Фольклор

Страшная Баба Яга, да ещё на костяной ноге – это тот сказочный персонаж, которого мы знаем с раннего детства. Образ, пришедший к нам вместе с колобком и репкой из «старины глубокой».

Однако, то время на Руси, о котором повествуется в сказках, всё же не Древняя Русь, это относительно недавнее время, период образования на Руси государственности. Уже во многих сказках имеется князь, богатырь служит в дружине, многие герои уже люди крещёные… а Баба Яга – косматое, страшное, злобное чудовище, которое ворует маленьких детей, да и жарит-варит их, чтобы съесть!

Но существует ещё и Русь по-настоящему древняя, со своим укладом, своей культурой, своими Богами и обрядами служения им, со своими героями и героинями.

КАК КРАСАВИЦА ЙОГИНЯ
СТАЛА БАБОЙ ЯГОЙ

Так вот, ещё до колобка и репки, до Добрыни Никитича и Соловья Разбойника жила-была прекрасная, юная богиня, с карезелёными роскошными глазами и мягкими длинными русыми косами — Йогиня. Всем она была хороша – и красива, и добра необычайно. И щеголяла она в Золотых сапожках, которые носили её по белу свету.
И была у неё особая миссия. Йогиня отыскивала в селениях осиротевших деток. Вечнопрекрасная, Любящая, Добросердечная Богиня-Покровительница детей-сирот и детей вообще.

Она странствовала по Мидгард-Земле то пешком, то на Огненной Небесной Колеснице, то верхом на коне по землям, на коих жили Роды Великой Расы и потомки Рода Небесного, собирая безпризорных детей-сирот.

В каждой Веси и в каждом граде или поселении, Богиню-Покровительницу узнавали по излучаемой ею доброте, нежности, кротости, любви и её нарядным сапожкам, украшенным золотыми узорами, и показывали ей, где живут дети-сироты.

Простые люди называли Богиню по-разному, но обязательно с нежностью. Кто — Йогой Златой Ногой, а кто и совсем попросту — Йогиней-Матушкой.
Детей-сирот Йогиня доставляла в свой предгорный Скит, который находился в самой чаще леса, у подножия Ирийских гор (Алтай). Она делала это для того, чтобы спасти от гибели представителей древнейших Родов.

Однако с началом смутных времён христианства, когда появилась необходимость отвлечь народ от древних знаний-вед, образ красивой молодой Богини подменили ОБРАЗОМ,
«злой и горбатой старухи со спутанными волосами, которая крадёт детей, жарит их в печи, а потом поедает».
Даже Имя Йогини-Матушки исказили и стали пугать Богиней всех детей.

Образ славянской Богини Йогини-Матушки очерняют тысячу лет, но до конца превратить её в злодейку так и не смогли. В трудную минуту Иваны-Царевичи и Иваны-дураки приходят именно к Бабе Яге, та их и покормит, и баньку им истопит, на печь спать уложит, а поутру путь укажет, клубок волшебный подарит, проблемы поможет решить и т.д.
Нет ни одной сказки, где бы Баба Яга съела ребёнка или человека, она только лишь пугает их, испытывает и обучает.
Продолжение следует...

Персонаж этот отождествляется с ветром в полдень, враждебный человеку дух.

Теперь, когда некоторые наши коллеги по беседам на Пикабу испугались как мирового пожара революции любых вопросов, связанных с философией и смыслами, а воздух перестал быть наэлектризованным животным страхом перед даже крохотной возможностью спросить себя кто я и зачем я в этом безумном мире, мы спокойно обсудим вот что.

Тему смерти в музыке народов мира. Когда я была ребенком, у нас в школе был фольклорный кружок, в котором, как я это уже потом поняла, мы делали удивительные вещи - в легкой ненавязчивой форме буквально проживали славянские обряды и праздники. Я потом вообще отошла от славянства и вернулась к нему только недавно.

Одним из них была свадьба - понарошку, конечно. И в его рамках мы разыгрывали обряд проводов невесты. Тогда я, будучи ребенком, не очень понимала целостный посыл его действий - невеста умывалась, промакивала лицо полотенцем, и пела песню-плач, а мы - ее подружки, подпевали и как бы утешали ее. Я уже не помню слова этой песни, но спустя годы узнала, что свадьба для невесты в славянских обрядах - это на самом деле похороны, после которых она "воскресает" уже для замужней жизни.

