Я делал все, как учила бывшая жена, которая била меня по голове и орала благим матом, если я делал что-то не так. За два года я научился достаточно правдиво изображать страсть. Её было трудно обмануть, она чувствовала любую фальшь и приходила в ярость, когда понимала, что я пытаюсь её обмануть. Два года секс был для меня тяжелой и нервной работой, сражением, выступлением, чем угодно, но только не развлечением, отдыхом, удовольствием. Множество раз он переходил в драку, если я заканчивал раньше, чем она и потом приходилось начинать снова, а иначе она не давала мне спать…
То, что Катя не предъявляла претензий к моим телодвижениям, меня обрадовало, но потом насторожило. Может она долго терпит, но потом, как закатит истерику. Я подумал, что она просто издевается, когда она своим писклявым голосом заметила, что я страстный, как Казанова. Нет, это нельзя было назвать любовью, это была порнография, скучная, которую зрители обычно проматывают, думая о деньгах, которые потратили зря. Я совершал заученные движения, а они безучастно лежала и говорила глупости, которые считало уместными в подобных ситуациях. В голове проносились бессвязные воспоминания. Я работал, и ждал окончания смены. Мне страшно было спрашивать, хватит или еще. Я боялся, выдать свое бесчувствие подобным вопросом. Это продолжалось пока я не взмок и не почувствовал нестерпимую усталость, которую она приняла за удовлетворенность.
Я встал, взял Катькины сигареты и голый вышел на балкон покурить. Дождь все еще моросил, но уже не так интенсивно. Промозглый ветер раскачивал висящий на проводах фонарь. Его желтый свет облизывал влажный асфальт. Черный узор ветвей деревьев на фоне темного серого неба. На втором этаже деревянного дома напротив электрическим светом горело окно. Был виден стол, на котором стояла пластиковая бутылка с красной этикеткой и прозрачной жидкостью внутри, кастрюля с какой-то белой кашей. За столом сидела женщина с пышной грудью, которая была обтянута халатом и упиралась в стол. Женщина плеснула в стакан из бутылки, быстро выпила и замотала головой, тряся черными кудрявыми волосами. Меня передернуло от созерцания этой картины. Я кинул окурок вниз, на вытоптанный газон и с наслаждением зашел в теплую комнату, а потом залез в нагретую постель.
И тут я почувствовал, что обманул сам себя, изображая то, чего не чувствовал. Возникло необоримое желание получить хоть какое-то удовольствие, и я снова взялся за дело. Катя мне совсем не помогала. Она была похожа на гору теста, из которого я пытался вылепить что-то живое. Она считала, что в сексе главное расслабиться, да и не только в сексе. Расслабленность была её любимым состоянием и всё бы ничего, но при этом она еще и желала головокружительных успехов. Я же убедил себя в том, что, если она так себя ведет, то это только значит, что я не могу её разбудить. Я был вместе не со злой женой, никто не орал на меня, но я уже ругал себя сам, и это побуждало меня к дальнейшим действиям.
Поспать мне в ту ночь не удалось. Лишь немного вздремнул, когда уже наступило утро, и Матвеевна прошла на кухню. Постельное белье было перепачкано, но Матвеевна наверняка знала, что случается, если в одной постели лежат люди разных полов, не имеющие презервативов, потому я не нервничал по этому поводу. При дневном свете бардак на кухне бросился мне в глаза. Кружка с чаем дрожала в моей руке, будто я был с похмелья. Матвеевна пошутила по этому поводу. Катя выглядела раздраженной и отказалась от завтрака.
-Что нам теперь делать? – спросила Катя на остановке трамвая.
-Надо найти съемную квартиру…
-Я тебя умоляю! Я сейчас безработная, а мне нужны деньги на психолога…
-Хорошо, я сам заплачу за первый месяц и задаток. У меня есть деньги. У меня есть телефон нескольких фирм, которые занимаются поиском квартир. В понедельник можешь позвонить и поездить по адресам, тебе делать все равно нечего.
Глава четвертая. Начало совместной жизни.
