90-е + Преступление

Если бы всех знаменитых портретистов попросили, независимо друг от друга и пользуясь чисто воображением, изобразить рецидивиста-душегуба, то даже в набросках каждого из них просматривался хищнический оскал дядьки Славки. Тем или иным образом, под любым углом. Широкая и выдающаяся челюсть с ямочкой на подбородке, орлиный нос, готовые бешенством округлиться глаза, тело же – сплошная широкая жила в метр девяносто с хвостиком. Ещё большей кровожадности его дьявольской ухмылке придавали массивные, во весь рот, зубы из качественной нержавейки – наследие штрафных изоляторов, тюремных погромов и прочих беспределов не то ментовских, не то воровских.

Если Господь Бог наш сотворил человека и духом своим исполнил его к унылому прозябанию, то дядьку моего воззвала к жизни самая отбитая на свете психушка, забывшая, или не успевшая накачать его галоперидолом. Но, поработав над ошибками (ваять тварину из праха земного – та ещё канитель!), Господь вымыслил усмиритель мозговых волн венцов своего творения - ганджубас, явив затем и само чудо – подсадив на травку и дядьку. Выкурить чертей из чертогов разума не выходило, но усмирять, время от времени их свистопляски, получалось.

-Чё стоишь тогда? – рыкнул дядька. – Мой уже его!

-Да, да, конечно! – тут же согласился с ним хранитель трупов и вопросительно посмотрел на меня.

-Я ему сказал, что сам тело обмою, - сообщил я дядьке. – Пусть идёт к себе, отдохнёт.

-Чё?! – Скривился дядька, но не по поводу, а от моего, всё ещё, существования. -  На хера?!

-Хочется, - спокойно ответил я, тактично оттесняя уголовника от двери и выпроваживая в свою каморку санитара. С какой стати мне объяснять этим двоим то, что отказать дяде Лёни в его последнем омовении лично, я никак не могу.

«Ты знал, что это он, Славка, тот яд моей Идке достал?» - печально и смирившись со своей участью, спросил пущенный в расход во имя блуда. Потёртая нержавейка прозекторского стола, поскрипывая, всё ещё не распробовала своё новое блюдо.

«Сразу догадался», - поделился я своими подозрениями, приступив к омовению. – «Зря она его, что ли, на зоне сгущёнкой прикармливала?»

«А он ведь прекрасно знал, что травить будут меня!» - Обида – самый неприятный попутчик в мир мрака и забвенья…

«Его можно понять, - цинично заметил я, - твоё, абсолютно бесполезное место в семье, занял целый подполковник из налоговой! Тебя просто сбросили, как ненужную карту».

«А ты… - наконец-то он решился спросить. – Ты знал о их… затее?»

«Я знал, что тебя хотят «списать» - развод там и билет на самолёт до родителей, с некоторой суммой отступных, - изложил я свои мысли. – Но вот, чтобы вот так, считай – открыто замочить…»

«Когда в вашей семейке было по-другому?!» - вздохнул дядя Лёня, отплёвываясь от напора подаваемой воды.

-Ты чё себе там под нос бормочешь, псих? – спросил меня дядька Славка, подозрительно прищурившись и приблизившись к нам. Голые, отдающие белизной смерти пятки дяди Лёни готовы были упереться в загорелые и сильные руки причастного к его смерти громилы.

Понятное дело, что слышать меня, и тем более видеть несуществующие движения моих губ и выражение лица, ведущего задушевные беседы, он никак не мог! Но вот некоего, почти сверхъестественного чутья, ему было не занимать! Что это – мистическое наследие бабки, или интуиция, выработанная в исполнении громких преступлений и за годы выживания в самых лютых тюрьмах и лагерях?

-Пою, - ответил я, продолжая поливать тело из загрубевшего от времени шланга и натирая его мочалкой, обросшей волосами разных цветов. – Колыбельную.

-Кому это, поёшь? – Врождённая и плохо скрываемая брезгливость этого, умывшегося кровью многих злодея, отрицательно гармонировала с его варварской натурой. Шуршащая в моих руках по мёртвой коже мочалка выводила его из себя. Тянущиеся за ней мокрые волосы разной длины и толщины, вытягивали наружу содержимое его железного, но чувствительного к мерзким образам желудка. Он, скривившись, тяжело сглотнул взбурлившее отвращение. Но отступать было не в его правилах. – Ему, что ли? – По мокрой пятке покойника он похлопал точно так же, как возбуждал шлепками свою очередную грудастую подружку.

-Ты ещё пощекочи его, - посоветовал я. – Может, проснётся…  

-Тебе, чё, больше всех надо? – Нависший надо мной дядька уже готов был вырвать из моих рук взлохмаченную, и сбрасывающую с себя кожу многих тел вехотку. – Если ты что-то снова задумал, шкет… - Он пожирал меня глазами, обнажив в презрении стальной оскал. На полголовы выше и порядком шире меня, да и с огромным опытом уничтожения себе подобных, он был грозным соперником. Поклонник самого буйного беспредела и тонкий эстет женских форм – как с таким тягаться в открытую? – Харэ его уже натирать, шизик!

Я прислушался к авторитетному мнению родственника и, отложив в сторону орудие пытки его тонкой натуры, завершил омовением тела лёгким ополаскиванием.

«Как же я так лажанулся, как проглядел свою Идку и это вот всё?! – принялся сокрушаться дядя Лёня, истекая последней в этом мире влагой на железный стол. – Два ранения, дюжина заданий и засад в самой заднице Афгана, да даже бодание с грёбаным Минобороны за пенсии, пособия и реабилитации для наших пацанов – и то прошёл! А вот капельку яда в стопке водки от обожаемой жёнушки – не вывез! Не учуял подлости, не раскусил предательства от той, которую всегда любил! Я ведь всё для неё, всё в дом, всё для семьи, для нашего настоящего и будущего! – В потухших и прикрытых мраком век глазах стояли слёзы хлорированной воды. – Да я за неё, не задумываясь, готов был умереть!»

«Так ведь и умер! - напомнил я, обтирая некогда заряженное боевой выучкой тело цельным, в кучу метров, ритуальным рушником, с помощью которого потом и гроб покойного опустят в могилу – таинства, знаете ли, диктуемые нам загробным миром! – За неё, за её счастье, за её будущее!»

«А девочки мои – как они теперь будут? - Фигура свершившейся безотцовщины, пропустила мимо ушей моё едкое замечание. – Вот сердце прямо разрывается за них, за боль - обрушившуюся так неожиданно на их головы!»

Я беззвучно, но от души посмеялся! Причинить боль этим двум злобным мегерам может только счастье, или успех их ближнего - тех же, горячо любимых подруг, например. Которым потом, за их дерзновение к фарту в обход избранным к триумфу популярности сёстрам, придётся ой как туго и больно! Набор пыток для зазнавшихся, или неосторожных конкуренток, у этих молоденьких, прекрасных и даже обходительных стерв, просто безграничен: непрямая травля, паутина лжи и сплетен, подставы и пакости, поклёпы и интриги, и прочие, прочие козни – весь этот неисчерпаемый и искренне востребованный чертихами список у того самого врага всех человеков.

