Вязкий сумрак этого леса, господа, вспоминать – всё равно что лезть за забытой монеткой в унитаз общего пользования. Не то чтобы воняло, но… знаете, как-то не комильфо. Пятеро нас, как пять пальцев… на кулаке, который вот-вот даст кому-то в морду. Я, старый хрыч, отставник, в голове – эхо танковых залпов и запах махорки, а в душе – такая же пустота, как в казённом доме после ревизии. Андрей, доктор, интеллигентный до колик в животе. Вечно он там со своей философией, словно ищет смысл жизни в анализах пациентов. Борис… ну что Борис. Клоун, циркач, похабник, шутки ниже пояса, как зарплата санитара в морге. Семен – тот молчун, золото, а не мужик, но молчит так, будто ему за это платят, словно язык вырвали и выдали премию. И, наконец, Леха, вот ведь шило в заднице, авантюрист, искатель приключений на… в общем, вы поняли. Зачем поехали? Ах, молодость, ушедшая как вода сквозь пальцы, адреналин, забытый, как старый анекдот. А получили… что получили, то получили. Говно вопрос.
Первые дни – как на панихиде по хорошим временам, только с водкой и шашлыком. Удача льнула, как пьяная проститутка в портовом кабаке. Дичь сама под пули лезла, костёр трещал, словно старый скряга, а разговоры… ох, эти разговоры! Борис затянул свою пластинку про баб да про попойки, Семен аж передернулся, будто ему в ботинок нагадили. Андрей же, как всегда, о высоком, коньячок цедит и рассуждает о смысле бытия, будто тот в бутылке заперт. А я сижу, смотрю на них и думаю: "Ну, идиоты. Все до одного". И сам, надо признать, такой же идиот, просто идиот с прошлым. Счастье ли это? Не думаю. Скорее, предчувствие дерьма. Знаете, как перед тем, как вляпаться во что-то мерзкое.
На второй день, словно по маслу… до вечера. А потом, словно кто-то шепнул: «Будет тебе масло, будет… только в другом месте». Сидим у костра, чешем языки, и вдруг Леха замер, словно ему в задницу осиновый кол воткнули.
– Что это там? – тычет пальцем в небо.
Смотрю, а там… Нечто. Желтое, пульсирует, будто гнойник прорвался. Как глаз огромный, живой, мерзкий. Сразу вспоминается анекдот про циклопа, потерявшего линзу.
– Да это северное сияние, – отмахивается Борис, – Никогда не видели, что ли? Деревня.
– Северное сияние… летом? Да ещё и цвета лимонной блевотины? – Андрей морщится, как от плохого запаха. – Что-то тут не так.
А у меня по спине пробегает холодок, словно по ней кто-то помочился. Интуиция, как геморрой – сначала зудит, потом уже никуда не денешься. Посмеялись, конечно. Но осадок остался. Как будто вместо чая выпил отработку из мотора.
Третий день – как в дурном сне. Лес вымер. Ни птиц, ни зверей, ни даже комара-кровопийцы. Тишина давит, как долги по коммуналке. Бродим, словно привидения, чужие здесь, как гастарбайтеры на Красной площади. К вечеру Лехе совсем худо. Бредит, трясется, про глаза какие-то бормочет.
– Перегрелся на солнышке, – изрекает Андрей, словно диагноз ставит не человеку, а сломанному телевизору. – Отдых нужен.
Уложили его в палатке, костер развели, как будто это поможет. А ему все хуже и хуже. А потом… Лес замолчал. Полностью. Ни звука. Звенящая тишина, как в гробу перед тем, как гвозди заколачивать начнут.
– Не по себе мне, – бормочет Борис. Даже его пошлости приуныли, словно увидели свою никчемность.
Тогда-то я и заметил – Лехи нет. Смылся. А ведь только задремал.
– Леха! – ору, как потерпевший на вокзале. – Где тебя черти носят?
В ответ – только тишина. Словно лес нагло улыбается. Побежали искать. Кричали, звали. Лес, как в рот воды набрал, словно адвокат, взявший взятку.
– Может, отошёл по нужде? – предполагает Борис, будто надеется на чудо.
– Не мог он так далеко уйти, – бурчит Семен, нарушая своё молчание.
