Длиннопост. Хочу критики.
Ранняя весна в Москве. Светлое чувство обновления на фоне темных недотаявших сугробов. Водитель грузовика Гаврила приехал за новым заказом на улицу Голубинская, что протекает в районе Ясенево на юго-западе Москвы. Вылезая из кабины в распахнутой куртке цвета хаки, Гаврила не глядя спрыгнул со ступеньки своего Камаза прямо в лужу. Потом символически отряхнул пару раз штанину и размеренным шагом направился к будке диспетчера.
— Мытищи, — прозвенел строгий, немного протяжный голос женщины из окошка. Послышался щелчок печати, и через несколько секунд на подоконнике лежала накладная.
Гаврила подавил в себе желание высказать недовольство по поводу заказа на другой конец города, взял бумажку и сунул ее во внутренний карман куртки.
— С наступающим, — только и сказал он напоследок.
Погода была солнечная, но минус два градуса выдавали в природе начало марта. Асфальт утопал в соляных лужах, а по бокам дорог еще лежал снег. К слову, его за зиму выпало столько, что даже обновился какой-то там рекорд по осадкам. Поэтому к началу весны его еще было предостаточно. Этот снег Гаврила и возил на переплавку. Точнее не этот, а уже собранный с улиц трудолюбивыми работниками в оранжевых комбинезонах.
В ожидании загрузки машины, Гаврила не спеша побрел в коморку, где томились между заказами другие водители. Внутри пахло резиной, выхлопами и дешевым кофе. Он высыпал в термос два пакетика Нескафе три-в-одном и залил это дело кипятком из кулера. Гавриле правда нравился химозный вкус растворимого кофе.
За столом сидели трое — Витёк, с вечно красным носом, Артур, бывший моряк, и Димон. Просто Димон из Бирюлёво.
— На север? — спросил Витёк, откусывая бутерброд.
— Да ты счастливчик, — хмыкнул Артур. — Там, вон, Иванов уехал с утра и до сих пор не вернулся.
— Я вообще не понимаю, почему мы возим снег на другой конец города, — возмутился Гаврила.
— Говорят, — начал Витёк, — что плавилка в Черёмушках вышла из строя из-за непрерывной работы. Ещё несколько перегружены. Да и какая тебе разница? Всё равно же платят за смену.
— Это-то да, — вынужден был согласиться Гаврила, — просто хотел понять логику.
— Если заказы выдают туда, значит какая-то логика у них есть. — задумчиво произнес Димон, обнимая двумя руками кружку с чаем.
— Не будут же они нас просто так по Москве гонять, — весело добавил Артур.
В этот момент с улицы донеслись короткие гудки погрузчика.
— Пойду, а то грузят, — сказал Гаврила, вставая и выпрямляя спину. — Ни гвоздя.
— Ни гайки, — отозвались все трое с задержкой.
Выходя из коморки, Гаврила слышал становившиеся всё тише голоса мужиков, которые начали оживленно обсуждать предстоящее восьмое марта и подарки для жён. Он вздохнул. Сам он в этом году ничего дарить не собирался — некому. Жена ушла два года назад. Сначала вроде как к подруге на пару недель. Потом вернулась, забрала вещи и ушла насовсем. Без криков, без скандалов. Просто сказала: "Устала". Как будто он был чем-то тяжёлым, давящим. Ну, может, и был. Только сам не заметил.
Направляясь с термосом к своему грузовику, под завязку набитому тоннами снега, Гаврила думал о том, каким путём его поведет навигатор. С одной стороны, ближе было ехать через центр, но имелся риск надолго встрять в предпраздничной вечерней пробке. Другой вариант — по МКАДу. Получалось хоть и длиннее по километражу, но была возможность серьезно сократить время. Если, конечно, сам МКАД не стоял. Мысленно сделав ставку на путь через центр, он увидел в навигаторе, что угадал, и настроение его немного улучшилось.
