Квартирный вопрос

Т.к., это не топовый застройщик, а наспех собранная контора из чего то реквизированного у топовых, по замыслу автора первопоста, для начала строительства надо внести хотя бы 20% аванса. Потому как разные этапы работ имеют разную стоимость, кооперативу нужен финансовый депфер.
Включаем математику.
380 тыс первоначальный взнос.
Затем 66 тыс в месяц, оставшиеся 23 месяца.
Через 2 года однушка в кармане, без ипотек и переплат.
Конечно, цифры взяты 3 месяца назад, какие цифры будут через 3 месяца и тем более через 2 года мы на 100% не знаем, + в госстройке заложен механизм продления сроков и дофинансирования. Но в общем и целом, даже если первоначальный платёж будет 500тыс, и потом 90тыс ежемесячно, через 2 года своя квартира, выглядит соблазнительно. Но это при текущей ставке, опять же непонятно сколько она продлится.
Осталось только найти героя, который этот план осуществит.

Положение, конечно, надо менять, но зависит это не от местных руководителей, а от центральных органов. Северяне же, к сожалению, поставлены в такие условия, что не могут даже добиться разумных норм на снабжение своей техники запасными частями. Тракторы, работающие в золотой промышленности, в исключительно трудных условиях, снабжаются запчастями так же, как и те, что пашут на Кубани,— по одним и тем же нормам «Сельхозтехники».

И понятно, что нынешнее положение вызывает у северян своеобразную реакцию: есть трудности со снабжением— сделаем все на месте. И делают! Сломалась машина — отремонтируем. И ремонтируют!

Странная все-таки получается картина: ведь никто — решительно никто!— не спорит с тем, что хозяйство Северо-Востока надо развивать с минимально возможными затратами «живого труда». С этим согласны и ученые, и Совет по изучению производительных сил при Госплане СССР, и сам Госплан. Согласие есть, а дела нет.

Как дипломатично выразился один из участников магаданского совещания, «экономические и социальные издержки социалистического общества по хозяйственному освоению ресурсов Севера сегодня выше общественно необходимых...»

Размышляя обо всем этом, мы продолжаем путешествие по Колымской трассе.

— Вот вы спрашивали, какие тут у нас законы,— Толя Муравьев вкусно затягивается сигареткой.— Если машина встала на обочине, ни один водитель мимо не проедет, особенно зимой. Остановится и узнает, в чем дело, почему ты стоишь. Если ты спишь, он тебя разбудит, опросит, как себя чувствуешь, не угорел ли... Зимой, коль мотор заглох, я с попутной сообщаю в диспетчерскую и жду часа два. Не придет «техничка» — бросаю груз и с попутной же еду к диспетчеру сам. Иначе замерзнешь, смерть. И сколько бы водителей ни проехало, никто твой груз не тронет — такой закон. Воровства у нас на трассе не наблюдается... Трасса сами видели какая — тут не до баловства. Иной раз идешь рядом с обрывом в каких-нибудь двадцати сантиметрах... Смотрите!..

Мы, признаться, вздрогнули. Но, к счастью, его «смотрите!» относилось совсем не к обрыву. Смотреть надо было на чудо природы: два озерца рядом, одно сплошь покрыто льдом и снегом, а другое совсем летнее, прозрачное, отражающее и звезды, и луну, и прибрежные деревья, высокие, совсем подмосковные, и темные силуэты гор. Питают это озеро теплые ключи. Вот так по всей трассе — островки микроклимата, как оазисы в пустыне.

И такими же оазисами показались нам шоферские гостиницы с душем, тапочками, пижамами, белоснежным постельным бельем в комнатах на двоих и четверых. Такие домашние на вид, но строгие женщины-диспетчеры без всяких церемоний и объяснений отбирают путевку и укладывают спать каждого, кто за рулем больше двенадцати часов подряд. Здесь 'гостеприимно встречают вас ночные столовые, где в любое время суток есть и чай, и кофе, и полный обед, и, конечно, отличный выбор «вкуснейших» колымских шоферских историй, заполнивших не одну катушку нашего диктофона.