Стоило мне только приехать домой и завалиться на свою раскладушку, чтобы отоспаться, как позвонила Катя, и сказала, что нашла квартиру. Я, кряхтя, поднялся, оделся и пошел пешком к её дому. Потом долго сидел на подоконнике в подъезде и ждал, когда она соберется. Выглядела она жалко, сказала, что у неё нет денег на трамвайный билет, потому придется идти пешком. В район, застроенный в основном гнилыми двухэтажными домиками с сухими туалетами и печным отоплением, мы добрались на автобусе.
-Еще тот район, говорят, что на этой улице по ночам работают дешевые проститутки…
-Не очень оптимистически ты настроен, - проскулила она с постной миной. – Все-таки я не поняла, как ты нашел эту улицу.
-Я же курьер и потому у меня есть карта…
-Ненавижу карты и географию!
-А я её обожал с ранних лет и потому быстро нашел, где находится эта дурацкая квартира.
-Почему это дурацкая?
-Как только я услышал название улицы, мне стало плохо.
-Они сказали, что два месяца мы можем жить бесплатно, если сделаем ремонт.
-Его можно делать полгода, тем более после работы.
-Там уже половина сделана, осталось только на кухню обшить гипсо-картоном.
Ступени деревянной лестницы были стоптаны до основания. Резные перила были испачканы блестящей голубой краской. Серый свет едва сочился сквозь зеленоватые, давно не мытые стекла в грязных рамах выкрашенных когда-то давно в белый цвет. С узкой винтовой лестницы мы попали в коридор, в который выходили окна из квартир. Я не хотел стучаться в нужную нам дверь, чтобы не испачкать руку. В нос били миазмы клозетных ям, приправленных запахом сырости, гнили и плесени. Я стоял в нерешительности. Катя, пошмыгав носом, постучала в дверь носком своей туфли. Стук получился глухой и невнятный. Для убедительности я побарабанил по кухонному окну, находящемуся рядом с дверью и заколоченному новеньким листом фанеры. Грязная дверь отворилась вовнутрь тесной квартирки. На пороге стояли, прилично одетые, мужчина и женщина лет сорока. Сначала нам показали обшитую гипсокартоном комнату. В оконном проеме красовался стеклопакет в пластиковой раме.
-Тут нужно поклеить обои и поменять полы, - со странным акцентом деловито заговорил мужчина. – На чердаке лежит ламинат и листы ОСБ.
-Позвольте! – возмутился я. – Как я разберу старый пол, если к нему прикручен регипс?
-Ну, не знаю. Ваша супруга сказала, что у вас большой опыт в строительных работах. Придумаете что-нибудь.
-Можно положить ламинат на этот пол, но он весь шатается и скрипит.
-Его однозначно надо разбирать и выкидывать на свалку. Теперь идемте на кухню. Тут нужно поменять полы, прикрутить регипс к стенам и потолку, это окно заделать, а тут сделать перегородку и дверь…
Он показывал на унитаз, стоявший между раковиной и газовой плитой. Со стен осыпалась штукатурка, под которой были почти разложившиеся деревянные брусья.
-Надо будет вызвать газовщика, - деловито продолжила женщина. – А то от этой газовой плиты толка не будет. Еще надо ободрать краску с печки и чем-то её покрыть. Да, двери надо будет поставить новые, когда управитесь со всем, мы приедем, снимем размеры и закажем, а вы потом их установите…
-Извините, - я с умилением смотрел на унитаз и побитую ржавчиной газовую плиту. – Я не понимаю, куда выходит труба из унитаза?
-В сток от раковины.
-Вы знаете, чем это чревато?
-Как вы сказали? Я не понял последнее слово.
-Сточная труба для раковины не рассчитана на унитаз и потому будет постоянно забиваться. Я думаю, соседям это не понравится.
Выбравшись, наконец, на улицу, я с наслаждением вдохнул промозглый, но не такой затхлый, как в той квартире воздух. Снежные хлопья порхали, словно белые мухи. Лужи подернулись коркой льда. За каких-то восемь часов температура упала с плюс пяти до минус пяти. Болела голова, и хотелось спать.