Он уселся в кабину, поставил термос в держатель для напитков и повернул ключ. Камаз вздрогнул, словно проснувшийся после спячки медведь. На панели моргнул дисплей магнитолы и включились Вести ФМ. Там снова что-то бубнили про цены, санкции и глобальные вызовы. Гаврила послушал пару минут и с раздражением переключил на Авторадио. Играла «Лошадка» Найка Борзова. Та самая. Где про маленькую лошадку, большую повозку и непростую судьбу.
Гаврила усмехнулся. Узнал в этой лошадке себя. Разве что лошадка, в отличие от него, «стоила очень много денег». Гаврила стоил шестьдесят тысяч в месяц. Без премий. Сначала ему даже стало немного обидно, но в итоге он успокоил себя тем, что разница скорее всего в ценности самого груза.
Пристегнувшись уже на ходу, он достал из кармана куртки пачку Золотой Явы и, как хищник, вынул оттуда сигарету зубами. Наконец закурив, он взглянул на навигатор. Не столько чтобы понять, куда поворачивать — район Ясенево Гаврила знал хорошо, сколько чтобы увидеть, что общее время в пути показывает час двадцать.
Приемлемо, — подумал он. Но, зная, как быстро может меняться ситуация на дорогах, понимал, что это время еще увеличится.
В районе метро Теплый Стан Гаврила вырулил на Профсоюзную улицу — длинную транспортную артерию города, по которой предстояло проехать почти до самого центра. Совсем скоро справа, за деревьями, показалось обтекаемое здание из красного кирпича. В нем не было окон, и издалека оно походило на восстановленную из руин крепость. Это был московский палеонтологический музей.
Гаврила вспомнил, как мама в детстве водила его туда смотреть на скелеты динозавров. Но никаких динозавров он не запомнил. В памяти у него сохранился только магический аппарат, превращающий простые монетки в овальные значки с символикой музея.
Камаз двигался неспешно, от светофора к светофору, пропуская перед собой юрких таксистов, пользующихся медлительностью тяжеловесного грузовика.
Голос диктора приятным тембром передавал, что Москву в скором времени ожидает долгожданная оттепель и температура, наконец, выйдет в стабильный плюс. Вот и еще один сезон подходит к концу, — подумал Гаврила. Четыре времени года, как это принято у всех, у Гаврилы сводились всего к двум: когда возишь снег и когда возишь траву с листьями. Сейчас заканчивался первый.
Работу свою Гаврила не то чтобы не любил. Скорее мирился с ней, считая, что за такие деньги ничего лучше для себя не найдёт. Крути себе баранку, слушай радио, иногда стой в пробках. В его возрасте — Гавриле было уже под сорок — выбирать особо не приходилось. Могло быть и хуже.
Была возможность пойти работать в такси, но перспектива постоянного взаимодействия с людьми его пугала. Не просто с людьми, а с клиентами. Это особый вид людей. Они могут быть тысячи раз неправы, но при этом все равно остаться в выигрыше только из-за своей клиентской неприкосновенности. С ними и музыку громко не послушаешь, и не покуришь в салоне. Гаврила ценил свою уютную свободу размером в кабину грузовика.
Отличным вариантом для Гаврилы могла стать работа дальнобойщиком. Иногда, в моменты тишины, он даже представлял, как катит фуру по ночной трассе, совсем один, а вокруг спит необъятная страна. И только приятная музыка нарушает покой, одновременно не давая заснуть.
Но и тут имелись обстоятельства, перечеркивающие всё. Гаврила не мог надолго оставить старенькую мать, которой был необходим постоянный уход. Пока он работал в городе, у него получалось навещать ее несколько раз в неделю, привозить продукты, помогать по дому. Да и просто разговаривать с пожилым человеком, у которого из собеседников оставался один только телевизор.