-Что здесь смешного?! – вновь возмутился дядька Славка, подозрительно вглядываясь в моё, не терявшее ни разу серьёзности, лицо. Разбирая переданные дедом шмотки для покойного, он деловито примеривался к его импортным и незаношенным туфлям.

-Обидно? – участливо поинтересовался я.

-Чё?!

-Ну, что они малы тебе. – Я глазами указал на лакированную обувь в его руках.

-Слушай, ты… - Туфлю в правой руке дядька сжал так, что мне стало даже интересно – влезет ли теперь в неё нога бывшего десантника. Сомнения же дядьки Славки были куда рациональнее – пробить мою башку этим итальянским тапком ну никак не получится!

-Говори, - подбодрил я его, подойдя к тому же пакету с вещами, надеясь найти там трусы и носки – дядя Лёня во всём любил порядок.

Обе туфли, с подачи достойной римской катапульты, пронеслись над моей головой, шмякнувшись, одна за другой, о беззащитное тело на измятой нержавейке. Дядька, который живой, наконец-то воспылал и душой, и телом – впал в бешенство!

-Сам наряжать этого тухлого фраера будешь! – прорычал авторитетный урка, лязгнув пастью терминатора.

Дядя Лёня не возражал, довольный уже тем, что хотя бы руки убийцы больше не прикоснутся к нему. «И пусть улепётывает отсюда, блатняга!» – напутствовал он родственничка, устремившегося на выход.

Перед тем как хлопнуть за собою дверью, дядька Славка зыркнул на меня. Наши взгляды встретились. Я хорошо знал этот, затуманенный ненавистью и с тем же трезво оценивающий взгляд, который не предвещал ничего хорошего. Кто первым из нас переступит границу дозволенного?

Не знаю почему, но эти двое – дед и его первенец - упрямо верили и подогревали своё воображение улавливаемыми только ими образами и знаками, что некая тёмная сторона почившей бабки отразилась исключительно во мне. Но если эта демоническая сущность, по их мнению, была для неё обузой и испытаниям её пламенной и кристально чистой веры в Спасителя, то во мне она заменила мою душу. Сама дева Мария, та самая богородица, вела бабку по жизни, будучи её личной святой, а мой же путь протаптывали черти…

Перед моими глазами почему-то всплыл бабкин цветастый платок. Почему его не закопали вместе с ней?

«Это – тот самый правильный вопрос!» - похвалил меня дядя Лёня, повернув голову в мою сторону. Намокшие нитки были не в состоянии удержать его задорного порыва к зрительному контакту с другом.

Личный посыльный от столь авторитетных, пусть и районного масштаба людей ничем, особенно своим видом, не вызвал у него недоверия. Развлечь себя он предложил мне недавним выпуском журнала «Огонёк». Когда дверь за мясником в медицинском халате закрылась, я взглянул на популярный еженедельник. С его мягкой обложки писатель Астафьев вопрошал постсоветского читателя со всей строгостью советского человека: «Наш символ: простор и неволя. Кто кого?» Свернув журнал трубочкой, я на окне прихлопнул им большую зелёную муху, размазав её спелые яйца по грязному стеклу. Чуют, сволочи, падаль морга, но добраться до неё и отложить в ней яйца – удаётся не многим.

Кто-то уверенно стукнул в дверь и тут же в неё ворвался. Мента-оперативника я узнаю даже по запаху. А хорошего и въедливого мусора - тем более.

-Ты чё так пугаешься, парень?! Я к Аскерову, – рассмеявшись моему, почти детскому смятению, спросил меня незваный посетитель моего сообщника. – Я не хотел, извини. Да, ты, садись уже обратно.

Я нерешительно присел на краешек стула, с которого до этого, для пущей убедительности в своей безобидности, вскочил как ошпаренный.

-От прыщей, кстати, тоже помогает, - уверил меня глазастый опер, приблизившись к столу.

Журнал, который я якобы читал, развёрнут был мною на автомате аккурат на статейке по уходу за кожей лица. На цветной фотографии мордашка усталой модели была приправлена дольками свежего огурца. Я заставил себя смутиться и покраснеть.

-Вижу, дело не в огуречном соке, а в девушке, вступившей с ним в интимную связь! – Видать, товарищу менту, как и похожим на него сексуально активным самцам, было очень забавно вводить в краску замкнутых и совсем неопытных в любви юнцов-переростков.

Ментовской борзой было слегка за тридцать, а в превосходно сложенном теле и подвижности интеллекта, бурлила так удачно скрещенная генетика славянина с узбеком. Понятное дело, что, как и любой в его профессии мастак, он так же сидел на некой своей коррупционной теме, чтобы не только иметь возможность прокормиться, но и что-то «заносить» начальству – «безынициативных» в структурах власти, особенно в наше время, попросту не держали. На честных же и неподкупных мусоров, мы, в своё удовольствие и в полном избытке, могли насмотреться в кино и книжках – искренне удовлетворяя своё чувство справедливости и долга. Но если любым блюстителем порядка и власти, насаженным на кукан маломальской продажности, можно было уже вертеть в любую удобную сторону каждому причастному к схеме, то, следуя закону исключения, в каждом коллективе всегда могла найтись своя паршивая овца. На примере таких тёмных лошадок драматургия Астафьева работать никак не могла: будучи подневольными, они не гнушались простора, а резвясь на просторе, всегда помнили о своём ярме. Одним словом, отбросив высокопарность героической поэтики, этот, в чём-то принципиальный тип, был опасен для таких, как я.

Поэтому, интуитивно оценив профессиональные качества оперативника и те обстоятельства, в которых мы с ним сейчас оказались – голова дяди Лёни и колдующий над ней судмедэксперт, который вдруг понадобился этому менту – банковать при таком раскладе сил нужно было только мне самому. Такое совпадение нашей встречи могло быть или банальной ситуацией – в чём я был почти уверен, или подставой, как по души наши, так и чисто разбором грехов самого эскулапа.

Из окна второго этажа я прямо сейчас наблюдал появившегося из-за угла и беззаботно закуривающего дядьку Сашку и того же, перекусывающего на лавочке в тенёчке охранника, намеревающегося непременно стрельнуть импортную сигаретку у нарисовавшегося зеваки. Ничего особенного.

-Так, где он? – спросил меня опер.

-Кто? – игра в растерянность, как и любая другая, не должна показать в тебе ни раздражающую собеседника заторможенность, ни, тем более, нарочитую хитрость. Всего – в меру, а сползающие от волнения очки – в пользу.  

-Хозяин кабинета, Аскеров, - пояснил опер.

-Ах, да! – Моему персонажу было стыдно за его робость, путающую мысли. – Он вышел по какому-то делу и попросил меня подождать его здесь.

-Тогда, подождём вместе! – обрадовал меня мент и молниеносно уселся на подоконник с приоткрытым окном, с другой стороны стола. Энергия и пытливость из него так и пёрли! – Тебя как зовут?