У Толи Муравьева, слава богу, в запасе есть еще не израсходованные «часы бодрствования», и нам разрешают следовать дальше. Ужинаем в компании десятка шоферов, благодарим — кормят довольно вкусно, и снова в путь!

Переползаем через перевал, делаем очередную — сотую, тысячную?— заячью петлю.

— Летом здесь хорошо,— говорит Толя, показывая на озерцо среди сопок.— Мы иной раз остановимся, попьем чайку у костра... А зимой двенадцать шоферов вытаскивали «Татру» — вот тут, у поворота. Кто трос волокет, кто еще что...

Проехали еще сто пятьдесят километров, и опять — диспетчерская, столовая, рембаза. Здорово все-таки поставлено это дело на Колымской трассе!

На этот раз Муравьев уже еле-еле проскочил контрольный пункт: он за рулем одиннадцать часов, а полагается не более двенадцати. До Магадана еще 150 километров. Девушка-диспетчер оглядела его критически — огромного, в солдатских сапожищах, рыжего, красивого ?— дотянет до Магадана или отправить спать? Но тут уж мы взмолились: спешим. И строгая диспетчерша махнула рукой: валяйте! На щите, возле ее будки, Толя внимательно прочитал прогноз погоды и «прогноз дороги»': где подмыло дождем, как себя чувствуют мостики после недавнего небольшого паводка, где объезд, где опасные ухабы. На далекой северной автомобильной дороге — полный порядок!

Впрочем, как известно, дорожный порядок вовсе не исключает дорожных происшествий.

— С этой трассой шутки плохи,—в который уже раз повторяет Муравьев.— Чуть что — держи ушки топориком...

Не успел Толя произнести эти слова, как мы тут же получили возможность убедиться в реальности колымской шоферской солидарности: впереди идущий грузовик на скользкой от дождя дороге занесло в кювет. К. счастью, здесь не было обрыва. Гренадер резко затормозил, высунулся из кабины.

— Ну что, змей, залетел в кювет, да?.. Бывает! Нужно осторожней немного ездить...

В мгновение он уже развернул как надо свой огромный «МАЗ», подал незадачливому водителю трос, снова уселся в своей кабине и стал зычно командовать операцией.

— Цепляй!.. За фаркопф цепляй!.. Куда ты цепляешь за крюк?.. Давай только вместе: я посигналю, а потом ты начнешь трогаться. Договорились?!

Расстались мы уже утром, в Магадане. Нам нужно было спешить на аэродром — предстоял перелет на Камчатку, а Толя Муравьев торопился получить новый груз. План у него был такой: сначала погрузиться, а потом уж спать, ибо наступал субботний выходной день и он опасался, что позже некому будет оформить документы.

Мы крепко пожали друг другу руки, обменялись адресами, договорились непременно списаться, встретиться: целую ночь вместе на Колымской трассе — это все-таки, знаете ли...

— Еще свидимся! — уверенно сказал Толя Муравьев, первоклассный шофер и инструктор автомобилизма, гренадер в два метра ростом.

Стратегия освоения

Северяне называют Север во множественном числе— «севера». Северо-Восток — всем северам Север. Это как бы Сибирь в Сибири. Наиболее трудный и очень важный для нас край.

Проблемы «северов» так же разнообразны, различны, как и сами «севера». Однако чем ближе знакомишься с этими проблемами, тем отчетливее улавливаешь, что есть среди них такие, которые волнуют всех северян: на Кольском полуострове и на Северном Урале, в низовьях, Оби и на Алдане, в Норильске и на Чукотке, на Камчатке и на Сахалине. Не беремся перечислить все общее.

Попробуем назвать лишь самое важное... Это, вероятно, северная техника, строительство на Севере, проекты освоения, вопросы расселения. Каждая из проблем требует глубокой разработки.

Нам приходилось бывать на многих «северах». И мы знаем, что имеются, конечно, отличия, часто они даже очень велики — «северный шаблон» был бы большой ошибкой. Но еще большая ошибка — игнорирование общего для «северов» и, как результат, перенесение на Север шаблонов средней полосы России, что пока повсеместно и происходит.

