Я часто думаю о том, почему пишу сюда в основном чернуху. Дело не в том, что не с кем поговорить; не в том, что хочется внимания (к слову – не особо). Просто всю свою жизнь я время от времени веду дневники. С датами, днями, событиями. Помню, был такой портал viewy.ru, да и сейчас есть, я там начинал писать, что со мной происходило лет с 16. Давно там не был, понятия не имею, что случилось.
Потом я стал больше писать от руки и у меня скопилось несколько десятков тетрадей, не считая черновиков и просто заметок на клочках бумаги. Последние лет шесть-семь я редко что-то пишу, все меньше желания. Это я к тому, что как раз самый чернушный период в моей жизни на данный момент пришелся аккурат на этот момент. Наверное, просто хочется зафиксировать где-то, а от руки писать уже не так удобно и легко большие объемы текста.
Те, кто читал предыдущие посты, уже в курсе, что к смерти и все, что к ней относится – у меня своеобразное отношение.
Начну немного издалека. Лет в семнадцать я возвращался к деду домой с прогулки. Стояло самое начало лета. Солнце чуть-чуть выглядывало из-за деревьев, легкий ветер, ляпота, одним словом. Почти идиллия. Но всю идиллию ломало распростертое немного впереди на дороге тело. Люди проходили мимо, и я думал, что это обычный пьяница, которому легко помогу. Я не знаю откуда у меня такой пунктик, но каждого пьяницу, который лежит не пойми, где, мне вот обязательно надо поднять и отвести домой. Если бы. Под головой тела уже была огромная алая лужа. Можно было бы сказать – красная, но там была именно алая. С небольшими сгустками, тяжелая, яркая и бликующая на солнце алая кровь.
Что может сделать юнец в такой ситуации? Я вызвал скорую, конечно, и сидел рядом с ним, смотрел то на его бледнеющие губы, то на яркую кровь. Еще, помню, я старался нащупать пульс и понять, реагируют ли у него зрачки на свет. Не знаю почему, но мне показалось это очень важным и необходимым, чтобы потом передать все это врачам. Хотя вроде понятно и так что с этим телом. Оно умирает. Тело тяжело хватает ртом воздух и рассеяно смотрит мимо меня. Когда приехали врачи, я сказал о том, что сделал и что с ним. Проще – я ничего не сделал, пока он умирает, я просто смотрел.
Хотелось поехать с ним, но мне, конечно же, запретили. Через несколько дней я звонил в больницу и просил предоставить информацию о нем. Представился очень дальним родственником, рассказал, когда это было, симптомы, внешность тела. Мужик умер по дороге, так и не доехав до больницы. Я отреагировал абсолютно спокойно. Еще бы. Было совсем не до того. Я вступал во взрослую жизнь, были другие вещи, которыми стоило забить голову. Я сделал что мог. Люди умирают каждый день: одним больше, одним меньше.
И вот мне было двадцать пять. Я только что переехал на новое место, со мной соседствуют две пары, которым уже за пятьдесят. Время около десяти вечера, я слегка пьян и смотрю мультфильм. Все почти идеально. Меня приняли на работу, хотя на собеседовании вынули всю душу и теперь я отдыхаю. Если бы в этот момент меня снимали в кино, я бы хотел, чтобы проход кадра был нетороплив, даже слегка неповоротлив и играла спокойная мелодия, которую не столько слышишь, сколько чувствуешь.
И вот тут история набирает обороты.
Я услышал звук падающего тела за стеной. Это было похоже на обычный и неважный шум, но почему-то показалось что это был звук падающего тела. Выхожу. Зачем, почему, нахуй? Я не герой и ни во что не хочу вмешиваться, так какого лешего меня подбросило, и я едва не бегом вышел?
Выхожу чтобы увидеть почти такое же тело как семь лет тому назад. Хрипит, дергается в каких-то конвульсиях, синеет прямо на глазах. «Помогите!» пришлось крикнуть три раза, прежде чем остальные соседи вышил из своих нор. Признаться, я бы тоже не сразу вышел. А может и сразу. Стараюсь поднять мужика и дотащить до его комнаты. Одна из соседок причитает, что он напился. Чувствуешь совпадение?
Безвольное тело никак не хочет держаться у меня на руках: обмяк и выскальзывает как младенец. Кое-как дотащив его до дивана, сразу щупаю пульс. И то ли в моих ушах с такой силой бьет кровь, что ли его артерия отдает таким бешенным ритмом, но я ничего не могу понять. Понимаю только то, что ему явно не с перепоя так дерьмово. Даже при белочке или с грандиозного бодуна лицо так не синеет, не хватают воздуха, не дергаются в судорогах и не закатывают глаза.
Пробую еще раз уловить пульс – никак. Нет его! Но он же дышит! Как нет пульса?! Прислушиваюсь к ощущениям на кончиках пальцев долгие десять секунд и только потом начинаю чувствовать вялые толчки. Есть пульс. Слабый, прерывистый. Начинаю отсчитывать десять секунд и одновременно считаю удары, сбиваюсь и начинаю заново. Не выходит, не получается.
Свечу фонарем в его глаза. Зрачки – мутное стекло. Вообще никакой реакции. Соседки спорят – стоит ли ему вызвать скорую или нет. Одна говорит, что не за чем пьянице скорая, сам отойдет. Вторая – жена того, кто упал – твердит что он уже не пил пару дней. Первая ехидно добавляет, что от того и колбасит.
Капилляры в его стеклянных глазах так остро очерчены, что мне начинает казаться, будто я вижу их пульсации. Реагирую уже больше автоматом, набираю номер, быстро произношу деревянным голосом все необходимые диспетчеру данные, называю себя, свой номер и принимаюсь ждать.