-Альберт, - представился я, осторожно привстав со стула, как того требовал этик взрослых мальчиков.  

-Я – Виктор, - куцая пауза, с повторной оценкой моей презентабельности, - Рустамович, - представился он, ещё удобнее расположившись на подоконнике.  О своём кастовом статусе он решил умолчать.

-Очень приятно! – отозвался я с уважительной деликатностью на его снисходительность.

-Чем занимаешься? – Погоны оборотня только украшали его врождённое любопытство.

-Практикант на каникулах, - выдохнул я в поисках сочувствия, даже не обманывая и искренне сокрушившись своему бедственному положению неприкаянного студента.

-Здесь, что ли? – Мой опасный для меня собеседник рассмеялся и хлопнул себя по колену, словно плетью подгоняя меня к признанию.

-Нет, конечно! – запротестовал я, вскинув ошеломлённый взгляд на стены заведения и попахивающую тленом документацию. – В суде у нас, там. – Достав из кармана брюк кошелёк, я гордо, через стол, показал оперативнику пропуск в обитель нашей местной Фемиды и свой студенческий билет, бережно запаянный в плотную плёнку.

-Ого! – Этот мент, готовый ещё неподдельно удивляться, быстрым и внимательным взглядом изучил документы.

Корочка студента престижнейшего «юридического» исполнила моего дознавателя по неволе сдержанным уважением к моей персоне: для зачисления в ряды будущих служителей Фемиды требовались не только огромные деньги, но и приличные связи. Закон и владение им стоил в наше время очень дорого.

Но с другой стороны: неважнецкая одежда, простенькие очки, русскоязычный – плохо вязались с той элитой, которая строила новое узбекское ханство по типу и подобию государства. Контингент высокородного студенчества от власти и к власти столичный мент знал не хуже меня.

-Ты, как я понял, признал во мне своего мигом, - усмехнулся опер, - а я, вот, насчёт тебя, ошибся сразу.

«С санитаром, небось, спутал», – похвалил я себя.

-По квоте поступил, - успокоил я подозрительного мента, оправдывая своё дерзновение к успеху. – С успешной сдачей всех вступительных экзаменов, с одной только четвёркой! – Как-то ведь, для вида, отметить себя надо!

-Квота, наверно, по инвалидности? – участливо и даже с надеждой спросил въедливый собеседник. Видать, не отпустила его ещё обида о провале при поступлении в эту самую альма-матер права и пришлось довольствоваться школой милиции.

-По ней самой, - я, с сокрушаемой трепетную гордость полу-студента досадой, опустил голову, позволяя закидать себя пеплом.

Но то, что инвалидность я получил на границе с Афганом, где служил в погранвойсках, ему знать не обязательно. Да и про тот бой с моджахедами наши командиры настоятельно просили нас не распространяться – кто знал, что их караван с «лекарством» заблудится в густом ночном тумане, и они выйдут не на организовавших им коридор покупателей, а на наш дозор. Встреча с вооружённым противником нос в нос, лишившая многих бойцов с обоих сторон даже возможности передёрнуть затвор, дала обильную пищу для фантазии в поиске способов убийства. По крайней мере мне. Нет, снять с предохранителя и отвести свой затвор я успел, и даже прицелился в боевика в метре от себя! Но подвёл капсюль патрона, а передёрнуть затвор во второй раз помешал обрадовавшийся такому везению бородатый афганец, планирующий теперь непременно сам прострелить мне голову. Отведя дуло автомата и сам выстрел противника своим автоматом в сторону, пришлось в дальнейшем действовать по обстановке, применив, наконец-то, и свой штык-нож по его прямому назначению. Признаюсь, но не военной прокуратуре, что кое-кто из гордых детей гор хотя и пытался докричаться до ме…, до нас на узбекском и на ломаном русском, что они – почти свои и у них всё договорено и с заставой и выше – нас этим они не провели! По крайней мере тех, кто остались в живых. Потеряв кусок черепа и часть селезёнки, но не сознание, я, с чувством исполненного долга, был отправлен в госпиталь, а затем и комиссован.

-Ну, бумажной работы в судах всегда хватает! – определил моё будущее милиционер, довольный восстановленной справедливостью чести.

-Это точно! – согласился я. – У вас, знаю, работа куда увлекательней!

Опер снисходительно улыбнулся. Открыл окно пошире и закурил. Интересно, Вселенная, сдавая карты, ограничивает его успехи лимитом, или позволяет, время от времени, сыграть с судьбой без какой-либо квоты на пути к победе?

-Слышал про бойню с поджогом в одном из наших городских райотделов? – с долей загадки и с довольной улыбочкой посвящённого спросил он.

-Конечно! – Как не знать такое человеку, приближённому к «органам»?! – Кто-то ночью проник на их территорию и убил в их КПЗ задержанного! – поделился я тем, что должен был знать.

-Убив при этом одного из сотрудников и тяжело ранив двоих! – дополнил опер мои сведения. – Ты милицейскую сводку не читал? – удивился он.

-Читал, конечно, - успокоил я его. – Просто… - я осёкся. Как бы не перетянуть с блефом.

-Что? – То ли ему было интересно моё мнение, то ли просто скучно.

-Целью убийцы был, по-моему, задержанный, а не сотрудники, - пояснил я своё возмутительное невнимание к трагедии в их ментовской среде. – Вот, как-то, и сконцентрировался на нём.

-Точно! – оживился легавый. – Всё действие совершилось в том самом захламлённом обезьяннике и «танцевать» нужно именно оттуда! – Тлеющий бычок, щелчком пальцев, был отправлен в свободный полёт, и как бы не на голову ждущего меня дядьки Сашки. – Смотри, в их отделе две клетки для задержанных – давно не используемая и заваленная древними архивами старая, и полупустая, в ту ночь, новая, и этого мутного задержанного, почему-то, запирают одного в старой…

Затем опер скороговоркой поведал мне некоторые детали происшедшего и то, что некоторые его коллеги не соглашаются с его версией, и тянут следствие в направлении умышленного нападения на ментовскую, с целью то ли завладения оружием, то ли уничтожения того самого архива. Я искренне поддержал его версию, оценив, и вправду, его аналитические способности. Пусть я и знал, в отличии от него, всё про ту ночь и что именно случилось в той мусорской, но рыть землю носом он умел! Вселенная, как бы там ни было, всё ещё могла удивлять, сведя за одним игральным столом не то фортуны, не то злого рока меня и этого Пуаро от мира ментов.

-И вы здесь именно по этому делу? – поинтересовался я.

-Так точно! – рапортовал он, разгорячённый своими измышлениями и доводами. – Труп, дежурившего в ту ночь лейтенанта, всё ещё здесь, в холодильнике, под патронажем Аскерова, и у меня тут мыслишка одна проскочила и всё покоя не даёт…

Я, на сколько мог, округлил глаза вопросом.

-Как перерезают горло? – задал он мне неожиданный вопрос.