-Какой ужас! – с серьезным видом вещала Катя. – Это же нарушение санитарных правил! Унитаз между кухонной плитой и раковиной, да еще и такой грязный и воду в бачок надо ковшиком наливать…
-Все это нелепо до смешного. Какой можно веселый быт устроить в этой квартире, если повесить занавеску вокруг унитаза! Да и нужна ли эта занавеска? Кто-то сидит на горшке, кто-то выливает непонравившийся суп в бачок этого горшка. А за обедом возмущенный унитаз начинает выплевывать то, что в него загрузили утром. И все это течет на новые полы, а с них на лестницу, на голову благообразным соседям. Я разбираю полы в комнате, а со стен обваливается регипс, падает и разбивается новое окошко в пластиковой раме…
-Я не понимаю, - Катя остановилась и серьезно смотрела на меня. – Ты собираешься там жить?
-А ты? – смеясь, спросил я.
Она пытливо смотрела мне в глаза, а потом вдруг взвизгнула, взяла меня за руку и потащила прочь. За моей спиной оказалась старая женщина с лицом изуродованным пьянством, одетая в живописную рванину, протягивающая ладони с распухшими суставами, просящая денег на опохмелку обнажая коричневые, гнилые зубы.
-Был бы я художником, - шутливо заговорил я. – Я бы обязательно нарисовал эту женщину во всех подробностях. Получилась бы прекрасная иллюстрация для сказки о Бабе-Яге. Мир вокруг прекрасен! И его прелесть зависит не от него, а от нашей реакции на него. Наша беда не в том, что в жизни полно дерьма, а в том, что мы почему-то расстраиваемся, когда наступаем на него. Надо научиться радоваться миазмам клозетных ям и жизнь станет приятнее. Все в наших руках! Мы не можем изменить свою судьбу, но мы выбираем, как относиться к ней. Немного самовнушения и жизнь превращается в сказку. У этой женщины не хватило сил полюбить этот гнилой город, и она начала принимать алкогольный допинг. Хряпнула разведенного спирта и вся эта гадость уже не так раздражает.
-Я не хочу рисовать всякую гадость. Она не понравиться людям. Я хочу быть востребованным и высокооплачиваемым художником, а не каким-то посмертно признанным гением. Мне нужна нормальная и прочная семья. И жить я хочу в старом городе или загородном домике.
-А что ты готова ради этого сделать? – ехидно спросил я.
-Как что? Работать, создавать шедевры…
-Просто работать мало. Чтобы иметь большие деньги, надо, как минимум создать финансовую пирамиду или что-то в этом роде. Тому, как добываются большие деньги, не учат ни в каких академиях…
-Но есть же богатые врачи!
-Чтобы стать врачом, нужно учиться до двадцати пяти лет, а потом еще долго и упорно трудиться за малые деньги и только после десяти лет есть шанс стать виртуозом своего дела и достойно жить. Это относится и к инженерам, юристам, журналистам, артистам. Мы видим только единицы из них, которые добились успеха. А сколько представителей этих профессий влачат жалкое существование? Из миллиона художников с дипломом только тысяча добивается пожизненного признания…
-Ты не можешь говорить о чем-нибудь приятном? И так тошно, а тут еще ты говоришь про всякое дерьмище!
Мы прошли пешком до её дома километров семь. Она сказала, что пол России прошла пешком, голосуя автостопом. По дороге она похвально отзываться о том, как я занимался с ней сексом, а мне почему-то было неприятно это выслушивать. Через время я понял, что она, в отличии от меня, получила удовольствие, а я только устал, был недоволен собой и ей и просто завидовал её счастью. Мне не нравились эти шаблонные фразы про Казанову, а сравнения с известными голливудскими актерами меня просто повергали в уныние и тоску.
-Я думала, - болтала она елейным тоном. – Я думала, что ты фригидный импотент и даже не надеялась на оргазм, а ты оказался просто гигантом, чемпионом.