В процессе взросления мне попадались сказки с образами идущей по темному лесу девы, освещающей себе путь черепом на палочке и прочие элементы фольклорного мрачняка.

Смерть - это то единственное и очевидное, что превращает любые наши влажные мечты о полном контроле над своей жизнью в труху. И любые наши сентенции и чрезмерная рационализация мира очень быстро разбивается о факт ее наличия и невозможности на нее повлиять.

И вот эта самая чрезмерная рационализация, воинствующий материализм, который на первый взгляд кажется как раз зрелым и взрослым подходом, на деле оказывается несколько инфантильным "я в домике и не хочу знать ничего, что не могу объяснить так, чтобы мне было спокойно и полностью понятно и приятно" по отношению к миру.

И в случае некоторых комментаторов здесь на Пикабу - еще и "чтобы мне совсем было не страшно, я, пожалуй, попытаюсь обозвать и обесценить человека, который про это говорит, а если это еще и симпатичная девушка, то давайте сожгем ее на костре вместе с ее гитарой" (далее много зловещего нервного смеха оголтелого самоутверждения с безумными глазами и брызжащими во все стороны слюнями).

Но пока я горю на костре лютой ненависти этих доблестных и максимально брутальных рыцарей материализма (звучит как начало эпического кино в 5 частях), бездна смерти окружает всех нас и их тоже. И никто не существует отдельно от нее, вообще никто из нас, даже если мы предпочитаем этого не видеть.

Так вот, народная культура - устное творчество, обрядовая музыка и танцы очень много и часто освещают мрачные темы, темные стороны жизни - прохождение по ее тернистому пути, путешествия по загробному миру, архетипические легенды об умершем и воскресшем Боге, которые тянутся от шумеров, сквозь раннее христианство и средневековую поэзию (Дантэ и Божественная комедия) и вплоть до наших дней (Космическая одиссея Кубрика). Именно такую легенду я и сделала сюжетной основой своего шоу "Исида".

И человек, проживая эти сложные вехи восприятия жизни не напрямую, а через творчество - создавая его или воспринимая, постепенно обрастает необходимой психической броней, спокойно принимая и жизнь и смерть, и радость и горечь, и рождение и утрату, и изобилие и нужду.

В современном мире мы видим смерть и, соответственно, имеем возможность прожить и переварить в себе ее ужас гораздо реже, чем в предыдущие нам времена, только если наша профессия напрямую с этим не связана. И тем более мы практически не получаем эту возможность через восприятие и участие в народном творчестве - рассказанные бабушкой страшные сказки, пение мрачных песен за общим столом, песенные плачи на похоронах и многое другое.

Мы как будто подумали, что если мы будем все стараться разложить по полочкам и игнорировать острые смысловые вопросы, на которые по определению не может быть дан ответ, вопрос смерти в том числе, то все непостижимые явления просто обойдут нас стороной.

И большим открытием для меня здесь, на сайте стало, что многие люди полностью отрицают хоть какую-то необходимость нематериального мышления и восприятия жизни.

Небольшое отступление - я понимаю, что засилье всякого рода экстрасенсов сильно нас всех сломило, но давайте все-таки отделять мир творчества, искусства, театра, музыки от искусственного инстаграмного мира сказочного Бали, в котором самый главный бог - это денежные деньги и успешный успех.

Для меня максимально очевидно, что это разные миры. Хотя бы потому что в мире искусства почти совсем нет денег по большей части, и все, что делаю я и мои коллеги-артисты - это просто безумный прыжок в пропасть, в большинстве случаев на бескорыстной основе и в минус, это очень муторно и тяжело, и ни в какой "легкости и потоке" мы свой хлеб не зарабатываем, мы очень плохие продажники и постоянно рефлексируем, но мы не унываем.

И алло, все творческие смыслы истории развития культуры человечества берут начало не в материальном, а, внимание, в духовном мире, в мире идей Платона, если хотите, в мире идеальных мыслеформ (если кто-то сейчас падает со стремительно вертящегося дивана в хейт-припадке, попутно выкрикивая мне неприличные гадости, пожалуйста, подержите его, чтобы не стукнулся).