Сестра Гаврилы уехала еще несколько лет назад в Сербию. Мужу предложили такой оффер, от которого специалисту его уровня отказываться было грешнó. Вот они и перебрались туда всей семьей на пэ-эм-жэ. А начало новой жизни, как известно, не предполагает активное участие в жизни старой. То же касается и людей из этой старой жизни.
Больше родственников толком не оставалось. Кто-то жил в других городах. С кем-то со временем перестали поддерживать связь, ограничившись лишь поздравлениями на праздники. Даже если бы кто-нибудь и согласился навещать его больную мать, оставлять ее на них Гаврила не хотел. Мать он все-таки любил.
У него даже в салоне висела иконка, которую она ему однажды всучила. Гаврила сначала упирался, мол, зачем ему все это, и так нормально ездит, но потом сдался. Не тот был вопрос, который заслуживал споров. Ему то непринципиально, а маме — приятно. Правда, кто там изображён, Гаврила до сих пор не знал.
Пока жива была его бабушка, церковь играла важную роль в жизни Гаврилы. Были в его детстве и ночные службы, и строгий пост и молитвы перед сном. Потом уже маме элементарно стало не хватать времени на религиозное воспитание сына, лишь бы уроки успеть проверить, и от него отстали. Слава богу.
Впереди, на пересечении Профсоюзной и Обручева Гаврила заметил гаишников. Один уже проверял документы у таксиста на жёлтом Солярисе. Второй стоял рядом со служебным авто и внимательно всматривался во встречный поток. Гаврила инстинктивно напрягся, как будто за что-то был виноват.
Гаишник сделал шаг навстречу грузовику и взмахнул своей волшебной палочкой, приглашая Гаврилу съехать к обочине.
— Лейтенант полиции Чесноков, — представился сотрудник. — Ваш пропуск, пожалуйста. И документы.
— День добрый, — Гаврила протянул ему права, эс-тэ-эску и пропуск. (Всё, что просил).
Лейтенант пробежался по ним взглядом. Потом обошёл машину сзади.
— У вас номера нечитаемые. Ни один символ не виден. Всё в грязи.
— Так это ж… сами видите, дороги какие. Не могу же я каждые десять минут его отмывать, — попытался возразить Гаврила, параллельно вспоминая, когда вообще последний раз видел свой грузовик чистым.
— Это административное правонарушение. Обязан выписать штраф.
Чувствовалось, что за свою жизнь эти слова гаишник повторял тысячи раз.
— Блин. Может, как-то… решим? — спросил Гаврила, не глядя ему в глаза.
Лейтенант с висящей на груди камерой замер на секунду, удивлённо моргнув.
— И что вы собрались решать? Штраф пятьсот рублей. Если оплатить по скидке — ещё меньше. Вам вот эти ваши решения могут обойтись гораздо дороже.
Потом задумался и добавил:
— За последнюю неделю что-нибудь запрещённое употребляли?
— Нет, что вы, — соврал Гаврила.
Лейтенант направился к служебной машине оформлять штраф. Гаврила остался ждать в кабине грузовика и размышлял, как пропустил тот момент, когда гаишники из повальных взяточников вдруг превратились в рядовых клерков на службе государства. Про их коррупцию даже перестали шутить на ТВ. А ведь еще каких-то десять лет назад все было по-другому… — вспоминал он с ностальгией.
Пока гаишника не было, Гаврила от скуки успел выкурить сигарету, отпить горячий кофе и бесцельно полазить в телефоне.
— Ну наконец-то, — буркнул Гаврила, подписывая протокол и забирая назад документы — Заждался.
— Вот что вы за люди такие, — обратился лейтенант Чесноков куда-то в пустоту вокруг. — Берешь взятки — так понóсят всей страной, не берёшь — все равно недовольны.
Гаврила пожелал ему всего доброго и поспешил удалиться, удивлённый тем, как синхронизировались их мысли.