-Только этот гигант ни хрена удовольствия не получил! – подумал я и мышцы моих челюстей напряглись. – Ни удовольствия, ни удовлетворения. Чувствую себя пустым шприцом, да и только. И меня опять начинает мучать эта мерзкая похоть. Ну почему я не могу даже обманывать себя, как это делает большинство? Почему я самодовольно не упиваюсь её похвалами и не раздуваюсь от гордости? Наверное, мне просто не нравиться быть самодовольным и гордым. Мне не нравиться почивать на лаврах, и стоять на достигнутом. Эти слова тоже скрытое самодовольство, только извращенное. Я любуюсь своей неудовлетворенностью, своим недовольством собой, своими муками. Я просто нравлюсь себе больше страдающим, нежели счастливым болваном.
-А в кафе, - продолжала Кати. – Я собиралась подсыпать тебе возбудителя в чай. Мне подруга дала пакетик и гарантировала, что подействует.
-А если бы у меня от этого возбудителя крышу сорвало. Вот куда бы мы пошли заниматься сексом?
-Не говори так! «Заниматься сексом» - это ужасно звучит.
-Ладно. Куда бы мы пошли трахаться?
-Это звучит еще хуже! Ты же писатель, ты должен употреблять изысканные выражения. Разве трудно сказать: «Заниматься любовью», «Делать любовь»…
И это она называет любовью! Нет! Это был просто одинокий и скучный секс, можно сказать онанизм вдвоем. Во время нормального секса партнеры чувствуют друг друга, а иначе это только самоудовлетворение. Каким бы чудовищем ни была моя бывшая жена, мы все таки хоть немного чувствовали друг друга. У нас и не было любви, но у нас была ненависть и желание убить друг друга, и это было чувство, какое бы оно ни было, оно все-таки было. А тут пустота, бессмысленный обмен любезностями, соблюдение приличий, скучный режим, гимнастика. Зачем я это делаю? Зачем не высказываю то, что думаю? Почему я боюсь своей искренности? Не хочу её обижать, пытаюсь быть жалостливым. Пытаюсь ей доказать, что дело не в мужиках, которые от неё убегают, а в ней самой. Это же просто зашедший далеко спор о том, кто виноват в её одиночестве…
-Ты ничего мне сказать не хочешь? – спросила она после прощального поцелуя.
Я едва не сказал ей, что ничего не хочу ей сказать, что нельзя вымогать того, что может появиться только добровольно, что неподвластно рассудку, воле и правилам приличия, что накатывает внезапно и так же внезапно проходит, что не зависит от нас. Не надо было быть астрологом, чтобы предвидеть её реакцию на эти слова. Женщины визжат, что мужчины обманщики, но они же просто вымогают эту глупую ложь о любви и заставляют себя верить в неё. Неужели трудно просто заглянуть в свою пустую душу, и признать факт своей бесчувственности! Конечно, не радует то, что чувство не украдешь, не заработаешь, не купишь, не выпросишь, что его бесполезно ждать, о нем бесполезно молить высший разум или бога. Любовь нельзя сделать! Да она ведь даже не может допустить существование чувства и эта кучка лжи из трех слов её вполне удовлетворяет. Она знает, чего она хочет. Как же мало ей надо!
-А ты не чувствуешь этого без слов? – возопил я возмущенно. – Если ты этого не чувствуешь, то зачем это все?
Похоже, я сделал глупость. До меня, сотня юношей говорила ей, что безумно влюблены в неё, разворачивались, брезгливо отирали губы и по дороге домой выдумывали какую-то уважительную причину, чтоб не видеть её больше. Она была сбита с толку и не знала, что ответить. Наверное, ей хотелось сказать, что я плохо выучил роль героя-любовника, которую должен был играть. Она-то свой текст хорошо знала, не жалела времени на просмотр мыльных опер. Я был просто поражен её реакцией. Она почему-то начала читать текст соблазненной девственницы.
-Получил то, что вам всем надо, и в кусты! Ты просто трус! Тебя родители не научили, держать ответственность за свои поступки? Что мне теперь делать? Все вы мужики такие.
