Тайга

Рассказ этот как пирожок ни с чем. Если вы ждете появлений таинственной нечисти, подвигов и эпических сцен сражений, то не читайте дальше, здесь их не будет.

В дне ходьбы к северо-востоку от Мурюка стоял таёжный поселок. Звался он Суета. Нет, это не был один из трех известных ныне Сует: Нижней, Верхней или Средней, те входят в составы Шерегешского и Арсентьевского сельских поселений, хотя про среднюю точно не скажу, уже в мое время никакой Средней Суеты в округе не было. А вот в Верхней и Нижней по сей день живут, хотя кто живёт? Десяток упрямых охотников, да пара древних шорских старух. Та Суета, про которую я веду рассказ, была нашего, Усманского сельского поселения, и гибла, пока мы учились, работали, жили своей размеренной повседневной жизнью.

В Суете не суетились, и это так же истинно, как и факт, что солнце встает на востоке. Даже Мурюк, с его лагерем, настоящей школой и магазином, выглядел по сравнению с Суетой местом шумным и галдящим, полным жизни. Само название Сует происходило вовсе не из того, что в них селились беспокойные и непоседливые люди, а от шорского «сугэ», что в переводе означает воду. Да, Суета стояла на воде, хотя в тайге, испещренной реками и ручьями, питаемой глубокими оконцами родников и наполовину утопленной в трясину, найти полностью сухое место и выстроить там поселок было бы делом затруднительным.

В отличие от Мурюка, придатка к бывшему опорному пункту ГУЛАГа, а в описываемое мной время лагеря вольного поселения, Суета была сама по себе и выросла из шорского охотничьего улуса. Десяток домов вдоль единственной улицы, человек сто пятьдесят жителей, если считать глубоких стариков и младенцев, сотня мохнатых лаек, да изба администрации — вот и весь поселок. Детей постарше на весь год отправляли в интернат, учиться, и даже фельдшера своего Суете не полагалось. Лёгкие болячки лечили травами и примочками, с тем, что потяжелее, ездили в Мурюк. Для экстренных случаев существовала малая авиация, хотя в моей памяти остались лишь три раза, когда в наших краях вызывали медицинские вертолеты из Кемерова: когда двух мужиков подрал медведь в тайге, когда девочку, совсем кроху, ужалила оса и у той начался отек Квинке, и всем известный случай с геологами. Для обследования, анализов и лечения хронических недугов в улусах и небольших поселениях существовала медицинская экспедиция.

Состояла такая экспедиция из хирурга, терапевта, гинеколога и ещё пары врачей, кто найдется, и бывала наездами дважды в год. Выездные врачи, набравшие уже опыта в скитаниях по тайге, разворачивали полевой госпиталь, проводили диспансеризацию и лечили впрок, щедро раздавая антибиотики и обезболивающие, которые так и оставались, обычно, нетронутыми до следующего визита эскулапов. Местные шорцы не особо верили в магию с большой земли.

Бытовала у нас такая мода, иначе не назвать, завезенная пришлыми в Мурюк и расползшаяся из него по другим поселкам: в небольших огородиках, разбитых подле каждого дома, устраивали подобие сада. В наше время интернета и доставок чего угодно куда угодно, можно было бы, верно, выписать себе морозостойких саженцев хоть сливы, хоть сирени, но в те времена, если подобные саженцы и были, то никто бы их в тайгу, за сотни километров, не повез. А садик иметь хотелось. Вот и выкапывали в лесу молоденькие яблоньки-дикушки, черемуху, да дикую смородину, сажали подле дома, одомашнивали. Однажды, помню, я встретила даже деревце груши-дички с мелкими, твердыми, горьковато-вяжущими плодами. Но сады сажали не ради фруктов, кислющие яблоки ели, а потом маялись с животами, одни лишь дети, а ради красоты. Так же, как из чувства прекрасного, мы выкапывали клубни первоцветов, марьина корня, луковицы башмачков и кусты дикой мяты, высаживали их под окнами, устраивая палисадники, почти такие же, как были на далекой нашей родине. Настоящими, выписанными из самого Новосибирска, цветами, на сто верст вокруг, мог похвастаться лишь палисадник Глухарихи. Цветы ей пожаловал важный начальник из города, которому ведьма заговаривала килу.

