Олифантофф + Сказка

Возвращался Солдат домой после долгой службы. На затылке фуражка, за плечами ранец, на боку сабля. Идёт себе посвистывает, встречным мужикам кивает, бабам подмигивает. Вдруг, видит, сидит на завалинке красна девица. Ест крыжовник из лукошка, да на Солдата поглядывает.

— Здравия желаю, краса ненаглядная, — подкручивает усы служивый – Ждёте кого, али так просто скучаете?

— Жду, — заливается румянцем дева. – Нагадала цыганка, что сегодня суженого встречу.

— Уж не обо мне ли речь? Я человек бравый, холостой и возраста вполне подходящего.

— И под венец готов? – прячет глаза красавица.

— Отчего нет? Можно и под венец.

— Тогда, — улыбается красавица, — милости прошу в дом. Отдохни с дороги, а там и решим.

Зашёл Солдат в избу, сел на лавку, а хозяйка давай на стол накрывать. Из печи чугунок щей тащит, из погреба кадушку огурцов солёных, со двора кринку молока. Только она во двор, смотрит Солдат, выходит из-за печки Кот.

— Моё почтение, — шутит служивый. — Как живёте-можете?

— Хлебца бы, — жалобно просит Кот человеческим голосом. – С голоду помираю.

— Ах, бедняга, — жалеет его Солдат. – На, держи!

Ножом ломоть сала отхватил, подал страдальцу. Кот кусок одним махом проглотил, Солдату в ножки поклонился.

— Благодарю, служивый, за щедрость. Третий день голодаю, совсем живот подвело.

— Отчего же, — недоумевает Солдат, — тебя хозяйка не кормит? Поди, провинился чем?

— Такую хозяйку, — щерится Кот, — на дыбе изломать мало. И никакая она не девица-красавица, а ведьма проклятая. Заманивает путников, а потом живьём съедает и косточки в огороде закапывает.

— Спаси и сохрани, — закрестился Солдат, да за саблю покрепче ухватился.

— Беги, милый, — трясёт головой Кот. – Беги, пока ноги целы, а голова на плечах держится.

Хотел было Солдат дёру дать, да призадумался.

Глянул ещё раз на Кота. Уж больно тот кругл, да гладок. Никак не выходит, что голодом морен. В горнице, в красном углу икона висит, лампадка под ней теплится. Ох, не похожа изба на ведьмино логово.

Хвать Солдат Кота за загривок.

— А, не врёшь ли, друг сердечный? – спрашивает. – Не задумал ли чего супротив меня?

Молчит Кот, рожу усатую воротит.

— Давай-ка, — продолжает Солдат, — с хозяйкой поговорим. Какая она есть ведьма и как тебя голодом морит.

— Ладно, — шипит Кот. – Отпусти. Соврал я.

— Отчего же?

— Ну, посуди сам, служивый! Какой ты к чёрту жених? Сапогами в избу грязи нанёс, табаком надымил. В карманах пусто, да и в голове, боюсь, не ума палата. Всё что умеешь – в карауле стоять, из пушки палить и байки рассказывать. Да, ещё, не ровен час, собаку заведёшь.

Поскрёб Солдат в затылке.

— А, сейчас, — не унимается Кот, — может быть, купец какой мимо дома едет, либо сын боярский на коне скачет. Хозяйка же тебя, голь перекатную, хлебом солью потчует. Не совестно, военный?

Озлился Солдат.

— Может я деньгами и не богат, зато с обидчиками у меня разговор короткий.

И быть бы Коту битому, да девица со двора вернулась. Отпустил Солдат хвостатого.

Хозяйка тем временем на стол штоф зелена вина поставила, закуски разложила. Сели ужинать.

Выпил Солдат чарочку, закусил сальцом, а ему уж горячие щи со сметаной подают. Выпил вторую, девица картошечку маслом политую пододвигает. Холодец на блюде так и просит, что б с хреном отведали. Каравай хлебным духом дышит. Яблоки мочёные крутые бока подставляют. Пироги золотистой коркой манят.