Когда я впервые услышал это от бывшей жены я возмущался, готов был лоб расшибить, чтобы доказать ей обратное. Но потом я понял, что они бездумно пользуются этим набором фраз, сопровождая их собиранием вещей, пощечиной и уходом. Это просто, бездумно произносимая, мантра, чтобы усмирить мужика. Слушать эту байду мне было не тяжело, я к этому привык. Когда она собралась завершить номер, уйти с гордо поднятой головой, я улыбнулся и щелкнул пальцами у её носа. Сделал первое, что пришло в голову.
-Смотри мне в глаза! – это я сказал уже осознанно, зная, чем продолжу эту фразу. – Что я чувствую? Разве ты ничего не чувствуешь? Разве в моих глазах холод и пустота и нет места для любви? Там, где слова, там нет места любви. Банальные фразы только оскверняют чистоту чувств. Зачем лишний раз трепать то, что мы оба знаем? К чему выставлять напоказ, как чучело, то, что должно стоять в красном углу наших душ? Если с богом играть, как с куклой, то он рано или поздно станет простой куклой, которую будут трепать, пока из неё вата не полезет, а потом просто выкинут и забудут…
-Прости, любимый, я не поняла, что ты хотел сказать. Я чувствую, что ты меня любишь, но когда ты об этом не говоришь, мне начинает казаться, что ты… что я тебе надоела, что ты думаешь о другой…
Вот уж не понимаю тех, кто от надоевших жен бегают к таким же надоедливым любовницам. Я не говорю, что врать нехорошо, что прелюбодеяние это грех, не призываю зарабатывать плюсики в небесной канцелярии на тот случай, если вся эта канитель со страшным судом, адом и раем все-таки существует. Эти люди не нуждаются в наказаниях и осуждениях, поддаваясь своему страху, они обрекают себя на ужасную жизнь. Ходить на свидание с одной было для меня тяжким бременем, но бегать от одной к другой это уж непосильная для меня ноша. Нет, я не честный, не высокоморальный человек, я просто могу найти, чем заняться помимо свиданий, я - лентяй, и потому не боюсь остаться один, потому не обращаю внимания на общественное осуждение. Так зачем же я соврал ей про глаза полные любви? Мне было интересно, чем все это может закончиться. А если точнее, то я просто собирал ощущения и самому себе доказывал, что могу быть хорошим мужем. Все-таки я не только бывшую жену винил в том, что ничего не сложилось, я и себя считал негодяем. Хотелось бороться за свою безупречность.
Вернувшись домой, я отключил телефон и лег спать, забыв поесть. В воскресенье я проснулся поздно и так и не включил телефон, не желая, чтоб меня опять повели смотреть какую-то трущобу. Хотелось хоть немного передохнуть перед захватывающими приключениями счастливого быта. На работе, за обедом в столовой, в которой готовили прекрасные соусы, я зачем-то рассказал Лукашенко про свои приключения. Рассказывал, чтоб не слушать, как он работал с конями в родной деревне, как напивался и стрелял из ружья в родную бабушку за то, что она не налила ему самогона, как он поехал пьяный на мотоцикле и промахнулся мимо моста. В результате он утопил мотоцикл усопшего отца, и сломал ногу. Он мог часами говорить одно и то же, если я молчал. О своем прошлом он рассказывал, если ему было грустно, если он был в хорошем настроении, то он пересказывал мне содержания просмотренных перед сном сериалов. Когда ему было хорошо, он пытался заставить меня восхищаться шедеврами русского шансона. Заказов не было, но менеджер обещала кое-что подкинуть под вечер, и потому надо было торчать на работе и слушать о переживаниях неудавшегося конюха до закрытия офиса. Он милостиво предлагал мне свои легкие сигареты и тут же обсуждал Колю, который постоянно стреляет у него сигареты и никогда не имеет своих.