И упомяну, что именно концепция мира идей вдохновила меня на разработку концепции мультивселенной Забытых Миров моей музыки и театральных постановок - места, где уже есть всё, где уже случилось всё.

Вернемся обратно к теме смерти и творчества.

Наверняка вы уже знаете про то, что изначальные сюжеты многих народных сказок и песен вот прямо-таки по-настоящему жуткие, вроде того, что детей съела Баба-Яга, а невест утащил водяной, и они смотрят на вас из-под мутной болотистой воды и сами теперь утащят туда кого угодно.

Вот эта жуткая встреча с темной и загадочной стороной жизни всегда привлекала меня, наряду со многими другими музыкантами, охотящимися на смыслы - как народной музыке, так и в роке и металле.

Вообще, на мой личный вкус именно в этих жанрах звучит правда жизни, как она есть, и именно в них ярко заучит и тема смерти, и настоящая жизнь с ее как и повседневной спокойной стороной, так и с темной иррациональной и неподконтрольной нам. В то время как во многих других жанрах музыки - либо бесконечные радужные единороги, либо бесконечные романтические страдания из пустого в порожнее.

И именно поэтому с людьми, которые слушают мрачную музыку всегда очень интересно общаться - они как будто не боятся смерти.

Конечно, и в этно-музыке и в роке есть множество псевдо-мрачных и довольно рафинированных примеров, но сейчас совсем не о них.

Руководствуясь всеми этими мыслями, я, конечно, тоже решила затронуть мрачную сторону жизни народной музыки. В момент моего недавнего погружения в славянскую мифологию пришла в голову песня "Река".

Она начинается именно с таких образов - темная вода, жидкое время, и в клипе, который мы после этого снимали - шествие с факелами, освещая свой путь через темный лес, и затем выход "из смерти в жизнь" - круг людей, танцующих с огнем, прямо как в ритуальных обрядах зороастрийцев.

В этой песне я постаралась объединить привычную мне ближневосточную мелодику и немного флёра русской народной песни и песенных присказок вроде "ай-да".

Кстати, для некоторых интересующихся - все свои песни я создаю сама от написания музыки и текстов до аранжировки, сведения и мастеринга в моей студии - и там мне приходится уметь управлять не только настройками звука (как поинтересовался один, несомненно, просвещенный человек из комментаторов - видимо имел в виду управление уровнем громкости - управлять им, кстати, принципиально важно для хорошего сведения), но и сотней других настроек.

Ну и, мои мысли о нашем шоу-спектакле Исида - в контексте вопроса смерти, вызовов жизни и творчества.

Все ссылки даю на ВК (видимо длинные видео больше минуты не подгружаются в сам пост), так как видимо ВПН не у всех работает, и кто-то в прошлом посте не смог включить ютубное видео, но старательно оставил о нем отзыв, не учтя, что если он напишет "наверняка ее музыка для кабака в Залупинске" на видео окажется не шансон, а этно-электронный сет с обрядовыми песнями мира. Шикарный, надо сказать, у них в Залупинске кабак, раз там такой андеграунд приветствуется, я бы заглянула.

P.S. Кто спрашивал - запись в секту в соседнем кабинете у женщины с талонами.

И если вам становится предельно дурно от всего, что не входит в вашу картину мира, примите валерьяночки. Не ожидайте, что буду молчать в ответ на прямо оскорбляющие и критически неумные комменты. Я, конечно, человек понимающий, но у меня тоже есть принципы и я тоже очень люблю чихвостить неугодных мне людей)

На стыке славянских и японских мифов появилась эта иллюстрация по сказке: «Марья Моревна против Кощея» в стиле японской гравюры укиё-э. Два культурных пласта, на первый взгляд далекие друг от друга, в одном сюжете неожиданно перекликаются: проклятые леса, бессмертные духи, призраки, тоскующие по миру живых.

Кощей как ёкай

Здесь он — не просто скелет, а дух, напоминающий Гашадокуро из японских легенд: гигантский скелет, возникающий ночью и пожирающий путников. На нём — ржавая кираса с пластинами, будто память о самурайском прошлом.

Он восседает на троне из черепов под кровавой луной и держит в руке чашу с амритой — эликсиром бессмертия. Над ним — ворон Тэнгу, дух войны и обмана, как проекция чёрной души.