Мы сильно погрешили бы против истины, если бы стали утверждать, что наука мало сделала для освоения Севера. Но еще ошибочнее было бы утверждение, что многое здесь делается по науке. Там, где дело касается, скажем, геологии, без науки — ни шагу. Когда надо решить вопрос о строительстве того или иного горнодобывающего предприятия, никто не примет решения без утверждения в должном, строго установленном порядке геологических запасов ископаемых.

Совсем иное и даже чуть ли не противоположное положение во всем, что касается человека на Севере. Здесь до сих пор обходятся примитивным «здравым смыслом», постоянно попадают впросак, но уроков, похоже, пока не извлекли.

И вот результаты. Новый город Билибино оказался на золотой россыпи. Певек страдает от жестоких ветров— при его размещении не был учтен рельеф местности...

Ошибок могло бы быть куда меньше, если бы хорошо изучили опыт освоения Севера, со всеми его достижениями и просчетами. Нельзя выбирать площадки для будущих городов «на глазок» — это можно было бы осознать по крайней мере лет тридцать назад на примере той же «столицы Колымского края» — Магадана. В середине июня в полутора десятках километров от города — колымское лето с нежной зеленью лиственницы. А в самом Магадане лиственницы и не думают распускаться. Чуть ли не каждый день на город наползает густой туман. Сыро, промозгло, мрачно. Нам рассказывали, что неудача с выбором площадки для города — на узком и низком перешейке между двумя заливами холодного Охотского моря — была замечена очень скоро. Но здесь уже было вложено сколько-то миллионов рублей. Поэтому на перенос зарождающегося города не решились. И, похоже, не извлекли из этого урока полезного вывода, во всяком случае — для Севера в целом. Как говорят специалисты, «первая заповедь освоения Севера»—предварительное детальное изучение площадок — повсеместно на Севере нарушается.

Это лишь один, наиболее наглядный пример уровня нашего хозяйствования на Севере. Почему же ценный опыт освоения мало учитывается и используется? Дело, видимо, в том, что нет органа, который в полной мере и в полном объеме отвечал бы за наши северные дела. Как это ни странно, в стране нет даже центра, в котором накапливались бы данные по Северу в полном объеме, а не по узкой теме, которой занимается то или иное научное учреждение или проектный институт.

Впечатление такое, что на громадном, многотысячекилометровом фронте, где действуют миллионы людей, нет общего командования, нет штаба и каждое подразделение этого фронта—от полка до взвода — действует : самостоятельно, на свой страх и риск, не представляя себе своих резервов, не зная соседей по фронту и не взаимодействуя с ними.

Но дадут ли какую выгоду специальные органы, которые стали бы руководить освоением Севера?

Приведем один пример. Разговор о специальной технике, технике в северном исполнении продолжается не первое десятилетие. Что же сделано практически? Во что это обходится народному хозяйству? По последним данным, от одной пятой до одной четвертой части всех тракторов, тягачей, автомобилей, дорожно-строительных машин, экскаваторов, строительных и подъемных кранов работает в «северных» условиях, для которых они не приспособлены1. Между прочим, «северные» условия работы существуют не только на собственно Севере, но и в южных районах Западной и Восточной Сибири и Дальнего Востока. И вот печальный экономический итог: «убытки только в результате преждевременного выбытия из строя техники в районах с природными условиями, отличными от средней полосы страны, составляют несколько сот миллионов рублей ежегодно, не считая дополнительных затрат на более частый капитальный ремонт и потерь от пониженной производительности машин...».

Снижение этих потерь всего на несколько процентов с лихвой окупит все расходы на содержание специальных органов по руководству освоением Севера. Кстати, если нет специальных органов, то это еще не означает, что нет людей, занимающихся хозяйственным руководством этим делом, только они работают сейчас в различных учреждениях и участвуют в северных делах «между прочим», в дополнение к своим основным делам.

Раз у какого-то министерства, комитета или главка северные дела занимают 1—3 процента общего объема их дел, то Север никак не может быть поставлен «во главу угла», ему никак не может быть уделено основное или хотя бы сколько-нибудь значительное внимание. Разве это не понятно?