-В следующий раз точно ему ничего не дам! – выкатывая черные глаза ныл Лукашенко. –В прошлом месяце он получил больше денег, чем я, а я начальник…
-Ты каждый день уходил с работы в шесть часов, а Коля работал круглыми сутками. И тебе просто повезло, что твоя баба не взяла тебя в оборот, как Колю жена взяла. Через пару лет и тебе могут просто не выдать денег на сигареты. Сынок её подрастет немного, и захочет она его отправить учиться в Англию или Москву и придется тебе потуже затянуть пояса на своей шее.
-Она мне не жена, и ничего я не должен за обучения её ребенка платить?
-Но сейчас-то ты за квартиру платишь, а она нет. Пока она на твои деньги пьет с подругами, ты чаи гоняешь. На бабки, что ты ей даешь можно в ресторане ужинать и завтракать, а она тебя бутербродами кормит.
-Что я барин, чтобы в твоих ресторанах жрать?
Я вспомнил, когда мы с ним на пару работали в ночь и сильно проголодались. Я предложил ему зайти в круглосуточную закусочную. Он долго отпирался, но когда я сказал, что, если он не хочет здоровой и горячей пищи, то я пойду один, он поплелся за мной, опустив голову. Когда к нам подошла официантка, он заерзал на стуле и не мог сказать ни слова. Потом предложил взять еду с собой и съесть по дороге или в мастерской. Он опасливо оглядывал сидящих рядом посетителей, когда ложкой ел сосиски и картофель фри. Его не радовал большой экран телевизора демонстрирующего полураздетых девиц что-то блеющих. Не понимал он, зачем в углу заведения был сделан небольшой водопад и бассейн с рыбками. Он боялся улыбчивой официантки, ничего не понял, что было пропечатано в меню, и не знал, что делать с ножом и вилкой.
-Не надо жрать! – возмутился я. – Жрет свинья или собака, а люди кушают поданное им блюдо, которое они выбирают.
-Тебе надо в нашей деревне пожить! Там бы тебе живо мозги вправили. Ишь, интеллигент нашелся. Вот будет у тебя семья, и тогда ты покушаешь блюда свои. Жана уже есть, значить и дети скоро будут.
-Она мне не жена, а подруга и детей не будет и именно поэтому всё будет хорошо.
-Ты её обмануть хочешь?
-Да она сама себя обманывает, мне даже говорить ничего не надо. Надеется на что-то и пусть надеется, а я жениться не буду. Все равно потом разводиться, это же выброшенные деньги.
-Так ты с ней всю жисть не собираешься жить!
-Какая вся жисть? Завтра мне кирпич на голову свалится или я под машину попаду, вот тебе и вся жисть. Чего на сто лет вперед планировать, когда не знаешь, что сегодня вечером будет. На данный момент мне этот штамп на фиг не нужен.
-Ну, если она твоя вторая половинка?
-Ты что этим хочешь сказать, царская морда! Что я не человек, а только половинка и мне потому нужна такая же дефективная?
Коля явился после обеда заспанный, дружески назвал Лукашенко козлом, спросил, как поживает его Беларусь и стрельнул сигарету. Лукашенко протянул ему пачку со скорбной миной и ничего не возразил даже, когда Коля вытащил три сигареты вместо одной.
-Новую подругу нашел! – сказал мне Коля, выпуская дым в сторону бригадира. – Да ты бы лучше с бывшей бы помирился. Съездил бы, хоть ребенка проведал, а там может и стерпится, слюбится. Может она тебя и простит. Я тебя предупреждал, чтоб ты не женился и детей не заводил. А теперь уже поздно выкобениваться, надо семью кормить…
-Пусть лучше Батька Лукашенко её навещает. Он все равно туда к маме ездит. Может у него с ней стерпится, он с ней в одной школе учился, знает её.
-А сто я? – Лукашенко опять выпучил глаза. – На ту ведьму ни у кого терпения не хватит, я-то знаю. Яна и убить может. Её раз у школы деки постарше проучить захотели, окружили и давай ногами пинать, а она взяла кирпич и двум из их голову в кровь разбила. Её батька с нашей деревни, он совсем псих. У неё ж фамилия - Гроза!