Марья Моревна — онна-бугэйся

Не жертва, не спасаемая красавица, а героиня, которая однажды уже сковала Кощея цепями.

На ней — кимоно с волнами и алыми цветами. В японской культуре такие узоры символизируют силу природы, жертвенность и мимолётную красоту.

Вокруг парят о-фуда — защитные заклинания. Вместо иероглифов в них вписаны славянские руны — визуальный мост между мирами.

Символика в иллюстрации:

— Разбитая дарума — традиционная кукла, у которой закрашивают глаза при загадке желания. Здесь глаза остались пустыми — как символ утраченных надежд.

— Разрушенные Тории — врата между мирами, потерявшие свою силу.

— Призраки Юрей и славянские навьи духи — мертвецы, которые не могут уйти.

В этой истории две культуры переплетаются, создавая тёмную сказку со светлым финалом.

Образы бессмертия, обречённости, силы и жертвы — универсальны. А визуальный язык, будь то укиё-э или славянская орнаментика, помогает рассказать эту историю заново.

---

Спасибо за внимание!

Продолжаем окунаться в удивительный фольклор народов России. Ранее мы рассматривали
смертные колыбельные, а ныне почитаем про игры и обряды связанные со смертью.

«От солдатства-то откупаются,
Из неволи выручаются,
А из матушки-то сырой земли
Нет ни выходу-то, ни выезда,
Ни какого то проголосьица...»

В христианском обществе народов Российской империи, в отличии от нашего времени, отношение к смерти было совсем иным – её не пытались избегать в разговоре, не табуировали любое упоминание о ней – она была частью естественного жизненного цикла.

Так что совсем не странным казалось взрослым, когда их дети играли в «покойника» или другие подобные подвижные игры. Правила там были не мудрёные – участники водят хоровод и поют песенку, а посреди хоровода на лавке лежит «покойник», который каждый раз после определённых слов шевелит рукой или ногой, садится или встаёт, а после слов: «он за нами гонится» вскакивает и пытается догнать жертву, которая в следующем кону будет лежать внутри хоровода и изображать мертвеца:

«Умер покойник
В среду, во вторник,
Пришли хоронить –
Он руками шевелит!
Умер покойник
В среду, во вторник,
Пришли хоронить –
Покойник сидит!
Умер покойник
В среду, во вторник,
Пришли хоронить –
Он за нами бежит!»

Со взрослением, в переход возраста, когда девки начинали невеститься, а парни женихаться, появлялся присущий молодёжи цинизм и глум. Своеобразные шуточки и отсылки к теме загробного мира присутствовали даже в любовной лирике:

«Не серди меня, добрый молодец!
Ведь я девушка не безродная:
У меня, девушки, есть отец и мать,
Отец и мать, два братца милые.
Я велю братцам подстрелить тебя,
Подстрелить тебя, потребить душу.
Я из косточек терем выстрою,
Я из рёбрышек полы выстелю,
Я из рук, из ног скамью сделаю,
Из головушки яндову солью,
Из суставчиков налью стаканчиков.
Из ясных очей – чары винные.
Из твоей крови наварю пива,
Созову в гости подруженек,
Посажу их всех по лавочкам,
Сама сяду на окамеечку.
Вы, подружки мои голубушки!
Загану же я вам загадочку,
Вам хитру, мудру, неотгадливу:
Во милом живу, по милом хожу.
На милом сижу, из милого пью,
Из милого пью, кровь милого пью»
"Баллады" ("Библиотека русского фольклора"

А уж шутовские ритуалы, в которых над смертью и страхом над ней насмехаются, были обычными для наших предков. Достаточно привести пример такой забавы как «умрун»:

«состоит она в том, что ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть покойником, потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал или не убежал.

Покойника вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет поп в рогожной ризе, в камилавке из синей сахарной бумаги, с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горячие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с попом выступает дьячок в кафтане, с косицей назади, потом плакальщица в темном сарафане и платочке и, наконец, толпа провожающих покойника родственников, между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего.

Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается кощунственное отпевание, состоящее из самой отборной, что называется, «острожной» брани, которая прерывается только всхлипыванием плакальщицы да каждением «попа».

По окончании отпевания девок заставляют прощаться с покойником и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами. Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» – кусками мерзлого конского помета». (И. А. Морозов, И. О. Слепцова. Святка и масленица).