Я, слегка стушевавшись, неуверенно провёл внутренним ребром ладони по своему горлу.

-Вот! – обрадовался, непризнанный дипломом юрфака следак моим знаниям по владению ножом. – В большинстве случаев – именно так! Но горло этого лейтенанта, по-моему – и так думает Аскеров – было перерезано с другой стороны!

Я всё понял, но в полном непонимании мотнул головой и взмахнул руками.

-Смотри сюда, студент! – Опер, вытянув крепкий указательный палец, ткнул его себе в шею с боку. – Он всегда вонзает свой, с узким лезвием и обоюдоострый нож ниже кадыка, аккурат между шейным позвонком и горлом, а потом, одним режущим движением наружу, перерезает и обе артерии и трахею! Понимаешь?!

Мне бы и не понимать! Я с большим трудом сдержал позыв сглотнуть жажду смерти.

-Он, как натуральный хищник, клыками вонзающийся в горло жертвы и разрывающий его! – Этому оперу, в погружении в образ злодея, усердия было не занимать!

-А, кто это – он? – вопросил я о его кровожадном герое. – Разве преступников не больше одного было?

Но вдаваться в столь сомнительные для его теории детали мой новый знакомый уже не собирался. Муза сыска накрыла его с головой и нужен ему был в столь значимый момент лишь благодарный слушатель. Должно быть, почти отсечённая голова несчастного лейтенанта, охлаждаемая совсем рядом с нами, вдохновляла его к декламации своего видения убийцы.

-Понимаешь, мне, совсем случайно, уже приходилось видеть такой способ перерезания глотки, - сообщил о своих подозрениях опер. – Пару месяцев назад, и как раз в вашем районе. Тогда, за городом в горах, нашли казнёнными таким способом двух «авторитетов». Мы там с коллегами, по близости, в «Зоне отдыха» как раз отдыхали, вот и проскочили, по приколу, на местную «вечеринку» коллег. Я сразу, хотя и был навеселе, сообразил, что глотки им не пилили, а как бы вырвали, что ли, острющим ножом от самого хребта.

Будет ли честной игра, когда твой оппонент раскрыл, практически, так или иначе, все свои карты, но не имеет понятия о находящихся у тебя на руках; больше - он даже не представляет, с кем играет?!

В дверях появился Аскеров. Вывезет ли голову дяди Лёни табачный верблюд на пакете в руках трупореза из этих, подконтрольных силовым структурам, стен-барханов?

-Салам, коронер! – поприветствовал опер судмедэксперта, и принялся, нам на удачу, не слезая с подоконника, закуривать сигарету из того же верблюжьего навоза.

Я, незаметно для мента, успокаивающе подмигнул немного стушевавшемуся хозяину кабинета. Сейчас, главное, не дать Аскерову нарушить ту легенду моего здесь появления, которой я замазал глаза опера.

-Ну, меня уже заждались в нашем суде, - произнёс я внятно и доходчиво, вставая со стула. – Быть курьером на побегушках – то ещё наказание!

Аскеров, торопясь прикрыть пакет от опера, ударил дядю Лёню лбом о стол.

-Ты что там, мослов на шурпу, у себя в покойницкой насобирал?! – подколол его мент и довольный собой рассмеялся.

-Вроде того, - поддержал его шутку эксперт по смерти, сумев наигранно-заговорщицки улыбнуться в ответ.

Мне не оставалось ничего другого, как вежливо взять из подрагивающей руки Аскерова пакет, деликатно поинтересовавшись:

-Всё на месте?

-Да, конечно, - криминалисту-медику оставалось только ответить.

Вежливо раскланиваясь со столь большими для меня людьми, я прошёл к двери.

-Значит, вот так? – уже в дверях уточнил я у опера, приставив к своей шее указательный и средний пальцы свободной правой руки, нацеленные точно между позвонком и сонной артерией – пронзая плоть, я ведь не хочу тут же быть забрызганным струёй крови!

-Всё верно, студент! – одобрил мои новые познания сыскарь, прощаясь со мной вялым взмахом руки. Я был ему уже не интересен.

Аскеров, присев на край своего захламлённого стола, странно смотрел мне вслед.

Прихваченный с собой журнал-мухобойку я вручил охраннику, занявшему к этому времени свой пост, настоятельно посоветовав ему прочитать титульную статью – писатель Астафьев требовал ответа у всех нас!

Простор и неволя – кто кого?!

Почему же дядя Лёня всё ещё здесь?! Ни срезанный скальп (очень, кстати аккуратно), ни вскрытый череп и покалеченный скальпелем мозг – ни что до сих пор не освободило его от нас. 

-А ты за этим наблюдаешь с самого начала и не спешишь на помощь тощему шкету, попавшему под зарубу целой шайке сопливых отморозков, - пожурил я дядюшку. Модный пакет, с гордо вышагивающем на нём верблюдом сигаретного брэнда, заботливо пристроился между ног стоящих пассажиров.

Дядю Лёню тех лет я помнил исключительно в форме офицера десантных войск, бравого, всегда подтянутого, прошедшего Афган. Сильный и волевой мужик, давший слабину всего один раз в своей жизни – без ума, до одури втрескавшись по молодости в мою тётку.

«Так я ведь заступился! – весело, с задором возмутился дядька. – Разогнал шпану малолетнюю! И платок свой носовой сунул тебе – кровь вытереть!» Видно, дядька не прочь был бы потрепать меня по голове, стиснуть за плечи, как когда-то в детстве. «К тому же, - добавил он, хитро прищурившись, - попробуй я влезть в ваши тогда тёрки, не дав тебе вволю помахать кулаками, то получил бы сам от тебя!» Что мне ещё в нём нравилось – его озорной, почти мальчишеский смех, плохо вяжущийся с его упрямым подбородком и жёстким взглядом боевого офицера. «Один из моих товарищей, бывших тогда со мной вместе, сказал: «Этому пацану Армия противопоказана – там или он кого-то убьёт, или убьют его!» Ты ведь помнишь ещё дядю Женю?» - дядька прищурился, словно целился.

Конечно помню! Это как раз он житья ни следователю Садыкову, ни прокуратуре не даёт! Деда моего везде не иначе как «урка» обрисовывает, а его прекрасную дочь «ведьмой», самой натуральной, обзывает. Сейчас он вместо тебя, дядя Лёня, занял пост местного общества офицеров запаса. Упёртым оказался не меньше твоего. Наши ему хотели мозги сразу вправить, но товарищ прокурор посоветовал повременить с экзекуцией, чтобы не привлекать к этому делу ещё большего внимания. Вот здесь я с ушлым юристом полностью был согласен – лучше всего не реагировать, по крайней мере – не подавать вида, что их бунт совести что-то там да значит! Пусть дальше строчат свои доносы, хоть в прокуратуру республиканскую, хоть на имя президента нашего среднеазиатского ханства – всё равно, в столь неспокойное время для среднестатистического обывателя пока что всё решается на местах и теми, кто за эти места платит.