Решили до утра подождать. А что еще оставалось? Вдруг найдется, как потерянный носок. Ночь тянулась, как резина, которую жует старая бабка. Тишина давит, как похмелье после недели запоя. В голове – дурные мысли, как тараканы на кухне. Этот глаз жёлтый, его мерзкое мерцание, как фонарь в переулке, где грабят пьяных.
Утром – снова поиски. Часов семь лес прочесывали, словно ищем иголку в стоге сена, да еще и в темноте. И вот, Семен кричит, ломая тишину своим воплем:
Прибегаем. Лучше бы не видели. Как говорится, меньше знаешь – крепче спишь. Леха сидит на поваленном дереве, спиной к нам. Грязный, как черт, волосы растрепаны, как гнездо воронье, на руках – кровь, как будто в свинье поковырялся.
– Леха, что случилось? – Андрей подходит к нему, как к подозрительному пациенту.
Он медленно поворачивается. А в глазах… Пустота и безумие. Словно там поселилась белка, и вместо колеса крутит мясорубку.
– Уходите… – хрипит, как старый патефон. – Они идут…
– Кто идет, Леха? Что с тобой? – Борис пытается до него дотронуться, словно к мине прикоснуться хочет.
И Леха рычит. Как зверь, которому в капкан лапу защемило и бросается на Бориса. В горло вцепился, словно оголодавший волк на добычу. Разорвал его. Борис даже не пискнул. Сразу вспоминается пословица: "Не буди лихо, пока тихо".
Мы застыли, словно каменные истуканы на острове Пасхи. Леха… Это уже не Леха. Тварь какая-то, будто в него вселился черт. Семен ружье схватил и выстрелил. Леха дернулся, словно его током шарахнуло, но не упал. Ухмыляется, как маньяк.
Мы стали отступать, ружья перезаряжаем, словно это поможет. А Леха быстрый, как понос. Прыгает, уклоняется, словно он Нео из "Матрицы".
– Бежим! – заорал Семен, не выдержав напряжения.
И мы побежали, словно нас пчелы покусали. Бросили всё. Палатки, вещи, еду, водку… лишь бы спастись, как будто от этого есть толк. А Леха за нами – хохочет, словно черт над грешниками в аду. Жуть, как будто кошку в мешке утопить собрались.
Бежали долго, словно от армии косили. Спотыкались, падали, как пьяные на льду. Лес казался бесконечным, словно наша жизнь. Наконец, сил не осталось. Остановились передохнуть, как загнанные лошади. Андрея уже нет. То ли отстал, то ли его уже сожрали.
Внезапно Леха набросился на Семена, словно соскучился. В лицо вцепился и начал грызть, как собака кость. Семен кричал, словно его режут живьём. А Леха рвал его на куски, как бумагу. Я потерял дар речи, будто у меня язык отрезали.
Я понял – конец. Нам не спастись. Всё это похоже на плохой анекдот. Я выхватил нож и бросился на Леху, как последний идиот. Бил его ножом,а ему хоть бы что. Нож в него, как в дерево гнилое. А он Семена рвет, словно у него нет других дел.
Я понял, что всё. Семен мертв, словно вчера родился. Леха повернулся ко мне. В глазах – голод, как будто он три дня не ел. Я обежал, словно на Олимпиаде. Выбежал на дорогу, увидел машину и бросился к ней, как утопающий цепляется за соломинку. Завел мотор, газ в пол. Помчался, словно за мной гнались все черти из преисподней. Не знал,преследует ли меня Леха.
Добрался до города, до дома, словно вернулся в рай. Я в безопасности, как мышь в норке. Но тот лес… Он всегда со мной, как похмелье после пьянки. Глаза Лехи, крики Семена, хрип Бориса.
С тех пор я на охоту не хожу, словно зарёкся. И лес видеть не могу, будто на него проклятье наложено. А по ночам… Они. Андрей, Борис, Семен и Леха. Но не мои друзья. Монстры.
Я просыпаюсь в холодном поту, словно меня облили ледяной водой. Проклинаю тот день, как последний день своей жизни. Лес забрал моих друзей, будто взял в заложники. И оставил мне этот кошмар, как в наследство.
И я знаю – они вернутся. Иногда я вижу этот желтый глаз в небе. И тогда я понимаю – безумие победило. Осталось только смириться, как с неизбежным.
Мораль? Да какая тут мораль… Так, дерьмо одно, как после хорошей гулянки. И ложкой не вычерпаешь, как навоз из стойла. Так что, господа, не ходите в лес. Берегите себя. А то мало ли что…