Наверное, идеальный гаишник в представлении россиянина — это тот, который взятки берёт, но исключительно у него. У депутатов на лексусах не берёт, у накокаиненых мажоров не берёт, тем более не берёт у обочечников. А у него берёт. Ещё иногда берёт у его родных и друзей. Внимательно всё выслушивает, входит в положение и за небольшое, даже чисто символическое, вознаграждение соглашается закрыть глаза на мелкий проступок, в котором россиянин и не виноват, просто обстоятельства так сложились.
На светофоре, у пересечения с Нахимовским проспектом поток встал глухо и надолго. Гаврила высунулся в окно. Метрах в ста впереди, поперёк дороги стояла Киа, уткнувшаяся носом в отбойник. На соседней полосе — перекошенная Газелька с капотом в гармошку. Непосредственные участники аварии суетились у своих раненых авто под аккомпанемент из клаксонов остальных.
Таким образом авария заблокировала две из трёх полос и все машины устремились в единственную свободную.
Гаврила, понимая, что стоять придётся не меньше нескольких минут, убрал ногу с тормоза и включил нейтралку. Потом откинулся в кресле и положил руку на подлокотник. В кабине стало тихо — только лениво гудел вентилятор. Гаврила начал разглядывать всё, что попадалось в поле зрения. Слева в соседней полосе стоял детский экскурсионный автобус. Судя по надписям на борту — из какого-то кружка или спортивной секции. Дети оживлённо болтали между собой, болтали ногами и клали всяческий болт на происходящее на дороге.
Гаврила машинально скользил взглядом по салону автобуса. Дети — как дети: один что-то жевал, другой крутил в руках бутылку с колой, третий играл в телефон. Вдруг взгляд его зацепился за одного. Мальчишка лет десяти сидел у заднего окна, не участвуя ни в общей какофонии, ни в болтовне. Подбородок подпер рукой, глаза устремлены куда-то наружу. Гаврила помахал пареньку рукой, чтобы как-то приободрить, но тот лишь смущенно отвернулся от окна.
С детьми у Гаврилы не ладилось. Когда он брал своего еще маленького племянника на руки, тот всегда начинал плакать и писаться. Сам Гаврила о детях особо не думал. Понимал, что рано или поздно надо, но всё откладывал на лучшее время. Так и прожил.
Проехав станцию Академическая, Гаврила заметил, как на приборной панели вспыхнула красная лампочка — тормоза. На весь салон тут же раздался пронзительный писк зуммера, как будто комар застрял в ушной раковине и вопил там от бессилия.
— Да чтоб тебя! — выругался Гаврила и рефлекторно шлепнул ладонью по панели.
Он метнул взгляд на манометр — стрелка упала, но держалась на пятёрке. Не критично, но уже на грани. Компрессор ещё тарахтел, воздух шёл, но тормозить приходилось плавно, накатом, как учили когда-то давно на курсах. Один резкий нажим и всё — давление упадёт ниже минимума и тормоза откажут.
Гаврила проехал ещё пару кварталов, краем глаза следя за лампочкой, будто надеялся, что та одумается и погаснет сама — из уважения к нему и к этой усталой машине. В ответ зуммер запищал будто еще громче.
Гаврила вздохнул. Проблема сама собой не решится. Он съехал в крайнюю правую полосу и встал на аварийку. Откопал в бардачке затертую бумажку, где были записаны номера телефонов на разные экстренные случаи, и позвонил по одному из них.
Недалеко оттуда, в промзоне за Площадью Гагарина как раз был сервис, который возился с грузовиками. Он заезжал туда пару лет назад, но свои впечатления от сервиса не помнил. Значит не обманули — сделал вывод Гаврила. Так бы запомнил.
— Приезжай, посмотрим, — сказал голос в трубке без всякого энтузиазма.
До сервиса ехать было пятнадцать минут. Гаврила тронулся, аккуратно посматривая на стрелку манометра. Значение давления всё также болталось около пяти, но каждое торможение понемногу его снижало. Приходилось ехать с предельной осторожностью, будто он вез не снег, а динамит.