Дядя Лёня, тяжело вздохнув, укоризненно покачал на меня головой. Задумался. «Тут не поспоришь, - покорно согласился некогда боевой дядька из пакета, - сейчас вся сила у вас, у таких, как вы. Ваше время, смутное».

Автобус дребезжал на рытвинах, завывал и стонал, останавливался чтобы кого-то высадить, или подобрать на пути в Ташкент. Если на легковушке, своим ходом, путь до столицы занял бы не больше часа, то на этой колымаге плестись мы будем все два часа. Хорошо, что мой пункт назначения находится недалеко от въезда в столицу.

-Молодой человек! – обратилась ко мне стоящая рядом со мной солидная тётенька славянской наружности. – У вас из пакета течёт! Прямо на мои туфли!

Да, дядь Лёнь, сдаваться ты не умеешь, борешься до победного – до тех самых двух метров земли над своей буйной головушкой!

Из новенького пакета и вправду капало на импортную туфлю зажатой со всех сторон пассажирки.

-У тебя там что мясо, да? – Пожилая узбечка, к сиденью которой была прижата наша часть стоячих пассажиров, подозрительно принюхалась. Её нос был ближе других к дяде Лёне. – Какое-то тухлое, да?!

Нога мадам, в подмокшей замшевой туфле, резво отскочила от пакета с привлекающим к себе внимание общественности убиенного во имя блуда. Эх, дядя Лёня, дядя Лёня, ставишь ты меня в неловкое положение! Не спеша я засунул руку в пакет и часть прикрывающей голову тряпки заправил под неё, для пропитки трупной жидкости. Узбечке, пристально наблюдавшей за мной, ответил:

-Это баран ваш, сдохший от старости, на весь базар воняет, а свининка – пахнет! – И сунул ей под нос промокшие в пакете пальцы.

-Ай, шайтан! – взвизгнула правоверная, подтолкнув к действию локтем мужа, сидевшего у окна: – Махмуд!

Узбек, приготовивший уже было обидчику своей заносчивой жены пару отборных матерных выражений на русском, встретившись с бедовым взглядом молодого, но до мурашек наглого «уруса», неразборчиво пробормотал в его адрес проклятия на узбекском, и отвернулся к окну. Проигрыш самых недовольных, стал поражением для всех – у каждого, заинтересовавшегося до этого мясным конфликтом, сразу появились неотложные дела: оценка знакомых пейзажей за грязными окнами автобуса; требующие незамедлительного контроля вещи в сумках и сумочках, особенно в карманах; чрезвычайное внимание к посещаемым их головы мыслям. Гнилостный запах, виной которому были разъеденная ядом полость рта и глотка головы в пакете, стал законной частью автобусных миазмов.

«Не только рыба гниёт с головы, - флегматично заключил я. – Особенно, когда с несчастным трупом носишься из одного морга в другой; замораживаешь его и размораживаешь, замораживаешь и размораживаешь…» Дядя Лёня притих, то ли задумавшись о вечном, то ли обидевшись на пассивность окружающих. Неожиданно для себя, я мирно закемарил. Все мои сны, всегда, даже совсем короткие, на пару минут, неизменно были перенасыщены не только образами и действиями, но и перевариваемой в искомые выводы информацией. В отличии от тела, способного, когда надо, мгновенно расслабиться, мозг мой не знал покоя.

Ощущение жизни большинства людей – не дальше их следующего шага. Да, в отличии от животных, они могут себе нафантазировать зримость исполнения запланированных событий всего их дня, всей недели, целого года, или даже до конца своей жизни. Кичащийся своей значимостью организм из человеческой массы гордо и вполне уверенно заявляет: я, непременно, сделаю то-то и то-то, достигну того-то, и – ещё большего! В его голове – картинки его грядущих успехов и побед, якобы уже свершившихся – дайте ему только до них дойти! Смешной человечек уверен, что все его грёзы и мечтания непременно обретут форму задуманного им «завтра»! Вкусивший осознания бытия примат уверен, что в состоянии отличить «сегодня» от «завтра», а «завтра» от «вчера». Выбранная им перспектива линейна и неизбежна! Но в реальности все чаяния среднестатистического гражданина своего будущего, лишены какого-либо восприятия действительности в видении этого самого будущего. По-простому: очень редкий человек ощущает на себе события грядущего точно так же, как осознаёт себя в настоящем. По воле то ли подвыпившего провидения, то ли нечестных игр природы я чувствую и заранее проживаю многие ответвления предстоящего события, тасуемых передо мною будущим.

Приподняв веки, я увидел девушку, сидевшую в трёх рядах от меня. Миленькая, с ясными, незакопчёнными общим примитивизмом глазами, с нарастающей паникой изучавшая мой пакет между ног стоящих пассажиров. Дядя Лёня, оценив податливость и пластичность импортного полиэтилена, уткнулся в него с такой силой, что на наружной стенке пакета проявились даже контуры его бровок. Не мигая, с полуопущенными веками и приоткрытым ртом, он смотрел на заметившую его девушку. Да, товарищ гвардии майор, а я до последнего верил в ваше благородство, отгоняя от себя мысли о столь грязной игре с вашей стороны – пугать прохожих с целью привлечения внимания к своей расчленённой персоне!

Выглянув в окно, я убедился, что мы подъезжаем к нужной мне остановке.

-На следующей остановите! – крикнул кто-то, опередив меня.

Я невозмутимо стал пробираться к передним дверям автобуса, оставив оцепеневшую девчонку позади себя. Понятное дело, что столь непохожая, по моему мнению, на других барышень девушка, была мне немного знакома и даже не так давно вызвала мой интерес к себе. Как-то неудобно получилось. Поэтому на дядю Лёню, за такую подставу, я остался слегка обижен.

Выскочив из душного, уже нагретого предобеденным солнцем автобуса, я поспешил в нужном мне направлении. Элла – так звали предмет моего недавнего внимания, смотрела из автобуса в мою сторону. В то, что скандировал ей из пакета дядя Лёня, я не вслушивался, но вот глаза девушки кричали тем ужасом, который пожрёт человека надолго. Ну, и чего ты добился, голова садовая?! Пугалом себя возомнил?!

Встряхнув пакет, я с укором посмотрел на приплюснутый полимером нос бренного останка.

К проходной больницы я подошёл аккурат к восьми. Дядьки Сашки ещё не было; ну, да, он ведь на тачке – как тут поспеешь вовремя?! Присел на скамеечку…

В половине девятого, когда к проходной потянулись пока ещё редкие ходоки с передачками – посетителей к инфицированным не допускали – я так же заглянул в окошко вахтёра.

-Отделение, номер палаты и фамилия, - нехотя ответил привратник в мир сепсиса на мой молчаливый взгляд. На полках за его спиной уже стояло несколько подписанных пакетов, банок и свёртков с домашней едой и свежим бельём.

-Я от Садыкова, - сообщил я фамилию следователя, расследующего невиновность моей тётки.

Прислужник зыркнул на меня повнимательнее. Заглядывающий в его каморку худощавый очкарик никак не вязался с теми серьёзными людьми, от имени которых у него здесь были дела.