Бабам из Суеты садоводство пришлось по вкусу, и с ранней весны до первых заморозков утопала улица из десятка хат в пышной зелени садов, вместо пихт и сосен, как в других местах. Чудное это было зрелище — идешь по тайге, выходишь на лужайку, а там цветет, зеленеет сад.

То, что с поселком не все в порядке, приехавшая летом, экспедиция поняла по состоянию садов в Суете. Сады стояли пожухшие, листья яблонь и смородины, будто поеденные жучком, сморщились и свернулись трубочками. Цветы и вовсе посохли. Та же беда постигла и близлежащую тайгу. Березы, ольха и осины пожухли, а с кедров осыпалась ржавая, ломкая хвоя. С людьми тоже было неладно. Жизнь в Суете ключом никогда особо и не била, но населяли таежный улус сильные, энергичные люди, а иначе в каких-то мостах и не выжить. Тяжёлый, изнуряющий труд, опасности и преодоление природы рождают особый, сибирский характер. А сейчас врачи их не узнавали. Вялые, безразличные ко всему, они худо-бедно обслуживали себя и скотину, готовили еду, но охоту и рыбалку совсем позабросили, в лес не ходили и целые дни просиживали в своих домах. От врачебной помощи тоже было пытались отбрехаться, но городские доктора свое дело знали твердо, начинали ещё в те времена, когда деньги им платили поголовно, за выполнение и перевыполнение планов осмотра местного населения, и Суете, хочешь не хочешь, пришлось таскаться к палаткам, сдавать кровь и закатывать рукава для измерения давления.

Обследование не показало отклонений от обычных результатов. Население, в целом, здоровое, если не считать нескольких гастритов, артритов да заживших переломов. А то что квелые и безжизненные, это хирургия и гинекология не лечат, а психиатров в подобные экспедициях не бывает. Доктора собрали вещи, заполнили бумажки и уехали восвояси, не ведая, что это их последняя командировка в Суету.

Через пару недель, охотники, возвращавшиеся в Мурюк, по обыкновению, решили заночевать в Суете. Мертвая тишина встретила гостей. Не тянуло свежим навозом и дымом, молчали коровы и не слышалась вечерняя перекличка лаек. Дома стояли темными и пустыми, очаги давно остыли. Над Суетой витал сладковатый душок тухлого мяса. Дворы усеяли усохшие пыльные кочки свалявшихся перьев — все что осталось от домашней птицы, над трупами коз вились жирные зелёные мухи. Вздувшиеся бока коров полопались от бурлящих в чреве гнилостных процессов. Людей в Суете не было, ни живых, ни мертвых.

Предвидя недовольство тем, что я обрываю повествование на месте, где все бы и должно начаться, сообщаю: а ничего дальше и не было. Охотники уведомили Чебулу, из города приехали специалисты. Что-то искали, ходили по тайге, выспрашивали у жителей Мурюка. Если что и нашли, нам сообщить забыли. Никто не знает, что время от времени случается с людьми в таких затерянных, богом забытых местах. Говорят одно: такое происходит и происходит довольно часто. Я не возьмусь ответить с уверенностью, хочу ли я знать дальнейшую судьбу жителей Суеты. Возможно, некоторые тайны должны таковыми и оставаться.

Комфорт в пилотской кабине Ан-2 весьма относительный. Конечно, появившись в 1948 году, этот транспортный самолет, с закрытой кабиной, на Севере, представлялся неизбалованному летному составу роскошным лайнером. После По-2 или Р-5, на которых пилот сидел чуть не верхом, едва прикрытый целлулоидным козырьком от встречного ледяного потока, оно и понятно. А тут - отапливаемая кабина! Авиагоризонты! Радиокомпас! Обогреваемые лобовые стекла! Две радиостанции: для ближней и дальней связи… нет, ребята, говаривали старики, вы не представляете, чем обладаете, что за волшебная машина у вас в руках… эх, нам бы ее в 30-е годы…

