80-е + Врачи

Ответ на коммент:

Воспоминание разблокировано. Мне 6 лет было, начало 80-х, зуб разболелся капец, не знаю по какой причине, но в этот раз меня оставили дома, закрытой на ключ. А не в сад отвели. Почему уже не помню. Возможно сад был на карантине. А по тем временам в 6 лет ты уже считалась достаточно взрослой, чтобы побыть дома одной денёк. Вспоминая себя в 6 лет понимаю, что так и было. Налить себе воды я знала где. Вскипятить и заварить чаю тоже знала как. Подогреть суп в отдельной кастрюльке, а потом проконтролировать выключена ли печка - вообще без проблем. Яйцо пожарить с колбаской тоже. Телик включить и выключить плевое дело. Книжку почитать - не вопрос, я читала с 3,5 лет. Позвонить с домашнего телефона маме на работу - не вопрос. Ножами, иглами, спичками и прочим опасным пользовалась уже как взрослая. Вызвать милицию, скорую, пожарных - тоже знала как. Их простые номера меня заставили выучить наизусть еще в 4 года. Склонность к шкодам и бесоебству различному уже не имела. Вот только родители не знали, что я знала где второй ключ лежит, как открыть хату, закрыть, уйти, вернуться и опять саму себя закрыть. А зуб болит аж пиздец...

Позвонила маме на работу, там сказали что ее отправили с проверкой на другой объект. Отец же вечно на колесах, его вообще фиг выловишь. Ну ок, делать нечего. Собираюсь, одеваюсь потеплее, беру 3 рубля из копилки, нахожу свидетельство о рождении свое, сообразила что его лучше бы взять с собой. Всё в рюкзачок, за плечи и пошла в стоматологию, которая от моего дома в получасе ходьбы была. По зиме. При минус 35. Сама доперла, сама объяснила в регистратуре проблему. Меня провели к мужчине стоматологу. Огромному сильному армянину Ашоту Зограбычу. Особенно его лапищи волосатые от локтя впечатляли сильно, как у Моряка Попая. Моя голова легко поместилась бы вся в его ладонь и еще бы место осталось. Что ни разу мне смелости ни прибавляло. Да еще ощущение гестаповской пытошной от советской бормашины за его спиной, брр... Он видит, что я храбрюсь, а у самой аж коленки дрожат от ужаса перед ним и устраивает мне стендап одного актера, дожидается момента когда я теряю бдительность и начинаю уже фыркать от смеха, рот попросил открыть (при этом свой ни на минуту не затыкая), поставил укол, и дальше бодро лясы точить продолжил, стремясь ухохатать "девушку" максимально, через какое-то время попросил еще рот открыть пошире со словами "я только посмотреть", мгновение - и мой болючий молочный зуб у него уже в щипцах, а у меня во рту кровища. Сплюнула, ватку зажала и пошла домой обратно. На выходе он подарил мне стеклянную пузатую скляночку со стеклянной же пробкой, чем сильно порадовал и отвлек мыслями от зуба.

Пришла домой, закрылась, второй ключ спрятала на место. Покормила кошку, которая к тому времени продрыхлась уже. Вечером пришлось матери признаться, что уже год знаю как из дома выходить самостоятельно, чем я и воспользовалась из-за уважительной причины, потому что несмотря на удаление зуба у меня одна щека все еще была больше второй, видимо отек еще не спал, и мама сразу это заметила. Да и я, перетрясясь в стоматологии от страха, встретила ее в довольно пришибленном настроении. От моего рассказа, что я проблему решила полностью сама - она знатно офигела. После с Ашотом Зограбычем мы еще неоднократно дружили вот так вот все мои школьные годы. Однажды поняв, что этому дядьке доверять свою челюсть можно, я в стоматологию в случае чего сразу шла одна. Иногда с другом или подругой, если у кого из них зубы болели, для моральной поддержки. Родители чрезвычайно гордились, что дочь у них не ссыкло. На самом деле еще какое ссыкло. Как-то раз пришла в стоматологию, а вместо Зограбыча, он в отпуске оказался - какая-то незнакомая визгливая тётка работала. Я тогда сильно испугалась незнакомого человека, запаниковала прям, но к счастью она мой зуб полечила тоже нормально, без лишней боли.