-Вас двое должно быть.

-Поэтому, передай мне сюда телефон – поищу его.  

Самоуверенная наглость паренька студенческой наружности, шла вразрез с тем образом, за которым ему, видать, было удобнее всего скрываться от непосвящённых. Караульный всея инфекций без возражений пододвинул телефон к окошку проходной.

Первый звонок я сделал дядьке домой. Ответила его жена и сообщила, что он уехал в больницу, а в какую – она не знала. Отлично! Определённо, сейчас этот дурень пытается отыскать труп дяди Лёни в районной больнице! Пугая всех там следователем Садыковым и личной расправой. Пока он, перелопатив там все мужские трупы (а, может, даже и женские – усердие и любопытство этого клоуна непредсказуемы), не сообразит (а, возможно, даже и вспомнит), что искать нужно в морге другой больницы, пройдёт не меньше часа. Это – с расчётом того, что в морг и ко всем там телам, он пробьётся без особых проблем.

На всякий случай позвонил и деду, но, понятное дело, дома его уже не было – сразу после меня он должен был уехать по своим делам.

-Я один, - сообщил я вахтёру, отодвинув от себя телефон. – Открывай.

Без лишних вопросов (его дело маленькое – впустил и выпустил) тот провёл меня на территорию больницы.

-Если кто из персонала спросит, то ты пришёл устраиваться на работу. То же скажу и я, - поведал сторож мне мою легенду. – В морг позвоню и скажу, что ты уже в пути.

К мертвецкой я подошёл сразу же со стороны заднего входа, ведущего сперва в комнату для сменного сторожа, который был и тутошним санитаром. Дверь оказалась незапертой. Как вахтёр с проходной и обещал – сторож местных покойников меня ждал. Мужик лет под пятьдесят, то ли спившийся врач, то ли ещё какой-то бывший интеллигент.

-От товарища Садыкова?! – встрепенулся он и принялся натягивать на себя грязный медицинский халат, словно в эту обитель смерти приехал, в соответствии с графиком вскрытий, дежурный патологоанатом из районной больницы – своего здесь не было. В отличии от сторожа с проходной этот просто не мог не знать про наши делишки. – Какой-нибудь инструмент нужен?

-Вроде нет, - ответил я и поспешил за суетливым сторожо-санитаром в стылые подвалы вверенного ему заведения.

Кафельные внутренности состарившейся трупарни настойчиво отвечали эхом на каждый наш шаг.

-В разделочною, на секционный стол доставить, - поинтересовался, очевидно ещё не опохмелившийся санитар, промахнувшись большим ключом в дрожащей руке, мимо замочной скважины, - или на месте управитесь?

-На месте. – Что-то мне подсказывало, что в Ташкент мне придётся добираться самому, поэтому время начинало поджимать.

Справившись с замком, мы вошли в широкую дверь холодильной камеры. Трупы «инфекционных» - именно что воняют, особенно «кишечных». Я это усвоил ещё подростком, когда это облезлое и плохо проветриваемое из-за угрозы потери холода помещение, было завалено трупами. Одетые и голые, мужчины и женщины, старики и дети – они тогда, в самый разгул эпидемии, были свалены на этот самый пол в несколько слоёв человеческой массы. Сейчас же здесь стояло несколько кособоких каталок с телами, покрытых или больничными одеялами, или простынями. Ещё несколько, не доживших до выздоровления пациентов, удобно расположились на деревяных нарах вдоль стен, также укутанных в саваны стационара. Здоровенные, местами ржавые морозильные батареи на стенах под потолком холодили на славу.

-Тот, что в углу, - указал мой сопровождающий на одну из каталок.

Я прошёл к ней, откинул худенькое одеяльце. Голова покойника была завёрнута в целлофан.

-Это когда его из районной сюда везли, замотали, чтобы жидкостью из отверстий салон не замарал, - пояснил специалист.

Взяв в руки бабкин жертвенный нож, я надрезал, а затем содрал с нужной головы этот нелепый скафандр мёртвого в мире живых. На меня прищурено, закатив зрачки под верхние веки, смотрел дядя Лёня.

Санитар, порывшись под тряпками на одной из полок, достал початую бутылку водки. Жестом предложил мне, я отказался, мотнув головой.

Стёкла моих очков привыкли к холоду и снова уселись на привычное для них место, притаив за собой глаза своего хозяина. Покойницкая заиграла более чёткими красками, пар изо рта неторопливо растворялся в её морозном, спёртом воздухе.

Взяв голый труп подмышки, оттянул его на себя так, чтобы его голова удобно свисала с каталки. Нож, заточенный не хуже бритвы королевского брадобрея, уверенно рассёк плоть шеи в одну линию плеч; решительные надрезы, направленные между шейных позвонков, позволили затем всего одним движением вниз, к полу, отделить голову от тела с лёгким хрустом.

-Помоги! – Коротковатые волосы головы не позволяли надёжно ухватиться за них и освободить вторую руку.

Санитар тут же подскочил и, взяв с груди покойного приготовленный пакет, подставил его под голову.

Пройдя к ветоши на полке и выбрав из кучи почище, протёр нож и руки, прикрыл цветастой тряпицей голову в пакете. Нож для сохранности оставил рядом с бутылкой.

-Прибери здесь. – Поправив тяжёлую оправу очков, вгляделся в помятое лицо русскоязычного. – Назад буду после обеда, днём, может, ближе к вечеру.

-Я всегда на месте, особенно эту сутки! - рапортовал исполнительный работник заведения. – У нас сегодня всё тихо и никаких мероприятий не предвидится! К бюсту пришью, как свою!

Заплатили ему, несомненно, очень хорошо! Не то что некоторым!

Не высокого роста, коренастый, он подошёл к тумбочке с телефоном. Мы стояли в коридоре, и пройти в квартиру он меня, как всегда, не приглашал. Я молчал. Со смерти бабки прошло года три, но только сейчас я осознал, что квартира не изменилась от слова – вообще! Даже кружевная белая салфетка под зелёным, до блеска натёртым телефоном, всё также свисала одним своим накрахмаленным концом точно по центру тумбочки. Строгий лик католического святого, охранявшего тумбочку, словно ждал звонка, наверное, от бабки. При жизни бабка была страстной католичкой и наполнила дом иконами и прочей атрибутикой домашней мессы, благо, один её брат был ксёндзом, не скупящимся на религиозную утварь для близких родственников. Даже тяжёлые, оттеняющие позолотой шторы, сторожившие вход в тёмную спальню, несли на себе мотивы религиозных таинств… Нет, ничего, нисколечко, не изменилось – бабкин цветастый платок так и висел на приоткрытой дверце гардеробного шкафа!

-И сколько попросили в прокуратуре за решение вопроса? – поинтересовался я.

-Какое твоё дело? – Дед взял в руки телефонную трубку, недовольно постучал ею по ладони, положил обратно.

Я промолчал. Вяло пощупал бабкин платок – тот ли?