А в 67-м, когда я стал летать над енисейской тайгой, Ан-2 уже приелся и стал привычным первоначальным самолетом, на котором летали все. К тому времени вовсю пахали небо на местных линиях рвущие перепонки «сверхзвуковые» Ан-24, появились и невиданные реактивные свистящие Як-40; уходили с арены заслуженные Ли-2, и уже поговаривали о конце эксплуатации недавнего флагмана союзных линий Ил-14. Солидный Ту-104 пока еще был несбыточной мечтой, но попасть на Ту-124 или Ту-134 было вполне реально. В нашем управлении устойчиво утвердился надежный лайнер Ил-18, способный с полной загрузкой ходить без посадки на Москву и Магадан. Авиация бурно развивалась, везде была, как говорят пилоты, «струя» на переучивание, и нигде толковый летчик не засиживался; летная карьера делалась быстро… только не пей и не спорь с замполитом.

Я тоже ввелся в срок командиром Ан-2 и вылетывал требуемые 700 командирских часов, чтобы переучиться на более тяжелый тип. Старики советовали не почивать на лаврах, не засиживаться на «кукурузниках», а поступать в «акамедию» для карьеры и хватать первую разнарядку на любой самолет тяжелее Ан-2 - а там струя подхватит.

Урвать налет лучше всего было где-нибудь на оперточке. Нас частенько засылали в Ярцево или Мотыгино, а то и в Туруханск; я вот вводился в Байките: там налету - только успевай оформлять задания.

Поэтому я охотно согласился в июле поработать месяц в Мотыгино, развозя пассажиров по близлежащим поселкам, за 30–50 километров. Ан-2 тогда был вроде междугороднего автобуса. И работа шла с раннего утра до окончания светлого времени с заходом солнца.

Летом погода в Сибири солнечная, жара стоит за 30, рядом - теплая, с чистейшей водой Ангара… курорт. Портфель с собой, в нем - плавки да бритва; остальное - на себе: зеленые клетчатые брюки, босоножки, а на теле - тончайшая японская прозрачная полипропиленовая рубашка, чуть голубоватая… с фраерскими запонками. С форменной одеждой тогда был какой-то облом, сбой Системы, и мы летали кто в чем; потом, правда нас обеспечили формой и зажали так, что чуть не шнурки гладили. По мне - так и правильно: я форму уважаю и стараюсь сберечь ее честь.

А тогда летал вот в рубашке на голое тело. Вечером ее намылишь, ополоснешь - через час сухая, и гладить, главное, не надо. Удобная была еще и тем, что после взлета стащил ее с потного тела, засунул за левое плечо на полку - там был длинный такой карман стеклянного фонаря кабины, в котором вечно валялась всякая мелочь, - и летишь, голый по пояс, под палящим солнцем, в оранжерейной духоте кабины. Вентиляция, устроенная в виде изогнутых расплющенных раструбов, чуть дышит горячим забортным воздухом… баловство… нет, лучше приоткрыть форточку - и сразу сзади снизу, из пассажирской кабины потянет мощный поток, чуть с запашком блевотины, обычный запах старого, перевезшего в болтанку много тысяч людей самолета.

Вот в этом потоке, влажный, и сидишь, обсыхаешь выше талии. Ниже-то совсем мокрый… ну да хоть так. В ноги бьет струя из выдвижного грибка в полу, щекочет пальцы, охлаждает. Ноги в полете на Ан-2 работают похлеще рук: небольшие крены так педалями и исправляешь, почти не помогая рогами штурвала… потом, если попадешь на тяжелый лайнер, долго отучают ногами сучить. К тому времени в этих потоках успеваешь и радикулит заработать; я вот - шейный имею с 23 лет… не дай Бог.

Но есть одна опасность в этой особенности аэродинамики пилотской кабины. Мощный наддув от вентиляции создает в кабине напор, и воздух, улетая в щель сдвижной форточки, увлекает за собой все легкие предметы, бумаги… полетные карты… а полетная документация в те времена считалась сугубо секретной, и в инструкциях строжайше приказывалось беречь ее как зеницу ока, а, буде появится реальная опасность попадания ее во вражеские руки - принять все меры к уничтожению. Кр-р-ругом вр-р-раги!