Профессиональный праздник медицинских работников начали отмечать в СССР в третье воскресенье июня в 1980 году - в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР.
Несколько фото одного из лучших фотокоров Союза Владимира Ролова.

Интересно, а есть где-нибудь памятник советской деревне? Которая символ нашего летнего детства? Из моего поколения мало кто умудрился вырасти, ни разу не утопнув в пруду, не обожравшись насмерть горохом и черемухой и не разбившись на велике в овраге. Неудачники, у которых не было собственных корней в "Красных урожаях", возили детей на лето к троюродным теткам в "Пламенные рассветы", либо снимали дачу у старых гертруд (героев труда).

Наша деревня была круче многих, потому что являлась заброшенной. Жили в ней только мы, штук 10-12 ребятишек и 2-4 взрослых, и только летом. Зимовать бабушка с дедом уходили к дочери в большое село с пекарней и фельдшером. А летом... Поля, луга, два пруда, фруктовые сады и шикарные ямы от бывших подвалов, - все было наше! До ближайшего жилья полтора километра, до магазина пять. Транспорт, телефон, кинотеатр и боулинг отсутствуют.

И вот однажды мы играли в войну среди этих ям и зарослей под чутким руководством меня. Двоюродную сестренку, восьмилетнюю Любашу я посадила на яблоню и назначила разведчиком-наблюдателем. Любаша должна была в детский калейдоскоп следить за передвижениями неприятеля в кукурузном поле.

В какой-то момент Любаша, видимо, забыла, что зырить надо не ЧЕРЕЗ калейдоскоп, а ПОВЕРХ, замечталась,  а нахальный враг подкрался и схватил ее за висящую пятку. Любаша завизжала, как воздушная тревога, скомпрометировав не только свою позицию, как разведчика, но и меня, как грамотного командира. Затем она рухнула с дерева, подвернув ногу, и заодно завалила по пути вероломного шпиона в крапиву.

Пришлось объявлять перемирие и тащить Любашу домой.  На ногу она наступить не могла.

Увидев санитаров и раненого бойца, бабушка принялась жалеть нас и  сочувствовать:

- Ах тыж, идол вас возьми совсем! Прибили девку! Как есть, прибили! А вот ежели бы вы, бесы, пошли бы в картошку жуков собирать, как я вам с утра велела! Все были бы целые!

Она обернула Любашину ногу огромным лопухом и завязала тряпочкой, а нам вручила по консервной банке с керосином и погнала на огород.

Наутро Любаша не выздоровела. Щиколотка у нее немного опухла и болела. Любаша хныкала и просилась к маме в Москву. Бабушка скорбно пожевала ртом, поглядела ногу, еще пару раз обозвала нас "идолами блажными" и постановила:

- Надо идти к бабке. Заговаривать ногу.

Я ушам своим не верила. Я потеряла все свое красноречие, а затем обрела его снова. Я бегала кругами от эмоций и лезла на стену.

- Ты серьезно, к бабке??? Заговаривать ногу!? В двадцатом веке! Когда людям сердце пересаживают!! Мы где живем, в пещере!? Или в Африке? У нас, между прочим, лучшая медицина в мире! Ахах, я не могу! Неее, быть не может!

- Выступила, ученая?, - холодно поинтересовалась бабушка, - Охладись-ка, побереги силы. Они тебе пригодятся ишшо...

- В каком смысле?

- В таком. Кто ее до бабки Верки потащит? Я не донесу. Вон она какая...гладкая...

Что мне оставалось делать? До больницы 30 километров, до бабки-заговорщицы полтора. А я к своим 13 годам всего лишь прочитала два десятка журналов "Здоровье". Пришлось нести. Дошли нормально, Любаша сидела на спине, гладила мои волосы и старалась меня не душить. Бабушка несла дары оккультизму: яйца, огурцы, кусок сала...

Бабка Верка, как и положено колдунье, жила в ветхой лачуге с соломенной крышей. Обе они - и бабка и лачуга- выглядели криво, дряхло и жутко. С некоторым облегчением я заметила электрические провода, уходящие под крышу. А то могли быть еще свечи и земляной пол, и гроб вместо кровати.