-Не трожь его! – вскрикнул дед, подскочил ко мне, отдёрнул мою руку от семейной реликвии! Или от духовной? Он боялся её живой, боится и мёртвой.

Если прокурорские запросили по-божески адекватно – жди подвоха, а если слишком много – всё в порядке, следствие идёт полным ходом! В нужном всей нашей отбитой семейке направлении.

-Отдам те, отжатые у «молочки», гаражи! - выпалил дед. – Этот Хасанов хочет, чтобы там его люди кузова костоправили и красили. Бизнесмен херов.

Он думал, что оскорбления при мне прокурорского – ощутимая надбавка к облезлым гаражам скисшего, на пути к светлому будущему, молокозавода.

-И…. - Я не поверил в столь низкие расценки.

-И, и, что – и?! – продолжал нервничать дед, переместившись от заговорённого платка обратно к телефону, по дороге оттеснив меня ближе к двери, на выход. – Должны будем!

-А, что, разом решить нельзя было? – Теперь психанул я – брать в долг у прокуратуры, да ещё и у ненасытного Хасанова – та ещё добровольная кастрация! Тут и дураку понятно – прокурорскому нужен человек для его тёмных делишек.

-Что, что мог я ещё сделать?! – зло выкрикнул дед и, мельком взглянув на меня снизу вверх, немного успокоился. – Упёрся он! Проблема у него, говорит, там какая-то, срочная! Но дядька твой всё сделает! Я Славке уже сказал – он согласен.

-Ну, и посадят его опять!

-Ой, гляньте – ты прямо переживаешь за него! – Дед мрачно повеселел и хлопнул в ладоши.

Все знали, как сильно ненавидят друг друга старший сын-уголовник и старший внук деда, то бишь - я. Моё, ставшее тяжёлым дыхание, не предвещало колыбельной прозы.

-Как же вы все мне надоели! Как же я устал от всех вас! – запричитал дед и, размахивая руками, переместился на кухню, хорошо просматриваемую из прихожей. – Сил моих больше нет на всех вас, господи! Как ведь просто – делайте то, что вам говорят, и – всё! Всё! Нет, ведь – вам надо сперва мне нервы потрепать! Самыми умными побыть!

Дед стукнул стулом о пол и снова оказался в прихожей возле меня. Из-под распахнувшейся рубашки на меня осуждающе смотрели наколотые на груди деда, неприлично волосатые товарищи - Сталин и Ленин.

-Вот, смотри! – Из кармана брюк он вытащил карманный календарик «1993 год, Госстрах». – Та неделя, эта неделя, следующая, всё – красным подчёркнуто, буковки под каждым днём, и всё – без выходных! На позапрошлой неделе, вот – ГАИ! Из-за кого? Да, правильно – из-за тебя! Уладил с ментами твой залёт, твою аварию, чтобы не светить тебя! И машину, мою машину, которую ты разбил, кто чинил? Правильно – опять я, на свои деньги! А вас, раз всего попросишь сделать простое дело, и вот – ля-ляля! Сплошная болтология!

Теперь уж возмутился я:

-А кто вас, всех в дупель пьяных, по домам развозил среди ночи?! Сам ведь позвонил! Я что – специально на облаву ментовскую нарвался?!

-Зачем удирал от этих козлов?! Они же всё равно номера машины списали! – парировал дед. – Хорошо, что мои номера каждая собака в городе и по району знает, и в розыск сразу не объявили!

Возмущённые друг другом мы отвернулись в разные стороны, дед уставился на икону, я – на платок. Про пистолет у одного из его бухих дружков, которым тот размахивал в машине всю дорогу в ту злополучную ночь, я промолчал – он сам это прекрасно знает, и то, что тот, без особых причин, мог не в кипиш начать шмалять в любопытных легавых.

-Ладно, - смягчился я, - что конкретно-то делать?

С час назад, ранним утром, дед позвонил нам домой. Трубку взяла сонная мать, разбудив отца, позвала к телефону его, а папенька, посовещавшись, уже рыкнул в комнату, которую я делил с одним из младших братишек, велев теперь и мне подойти к аппарату. На проводе был дед, сказал, что надо будет срочно смотаться в Ташкент, в областной центр судебно-медицинской экспертизы. Подробности – когда приду к нему на инструктаж.

-Значит, так! – Дед взбодрился. – К восьми к моргу подъедет Сашка, дядька твой.

Дядька Сашка был самым младшим сыном деда, самым говнистым.

-Но морг именно инфекционной больницы, не районной, нормальной, - уточнил я ещё раз важный момент, так как эти два медицинских учреждения находились в разных концах города.

-Именно он! - Раздражался дедуля с пол-оборота. – Сколько раз мне это ещё всем вам повторить?! Мы его тело специально туда припрятали, чтобы никто другой не вздумал ни кровь, ни что-нибудь из его кишков без нашего ведома на анализ взять! Итак, уже по всему городу слухи ходят: убили, отравили! Дружки его эти, военные хреновы, воду мутят, следователю работать мешают! Заявление в прокуратуру накатали о подозрении в убийстве! Твою, ведь, родную тётю Иду обвиняют! Ишаки в тельняшках!

Да, бывших военных у нас тут хватало – до развала Союза, совсем рядом с городом, была огромнейшая военная база всесоюзного значения, породившая, после развала советской империи, большое число бесхозных вояк.

-Вы с Сашкой отрежете ему аккуратно голову, положите осторожно в пакет, и отвезёте на экспертизу в Ташкент. Найдёте там врача - Аскерова Анвара Бахтияровича. Вот, держи. – Дед сунул мне в руку тетрадный листок с точным адресом, номером кабинета и Ф.И.О. нужного судмедэксперта. – Запомни: ровно к двенадцати, к началу обеденного перерыва, голова Лёньки должна быть у него.

Я - не дурак, и догадывался, почему именно на обед нужна была ташкентскому эскулапу голова дяди Лёни. Но дед пояснил, скорее для самого себя, чтобы, проговорив детали, чего бы не упустить в общей схеме, разработанной с прокурорским:

-На обед в секционной никого не будет, и он спокойно сфотографирует рожу его головы, вскроет череп, подшаманит там всё как надо – чтобы в мозгах было что-то похожее на кровоизлияние, сделает ещё один снимок, и, всё, фильм тугади (фильм закончился – узб.)! Остальное же - бумаги задним число, все эти заключения, акты прёмки-выписки он уже сам всё там сварганит, и официально перешлёт нашему следователю. – Дед, почти облегчённо, вздохнул. – Придумали, знаешь ли, эти фотографии! Плёнки у них там пронумерованы!

-А что, труп целиком к нему нельзя отвезти? – только договорив, я понял, что вопрос был глупый.

-А как ты его незаметно пронесёшь туда? – Дед аж взвыл! Портреты вождей мирового пролетариата, на его ещё крепкой груди, грозно вздрогнули. – Нарожали мне тут дураков, а! – Это был горький укор его сыновьям! В единственной доченьке Иде он души не чаял, как и в её двух дочерях – наилюбимейших на всём белом свете внучках!