Был же случай, когда экипаж, взлетев с полярной станции вблизи Северного Полюса, что-то нахимичил с гирокомпасами, потерял ориентировку и упорол аж в Канаду. Сели там, почти без топлива, и первым делом, как только увидели живых людей, бросились уничтожать карты и сборники схем и частот. Не успели они доесть те сборники, как их снабдили лучшими, американского производства картами, заправили, быстренько утрясли формальности и отправили восвояси. Канадцы почему-то не считали наших летчиков врагами, а полетную документацию - секретной. Эх, видать, замполиты у них не такие.

Наши карты, во исполнение инструкции, были наклеены на толстые картонные листы тяжеленного штурманского альбома - его-то уж и торнадо из кабины не вырвет. И форточку, заполнив графы полетного задания и спрятав его в портфель, мы приоткрывали по потребности. Сидишь, куришь, а пепел с сигареты стряхиваешь в щель, только свист стоит.

Пришла пора выбросить окурок, я потянул рукоятку форточки посильнее на себя, выщелкнул его за окно… и краем глаза успел заметить голубоватую змейку, скользнувшую следом в форточку. Рубашка! С боксерской реакцией захлопнул я форточку. И вместе с нею прихлопнул манжету с запонкой - прямо за запонку и прихватил. Успел!

Рубашка светлой лентой трепетала за окном; остальная запонка пулеметом строчила по обшивке. Черт возьми, я никогда не думал, что завихрения в кабине достигнут потаенных недр кармана, откуда легчайшую тряпочку вместе с грузом запонок высвистит в окно.

Вырисовывалась картина, как полуголый капитан шествует по перрону на позорище, в толпе встречающих. Кинуло в пот.

Аккуратно, по сантиметру, я рубашку в кабину затащил; запонка улетела… а, черт с ней. Выбросил и вторую: ладно, засучу рукава… Немного испачкалась, там, где коснулась полоза форточки, смазанного маслом, чтоб катился ролик - это застираю в чистом бензине…

Счастливый, вышел я из самолета, а вечером, перед тем, как идти нырнуть в чудесную ангарскую воду, забежал в магазин и купил дешевую футболку про запас. Все ж надо чуть серьезнее собираться в командировку-то. Когда после посадки в тайге набивалось в кабину паутов, они, поколотившись в окна, замирали до взлета, а потом, почуяв себя в привычном состоянии полета, наглели и норовили-таки напиться крови.

Сибирский паут - это только что не птица: большая красивая муха, с полосатым брюхом и изумрудными глазами, гудит, как самолет, вьется вокруг, а как приземляется на тебя - и не почуешь. Вот у кого учиться мягкой посадке. А потом - и жиганет. Как гвоздем проткнет кожу… сволочь. В июле они кого хошь достанут. Поэтому мы их тоже не жалели: прихлопнув ладонью и чуть оглушив, брали за крылья, плевали в глаза, окунали мордой в песок и отпускали на волю. Ослепленное насекомое устремлялось подальше от земли - и прямиком в стратосферу. Тоже упасть боится, тварь летучая.

Только приоткрыв форточку и размахивая руками по кабине, можно было согнать кровопийц с переплетов фонаря; биясь о стекла, животные неумолимо подсасывались к форточке - и с чмоком пропадали. Ранней весной мы как-то подрядились перевезти пасечнику пчел в ульях за полсотни километров.

Ульев было много: под потолок. Мы залезли в кабину, нас заложили ульями, заставили плотно, так, что и не вылезти… ну, не дай Бог чего - выскочим в форточки…. Дверь за нами захлопнули, мы взлетели и взяли курс прямо против уже заметно пригревающего солнца. В кабине было тепло. Солнышко грело, самолет покачивали первые весенние восходящие потоки. Живем, ребята… скоро растает снег, придет жара… сбросим эти шубы…

Щёлк! В стекло кабины ударилась пчела. Щёлк! Щёлк! Еще пара. Щёлк… Щёлк… ой, мамочки. Видать, один леток от тряски приоткрылся, и проснувшиеся насекомые полетели на разведку.

Через пять минут их был в кабине рой. Садились на плечи, запутывались в волосах, раздраженно гудели, бились в стекла, сцеплялись парами, комками…

Я их с детства побаиваюсь. Адреналин ударил потным запахом из подмышек… ой, пчелы этого не любят! К ним, как в церковь - во всем чистом и с чистыми мыслями… А иначе - дадут меду!