Взглянув на меня и "горшок" за спиной, бабка сразу все поняла и пригласила нас в избу.

- Башку-то пригни!- предупредительно сказала она мне в дверях, но было поздно.

В комнате оказалось неожиданно чисто и современно: широкая лавка, покрытая одеялком, стол с новой клеенкой, на нем радиоприемник, газеты и вазочка с конфетами.

Старуха вымыла руки с хозяйственным мылом, посадила Любашу, и без лишних слов принялась исцелять.

- Масло коровье принесли?

Бабушка засуетилась: "конечно, а как же!"

Я злорадно думала: "ну еще бы, какое же исцеление без коровьего масла!"

Бабка Верка растерла в ладонях кусочек масла, взяла Любашину ногу и стала ее осторожно крутить и мять: помнет-помнет, потом потянет, еще потянет, а сама при этом бормочет что-то, не переставая. Я прислушалась: не то "хворь, отойди", не то "дитя исцели", в общем, что-то простенькое, типа "икота-икота, перейди на Федота".  Потом она достала обычный бинт и стала наматывать его на Любашин голеностоп.

- Гляди сюда! - скомандовала она бабушке, - будешь завязывать по новой утром и вечером... Молитву можешь читать любую. Крепко мотай. Да следи, чтоб пальцы не побелели или, избавь бог, не посинели... Тогда сматывай скорее... И три дня на ногу не ступать!

Я посмотрела: обычная фиксирующая повязка, я тоже так умею, только без молитв.

Любаша явно повеселела.

Бабушка уважительно таращилась на "заговорщицу", а потом решилась:

- А може, и меня посмотришь? Не то жаба у меня, не то грыжа...

Сняла платок и показала шею.

Бабка Верка не затруднилась с диагнозом.

- Это не жаба у тебя, а чирей. Волосы подымай повыше в жару и платок сымай. Дам лекарство тебе. Водку принесла?

О, подумала я, этот случай, видно, посложнее будет.

Бабушка достала бутылку с дедушкиным самогоном, заткнутую тряпочкой, откупорила. В избе запахло воскресеньем и овечьим пастухом дядей Мишей, гонявшим стадо мимо нашего подворья.

Бабка обмакнула цыганскую иглу в дедов напиток, сделала резкое движение. Бабушка сказала "ой", а Верка приложила к шее дезинфицирующий компресс и велела держать.

Сама отправилась в чулан к печке готовить обещанное зелье. Я пошла подсматривать. Мне было интересно, как же бабка выкрутится? Муки насыплет или манки? Или, может, сушеных пауков? Бабка - заговорщица стояла спиной и энергично толкла что-то белое и волшебное в очень колдунской медной (наверное) ступке... Рядом лежал пустой блистер из-под таблеток. Я вся извернулась, пытаясь из-за плеча прочесть название, но тут Любаша кстати попросила пить. Я зашла в чулан зачерпнуть из ведра воды.

"Стрептоцид" - так назывался магический эликсир.

- Порошок прикладывай и платком завязывай. Слышишь, девка, тебе говорю! - бабка Верка дернула меня за рукав, - она не достанет сама-то! И вот еще мазь, кажен день намазывай!

Я взяла рюмку с изумительно вонючей субстанцией и хмуро сообщила:

- Молитву я читать не буду!

- Да и бог с тобой, - миролюбиво заметила Верка.

Домой шли веселые. Бабушка нахваливала целительницу, ее дар божий и небесную праведность, а я начинала верить в народную медицину.

Через три дня неукоснительного лечения по плану Любаша встала на ногу и поскакала через скакалку, а бабушка смогла вертеть головой, чтобы еще эффективнее молиться за Верку перед иконами.

- Вооот, ты умная со своими дохторами!- торжествовала бабушка, - в больницу кудай-то... на кой черт.  А бабка-то пошептала- пошептала и - как рукой сняло!