И зачем, скажем, машиностроительным министерствам заниматься особой «северной» техникой, если эта техника требует значительных дополнительных затрат? Нужны лучшие, более дорогие материалы, их труднее обрабатывать, нужна переналадка оборудования, производство менее крупными сериями и т. д. Машина в северном исполнении неизбежно дороже обычной серийной машины для «средних» условий. И этим министерствам нет дела до того, что в эксплуатации эти специальные машины многократно возместят дополнительные на них затраты. И тем более нет им дела до того, что вдвое более производительный бульдозер на Колыме означает, что по крайней мере 10 человек будут жить не на Севере, а в привычных условиях юга или средней полосы.

Мы убеждены, что без специальных органов управления трудно решительно поднять эффективность его освоения. Мы рады, что к тем же выводам пришли крупнейшие наши специалисты. На совещании по проблемам развития и размещения производительных сил Сибири, что прошло IB мае 1969 г. в Новосибирске, академики А. А. Трофимук, Л. А. Мелентьев, член-корреспондент АН СССР А. Г. Аганбегян в один голос говорили, что без органов территориального управления громадные затраты общества на освоение Сибири и особенно ее Севера не могут дать необходимых результатов.

Органы по управлению нашими северными делами должны, как нам кажется, иметь сильные научные учреждения. И прежде всего — Институт хозяйственного освоения новых территорий. Вопросы техники, экономики, градостроительства, демографии, социологии он мог бы рассматривать в теснейшей взаимоувязке. Каким должно быть освоение той или иной территории — сплошным или очаговым, в какой последовательности вести строительство, кого завозить на Север, какие условия создать на «северах» людям, какие строить города — эти и множество других важных вопросов нельзя сейчас решать «на глазок», по наитию, если, конечно, мы хотим получить от освоения Севера большой экономический эффект.

Север быстро развивается. Масштабы освоения Севера неизбежно будут возрастать. Этим масштабам должен соответствовать и уровень решения наших северных дел.

Преимущества нашего социалистического строя и планового хозяйства позволяют нам осваивать Север самыми эффективными методами. Но эти возможности пока далеко не полностью используются, в частности, и потому, что в стране нет органа, прямо отвечающего за состояние наших северных дел. Следствие этого — ворох проблем, известных уже достаточно давно, но нерешенных из-за отсутствия комплексного подхода к ним и координации усилий разных ведомств.

До сих пор мы покоряли Север так же, как наши предки европейскую часть: массовым, хотя и очаговым заселением. Правильно ли это? Не слишком ли дорого обходится стране метод, стихийно примененный в совершенно иных условиях?

Стратегия освоения... Именно об этом, самом главном, думали мы, прощаясь с Колымой.

Мы были гостями подобревшей Колымы. Мы видели, как много по-настоящему хорошего, радующего сердце сделано там за последние годы, сколько внимания оказывается советскому Северу. Огромные, все большие и большие средства вкладывает государство в развитие производительных сил этого края. Но, пожалуй, нельзя уже медлить и с окончательным выбором генеральной стратегии освоения. Надо определиться. Не на пять, не на десять и не на пятнадцать лет даже, а, может быть, до конца века заглянуть вперед. Конечно, и магаданское научное совещание в немалой степени способствовало прояснению перспектив, но все же решающее слово тут за органами государственного планирования.

Слишком дорого обходится нам продвижение на Север, и слишком многого ждем мы от него, чтобы вкладывать средства неуверенно, ненадежно.

...Вот и скрылись за горизонтом колымские сопки, не видно их под крылом. В день отъезда они уже не казались нам дикими. Они по-своему красивы. Полны сурового и строгого очарования.

Прощаясь с Колымой, снова, еще и еще раз оговариваемся: мы стремились высказать свою точку зрения на колымские да и вообще северные проблемы, нисколько не претендуя на бесспорность. Возможно, в -чем-то мы ошибаемся, но мы увидели Север именно таким, как здесь рассказано, и таким представляем его читателям.

Но откуда она взялась, эта наша точка зрения? Из бесед с десятками рабочих и инженеров, администраторов и ученых. Из тщательного изучения многочисленных научных трудов, статистических и хозяйственных отчетов, деловых справок, направляемых с мест в плановые органы, служебных докладных записок.