Те долгие десять секунд – пустяк по сравнению с этими десятью минутами. Чепуха. Я опрашиваю соседок: что это могло быть, как давно пил, какие органы больные, аллергии, давление, что серьезное переносил до этого; словом, я собираю всю информацию, что может пригодится врачам.
Приезжают. Две девчонки. Я жестом прошу умолкнуть соседок и говорю с врачами сам, они начинают осмотр. Слышу шепот «я не могу нащупать пульс». И то ли девочки попались новички, то ли дело и правда хреновое. Осмотр продолжается, не могут понять, что с ним, а я стараюсь держать себя в руках и не мешаться под ногами. Открыл окно, дал воздуха, пару раз шикнул на соседок, чтобы не мешали шумом, а потом и вовсе вывел их из комнаты за дверь. Стою, жду указаний. Врачи измерили давление, затем еще раз, но уже электронным тонометром, маленький аппарат выплевывает ленту кардиограммы, в которую пристально глядит одна из врачей. Наблюдаю за этим, слегка напружинив ноги, чтобы сорваться и искать необходимое. Берут сахар, смотрят и изучают.
Проходит еще пять минут, и наконец звучит «бегом вниз за мягкими носилками, нужно срочно его в больницу». Я выстреливаю собой в дверной проем – долго закручивал пружину и дал ей распрямится. Говорю соседкам, чтобы скорее искали еще одного мужика, а я вниз за носилками. Они цепенеют. Ничего, это бывает, страх полезен. Стоит один раз рявкнуть, и они выходят на лестничную площадку и начинают барабанить к соседям.
Пока бегу вниз с шестого этажа, думаю о том, что один бы я его точно не стащил, поэтому правильно сделал, что попросил их найти помощь. Едва не срываю дверь подъезда с петель, врываюсь в машину и дрожащим голосом прошу дать носилки. Водитель не сказал ни слова, просто быстро вышел и дал мне сверток. Обратно поднимаюсь на лифте, наверху меня уже ждет молодой парень, которого агитировали соседки.
А мужик на диване синеет еще больше, еще реще хватает ртом воздух, как будто ему его недостаточно в комнате. Кладем на носилки и тащим. Тяжелый. В голове мелькает мысль «я тащу живой труп», которую я старательно отгоняю. Вниз едем на лифте, и я узнаю имя парня, который помогает мне. Его зовут… кажется Артур… или Андрей? Я не запомнил, но решил, что обязательно постучусь к нему и скажу спасибо.
Кладем мужика на нормальные носилки, и водитель старается затолкнуть их в машину, но что-то клинит и у него никак не выходит. Я запрыгиваю в салон и тащу их с головы. Ужас, думаю, а если бы меня не было?
Я стою какое-то время, ищу глазами глаза врачей, хочу узнать, чем я еще могу помочь, но ответа нет. Не глядя на меня, одна из них бросает: «передай жене, что нужен его паспорт, пускай быстро одевается и едет в реанимацию». Перед моим носом захлопывается дверь, и я вижу, как ставят дыхательный катетер в горло соседу. Зашел обратно в подъезд и понимаю, что парень, который мне помогал, уже уехал наверх и ему, по большому счету, плевать на все это; мое желание благодарить его почему-то резко улетучилось. С досады бью по кнопке вызова лифта. Даже сейчас, когда я вспоминаю все это, я на него зол. А тогда я стоял и потирал костяшки кулака и сжимал зубы до боли. И когда казалось, что я сейчас сломаю их все в крошку от напряжения, только там я позволяю дрожи охватить меня. Самому хватануть ртом воздух так, словно мне его не хватает, словно у меня его крадут. Эти вздохи наверняка были слышны до самого девятого этажа. Створки лифта открываются и в зеркале на стене вижу уже спокойного себя.
Визг шин и вой сирены я слышу уже в кабине лифта.
Вот и вся история. Спустя два часа приедет его жена и скажет, что врачи пока так и не поняли, что с ним, но, по крайней мере, он уже стабилен. Я все эти два часа думаю о том, почему я готов помогать незнакомым людям. Это ведь была не моя проблема. Ну, был шум и был, мне-то какое дело. Я мог взять наушники и ни за что бы не узнал, что творилось бы по ту сторону моей
комнаты.
Мой друг однажды обронил, причем обронил совсем незадолго до этой истории, мол, я циник. Нельзя, мол, быть такой бесчувственной мразью. Но ведь люди гибнут каждый день. На всех жалости не напасешься, всех не спасешь, да и не за чем, откровенно говоря. Смерть – самый естественный процесс, хоть как ты ни посмотри на это. We were born to die и все такое.
Но почему при всем этом я готов сломя голову нестись на выручку? Мне разве это больше всех нужно?
Спустя три дня я узнаю, что он скончался, даже толком не придя в себя. Мужик и правда был запойный, только вот его жена принесла домой в каком-то пузырьке какую-то химию. Ей еще то ли моют, то ли обрабатывают операционные в больницах. Подруга (уборщица или медсестра – уже не запомнил) дала, мол, попробуй, кафель в ванной засияет и плесени не будет. Видимо, пахло спиртом, и мужик не особо решил разбираться.
Кажется, года три точно прошло с того момента. Я не вынесу никакой морали, потому что ее особо вроде и нет. Просто в тот раз я так и не смог дотащить пьяного до дома, но даже сейчас, уже проживая совсем в другом месте и городе, без всяких соседей, я все равно прислушиваюсь к шумам, которые до меня доносятся. Может быть, однажды, с большими сомнениями я снова выбегу куда-нибудь и кому-нибудь помогу. Просто, потому что я могу. Даже если не хочется.
Увидимся.