— Господи! – чуть не стонет служивый, — Счастье-то какое!

Выпил Солдат третью чарку, расстегнул пуговицу на мундире и давай врать про походы дальние, про края заморские, про богатства басурманские. И песни пел, и на гармони играл, и вприсядку плясал. Сулил хозяйке жизнь беззаботную, любовь вечную и богатства царские. А, как стало смеркаться, отвела его девица на сеновал, там до утра оставила.

Казалось бы, тут и сказке конец, да только на рассвете встал Солдат, скатал шинельку, натянул сапоги и за ворота. Вышел, смотрит, Кот на заборе сидит.

— Прав оказался, котище — говорит Солдат. – Не гожусь я. На кой чёрт твоей хозяйке служивый без роду, без племени, да с пустыми карманами?

— Ещё и враль, каких поискать, — согласно кивает Кот.

— Найдёт себе жениха и побогаче, и почище, — не слушает его Солдат. – Нарожает детишек и станет поживать в тепле и довольствии. Так, что, зла не держите и лихом не поминайте.

И ушёл.

К полудню дошагал до большого села и прямиком в кабак. Ступил на порог, руки раскинул.

— Угостимся, — кричит, — православные?! Выпьем за судьбинушку солдатскую?!

Так на три дня и загулял.

Проснулся чуть жив в бурьяне. Глаза продрал, видит, напротив Кот сидит, брови супит.

— Здоров ты, — морщится, — вино пить.

— Отстань, — просит Солдат. – Чего ещё надобно?

— Будь моя воля, век бы не видел, — кривится Кот. – Только вот беда приключилась. Полюбила тебя, беспутного, моя хозяйка. Третий день не ест, не пьёт и всё слёзы точит. Подай ей Солдата, или в омут головой кинется.

— Врёшь, — не верит служивый.

— Рад бы соврать, — вздыхает Кот. – Так, что умывайся, вытрясай репьи из мундира, да в обратный путь собирайся.

И пошли они к девице-красавице. Через поля гречишные, через рощи берёзовые, через холмы зелёные. Идут себе посвистывают, встречным мужикам кивают, бабам подмигивают.

Как-то раз Султан города Багдада вызвал Визиря и объявил, — Желаю знать, как живёт мой народ.

— Абсолютно счастливо и не устаёт благодарить тебя, о величайший из правителей, — воздел руки Визирь.

— Вот и собираюсь на это взглянуть, — кивнул Султан. – Так ли всё хорошо. Ступай, принеси пару старых халатов. Сегодня вечером покинем дворец и, одевшись простолюдинами, обойдём площади Багдада. Послушаем, о чём говорят на улицах.

— О, алмаз моего сердца, — растерялся Визирь, — Дозволь придумать другой способ, не подвергающий риску жизнь мудрейшего из султанов. Дай срок до утра.

Султан согласился, и наутро Визирь стоял у трона.

— Вели объявить глашатаям, что обещаешь сундук золота тому, кто добудет птичье молоко.

— Что? — удивился Султан. — О каком молоке ты говоришь?

— Не гневайся, а выслушай, о, терпеливейший, — поклонился Визирь. – Чтобы узнать, как живётся народу, задумал я одну хитрость. Согласись, о мудрейший из мудрых, что отправиться за птичьим молоком решатся только бездельники или отщепенцы. Добрые ремесленники или честные торговцы не бросят мастерские и лавки ради погони за призрачной удачей. Повели желающим попытать счастья собраться завтра на площади.

Подивился Султан столь изощрённой уловке и согласился с Визирем.

На следующий день с полсотни горожан собралось перед дворцом.

— И это всё? — обрадовался Султан, выглядывая с балкона. – Немного.

— Позволь продолжить, о, справедливейший, — поклонился Визирь.

— Султан повелевает, что бы вы принесли не только молоко, но и саму птицу, — выкрикнул он. И склонившись к правителю, пояснил, — Сейчас увидим, сколько из них хитрецов.