Но случались и казусы. Так в «Самарской газете для всех» от 15 февраля 1912 года писали:

«Крестьяне села Пупово Смоленской губернии устроили в 1912 году на одном из праздников игру в покойника. Парень, изображавший мертвеца, был обмыт и уложен в сколоченный тут же гроб. Затем были зажжены свечи и последовало отпевание «покойника» остальными участниками игры, облаченными в длинные женские рубахи. Игравший роль покойника, пролежав в гробу весь вечер, на другой день сошел с ума и был отправлен в психиатрическую больницу. Полицейскими духовными властями производится расследование. Участникам игры, которых было около 100 человек, грозит привлечение к судебной ответственности»

В разных деревнях игрище это святочное выглядело по разному – где то «покойника» носили на руках, где то возили на дровнях, а где то он мог и своим ходом переходить от избы к избе.

В Череповецком уезде ребята заранее прятались в голбце и в самый разгар праздника под девичий визг появлялись оттуда с «трупом». Наряд покойника тяготел к классическому – его оборачивали в «саван» или просто накидывал полотно сверху. По словам информаторов часто накрытый тканью «умрун» был голым, но вероятно имелось в виду, что он был в исподнем, а то и лишь в одной рубахе.

Но чаще хохмача одевали как настоящего мертвеца – белое бельё и портки. И конечно глум – ширинка была демонстративно растёгнутой или была сделана прореха на самом причинном месте.

Обязательно весь наряд был белого цвета «во воем белом набашон» ибо у русских именно белый олицетворялся со смертным одеянием, именно поэтому белые свадебные платья так медленно проникали в крестьянскую среду и стали общепринятыми, пожалуй, только в советское время.

У куйско-пондальных вепсов существовала такая деталь наряда покойника как островерхий колпак, что имело какие то параллели с колпаками шуликунов (ряженых и «нечистых духов» распространённых в Олонецкой и Архангельской губерниях).

Кульминацией обряда было «отпевание» покойника, которое проводили «поп» и «дьячок», – размахивали «кадильником» (горшком с тлеющим угольками), куда бросали всякую дрянь типа шерсти и соломы, а порой табак и перец, чтоб девки чихали. А могли кадить и подожжёным лаптем.

В деревнях со старообрядческим населением оплакивание устраивали порой как на настоящих похоронах:

«Покойника положат на постильно и охают:
«0-ох! И те мене да посмотрю да я погляжу-у! 0-охх! И те мене за сутоцьки да под око-о-шецько-о!
/ Да по брусовой-то лавоцьки,
/ Да на родново племенницька (или иная степень родства).
/ Да ты куда жо средивси, Да ты куда наредивси?
/ В платьице да не нарядное,
/ Да (в) платьице умиральноё!»

Зависяцця платком, да и охат тут над ним... А хозяевов не заставляли прошчацця. Людно, итъ их ходит наряжонками, дак они и зацьнут прошчацця:
«Простишь ли, старой-де, меня, грешную? «
– «Тебя бог Простит!»

Вот и все... Вот поприцитают, попрошчаюцця и опять понесли из избы-то»
(д. Тырлынинская).

Затем пели разные непотребные прибаутки:

– Покойничек, да умиройничок,
Умирав во вторничок.
Стали доски тесать,
Он и выскочив плясать.
Плясав, плясав,
Да и за ними побежав.
(д. Ереминская)

– Дивное чудо,
В монастыре жить худо,
Игумны – безумны,
Строители – грабители,
Архимандриты – сердиты,
Послушники – косушники,
Монахи – долгие рубахи,
Скотницы – до картошки охотницы.
(д. Малино)

У «умершего» просили прощения и конечно приходилось целовать его в медовые уста, что опять же давало возможность посмеяться над ритуалом – где то покойник плевался в прощающихся, где то «фукал» набранной в рот мукой, колол взятой в рот иголкой, а то и просто могли положить на рот щётку и как бы ты его не целовал- всё уколешься.

Девиц строптивых подталкивали силой и мазали сажей.
«А нешо лапцем-то бякнут по спине-то девку-ту, которая наклоницци с покойником-то прошчацци-ту... В лапоть камешок положат. Один целовек-от стоит всё времецько. Дак ты не досадила никому, дак несильно хлопнут, а как досадила, дак и посильняе».

