда правосудия разгневанных обывателей, жестоко и беспричинно вырванных из рук Морфея, подстрекаемая истошными воплями и завываниями псовой шоблы, взывала к немедленным репрессиям! К преследующим подозрительное авто дворнягам, стали присоединяться и их хозяева, усердно помахивая кто палками, а кто и кетменями, под гордыми знамёнами однотонных труселей.  

Поравнявшись с нужным им домом, дядька смог только разочарованно посмотреть на его ворота и зло выругаться в ночную пустоту за ними, из которой я проводил их глазами. Спугнув пронзительным гудком клаксона особо настырных граждан, блатная тачка, взревев мотором, рванула в темноту соседней улицы.

В доме за моей спиной загорелся свет, и я пошёл к его входной двери. Неуверенное тявканье, доносившееся из интересующего меня жилья, наконец-то возымело успех. Из скудной информации от матери я знал, что эта Наталья не так давно стала вдовой. Надо будет не забыть поинтересоваться у матушки, откуда это у неё адрес женщины, с которой она, по её же словам, и общалась-то всего пару раз…

Тени, показавшиеся за одним из слабоосвещённых окон с открытой за прочной решёткой форточкой, стали прислушиваться к гомону окончательно проснувшихся соседей. Народ продолжал увлечённо митинговать на родном узбекском, обильно дополняя его ёмким русским матом, наделяя этим самым смысловые образы неповторимой гаммой чувств и взрывами эмоций! Союз развалился, коммунизм погребли раньше холодных памятников и бюстов вождей и подхалимов мирового пролетариата, а вот испытанная временем и языками многих народов русская матерщина так и осталась непоколебимым воззванием «дружбы народов»!

В стареньком доме полночный переполох дружной махалли (квартал – узб.) обсуждали исключительно женские голоса. Никто выходить из дома, как я понял не собирался. Я осторожно постучал в дверь рядом с окном.

-Кто там? – спросил на узбекском голос женщины постарше.

-Мне надо поговорить с Натальей, - ответил я по-узбекски, специально делая акцент на русском. Очень часто, помимо уважения и зависти, хорошее знание узбекского языка русскоязычным европейцем, смущает и настораживает.

За дверью послышались перешёптывания. Пёсик, упорно диктующий своё мнение через слово хозяев, был решительно удалён в дальнюю комнату – иного толка от него, по-видимому, всё равно не было.

-Зачем? – спросил голос помоложе, на русском.

Времени на разглагольствования и долгие объяснения не было, поэтому я протянул своё удостоверение-пропуск служащего суда через прутья решётки в открытую форточку.

-Вот, посмотрите, - предложил я. – Можете позвонить в дежурную часть милиции, там вам подтвердят мою личность.

Из моей руки осторожно приняли для изучения весомый документ. Что-то подсказало мне представить себя и с другой стороны, более понятной и приемлемой в данной ситуации этим затворницам поневоле.

-Мне ваш адрес дала моя мать. – Я чётко назвал её имя и фамилию. – Если хотите, то без проблем можете позвонить ей и узнать обо мне. Телефон её, уверен, у вас есть!

Интуиция меня не подвела – после некоторого замешательства и короткой дискуссии на двух языках вперемежку, щёлкнули замки и дверь приоткрылась на длину цепочки. Надо мной вспыхнул свет тусклой лампочки и мой интеллигентный фейс был сравнён с фото на документе. Цепочку сбросили и меня впустили в дом.

В прихожей мою нежданную персону встретили две женщины: пожилая, скрывающая под простынёй ночнушку узбечка, и та самая, славянской внешности Наталья, в лёгкой и модной брючной пижаме.

Почётного возраста, но очень крепкая дама с распущенным для крепкого сна густыми чёрными волосами с обильной проседью, заняла защитную позицию между мной и нужной мне женщиной с приятными чертами лица, скрываемыми налётами тревог и усталости. Наталья, через грозную узбечку, вернула мне моё удостоверение.

-Это моя свекровь – она (мама – узб.) Зульнара, - представила мне родственницу Наталья, беря в расчёт то, что её саму-то я знаю.

-Альберт, - представился я, прикрывая за собой дверь. – Сейчас мне удалось отпугнуть от вашего дома четверых отморозков, но они придут снова и… сделают своё дело.

Женщина, проследив за моим взглядом, беспристрастно смерившим её с красивых пальцев босых ног до её, спадающих на плечи каштановыми локонами мягких волос, верно оценила нависшую над ней и её домашними угрозу. Поёжившись, она непроизвольно сомкнула над верхней частью груди просторную пижаму.

-Это из-за той самой сплетни, которую приписали мне? – больше утвердила, чем спросила назначенная жертва.

Недоумение, страх, разочарование, возмущение – я почувствовал женщину, брошенную в каменный мешок обстоятельств, заполненным губительными эмоциями, разбитыми в миллионы терзающих её душу острых, как стекло соборных витражей, осколков.

-А это не так?

-Я с Идкой вашей давно не общаюсь! – сообщила Наталья. – Да, и не были мы с ней никогда такими прямо близкими подругами, чтобы откровенничать настолько… Я сама то всю эту историю - с убийством Идкой своего мужа - услышала уже с претензиями ко мне, как к её распространителю!

История становилась всё интереснее. Чутьё меня снова не подвело, и я уже нисколько не жалел о своём спонтанном решении метнуться в сторону очередного безобразия. Понятное дело, что владеть неким важным секретом эта женщина не могла, но вот быть ключевой ниточкой, ведущей к чему-то важному – определённо. Оставалось правильно простимулировать дамочку к необходимым для моих дедуктивных упражнений откровениям. Доверие – вот тот самый магнит, притягивающий разбитые души.

-Моя мама так же, как и я, уверена в том, что вас жестоко подставили, - произнёс я внятно, с выжатым на максимум артистизмом человека сочувствия и понимания. – Эта гадина, тётя Ида, и моей матери хорошо так напакостила… - Уверен, слухов о противостоянии «белобрысой бестии» и «уважаемой» в городе семьи хватало с избытком…

-Да, я слышала что-то… - Доверие женщины, на пути к пониманию со мной, попыталось нащупать почву под собой…

-Я так спешил к вам сюда, чтобы как-то остановить этих уголовников, что в горле настолько пересохло… - Для убедительности я слегка сглотнул.

Женщины переглянулись. Пожилая узбечка неопределённо пожала плечами, предоставляя снохе решать о том, как ей со мной поступить.

-Мама, вы не заварите нам вашего зелёного чая с жасмином? – И всё равно эта её просьба оставляла решение за свекровью: если та согласится угостить гостя чаем, то – пусть тот остаётся для дальнейшего разговора, а если нет, то – кружка воды ему в дорогу!

-Конечно, дочка, - дала добро на переговоры пожилая дама с приятным тюркским акцентом. – Проходите в зал, поговорите, а всё сделаю сама и принесу вам туда.

-Большое спасибо, онажон (мамочка – узб.), - поблагодарила Наталья свекровь и пригласила пройти меня за собой в соседнюю комнату.