Гаврила поймал себя на мысли, что никто из мужиков, услышав эту историю, не удивился бы. По бумагам с их грузовиками всё было идеально. Ежедневный осмотр перед рейсом, подписи ответственного механика, отметки о прохождении обязательного ТО дважды в год. Не докопаться.
На деле же никто ничего не проверял. Механик на базе вечно торчал у проходной с сигаретой, и если камаз заводился с первого раза и хоть как-то тормозил — этого было достаточно. Разве что водитель лично указывал на что-то серьёзное, что влияет на работоспособность машины и требует ремонта. Тогда механик нехотя включался работу. В остальном техосмотр давно превратился в ритуал: расписался — поехал.
Гаврила привык к такому положению дел. Его грузовик не видел нормального ТО уже месяцев восемь. Сцепление похрипывало, не работала одна из фар, дворник с правой стороны жил своей жизнью. Теперь вот и тормоза.
Двор сервиса встретил Гаврилу смесью талой жижи и какой-то вечной чёрной слякоти, которая здесь, казалось, не высыхала даже летом. Он припарковался у бетонного забора, заглушил мотор и вылез. Вокруг хлопали двери, трещали домкраты. Из под одного грузовика с лязгом выгружали что-то тяжёлое.
Без очереди, как водится, не обошлось. Один ждал сварщика, у другого заклинило коробку, третий, судя по всему, заехал просто поболтать. И каждый выглядел так, будто собирался не чиниться, а разводиться.
Гаврила курил у входа в ремонтный ангар, наблюдая, как механик в грязной робе ползал под старым «Шишигой», ругаясь в полголоса. В углу кто-то грелся у самодельной буржуйки, подкидывая в неё обломки поддонов. Недалеко спорили два водителя, выясняя, чей черёд заезжать.
Минут через сорок появился Валера — здоровенный мужик с круглым, усталым лицом. Он хмуро махнул Гавриле рукой: мол, заводи, поглядим.
Диагностика заняла минут пятнадцать. Валера прислушивался, тыкал пальцем, что-то прикидывал в уме.
— Компрессор у тебя на последнем дыхании, — резюмировал он. — Давит, но с натугой. И шланг травит, слышишь? — он присел и ткнул в сторону колеса. — Слушай, как шипит.
Гаврила наклонился. Шипело.
— Вот тебе и тормоза, — сказал Валера и выпрямился, потирая поясницу. — Под замену всё это, по-хорошему. Но я тебе латку поставлю пока. Пару дней протянет.
— А если не протянет? — спросил Гаврила.
— Ну, значит, не судьба, — флегматично пожал плечами Валера. — Хочешь — жди новый компрессор. Привезут — поставим по уму. Не хочешь — езжай с латкой, как все.
Гаврила молча кивнул. Как все было привычнее.
Пока Валера копался под кабиной, Гаврила бродил по двору, шаркая сапогами по жиже. Заглянул в их закуток — комнатушку с микроволновкой, древним чайником и столом, уставленным банками с заваркой. На стене висело пожелтевшее изображение распутной женщины. Это был календарь за апрель — апрель десятилетней давности.
Вернувшись к машине, он увидел, как Валера закручивал последний хомут.
— Всё. Попробуй прокатиться по двору. Не резко. — сказал тот.
Гаврила кивнул, сел в кабину и провернул ключ. Компрессор вздохнул, будто с облегчением. Давление пошло. Не бодро, но пошло. Он аккуратно сделал круг по двору.
— Спасибо, выручил. Пока дышит.
— Как и все мы. — пожал плечами Валера и пошел спасать новые механические жизни.
Гаврила вырулил со двора, стараясь не дать колёсам буксануть в жиже, и потихоньку вернулся на Ленинский проспект к изначальному маршруту, потеряв на ремонте часа полтора. Солнце начало потихоньку снижаться и чувствовалось приближение вечера.
Скоро предстояло выехать на Садовое.