Мы дотошно «проверяли» и «перепроверяли» свои впечатления, оттачивали в разговорах со специалистами и всеми, кто заинтересован в судьбах Севера и северян, Колымы в частности. Иногда мнения собеседников расходились с нашими, но чаще были близки. И лишь убедившись, что наша точка зрения может быть принята, выражаясь языком собраний, за основу разговора, мы решили вынести ее на всеобщий суд: серию наших очерков «Колыма и колымчане» опубликовала «Литературная газета».

После их появления начали стекаться в редакцию читательские отклики. Большая часть корреспондентов соглашалась с нами, дополняла,уточняла,корректировала. И все-таки нам больше всего хотелось узнать мнение Министерства цветной металлургии СССР, потому что золото — главное на Колыме, а золото не только драгоценный, но и цветной металл. Основной его добытчик, основной судия и ответчик по колымским «золотым делам» — министерство.

И вот письмо Министерства цветной металлургии СССР лежит перед нами...

«Министерство цветной металлургии СССР, ознакомившись с опубликованными в «Литературной газете» очерками «Колыма и колымчане», считает, что в них правильно поднят целый ряд важных проблем освоения богатейших природных ресурсов Магаданской области...

...Минцветмет СССР считает, что в очерках правильно указывается на необходимость усиления в Магаданской области работ, проводимых Министерством геологии СССР, по разведке рудных месторождений, выделения для этого необходимых ассигнований и оказания помощи геологическим организациям в пополнении их техникой, средствами транспорта и связи.

...В очерках бригады «Литературной газеты» правильно отмечается, что вся горная техника и транспортные средства поставляются в Магаданскую область в исполнении, недостаточно пригодном для работы в северных условиях...»

Больше всего нас порадовало то, что министерский ответ не был просто канцелярской отпиской, как это — увы! — еще иногда бывает— нет, он был подробен, деловит, конкретен. В нем не только давалась оценка нашей работы, но и подымалось немало важных народнохозяйственных проблем.

Естественно, в письме министерства немало места отводилось итогам промышленного и культурного развития края на сегодняшний день: на недавних еще пустошах, продутых льдистыми ветрами, в считанные годы, как из-под земли встали современные города и поселки, заводы и электростанции, театры и библиотеки; построены сотни тысяч квадратных метров жилья; налажено снабжение; протянулись тысячи километров дорог, дорог, которым может позавидовать и иная область в Европейской части; самолеты и вертолеты стали такой же неотъемлемой частью северных пейзажей, как недавно еще оленьи и собачьи упряжки. Социалистическая цивилизация наконец явилась и на Колыму и обосновалась здесь прочно. Многое читатель уже знает и из наших очерков. Поэтому мы не будем пересказывать эту часть письма.

Одновременно с хозяйской осмотрительностью и рачительностью министерство отмечало, что темп, набранный страной на Севере, требует ускоренного решения многих важных вопросов. Кое в чем потребности развития Колымского края обгоняют хозяйственные возможности, которыми он располагает. Требуется всесоюзная помощь, повышенное внимание.

Министерство не согласно с нами в том, что нужен единый орган по управлению Севером, нечто вроде Министерства по делам Севера, мотивируя тем, что специализированных ведомств, занимающихся северной проблематикой, в стране достаточно. Все дело лишь в том, чтобы они работали более эффективно. В частности, особый упор делался на роль ученых в освоении Приполярья.

В Магадане, например, создан Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт, работают 17 научных и проектных институтов, где более тысячи специалистов с высшим образованием, около ста докторов и кандидатов наук. Что и говорить:—поразительные цифры для края, где полвека назад не только что о докторах наук, но и о самом образовании вообще знали лишь понаслышке. И все-таки ритм современности, переживающей научно-техническую революцию, не дает зазнаваться, почивать на лаврах. Потребности экономики подгоняют нас, категорически требуют — наращивать и наращивать, непрерывно и стремительно наращивать научно-техническую базу движения вперед. Потому министерство поддерживает предложение об организации в Магадане Северо-Восточного филиала Сибирского отделения Академии наук СССР. Мы присоединяемся к этим предложениям с надеждой, что и на Колыме возникнет свой Академгородок, подобный новосибирскому или иркутскому.