Толпа внизу заволновалась и заметно поредела.

— Прохвосты? — расстроился Султан.

Визирь скорбно покачал головой и снова прокричал, — Отправитесь в дорогу на своих лошадях, и будете содержать себя сами!

— Разбежались, — развеселился Султан. – Только какой-то бродяга остался. Или отпетый мошенник, или глухой.

Визирь сделал знак стражникам, и те привели бедно одетого юношу.

— Как тебя зовут? — спросил Визирь.

— Хасан, о, повелитель, — низко поклонился тот.

— И ты, Хасан, берёшься принести нам птичье молоко?

— Берусь, — улыбнулся юноша, и добавил, замешкавшись, — точнее, уже принёс.

Под пристальными взглядами стражников, он скинул с плеча пыльный хурджин, развязал и извлёк на свет курицу.

— Велик Аллах, — Султан привстал с трона и сделал несколько шагов вперёд.

Между лап курицы свисало розовое вымя.

Визирь осторожно, кончиком пальца дотронулся до птицы и отдёрнул руку.

— Кто дал тебе её? — вкрадчиво спросил он. — Джины или ифриты?

— Сама родилась год назад, — развёл руками Хасан. — Все куры, как куры, а эта вот такая. Принёс в город, собирался продать. Хотите, надою молока?

Султан, взяв с подноса кисть винограда, оторвал одну ягоду и бросил курице. Та, наступив лапой, принялась выклёвывать мякоть.

— На вид обычная курица, — изрёк Султан и присел на корточки рядом.

— Молоко, уж не прогневайтесь, - осмелел Хасан, — горькое. Дрянь, а не молоко.

Повисла тишина. Курица, склевав виноградину, важно вышагивала по плитам.

— Кстати, — Султан выпрямился. На курицу он больше не смотрел. — Не помнит ли мудрейший Визирь, что обещано в награду тому, кто добудет птичье молоко? Кажется, сундук золота?

Визирь побелел лицом.

— Но, позволь, о, светлейший. Мы говорили о птице. Курица же не совсем является ею. Уверен, что одной золотой монеты будет вполне достаточно.

— Я никогда не даю пустых обещаний, — нахмурился Султан. — Кроме того, все в выигрыше. Этот славный юноша разбогател. Я же с радостью узнал, что в Багдаде не наберётся и сотни бездельников.

— Ты, как всегда прав, о, мудрейший, — обрадовался Визирь.

— В то же время, — продолжал Султан, — если каждый твой совет будет обходиться в сундук золота, то казна скоро опустеет.

Визирь поник головой.

— Говоришь, молоко горькое? — обратился правитель к Хасану.

— Как полынная настойка, — вздохнул юноша.

— А сколько лет живёт курица?

— Может лет пять-шесть прожить.

— В таком случае, — громко, чтобы все слышали, сказал Султан, — повелеваю Визирю в течение года начинать утро с кружки птичьего молока.

— Будет исполнено, о, справедливейший, — вздохнул тот.

— А, если курица умрёт раньше или перестанет доиться, — шепнул Султан на ухо Визирю, — то сам отправишься на поиски новой.

Всю поездку Лев Николаевич ёрзал в бричке и глухо бормотал, перелистывая страницы блокнота.

— Матвей, — ткнул он в спину кучера, когда впереди показались первые избы деревни. – Тебе в детстве сказки рассказывали?

— Не без того, — немедленно откликнулся тот, давно уже привыкший к неожиданным вопросам графа. – Бабка, бывало, как заведёт про Глиняного Мужика, так полночи окаянный снится.

Кучер, хохотнув, покрутил головой.

— И дед сказки сказывал? – продолжал допытываться Толстой.

— Дед-то? – переспросил Матвей. – Дед больше срамные знал. Про Девку Об осьмнадцати срамных местах.., — кучер замялся, покосившись на графа.

— Ладно, — перебил Лев Николаевич. – Останови у околицы.