Гаврила лениво переключал радиостанции, пока не заиграла «На заре» группы «Альянс». Он с первой ноты узнал тот самый синтетический бас, который не спутаешь ни с чем.
— До зари еще рановато, конечно, — подумал Гаврила и прибавил громкость.
Эта песня была клубком чистейшей ностальгии, отзывающейся в сердце каждого, кто ее хоть раз слышал. Ностальгии по времени, когда счастью удавалось забраться так высоко, что выше в жизни человека оно уже вряд ли поднимется.
Звучал припев и мысли Гаврилы были там, в юности, вдалеке от города, за рулем отцовской шестерки, со смеющимися соседскими ребятами на заднем сидении, с окнами нараспашку и пыльной проселочной дорогой, ведущей его, такого зеленого в новую жизнь.
Возможно, молодость дана человеку именно для того, чтобы задать планку, до которой ему повзрослевшему под тяжестью забот и жизненного опыта никогда больше не допрыгнуть.
Не считая прилива ностальгии, до Садового Гаврила добрался без приключений. Там он повернул на Крымский Вал, чтобы объехать центр с запада. Давление в тормозной системе держалось неуверенно, как школьник на контрольной. Но держалось. Магия Валериного хомута работала.
На Смоленском бульваре перед зданием МИДа поток резко сжался. Сначала Гаврила решил, что это очередная авария, но стояли все — плотно, без движения. Спустя пару минут стало понятно: дорогу перекрыли. Полицейские на перекрёстке, мигалки, выставленные конусы. Ехал кто-то дохуя важный.
Гаврила отпил теплый кофе из термоса и заглушил двигатель, предвкушая еще одну пустую трату времени. На улице кто-то лениво сигналил, кто-то вышел из машины размять ноги. Через ряд слева от него стояла скорая помощь. Её бесшумная мигалка выражала одновременно напряженность и беспомощность перед обстоятельствами.
В кабине становилось душно, и Гаврила приоткрыл окно, впуская внутрь слабый сквозняк с привкусом пыли и талого снега.
Тут он заметил фигуру, медленно бредущую между машинами. Старик был одет не по сезону — в легкое пальто, потемневшее от грязи, и невнятного цвета шапку. На груди болтался самодельный картонный плакат, где корявым маркером было выведено: «За полтос — любой вопрос». Гаврила усмехнулся — такого он еще не встречал.
Фигура приблизилась. Старик остановился у кабины, взглянул на Гаврилу снизу вверх и сказал:
— Ну что, рискнёшь? Один вопрос — один ответ.
— А если ответа нет? — лениво спросил Гаврила, опираясь локтем на раму окна.
— Тогда и денег не нужно. Честный бизнес.
Гаврила задумался и решил пойти с козыря, на который у старика точно не найдется ответа:
— Какой будет курс биткоина через год?
— Где-то сто пять тысяч долларов.
— Но какой бы он ни был — твою жизнь это не изменит. Даже если по совету незнакомого старика ты решишь продать всё, что у тебя есть, накупить на эти деньги биткоин, а потом продать его дороже, то особо ничего не поменяется.
Он почесал щеку, подбирая слова, и продолжил:
— Зачем тебе знать про завтра, если ты не понимаешь, что с тобой сегодня?
Гаврила молчал. Он сам не знал, чего ждал от своего вопроса. Но услышал вдруг нечто похожее на правду. Неприятную, зато честную.
— Хмм, — начал он, — тогда возникает новый вопрос: как понять, что со мной сегодня?
— Это зависит от того, какой ты нашел в себе смысл.
— А во мне еще и какой-то смысл есть?
— Смысл, — повторил старик задумчиво. — Люди его ищут, как будто это пункт назначения. Мол, вот доеду — и заживу. А оно так не работает. Смысл — это не финиш, а сама дорога. Не там, где ты окажешься, а как ты идёшь. Ну, или едешь.
— Получается, — уточнил Гаврила, — по вашему смысл не в цели, а в пути?