А работы академикам и докторам, кандидатам и аспирантам на Колыме хватит, настоящей научной работы, масштабной по размаху, дерзкой по целям. Министерство перечисляет главные, с его точки зрения, направления предстоящих научных поисков. В первую очередь называется такое: составить научно обоснованную схему комплексного освоения природных ресурсов области «на генеральную перспективу». Генеральная перспектива ныне— это не пятилетка, не десятилетие, а расстояние во времени по меньшей мере до двухтысячного года, а то и подалее — естественный размах для общества, базирующегося на плановом хозяйстве. Радует и забота о комплексности ?— ведь по примитивной логике рассуждая, зачем, казалось бы, министерству комплексное освоение, его дело — цветные металлы, а не охрана природы, например, и не расцвет оленеводства. Ан нет, речь идет о комплексе, ибо все в экономике взаимосвязано, тем паче на Севере, и хороший хозяин понимает, что цепочка вроде бы посторонних для министерства, вроде бы не относящихся к нему прямо факторов легко дотягивается до святая святых, до росписи прибылей и убытков, до плановых показателей. Текучесть, скажем, кроме всего прочего, непосредственно связана со снабжением колым-чан мясом, а мясо взять неоткуда, если не наладить оленеводства...

Понятно желание министерства, чтобы ученые нашли способ быстро и дешево оттаивать мерзлые грунты — ведь немерзлых на Колыме нет... Интересует «Главный штаб цветных металлов страны» и разведка морского дна, шельфа северо-восточных морей — там, возможно, прячутся новые залежи металла, отроги основной материковой золотой кладовой.

В письме подробно рассказывается, какие меры предпринимаются, дабы снабдить северян техникой в северном исполнении. С сожалением констатируется, что строительство завода бульдозеров в Чебоксарах затягивается. И затягивается до сих пор. Что же касается электроэнергетики, то министерство удовлетворено начавшимся строительством гидроэлектростанции на Колыме, хотя и не отказывается рассмотреть проект переброски якутского газа для мощной ТЭЦ.

Когда книга уже была в производстве, пришло известие, что удался еще один опыт по снабжению Колымы электроэнергией. Смонтированная в Мурманске плавучая тепловая электростанция мощностью в 20 000 киловатт приплыла на Колыму. Возможно, таким путем удастся перебросить колымчанам еще несколько станций. ...Итак, мы расходимся с Министерством цветных металлов СССР в сущности лишь по одному пункту — насчет Управления по делам Севера. Однако нам до сих пор кажется (и не нам одним), что такое всесоюзное ведомство нужно. При всем многообразии наших северов их потребности технические и экономические по существу едины, проблемы почти сплошь совпадают. Да и само министерство, отклоняя идею «Главсевера», все-таки считает необходимым все дела, связанные с капитальным строительством на Севере и созданием, внедрением техники в северном исполнении, сосредоточить во всесоюзном масштабе в одних руках, создать некий объединяющий орган — или при Госплане, или при Госстрое, или при Комитете по науке и технике. От такого органа до Главсевера» уже рукой подать...

Что ж, истину отыщет практика. Название и полномочия особого ведомства по делам Севера — ведать ли ему лишь капитальным строительством да техникой или всеми «северностями» — вопрос скорее тактический, чем стратегический. Нужда в обостренном, глубинном внимании к северному бытию ныне не отрицается, как видим, никем. В основных теоретических воззрениях на Север согласны сегодня все. Очередь как раз за практикой: возить дома в Магадан из Владивостока или возводить домостроительные комбинаты, как сделано в Петропавловске-Камчатском, строить бульдозерный завод для северян в Чебоксарах или в Иркутске... Поступать так или иначе — но поступать, осуществлять! О Севере сказано много слов, он ждет деяний. Важных многозначительных деяний, от успеха которых во многом зависит будущее всей страны.