Там, на колоде, вросшей в землю, сидел мальчонка в длинной несвежей рубахе. Осторожно, стараясь не ступить в лужу, Толстой выбрался из повозки.

— Здравствуй дружок, — нарочито добродушно пропел он, подходя к ребёнку.

Тот, занятый плетением какой-то косицы из травы, даже не поднял головы.

Лев Николаевич, удивлённый таким пренебрежением, помялся, и собрался было уйти, но сдержался. Достав из кармана блокнот, он присел рядом.

— Хочешь послушать сказку? – спросил Толстой, и, спохватившись, пояснил. – Дедушка пишет сказки для детей.

Мальчик, замерев, слушал. Лев Николаевич, приписав его молчание, к обычному испугу, ободряюще потрепал парнишку по плечу.

— Мужик, — вдруг отчётливо сказал мальчик басом, — дай толокна.

И уставился в лицо оцепеневшего графа пронзительно голубыми, слезящимися глазами.

— Это Данилка-дурачок, — беззаботно пояснил, бесшумно подошедший кучер. – Третий десяток пошёл обалдую, а не растёт ни шиша.

— Дай толокна, — требовательно обратился дурачок уже к Матвею.

Лев Николаевич неуклюже поднялся и молча пошёл к бричке. Кучер, на всякий случай, погрозив Данилке кулаком, поспешил за ним.

— Домой, — кратко распорядился Толстой.

— А, вот ещё помню, — Матвей легко запрыгнул на козлы, — дед сказку любил про Козла и Лягушку…

— Мужик, — завопил вдогонку дурачок, — дай толокна!

Лев Николаевич закрыл глаза и застонал.

Гуляли всю ночь и уезжали уже под утро.

— Собирайте невесту в путь-дорогу и ждите нас по первому снегу, — говорил Булат Богатырь родителям Василисы.

Иван Царевич, не отводя взгляда от Василисы, пытался сесть в седло, да всё промахивался мимо стремени. Из-за угла дома появился всклокоченный Медведь, и, обдавая запахом браги и редьки, горячо зашептал Марье на ухо, — Не по-людски поступаем. Дня три гулять полагается.

— Тебе б только гулять, — рассердилась та. — Дальше-то что делать будем? Как поступим?

— Придумаем что-нибудь, — икнул Медведь. — Без хвастовства скажу, не сыскать на белом свете такого как я помощника.

Сели на коней, выехали за ворота и остановились только на развилке у края леса.

— Что же, друзья мои верные.., — начал было Иван Царевич.

— ...пришла пора прощаться, — перебил его Медведь. И, состроив унылую моду, продолжил, — Поедет наш витязь на Тьмутарань в одиночку о яблоках просить-умолять. А, коли не сжалится Тьмутараканский царь, вынет меч-кладенец и силой добудет. А, не получится, то падёт в битве. Мы же, косточки его соберём и похороним на высоком берегу. Или под ветвистым дубом.

— Совсем из ума выжил? — озлился Булат Богатырь.

— Он всё верно сказал, — вздохнул Иван Царевич. — Здесь расстанемся.

— Вот! — Медведь довольно ухмыльнулся. — Что я говорил! Порода такая у витязя нашего — напролом идти. Всё сам решить хочет, а, нет бы, с товарищами посоветоваться, да умные речи послушать.

— Это твои, что ли?

— Да, хоть и мои! — приосанился Медведь. — Знает кто из вас, что в этом лесу Баба Яга живёт? Старуха злобная и на расправу скорая. Жрёт на завтрак детишек малых, а на обед добрых молодцев, — тут он подмигнул Булату, — вместе с конями.

— И что нам с того?

— А, то, — ответил Медведь, — нет для Яги врага злее, чем Кощей. Сто лет меж ними вражда длится. Может и тысячу. Бились они прежде на смерть, да одолел Ягу Кощей. Загнал в самую чащу и заставил в ветхой избушке жить, да грибами мухоморами питаться. Вот она и мечется по лесу, обиду на путниках вымещает.

— И как к ней подступиться? — нахмурился Иван Царевич.