В случаях когда парень лежал голым то девок могли стращать и смущать его видом («как отпоют, открывали крышку гроба, а там мертвый без штанов, лицо закрыто тряпицей. Девки кто смеется, кто плюется»). Как вариант использовали полупрозрачное покрывало, которое лишь чуть скрывало непристойность содержимого.

В деревнях Новинская и Фоминская Вологодской губернии девушек с завязанными глазами подводили к мруну и «заставляли целовать, что подставят».

Несколько другим вариантом «мруна» была Белая Баба (Смерть, Окуля), принципиальным отличием которой было наличие белой маски и достаточная подвижность: «Наряжают парня в белую женскую рубашку, в руки подают щеть, какой бабы чешут лен, кладут его на скамью, вносят в избу и ставят на пол.

«Баба» лежит будто мертвая; потом вдруг соскочит, бегает по избе и тычет в лицо щетъю». Так же эта «баба» обходила дома в одиночку, одетая в белое одеяние (балахон, саван, полотно), на лице маска, а в руках сковорода, которой она могла реально огреть по спине

«Одна смерть-то была, в белой рубахе, со сковородником – идёт да стукает. Зубы были у её, на голове у её тожо от лошади циво-то было привязано. Волосы роспушчены. К девкам подходила и целоватъ ее заставляли.

Все убегают из избы-то» Окуля отличалась видом- для увеличения роста фигляр поднимал руки вверх, где его кулаки обвязывали верёвкой и одевали на них шапку или платок, иногда к рукам прикрепляли маску смерти, всю Окулю покрывали опять же белой тканью.

«У вепсов в с. Шимозеро по улицам ходили покойники (kol'i'ad). Ходили обычно поодиночке, «чтобы ребят (детей) попугать. Покойник клал себе на голову мотовило самопрялки, веревку или ремешок, прикрепленный к нему, привязывал к поясу, а сверху набрасывал длинное белое полотно. Покойник отучал в окна домов и заглядывал в них.» (И. А. Морозов, И. О. Слепцова. «Святка и масленица»).

В некоторых местах России роль мертвеца исполнял не человек, а чучело – набивали сеном ветхую одежду. Ритуал похорон «деда» опять же повторял и высмеивал реальное прощание с умершим, и здесь тоже шутники находили место для розыгрышей – в штанах чучела прятали морковь и когда кто то подходил «прощаться» дёргали за верёвочку, а вздымающийся корнеплод вызывал сначала оторопь, а потом смех у присутствующих.

Иной раз эти молодёжные розыгрыши переходили всякие разумные грани, так например загримированного покойника поочерёдно носили по избам, а у выглянувших хозяев спрашивали: «На вашей могиле покойника нашли – не ваш ли прадедка?».

К мертвецам в те славные годы относились без лишнего беспокойства и чина. Так, один вологодский священник начала XX века сообщал, что для исполнения комедии народного театра «Маврух» («Мальбрук»), равно как для некоторых других увеселений, «иногда, вынув из гроба случившегося тут покойника, ущемляли в его зубах лучину и ставили его в угол светить». До такого, впрочем, доходило редко. Куда чаще в похороны (в умруна) играли — наряжали парня или мужчину постарше в чистые одежды, с искренней народной издёвкой наряжали попа, снаряжали хор плакальщиц и причётчиц, играли семью покойного. Впрочем, у этой игры был еще один важный элемент, который упоминают почти все его свидетели:

В избу мнимые родственники покойника зовут девок или просто волокут прикладываться к покойнику — в рыло целовать или даже в «шишку»
Даже когда покойника изображала кукла, про «шишку» не забывали — её могла изображать, например, почтенных размеров морковь. Такие игры также иногда совершались в Масленицу, а кое-где (в Беларуси) сохранились по сей день.

И в Сибири любили черный юмор и покойницкие игры. Морозы в Сибири нешуточные, зимних покойников хоронили уже по весне, когда земля оттает – покойники всю зиму в холодных сенях лежали или покойницких ямах.
Парни брали такого покойничка, клали в прежний шутейный гроб и тащили на вечору.

Первая целовавшая девка издавала нечеловеческий крик - губы то холодные.

У меня все. Доклад закончил.