О колымских шоферах можно рассказывать и рассказывать. Но интереснее послушать то, что рассказывают они сами. Водители вообще-то не отличаются особой замкнутостью, но где-нибудь на подмосковных или ставропольских дорогах иной раз от пассажиров хочется отдохнуть. На Колымской же трассе пассажир — редкость. Тут можно и сто верст проехать, не встретить ни души, только сопки да реки, только бурундук торопливо перебежит дорогу или где-нибудь на склоне мелькнет в кустах косолапый. И если уж попался пассажир, да еще не «бич» (непутевый, бродяга по-местному), а обычный нормальный пассажир, то хочется отвести душу, покалякать. Не просто все-таки долгими часами одиноко сидеть за баранкой.

С нами колымским шоферам особенно повезло, потому что мы были новичками на трассе, и нам можно было «травить» все подряд — разные истории, которыми знаменита эта дорога. Нам рассказывали, к примеру, почему перевал назвали «Дунькин пуп»: в некие времена, якобы, некая Дунька пускала тут озябших шоферов погреться к себе в избу, ио за это надо было ей насыпать золотишко «на пуп». Или почему другой перевал на Тенькинской ветви трассы называется «Подумай!» — там крутой подъем, а справа обрыв метров двести и дорога петляет, как заячий след. Прежде чем подняться — подумай!

Между двумя очередными перевалами вез нас черноволосый разбитной парень Виктор.

— Вы на Цветном бульваре? Бывал... Трубная? Знаю... Угощайтесь — «Северная Пальмира»... А виадук на Самотеке уже построили?..

Оказалось, столичный таксист. Возил вечно куда-то спешащих москвичей, подсаживал «пиджаков» на Киевском, на Курском. Но однажды с Колымы приехал сосед в отпуск, порассказал с три короба, и три дружка загорелись, ринулись в неизвестность: таксист, электрик и строитель. Сейчас все вместе живут в общежитии, в Спорном.

— Не жалеете?

— А нам везде рай.

— Кто из троих больше зарабатывает?

— Я побольше.

От Сусумана до Ягодного ехали мы с Юрой Вознесенским, можно сказать, местным колымчанином. Здесь вырос, здесь учился, здесь женился. Жена — техник в горном управлении. У них пятилетний сын и девочке год. Эти-то уж стопроцентные колымчане — отдельная двухкомнатная квартира в пятиэтажном доме, все удобства. Юра оказался отличным гидом.

— Река Берелех,— тоном старожила сказал кто-то из нас, прочитав, что поселок называется Берелех.

— Нет, это река Сусуманка.

— А Сусуман на чем же?

— А Сусуман — на Берелехе...

Попробуй-ка тут разберись в этих колымских шарадах!

— Дорогу до Ягодного за два месяца построили, — рассказывал Юра.— Киркой да тачкой... Сейчас кое-где— видите?—спрямляют, делают трассу короче. А тогда им каждый лишний шаг был мукой — сваливали гравий с горы прямо к себе под ноги, поэтому и трасса жмется к сопкам.

На некоторых сопках — удивительное дело! — чуть ли не до вершины осыпи из готового к укладке, отличного шоссейного гравия. Бери и мости. И все-таки дорожники не очень-то расторопны. Огромные «-Татры», «МАЗы», «ЗИЛы», почти все с прицепами прыгают на ухабах, шоферы чертыхаются, сбавляя скорость. Правда, следы дорожников заметны — там спрямляют, здесь подсыпают. Но мало их, и техники у них, видно, тоже мало.

— Наша сирень! — Юра останавливает машину и собирает на склоне сопки большой букет цветов. Верно, по запаху чем-то напоминает сирень.— А это наша колымская ель,— показывает он на зеленые кусты стланика.— Тут кругом только лиственница, зимой она осыпается, и, кроме стланика, другой зелени зимой вообще нет. Выкапываем стланик из-под снега, привязываем его к шесту, наряжаем, хорошая новогодняя елка получается!..

Недавно в горах выпал снег, и на сопках яркая зелень пробивается сквозь белый покров. Близ поселка Полевой, участка прииска «Бурхала», у ручья берем на память несколько камешков из отвалов — здесь прошла драга, оставив длинный ряд слоеных валов, будто крот рылся. Потом медленно вползаем на Бурхалинский перевал. Многозначительная табличка: «Водитель, впереди четыре закрытых поворота!» Их тут не четыре, а тысяча четыре дьявольских поворота!.. Знаки предупреждают лишь о самых коварных головоломках трассы. Дорога вьется сумасшедше: бросок вправо, через сотню метров— круто влево, еще минута езды — опять вправо, и тотчас же разворот назад, в обратную сторону, при этом все время то спуск, то подъем. Иногда даже сразу не разберешь: кажется, что спускаемся вниз, а глядишь — ручей течет навстречу.