Что делать - приоткрыли мы форточки… «Чистая» мысль была одна: скорее бы их Бог прибрал.

Как раз, как долетели, так их всех и высосало. Мы дождались, когда нас откроют и вытащат верхний слой ульев - и, не дождавшись, ползком, в поту, вывалились из самолета, отбежали в сторону, как будто самолет должен был через пять секунд взорваться… и закурили с облегчением. Ух. Чего только не возили… но пчелы страшнее всего. Как-то форточка навела меня на мысли философского плана. Дело было зимой, мы были экипированы в теплую одежду, и, в частности, на руках были казенные шерстяные перчатки. В полете мы не раздевались, а перчатки забрасывали в пресловутый карман фонаря, но, правда, поближе к форточке: это ж не рубашка…

Курил, как и в том полете, стряхивая пепел в щель, и не заметил, как тихонько перчатки скользят, скользят вперед. Дальше все аналогично: приоткрыл, выбросил окурок, мелькнули перчатки, среагировал, прихлопнул… только одну.

Зачем мне одна перчатка? Три ритуальных слова. Открыл форточку и выбросил ненужную теперь перчатку вслед за первой. Еще посмеялись, что кто-то найдет, да жаль, только одну… вторая-то далеко позади. Или впереди.

После посадки зарулили на стоянку, я, как полагается, обошел с послеполетным осмотром машину и оторопел: в щели подкоса стабилизатора торчала перчатка. Только вот - какая?

Пофилософствуешь тут: о теории вероятности, о цепи совпадений, о роли случая. А - не спеши с решением.

«Сборник рассказов», Василий Васильевич Ершов, 2014г.

Мурюк поделен на три части: Низы, состоящие из трёх длинных улиц, Гору и Хутор. Гора является продолжением Центральной улицы, взбегающей по отлогому склону сопки. На самой верхушке стоит старая школа, а лагерь ровно посередке — уже не низина, но ещё и не Гора. Хутор сбоку, на отшибе, вроде как поселок в поселке, до него километров пять петляющей грунтовки в обход лесопилки. И народ живёт везде разный. Не по положению (на это и не смотрит никто, один дом на два хозяина вполне могут делить меж собой офицер с женой и семья вольнопоселенцев), по духу. Низину населяют тихие, неприметные жители, от которых можно ожидать всякого. Если где и могут изрубить топором в капусту, то это на Низах. Гору облюбовали горлопаны. Этих слышно за версту — на собраниях они выступают первыми, субботники организовывают и гражданскую позицию имеют. Так уж повелось. Самый простой и отчаянный народ — хуторские. То ли жизнь посреди тайги их такими сделала, то ли они сами выбирали место подальше от комендатур, знамён, лозунгов и сельсоветов, не разберёшь. Но что было, то было.

Дорога, ведущая к хутору, изгибается и, обойдя все дома, спускается к накатанному бревенчатому мосту через Китат, переходит на ту сторону реки и теряется в тайге. Никуда не ведёт та дорога. Идёшь, идёшь, и, вдруг, упираешься в сосновые стволы — всё, приехали, тупик. Такая вот забавная картография.

Если, перейдя Китат по мосту, свернуть налево по едва заметной тропке, то выйдешь к заброшенной пасеке. Когда-то давно замёрз насмерть на этой пасеке ссыльный старик-сторож. Там ещё запутанная история была. Вроде, попал он под амнистию 53-го, а документы где-то затерялись и нашлись только спустя двадцать лет, когда старику и ехать-то уже было некуда. Звали старика Леонидом, закопали его на кладбище для местных. Только вот никто не мог с уверенностью сказать, мертв Леонид или всё-таки жив. Часто видали его в разных частях поселка, особенно если беда какая приключится. То он мужика тонущего выудит, то заблудившихся детей сыщет, то пожар тушить помогает, и поди разберись, живой он или мертвяк. Вот, к примеру, вчерашней ночью во время битвы с болотными тварями, Леонид точно всё время был у заслона. Ведь был? Никого в поселке этот вопрос особо уже не занимал, привыкли.