-Но раз он взялся за гуж, нехай не брешит, что не дюж!
Подобное я выслушивал каждый день и по нескольку раз. На глазах у коллег я женился, стал отцом и потом развелся под их бурное негодование. В курилку зашел Юрик – рано облысевший мужик с подобострастным взглядом и вечно согбенной спиной. Большую часть свободного времени он таскался со своей жирной, злющей женой по супермаркетам и тратил зарплату на товары, продающиеся со скидками. Скидки – это был смысл его жизни и ни о чем другом он ни думать, ни говорить не мог.
-Опять товарищеский суд! Может, вам еще Люду в помощь позвать.
-Не надо, сами можем. Он ужо вторую себе нашедши, и тоже её кинуть хочет.
-Да? - Юра гаденько захихикал. – У него, что на голове, то и в голове…
Сказав это Юра, вдруг изменился в лице. Я просто смотрел на него и не сразу сообразил, почему он расстроился. Меня осенило только тогда, когда он провел ладонью по своей лысине.
-Ладно, - с отчаянием в голосе выпалил он. – Один – ноль в твою пользу, но я долго в долгу не буду. Я тебе так нагажу! Ты даже не узнаешь, кто это сделал.
-Ты знаешь, для чего мстят? – спросил я, ехидно улыбаясь. – Мстят для того, чтобы знали, кто это сделал, чтобы в следующий раз их не трогали. А ты со своим страхом получить сдачи сводишь воспитательную роль мести на нет. Если напугать своего врага тебе не удалось, то месть нужно довести до конца – уничтожить его, а на это ты не способен.
Когда я только начинал работать в этой фирме, я сам того не ведая, чем-то насолил Юре и он начал мне тихо мстить, писал шефу доносы о моих мельчайших проступках, материала было недостаточно и потому он начал сочинять, но фантазия у него была бедная, да и шеф его подставил. На одной из корпоративных пьянок, он пересказал все письменные претензии моего коллеги и попросил Юрку подтвердить это устно, глядя мне в глаза. Бедный Юра отчаянно искал поддержки у остальных коллег и нашел её. Все накинулись на меня с упреками, но никто не ожидал, что я приму все их оговоры и признаю то, что недостоин занимаемого места и готов сейчас же написать заявление об увольнении. Шеф вдруг сменил гнев на милость и сам же начал опровергать выдвинутые против меня обвинения в дальтонизме, употреблении наркотиков, длительном нахождении в психиатрической больнице. Они ошиблись в том, что я взял кредит на покупку квартиры. Тогда бы они могли бы спокойно меня топтать, и я бы всё терпел и не заикался бы об увольнении. Тогда я очень хорошо получал по сравнению с знакомыми. И им было невдомек то, что я могу взять и отказаться от нетяжелой работы с чистыми руками и в уютной теплой мастерской. Той ночью Юрик был унижен, и ему пришлось просить у меня прощения. Мстить ему мне было лень, да и не было в этом особого смысла. Я его не боялся и потому не хотел ему мстить, хотя шеф после этого еще долго вызывал меня на ковер и требовал доносов…
-Тебе совсем нет смысла мне гадить, - смеясь, сказал я Юре. – Мне теперь не хрен ловить в этой долбаной фирме. С момента моего возвращения я уже не зарабатываю больших денег. Эту зарплату я могу получать, работая сторожем или продавцом. И работу найду на следующий день. А вот тебе придется делать то, что делаю сейчас я и иногда ночевать, чтоб разделаться со своими заказами. Тогда плакали твои отгулы и отпуск.
-А что твоя новая жена говорит на счет твоей зарплаты?
-Она называет себя идеалисткой и говорит, что со мной готова жить и в шалаше. Это, конечно не так, но слово не воробей – вылетит, не поймаешь. Да и не очень-то я расстроюсь, если она меня покинет.
-Ты её хоть любишь?
-Я всех люблю одинаково, по справедливости…
-Ничего у тебя святого нет. Если бог есть, то он тебя накажет.