— Есть! — расцвёл Медведь. — Есть среди нас такой человек. Вернее, зверь. Но, чур, уговор. Пусть Булат Богатырь с Марьей здесь остаются, коней стерегут. Мы же вдвоём с Царевичем Ягу искать отправимся. А, как отыщем, я первый с ней говорить стану.

***

Любо дорого было наблюдать за Медведем. Он совсем перестал балагурить, бесшумно скользя меж стволами деревьев. Иногда замирал, поднимая вверх лапу, и Иван Царевич послушно останавливался; задумчиво рассматривал кору деревьев; пробовал на вкус упавшие листья и нюхал траву. Наконец, облегчённо вздохнул.

— Рядышком совсем, — прошептал он. — Ох, и жуткое местечко, аж шкура зудит.

Медведь встряхнулся и крадучись пошёл вперёд.

Когда за деревьями показалась залитая солнцем поляна, положил лапу на плечо Ивану Царевичу.

— Видишь, вон там избушка притулилась? Это оно самое логово и есть. Схоронись здесь, — Медведь указал на поваленный ствол дерева. — Я же пойду с Ягой говорить. Как свистну два раза, смело выходи, опасности нет. А свистну три, не обессудь, спеши на выручку. Ну, — он обнял Ивана Царевича, и дрогнувшим голосом закончил, — не поминай лихом.

Косолапый выпрямился, смахнул набежавшую слезу и двинулся на поляну. Иван Царевич, стараясь не ступить на сухую ветку, осторожно присел, следя за удаляющимся Медведем. Тот вышел из-за деревьев, поклонился на четыре стороны и зычно выкрикнул, — Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом.

Избушка не шелохнулась. Тогда Медведь подошёл ближе и повторил громче. Затем опять поклонился и вновь приказал, правда, на этот раз в голосе звучала просьба. Встал к избушке спиной, постоял немного и, внезапно обернувшись, вновь выкрикнул заветные слова. Увы, всё было напрасно.

— Твой Медведь? — рядом с Иваном Царевичем стояла древняя старуха и, прищурившись, следила за происходящим на поляне.

— Мой, — смутился он.

— И чего надобно?

— Пришли о помощи просить, али совет какой получить, — молвил Иван Царевич и замолчал, внезапно увидев себя со стороны. Статный, закованный в кольчугу витязь явился просить у древней лесной старухи помощи. Да не просто пришёл, а взял в товарищи скомороха Медведя, кривляющегося сейчас перед убогой избушкой.

— Прости бабушка, видно разум совсем помутился, — покраснел Царевич. — Не держи зла.

Баба Яга, удивлённо повернулась, и уставилась на его пылающее от стыда лицо.

— Ты, добрый молодец, раз уж забрался в такую даль, не спеши убегать. Поведай, что за боль гложет.

Иван Царевич посмотрел в желтые глаза Бабы Яги, махнул рукой и, словно, бросаясь в омут, заговорил.

Старуха слушала не перебивая. Медведь, тем временем, уже осип и молча, швырялся кусками дёрна в избушку. А Иван Царевич всё говорил и говорил.

-... вот так здесь и оказался. Уж прости, — невесело закончил он.

Старуха, сплетя пальцы на клюке, молчала. Вернулся, ругаясь осипшим голосом, Медведь. Увидел Бабу Ягу и остолбенел, выпучив глаза.

— Помогу, — вдруг сказал старуха, и хитро посмотрела на Ивана Царевича. — Я тебе, а ты мне.

— Любую службу исполним, — Медведь молитвенно сложил лапы на груди. — Только прикажи.

— Богат ли царь Тьмутараканский? — спросила Яга.

— Живёт в палатах каменных, злата-серебра имеет немеряно, — Медведь закатил глаза. — Монету свою чеканит!

— Велики ли владения?

— За год не обскачешь.

— Василису в жёны хочет, али так, для утехи?

— В жёны, бабушка, — Медведь скроил серьёзную морду. — Иссох весь по ней.