А ещё дальше, за двумя сопками-близнецами и еловым перелеском между ними, на той стороне зыбуна, притворявшегося мирной лужайкой, поросшей лютиками и башмачками, в кругу древних камней, качается старая лиственница, а в ветвях её подвешен настил из тонких сосновых стволов. На том настиле, в тяжёлой, выдолбленной, из редкого в этих местах, дуба колоде, спит, закутанный в алые шелка могущественный кетский шаман. Тысячу лет как спит, а сон его сторожат мертвые звери с выколотыми глазами. Горе тому, кто потревожит сон шамана.

Приметы эти на словах знает каждый, только не сыскать их в тайге, пока сам шаман этого не захочет. Можно, конечно, попросить его открыть путь, если знать как. Тут тоже загвоздка: шаман сам решает прислушаться к просьбе или пропустить ее мимо ушей. Но и здесь есть выход. Дорогу к одному мертвецу всегда знает другой мертвец.

Так рассуждала старая Глухариха, взбираясь по тропинке на крутой берег Китата, излюбленное место Леонида при жизни. Где же ему сейчас быть, как не там, куда в первую очередь искать придут?

Выслушав старуху, Леонид коротко кивнул и отвернулся к воде. Он и раньше-то не был многословным, а как помер, так совсем примолк. Вот ведь горе-то. Иной раз, смотрит бабка Глухарева на новую жизнь, на молодежь, и хочется ей посетовать, вспомнить старые времена, да не с кем. Леонид, вон, в великие молчальники заделался, Ийко ни бельмеса по-русски не понимает, Айчак переметнулась, заразилась новомодными поветриями, телевизор завела, а Игнат, как сызмальства дураком был, так дураком и помрёт. Одна она одинешенька и осталась. Пережиток.

Кого к шаману за помощью посылать? Желающих много, каждый идти согласен, хоть и робеют от такой компании, ведь никому доподлинно неизвестен статус Леонида. На вид вроде живой, а могилку на кладбище каждый видел. Согласных много, а кто дойдет? Если и выбирать из кого, то только из хуторских. Этим сам чёрт не брат, живут в тайге, с медведями ручкаются. Выбор пал на Пашку, мужа Надежды шорки (поговаривали, что у нее в роду были оборотни, да и сама она, по своему желанию может оборачиваться Красной Лисицей) и Льва Шварца, отца Ваньки, первых, после Анки, во всем Мурюке охотников. Третьим вызвался идти Редкозубов. Да так это сказал, что никто спорить не стал, бесполезное это занятие, решился мужик. Сильно изменили подполковника последние сутки. Слетело с него и городское щегольство, и наносная спесь. Черты лица оформились и затвердели, выпрямилась спина, и плечи будто раздались, расправились, стал начлагеря настоящим, таким, каким и задумала его природа.

Проводив экспедицию, перевязали раненых, бабы занялись готовкой на разведенных тут же, посреди Центральной улицы, кострах. Дети носились вокруг, будто и не было бессонной ночи и ее ужасов. Сменили часовых. Спали, набирались сил к ночи. Вроде, в обыденной суете отвлеклись, забылись, но в каждом взгляде застыли невысказанные тревоги: а что, если не найдут шамана, не сговорятся, откажется древний прийти на выручку поселку?

Засветло вернулись посланники неся ответ. Все, кто остался в поселке из живых, должны укрыться к ночи. Запереть скотину и собак, законопатить окна и двери, ни под каким предлогом не выходить на двор и огня не жечь

Так и поступили. Скотина, почитай, третий день стояла запертая в хлевах. Согнали выживших собак и сами, все до единого, замкнулись в здании клуба, благо, окон там и не было. Спать не спали, даже короткое забытье не опускалось на молчащих, встревоженных людей. Снаружи творилось светопреставление.

Воющие ветры слетелись со всех краев земли и сотрясали бревенчатые стены, грозясь сдуть поселок, стереть его в порошок. На улице кто-то выл ,что-то беспрестанно гремело и лязгало, но самым страшным звуком был сухой перестук, словно кто-то бросал кости о деревянную столешку. Воздух пропитался миазмами разложения. В непроглядной темноте клуба тоненько скулил младенчик. По разным углам тихо молились раскольники, лютеране и один баптист. Никто не плакал, не жаловался и не задавал вопросов. Ждали утра и решения своих судеб.