-А я уже наказан. Думаешь легко жить с чужой толстой бабой.
-Так не живи! – вмешался горящий праведным гневом Лукашенко.
-Не могу отказать бедной женщине. Дам ей немного пожить семейной жизнью, а то она не пробовала совсем. Даю всё, что могу. Полюбить её из альтруистических соображений я не могу, просто не знаю, как это делается.
Большой заказ мне в тот день так и не подкинули. Когда я возвращался домой на забрызганном грязью велосипеде, позвонила Катя, и сказала, что нашла квартиру и ждет меня с деньгами в канторе. Я за пол часа успел доехать до дома, взять деньги и приехать в кантору. Я заплатил стандартную таксу за договор, но только после того, как мы добрались до Московского форштадта, где находилась квартира, и, осмотрев квартиру, договорились с хозяйкой, заплатив ей за два месяца вперед. Ранее я много раз платил деньги, заключая договор с подобными канторами, они давали мне несколько номеров своих знакомых, которые якобы ждали меня на несуществующих адресах, так же меня кинули, когда я искал работу. Хозяйка попросила паспорт и его копию потому, что месяц назад эту квартиру у неё снял молодой человек, у которого она не списала данные из паспорта. Потом он успешно сдал эту квартиру сразу нескольким людям, в один день и исчез. Хозяйке, нелегально сдававшей квартиры, пришлось долго самой разнимать дерущихся.
Пятиэтажный дом был в подворотне, между двумя такими же. Между его окнами и окнами домов напротив было метров десять. Колодец двора был огорожен высоким кирпичным забором, который изобиловал трещинами, и, казалось, вот, вот рухнет. На другой стороне улицы Киевской находился парк, сделанный из кладбища. В нем стояли две церкви – православная и католическая с двумя шпилями, которая чем-то напоминала мне Нор - Дам де Пари, хотя я никогда и не был в Париже и эту церковь не видел даже на фотографии, зато много раз воображал её, когда читал французские романы. Московский район, населенный цыганами, уголовниками низкого пошиба и просто маргиналами, застроенный двухэтажными деревянными трущобами и каменными неухоженными пятиэтажками с пыльной, облупленной лепниной на фасадах сильно напоминал мне бальзаковский Париж или Петербург описанный Крестовским. Ранее я жил в этом районе с бывшей женой один год и не смотря на его дурную славу и постоянные мелкие преступления, которые я наблюдал из окна съемной квартиры ни разу не был, ни избит, ни ограблен, даже грубого слова не услышал в свой адрес, хотя и ходил пьяный по ночам. В родном же районе я и трезвый днем умудрялся получать по мозгам. В тот парк, на Киевской юноши ходили проверять свои навыки в рукопашном бою. Но те, которых я знал, проторчали там всю ночь и так и не сразились со злобными хулиганами. Зато одному моему бывшему пожилому коллеге Алексею в том парке так отбили почки, когда он пил там, что у него начало опухать все тело, а через неделю он просто умер на той стальной двери, которую пытался доделать, чтоб получить деньги и заплатить за квартиру, из которой его выселяли за неуплату. После смерти отца его место занял его сын, удивительно на него похожий. Доделать отцовскую дверь ему не доверили, зато попытались заставить бегать за водкой и прибирать в цеху, но парень он был с норовом, хотя и тихий…
Квартира – слишком громкое название для той дыры на пятом этаже, что я снял тогда. Это было помещение в пять на восемь метров. С раковиной, большой изразцовой печкой и широченным окном во всю стенку. Вассер клозет располагался на лестничной клетке и был общим на три квартиры на этаже. Из мебели был небольшой голубой холодильник изрядно поржавевший, но работавший, два дивана, круглый стол, шкаф с двумя дверями, пара стульев и маленькая скамеечка, чтоб удобней было топить печку. Серые рельефные обои во многих местах отклеивались, пол застелен грязным ковролином. Сараев для хранения дров не было, но я знал, что их можно купить на автозаправочной станции неподалеку. Хотя хозяйка рекомендовала использовать электрообогреватель.
