"Десятое мая. Вторник.
Последним уроком была физкультура. Когда я прибежала со двора в спортзал, сразу в голове зажегся красный сигнал — тревога. Из девчачьей раздевалки слышались крики и возня. Бегом кинулась через зал. Застыв на пороге раздевалки, на мгновение обомлела от гадкой сцены. Аля. Она лежала на бетонном полу, прикрывая руками голову. Её обступило человека три или четыре, и они её били.
— Оставьте её! — Я кинулась внутрь, но меня сразу же схватили двое. Эти двое стояли с двух сторон от двери, у самого порога раздевалки, и я их не заметила. — Уроды! Гады, что вы творите! Отпустите её!!! — Я вопила не своим голосом, пытаясь вырваться. Но эти двое были крепкими мальчишками, а я была одна...
Алька кричала. Её тянули за волосы, пытаясь попасть по лицу. Били руками и ногами, пинали по полу... Белая физкультурная майка на ней была грязной, волосы, всегда аккуратно заплетённые, растрепались, один кед валялся на полу. Это был кошмар. Ужас, которого я не видела никогда больше — ни до этого дня, ни после. Физрук! Боже, где же ты...
Но вместо зычного голоса физрука сзади вдруг раздался другой. Храмова схватила меня за волосы и резко потянула назад.
— Думаешь, мы не знали? Как ты трещишь каждый день после уроков со своими тупыми подружками? Смотри, — прошипела она мне в ухо. — Смотри, дура. Это всё из-за тебя.
— Я тебя убью, тварь! — прокричала я. Слёзы ярости застилали глаза. Я брыкалась, пытаясь вырваться, но держали крепко. — Я тебе голову разобью трубой в подъезде! Я шею тебе сломаю за это! Тупая, жестокая дрянь! Ты этого хочешь? Ну, давай! Пусть только твои шавки меня отпустят!...
Из тамбура раздался тихий возглас Инги.
— Идёт!
Гоп-компания тут же засуетилась. Работали, как по нотам: похватали свои вещи и сбежали в одно мгновение — такое впечатление, что этот отвратительный спектакль был отрепетирован, и неоднократно. Меня втолкнули внутрь раздевалки и захлопнули дверь снаружи — я, наконец, подлетела к лежащей на полу Альке и попыталась поднять её. Алька была тяжёлая...
Когда на пороге возник физрук, в раздевалке мы давно были одни. Сидели на холодном бетонном полу, обнявшись, и ревели в голос...
Он был в шоке. «Вы что тут, с ума посходили?! А ещё девочки! Разве можно драться?!...» — помню эту его тираду. «Нет, — подумала я. — Никак нельзя...» Мы долго возились в туалете, открыв кран холодной воды. Вместе пытаясь кое-как привести Альку в порядок... А потом ушли по домам. У неё не было переломов, только ушибы и выбитый зуб. У меня разрывалось сердце на тысячу кусочков... Я видела, как заплывал её глаз, вытирая ладонью её пухлое личико от размазанной по нему грязи. Видела её трясущиеся руки и порванный ворот майки.
— Бок болит... И копчик. Наверное, они теперь расскажут всем, что мы с тобой подрались. И ты меня избила, — её голосок дрожал. А я поняла, что, скорее всего, так оно и будет. Они все снова будут заодно. Версия для взрослых давно придумана и более того, продумана до мелочей.
— Алька... — помню, прошептала я. — Мне просто надо исчезнуть...
Наверное, она тогда меня не поняла. А может быть поняла, я не знаю. Но моё решение уже созрело, и я понимала, что его ничто не изменит. Если я останусь, если продолжу сопротивляться, если и дальше буду стоять в своём углу, как старый, драный, раздражающий всех стол, то с ними произойдёт что-то ужасное. С Алькой и Зарой. А Зара, она такая хрупкая...
Возвращаться в школу на следующий день я наотрез отказалась. Вечером спокойно сказала вернувшимся с работы родителям, что завтра в школу не иду.
Папа вскинул на меня голову, мама, стоя у плиты, обернулась. Выражение их глаз было одинаково растерянным и недоумевающим. В кухню вошла бабушка.
— И я её поддерживаю, — придя домой, я всё ей рассказала и серьёзно попросила перевести меня в другую школу, а голос бабушки в семье всегда был весомым. Она приняла это решение удивительно легко.
— Да что это такое?! — папа повысил голос. — Мама, что случилось? Как можно менять элитную школу с прекрасными педагогами на... Бог знает, что?!... Может, вы с Дашей мне объясните, что тут происходит?..
— А тебе объясняли, Юра. Тебе постоянно рассказывали все четыре года, что там происходит, — сказала бабуля тихо. Я молчала. — Давай, сынок. Завтра сходи, напиши заявление и забери её документы. А в понедельник мы с ней сходим в двадцать вторую...
На этом разговор был закончен. Катерину, как и большинство её подельников, я больше никогда не видела."