— Все ищут цель. Но цель — это только точка. А путь — это вся жизнь между точками.
Гаврила переварил сказанное, а потом спросил:
— А вы случайно не самурай?
— Я тот, кто заработал двести рублей за четыре вопроса, — улыбнулся он.
Гаврила достал из кармана смятые бумажки и без сожалений отдал старику. Можно было назвать это лучшей его инвестицией за последнее время.
Через пару минут по пустой дороге пронесся кортеж, сопровождаемый ревом сирен и равнодушием всех остальных. Машины одна за другой начали просыпаться и двигаться вперёд. Путь Гаврилы продолжался.
Когда он свернул с Садового кольца на Олимпийский проспект, живот напомнил о себе предательским урчанием. В обед Гаврила успел перебиться одним бутербродом с колбасой, который сделал еще с вечера. Затем были редкие глотки кофе, но они только возбуждали аппетит.
Поесть нужно было быстро, сытно и недорого. Потому выбор пал на шаурму.
Остановиться на обочине пока не получалось — пришлось дотерпеть до Проспекта Мира. Там, ближе к Рижской, была точка, проверенная временем и желудком: неприметный ларёк у трамвайного кольца.
У окошка стоял всего один человек — какой-то студент в пуховике и наушниках. Гаврила встал за ним, поправил воротник и посмотрел на выцветшее меню. Как будто не знал, что будет заказывать двойную в сырном.
Получив из рук мастера божественный свиток, он отошел в сторону к углу ларька и принялся за дело.
Однажды, его еще тогда не бывшая жена решила удариться в ЗОЖ. Гаврилу она с собой звала, но заинтересовать его этой идеей жене не удалось. Для него не было проблемой ее новое увлечение. Наоборот, он даже всячески ее поддерживал. Но сам идти туда никак не хотел. Душа не лежала. Хотя иногда здоровое питание Гавриле даже нравилось. Он высоко оценил для себя некоторые блюда, которые жена готовила по рецептам из интернета. Правда диету он соблюдал не строго и мог без зазрений совести вечерами заменить пп-шное блюдо на мак или ту же шаурму.
Как-то раз жена ему предъявила на предмет того, что их прежние посиделки с выпивкой, будь то встречи с друзьями или походы в бар, стали слишком частыми. Это было странно, потому что их количество не изменилось, просто она теперь не пила. Пил только он.
Такие душевные слабости и сидячий образ жизни вылились в лишние килограммы на теле Гаврилы.
Покончив с шаурмой, Гаврила вытер руки бумажной салфеткой, свернул обёртку и метким броском отправил этот комок в пластиковое ведро. В животе разлилось тепло и благодать. Он вернулся в грузовик и потянулся к термосу, чтобы смочить горло. Ощущая во рту сладковатый привкус холодного кофе, Гаврила вспомнил, как они с женой спорили о вреде сахара. Она тогда объясняла, что сахар — это «новый табак», а он ей, что жизнь и так горькая и хоть чем-то её подсластить надо.
За время, прошедшее с того спора, его жизнь так слаще и не стала.
Солнце садилось. На безоблачном небе над ВДНХ сиял закат, освещая крыши павильонов в мягкие золотые оттенки. Ехать оставалось недолго.
Гаврила завернул на заправку прямо у одного из входов в метро.
— Надеюсь, это последняя остановка на сегодня, — подумал он, вставляя заправочный пистолет в горловину бака.
Пока дизель наполнял брюхо грузовика, Гаврила ходил между полок с шоколадками, энергетиками и всем прочим, что продается на заправках. Покупать по таким ценам он все равно ничего не собирался, просто рассматривал разноцветные обертки.
Возле автомата с напитками суетилась женщина лет тридцати пяти, с рюкзаком на спине.
Гаврила уже было отвернулся, как вдруг она шагнула к нему:
— Простите, а вы случайно не в сторону Мытищ?