Ночь была холодной и бесконечной, но утро пришло в свой, назначенный, час. Поселок было не узнать. Шрамами изрезали Мурюк овраги. Расщепленные бревна, бывшие когда-то домами, смешались с взрыхленными пластами земли. Уцелели лишь сараи с домашним скотом и здание клуба, те строения, где продолжал гореть огонек жизни. Самым страшным открытием стали разоренные могилы на кладбищах. Мертвецы лежали вповалку рядом со своими могилами, а следы рассказали, что те сначала сами покинули гробы, а потом сами же в них и воротились. Лужи, подсыхающей на солнце тины, указывали на линии сражений. Болото продолжало гореть, но было спокойно — никакой паранормальной активности посланными разведчиками замечено не было.

Сообща взялись за дело. Похоронили покойников, закопали могилы, стали восстанавливать разрушенные дома. Через неделю пошел дождь и лил беспрестанно целый месяц, окончательно потушив все пожары. С началом дождя в тайгу ушел подполковник Редкозубов. Объяснять не стал, сказал, что так надо. Вопросами не донимали, собрали ему, кто что мог, проводили всем поселком до моста. Марина Юрьевна погоревала с месяц и уехала в Мариинск, к папе-генералу. Солдаты срочники, отслужив, остались в поселке, обженившись на местных девахах. Мурюк отстроили сызнова и зажили почти как прежде.

Почему почти? Об этом не говорили, но каждый про себя понимал, что придет день, и явится мертвый шаман требовать плату за спасение жизней, и что цена эта будет немалой. Каждый про себя рядил сам: заплатить, перешагнуть и забыть, или стоять за своё до последнего вдоха. Жизнь продолжалась, и все в Мурюке знали, что жизнь это не выбор и не награда, жизнь это всего лишь случай.

Конец

Начнем с причин нашего решения уволиться.
Ещё буквально до середины марта мы были уверены, что пойдем в отпуск с июня по сентябрь, а потом отработаем ещё два года.
Хотели заработать на большую квартиру, хорошую машину и финансовую подушку.
Но на наше итоговое решение повлияло долгое постоянное нахождение на станции (3 года) и семейные обстоятельства.
Под семейными обстоятельствами я имею в виду то, что моя пожилая мама(72 года) стала хуже себя чувствовать.
Она уже очень много лет болеет. Почти всю мою осознанную жизнь.
Но последние пару месяцев ей стало намного сложнее справляться с бытовыми делами. Хотя мы и старались максимально улучшить ее дом. Сделали ремонт в 2023 году. Поставили поручни везде, где нужно было для ее удобства. Купили кухонную и бытовую технику, чтобы облегчить ее быт, но всего сделать техника не может.
Мне просто страшно, что ей станет совсем плохо, а рядом меня не будет и приехать быстро я точно не смогу.

Мы все подсчитали и решили, что наша цель — покупка квартиры, может осуществиться уже в этом году и мы можем вернуться, но нужно проработать до сентября.
Вот, собственно, и все причины.
Все как-то сошлось.

Ну а что же мы планируем делать после возвращения в большой мир?

Женя хочет отучиться на сварщика.
Получить первую работу.
Набираться опыта и повышать свою квалификацию, чтобы лет через пять быть крутым сварщиком и получать кучу денег. :)

Ну а я хочу сдать экзамен на специалиста по платформе 1С. (Сейчас активно готовлюсь.)
Получить свою первую работу.
Набираться опыта и повышать свою квалификацию, чтобы через пять лет быть крутым программистом и получать кучу денег. :)

Возможно, наши планы не сбудутся и ничего не получится с нашими профессиональными затеями, но пока что план такой.

А ещё @JackJoke, подводить итоги мы будем в сентябре! :)
Там будет много всего: наш путь домой, прощание со станцией, приезд в цивилизацию спустя 3 года, покупка квартиры.
И ещё мы записываем все, что делаем сейчас - на память. Из этих памятных видео буду делать фильм и выложу его на наш канал на «Ютубе»)
Вот как-то так.
Надеюсь, теперь ситуация стала яснее. :)