Как я стала врачом
Однажды, когда я училась в девятом классе, мой папа, светлой памяти Давид Моисеевич Гольдфарб, сказал:
— Олечка, пора задуматься о профессии.
— Уже подумала, — сказала я. — Хочу в ИнЯз или в педагогический, на историю или литературу.
Умная Олечка уже понимала, что филфак или истфак МГУ ей не светят по причине пятого пункта.
— Язык и история — это не профессия. Кем ты будешь работать?
— Ну... Учителем, например. Ты же сам учился на историческом.
— Но закончил-то я медицинский. А учителем... Ты что, хочешь входить в класс каждый день и врать своим ученикам, колебаться с генеральной линией? Вот медицина — дело другое. Если у твоего больного понос, то это понос, и от генеральной линии он не зависит.
Нельзя сказать, чтобы этот аргумент меня сильно вдохновил и я продолжала спорить:
— Ну тогда на биофак, Алик же (это мой старший брат) там учится. Буду заниматься наукой, как ты и Алик. Это тоже интересно.
Профессор Гольдфарб скривился, как будто любимая дочка заявила, что хочет бросить школу и поступить работать в цирк.
— Тебе в науке работать не дадут. Ты женщина. И еврейка. К тому же красивая и не пробивная. Будешь носить за кем-нибудь портфель, и это еще в лучшем случае. — И подумав, добавил:
— У тебя будут дети. Мужья уходят и мужей убивают. Ты должна быть способна прокормить себя и детей, быть самостоятельной. А врач — он и на войне врач, и в лагере тоже врач!
На этой оптимистической ноте дебаты были закончены. Папа ни в коей мере не был деспотом,и я могла бы настоять на своем. Но он был мудр, я понимала это уже тогда и решила принять его совет, хотя сердце, да и способности тянули меня совсем в другую сторону.
Мне наняли репетиторов по химии и физике, и я начала готовиться к вступительным экзаменам. По биологии меня готовил брат Алик, человек талантливый во всем, за что бы он ни брался. По-моему, мы прошли с ним весь курс биологии за первый год биофака, и мне все это даже начало нравиться.
За несколько недель до экзаменов профессор Гольдфарб, ученый с мировым именем, автор многочисленных монографий и бесчисленных статей, научный руководитель армии аспирантов и докторов наук, заведующий большой и известной лабораторией, надел свои военные ордена и медали, встал на свои костыли (ногу он потерял под Сталинградом) и отправился на прием к Лопухину, ректору 2-го Медицинского Института имени Пирогова.
В те времена во Второй Мед евреев не брали. Но там был единственный в Москве педиатрический факультет, а я твердо заявила — если уж врачом, то только детским. Папа сказал : " Я буду просить, чтобы на экзаменах тебя не сыпали. Дальше ты сама."
Про Лопухина тогда, да и потом тоже ходили разные слухи. Вроде бы он был талантливым человеком и серьезным ученым, но должность была определенно номенклатурная. Шепотом также поговаривали, что он сотрудник секретной лаборатории при мавзолее Ленина, которая занималась тем, что поддерживала тело вождя в "рабочем состоянии".
Как бы то ни было, в тот день ректор Лопухин совершил доброе дело. Он не выгнал профессора Гольдфарба с порога и даже не обманул его, хотя запросто мог.
Меня не сыпали.
Не просили поименно перечислить всех, погибших в Великой Отечественной Войне.
Экзаменатор по химии кисло выслушал мой бойкий ответ, мельком взглянул на задачи, поставил пятерку и махнул рукой: “свободна”.
Экзаменатор по биологии, довольно молодой парень, слушал меня с явным удовольствием, потом спросил что-то совсем запредельное про ахроматиновое веретено. Но меня готовил по биологии Алик, и веретено мне было нипочем.Мне поставили жирную пятерку и пожелали удачи.
А вот с физикой получился облом. Разумеется, я ответила весь билет и решила обе задачи. Дополнительных вопросов не было. Поэтому, увидев тройку, я так обалдела, что не заметила, как очутилась за дверью. Уже потом я поняла, что это было сделано для экономии средств, чтобы не дать мне еще и стипендию. Тринадцать был твердый проходной бал, четырнадцать — проходной со стипендией. Сочинение в проходной балл не входило.
Так что честно признаюсь, что в медицинский институт я попала по блату. Из двухсот с лишним студентов педиатрического потока нас, таких явных, было двое.
Но дело было сделано и я пошла учиться на врача.