Незнакомка устало улыбнулась.
— Просто многие грузовики ездят в ту сторону. Я подумала — вдруг повезёт. Мне бы по Ярославке до станции Лось.
— Мне — чуть дальше, — пожал он плечами. — Залезайте. Только удобств не обещаю.
— В общественном транспорте сейчас не лучше, — отозвалась женщина.
Пока он расплачивался за топливо, она уже устроилась в кабине. Аккуратно поставила рюкзак под ноги и пристегнулась.
— Спасибо. — сказала она. — Автобусы в это время битком и ждать их долго. Вот я и подумала: раз уж все равно в одну сторону…
— А вы бесстрашная. В салон камаза мало кто по своей воле полезет. Не боитесь?
— Почему-то не боюсь, — ответила она, чуть задумчиво. — К тому же у меня всегда с собой перцовка.
— Значит, в случае чего, вы меня защитите.
— Только если вы очень попро́сите, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Я в молодости с подругой до Сочи доехала автостопом. Сейчас бы, конечно, уже так не рискнула — насмотрелась на ютубе всяких историй про маньяков.
— И часто вы так? — спросил он, не отрывая взгляд от дороги.
— Ну… попутки, вот это все.
— Да нет. По настроению и по загруженности автобусов. В камазе вот впервые. Интересный опыт. Сидим выше всех.
— Ага. Почти как на колесе обозрения.
Гаврила взглянул в окно. За стеклом промелькнул экран торгового центра с яркой рекламой предстоящей масленицы. Большие блины, соломенное чучело, дети в валенках.
Ему вспомнилось, как маленьким его водили на празднование масленицы в небольшой районный парк. Он навсегда запомнил, как ведущий взял сковороду, разбил в нее яйцо и заявил, что через две минуты яйцо само приготовится от солнечного тепла. К слову, на улице было минус пять. Маленький Гаврик естественно не поверил таким фокусам и прождал эти две минуты в полном скепсисе. Какого же было его удивление, когда яичница приготовилась и ведущий в качестве доказательства ее даже съел. До сих пор Гаврила точно не знал — действительно ли яйцо приготовилось от солнца или хитрые ведущие просто нагрели сковороду заранее.
Он поделился этой историей с попутчицей:
— Так ведь в этом и смысл фокуса, — ответила она. — Чтобы не знать наверняка. Тогда и жить интереснее.
— Наверное поэтому из всех моментов моей жизни именно его я помню так хорошо. Все понятное забывается. Остается только то, на что пока нет ответа.
Они замолчали. В кабине было тепло, и от ровного гула мотора в какой-то момент повисла уютная тишина.
На подъезде к станции Лось она показала жестом:
— Вот здесь можно. У перехода.
— Спасибо вам большое, правда.
Она вылезла из машины, собираясь навсегда покинуть мир Гаврилы.
— Послушайте… — начал было он, но в тот же момент увидел, как на ее безымянном пальце заблестело отражение уличного фонаря. В темной кабине грузовика он и не заметил на ней кольца. Впрочем, он и не смотрел в ее сторону дольше секунды, пока они ехали.
Она улыбнулась и махнула на прощание.
Гаврила потянулся к термосу и сделал глоток. Кофе окончательно остыл, став отдавать чем-то вроде мокрой картошки. Он поморщился, но пить продолжил — не выливать же все-таки. До Мытищ оставалось совсем чуть-чуть. Путь, длившийся вместо полутора часов — почти четыре, подходил к концу.
Он подъехал к небольшому полигону на окраине города. Охранник у ворот не спеша подошел, чтобы взять накладную:
— Чего так поздно? У нас уже все по домам разъехались.
— Путь выдался длинный. — ответил Гаврила.
Охранник махнул рукой в сторону тускло поблёскивающей снежной кучи:
Гаврила подогнал грузовик задом и вышел. Металл кузова глухо скрипнул и задние ставни раскрылись. Кузов был пуст.