— Нет ли у тебя от невесты вещицы какой памятной? — обернулась Яга к Ивану Царевичу. — Перстенька, али ещё чего?

— Платок, — встрял Медведь. — Платок она на прощание подарила.

Царевич нехотя протянул Бабе Яге платок. Та приняла, помяла скрюченными пальцами, пошептала и, вдруг, с силой дунула на него. Платок исчез, а старуха начала преображаться. Распрямилась спина. Разгладились морщины. Седые космы превратились в тугие золотистые косы.

— Батюшки-светы, — попятился Медведь.

Перед ними, во всей красе, стояла Василиса Прекрасная.

— Хороша? — спросила дева.

— Пахнет так же, — осторожно принюхался Медведь. — Диво дивное!

Иван Царевич, не веря глазам, ошарашенно молчал.

— Как же так? — наконец вымолвил он. — Готова, что б мы тебя на молодильные яблоки обменяли? Зачем?

— Сам подумай, — усмехнулась Яга. — Стану Владычицей Тьмутараканской. Буду на перинах пуховых спать, на серебре есть, в шелка рядиться, подданных казнить или миловать. Куда лучше, чем в лес из избушки таращиться.

— А, Царь? Неужто за нелюбимого пойдёшь?

— Эх, невинная душа. Сколько ему ещё отмеряно? Боюсь, после свадьбы и месяца не проживёт, — засмеялась дева.

Осторожно хихикнул и Медведь.

***

— Вставайте, лежебоки, — тормошил Медведь спящих у костра Марью и Булата Богатыря. — Глядите, кого привёл. Согласилась Василиса себя в жертву принесть, дабы батюшку Ивана Царевича от лютой хвори исцелить. Вот же добрая душа. Золото, а не человек.

— Ох, беда, — закручинился Булат Богатырь, глядя на выходящих из лесу Царевича и Василису.

— Что ж ты, косолапый, натворил? — рассердилась Марья. — Дурья башка.

— Шучу я, — захохотал Медведь. — Невеста та, да не та! Баба Яга над нами сжалилась и в деву-красавицу обернулась.

— Опять сочиняешь?!

— Сами глядите, — Медведь, радостно приплясывая, указал лапой. — Мать родная не отличит.

Тем временем подошли Царевич с Ягой.

— Вот так чудо, — прошептала Марья.

— Я с Царевичем, — улыбнулась Яга, — не мешкая, во дворец Тьмутараканский отправляюсь, где суженый заждался. Вам же наказываю про всё виденное-слышанное помалкивать, а лучше и вовсе забыть. Кто ж болтать вздумает — пожалеет. На кусочки порублю.

И рассмеялась, точно хрустальный колокольчик прозвенел.

— Даст бог, скоро вернусь, — поклонился товарищам Иван Царевич, забравшись в седло.

Тронули коней и ускакали, только пыль столбом.

— Жуть какая, — нарушил повисшую тишину Медведь.

Лёг на траву, сложил лапы на груди.

— Устал я. Теперь спать буду, — и закрыл глаза.

— Что ж, — сказал Булат Богатырь, — остаётся ждать, да об удаче молиться. Я на охоту отправлюсь, а Марья родник или ручей поищет. Косолапый же пусть отдыхает и сил набирается.

— К ужину разбудите, — блаженно простонал Медведь и захрапел.

***

День минул, второй, а на третий вернулся Иван Царевич, да не с пустыми руками, а полной корзиной молодильных яблок.

Сели молодцы на коней, Марья на Медведя и поспешили во дворец. Отведал царь-батюшка яблочко и всю хворь точно рукой сняло. А, как услышал, что сын в странствиях себе невесту нашёл, велел слугам немедленно карету запрягать, да за Василисой Прекрасной отправляться.

— Затеем, — сказал, — пир на весь мир. С мёдом, пивом, гусями-лебедями, кабанами-окороками. До самого зелёного мая гулять станем.

— Ради такого, — обрадовался Медведь, — на зиму спать в берлогу не уйду. Какая без меня свадьба?