Промахи некоторых внуков дед обожал смаковать, особенно – мои, самого старшего. Пока была жива бабка, её дикие выходки, или пугающие мрачной задумчивостью затишья, затмевали тёмную сторону деда. У бабки был талант к злобным чудачествам, и конкуренции на этом поприще она не терпела. Деда жалели и подкармливали сочувствием. Он мог быть душой компании и веселить интересными историями, когда бабки не было рядом. Ещё он мог непринуждённо сводить нужных людей друг с другом и виртуозно, с некой лёгкостью решать проблемы не только свои, но и других, когда бабка не мешала. В искренность деда не верила только моя маменька, сообщая в стычках с моим отцом: «А, сколько он «ненужных» людей подставил?!» - когда тот пытался доказать ей значимость и пользу деда для общества, для семьи.

-Я пошёл! – оборвал я деда, с удовольствием воспользовавшегося моей ошибкой для своих нравоучений и готового теперь язвить до скончания веков.

-У тебя пакет-то хоть есть? – Он довольно ухмыльнулся.

-Я не на базар собирался, - парировал я.

-Вот! – Дед ткнул указательным пальцем в воздух над головой, обращаясь зачем-то к бабкиному платку. – Всё на мне! Всё - сам! – На его пальце синел воровской перстень с пояснениями для посвящённых: «главарь шайки грабителей государственной собственности, авторитетный экспроприатор». – У вас у кого-нибудь в голове мясо есть? Сами можете думать?

Не переставая таким образом стенать, он из тумбочки достал аккуратно сложенный импортный пакет и протянул мне. Бережно поправил случайно задетую салфетку.

-Голову назад привезти? – подколол я его.

-Ты.., ты дурак?! – снова закипел дед и яростно постучал себя костяшкой среднего пальца, с набитым на нём ещё одним перстнем: «Чту заветы отца. В семье не без уголовников», по макушке с проседью благочестивого аристократа. – Мы хоронить его с тыквой вместо башки будем? А? Родители его из России приедут…

-В тыковку чмокнут…

-Я.., я тебе… Ты! – Дед зыркнул на мою довольную физиономию. Выдохнул. – Издеваешься, да?! Весь в мать свою!  

-Всё, я пошёл, расслабься! – успокоил я его, помахав на прощание пакетом.

-Постой. – Я его изучил неплохо, и без особого анализа понимал, что терзают его некоторые вопросы. – Слушай, Альбертик, ты это, там, в морге, когда вы приступите к делу, и, если дядька твой, Сашка, того – не в состоянии будет тебе помочь, поддержать там, порубить, ты не подкалывай его – ведь я тебя знаю!

Я довольно улыбнулся. Деду показалось, что – мерзко.

-Вот! Вот это я и имею в виду! – Дед попытался быть строгим старшим товарищем. – Пойми ты, наконец-то – не все такие, как ты! Далеко не все! У некоторых есть чувства там, душа, что ли…

А вот это ему не надо было говорить, старый… разбойник!

-Наверное, и у неё была душа?! – Я ткнул пальцем в платок и поправил очки.

-Ты..., ты что такое имеешь в виду?! – Встрепенулся дед. – Да, что ты знаешь о ней, студент?! Она..., она почти святая была! – Дед ладонью похлопал по иконе, готовый, несмотря на спешку в деле, выложить полный катехизис жития и подвигов его личной святой.

Я махнул рукой, развернулся и открыл дверь.

-Нож возьми!

-У меня свой есть!

-Курей щипать своей зубочисткой будешь! – В его голосе снова послышались стальные нотки авторитета местного разлива. – Бери, сказал! Не лес пилить идёшь! Тут чисто сработать надо, с ровными краями, ближе к телу, чтобы разрез потом воротником рубашки прикрыть! Чтобы было за что галстуком к плечам притянуть! Нам его хоронить! Народу немерено будет!

Излагая всё это, он успел вытащить из-за иконы тряпичный свёрток, развернуть его и показать мне начищенный до холодного блеска колюще-режущий предмет, походивший не то на изящный кортик, не то на большой хирургический скальпель. Я вынул его из сухой ветоши. Его холодная стальная рукоять – неделимое продолжение острейшего клинка – идеально села в мою руку. Я сглотнул жар, подступивший к пересохшей глотке, взорвавший моё нутро. Этот металл, вдохнув от прикосновения к нему посвящённого, выдыхал своим прошлым - историей насилия, крови и боли.

-Откуда он?

-Её был, - благоговейно произнёс дед, довольный произведённым эффектом и указал на платок. – Его ей брат её подарил, Казимир, священник, который. Его люди старую церквушку, ещё в семидесятых, в порядок приводили, реставрировали там, барахло всякое перебирали – он нам тогда на реализацию дряни вот там разной и насовал. Мы тогда пару месяцев по Украине, там, Белоруссии и Прибалтике мотались, не такие старые ещё были. Вот, бабушка твоя, Амелия, его себе и оставила.

Теперь я знаю, кто и чем нарубил изящных рассечений на твоей спине, дедушка.

-Казимир уверял, что этим ножом вырезали рисунок креста на тесте для опресноков, перед самой их выпечкой, для обряда евхаристии, - продолжал вспоминать дед. – Поэтому клинок этот и выглядит, как острие копья, пронзившее Господа нашего!

Я замотал кинжал обратно в тряпки и сунул его под рубашку за пояс. Воспользовавшись дедовской временной душевностью, рискнул:

-Денег не подкинешь?

-Зачем тебе?! – поэтическое умиление мгновенно сползло с его лица.

-На пожрать, - объяснил я своё дерзновение. – В Ташкенте шашлык дорогой.

-Сашка заплатит за тебя – я ему вчера подбросил, на это дело. – Старый скряга пошёл в отказ. – На бензин там, то да сё…

Кто бы сомневался! Это доченька его, Идочка, заварившая всю эту кашу, расхлёбывать которую приходится теперь всей родне, ещё и бабла с деда скосит, и у братьев не побрезгует выцыганить – она, ведь, бедняжка, жертва у нас сейчас, расходы у неё чудовищных размеров! Друзья её мужа, переехавшего в морг, и его родственники – мерзкие, по её словам, людишки - обозлились на неё, овечку несчастную! Прохода, страдалице, не дают! А своего мужа, зачищая и постель, и жизнь свою для любовника, травить – рука не дрогнула?! Тем же вечером хвастая своим, таким же паскудным подругам, как это просто – на ужин уставшему муженьку, под душистый плов (а, готовить она умела!), подать водочки из холодильника с ядом, и сидеть рядом, наблюдать, предвкушая жизнь по-новому. 

На деда я, за его выборочное скупердяйство, нисколько не обиделся, но заботливо пристроил этот факт ко многим другим несправедливостям, в одном из чуланов памяти – чёрном и сыром, без сквозняков, и без единого лучика света.

https://t.me/RKadyrov_95/4943

https://www.forbes.ru/biznes/515084-putin-porucil-oreskinu-p...