Сверху, с перевала, видно, как далеко внизу работает драга, а чуть поодаль пять бульдозеров идут фродтом, как танки в атаке,— готовят площадку для промывки песков. Побежали карликовые березки, потом вдруг высокие деревья. Тополиная роща на Колыме?

— Ключ Сыганья, курортное место, микроклимат, нет вечной мерзлоты,— говорит Юра.

557-й километр Колымской трассы, 13.00. В Москве сейчас пять часов утра. Но отсюда и Магадан кажется далекой-далекой столицей. Горы слева, горы справа, а между ними аккуратные белые домики.

«Ягоднинцы приветствуют дисциплинированных водителей».

Будь здоров, Юра Вознесенский, спасибо!

А дальше с другим «дисциплинированным водителем»— до прииска «Пятилетка», с третьим — до Спорного, с четвертым — до Оротукана и, наконец, с Толей Муравьевым, гренадерского-роста водителем «МАЗа», с вечера и до рассвета, всю ночь напролет, четыреста километров — до самого Магадана.

Муравьев не опрашивал, кто мы, это не было для него существенно. Людям требовалось подсобить, и он мог подсобить — вот и все. Таков неписаный закон трассы.

— Живем по-братски,— рассказывал Анатолий,— не потому, что шоферы ангелы, нет, народ разный. Но иначе тут нельзя.

Да, эгоизму трудно зацепиться на Севере. Перед всей его давящей мощью люди могут продержаться, а тем паче наступать только плечом к плечу.

Всю ночь напряженный мотор мелко тряс перегретую кабину, стремительно отодвигались назад изломанные повороты, размытые темнотой контуры гор, неясные огни полуспящих поселков. Всю ночь погромыхивал позади прицеп и погромыхивал голос Анатолия. На Колыме Муравьев четвертый год, а до этого служил в армии, в ГДР, был там сверхсрочником, инструктором автодела. В рейс Толя выходит на неделю, не меньше. Гренадер красив, сероглаз, могуч в плечах. Сапоги на нем еще армейские, хромовые. Кожаная куртка. Чуб рыжий, непокорный расческе. Большие руки лежат на штурвале неподвижно, потом одна «а секунду отрывается, вытаскивает пачку сигарет из кармана куртки:

— Спичку дайте.

— Не устал?

— Ничего. Это что! Помню, в середине января шли мы с Хандыги на Депутатский, шесть машин. Метель запуржила. А когда поднялись на перевал, там уже и дороги нет, все замело.

— Вернулись?

— Куда вернешься? Сзади тоже все замело. Ловушка. Да там и в ясный день не развернешься — ухнешь в пропасть. А тут пурга — на полметра ничего не видно.

Мы хотели было тяжелой машиной — «ЗИЛ-157» — пробить дорогу. Куда там! Пробили метров тридцать, не более. Пришлось ночевать.

— Холодно было?

— Да нет, не особенно. Градусов так под 50—55, не более. Только ветер шквальный такой, пронзительный. А когда мороз с ветром, то в кабине не усидишь, тепло

сразу выдувает. Мы все в одну кабину набились. Сидим ночь, потом день, а продуктов нет.

Продукты они рассчитывали взять в притрассовом поселке, но не дошли до него километров 15—20, прихватила пурга. В такую погоду пешком идти — смерть. Ребята двое суток отсидели, а на третьи метель кончилась. Стали вылезать. Черт побери, дверцы не открываются, машины в берлоге, снег выше кабин. Как медведи!

Весь день откапывались. Сначала снег разгребали руками — лопаты-то в кузове! Потом, когда до лопат добрались, стали рыть траншеи. Вот так и шли: откопают лопатами метров тридцать, потом машиной с разгона — бух! И опять откапывают.

— И так до самого поселка? Все пятнадцать километров?

— Нет, километров пять не дошли. Трактор вышел навстречу. Ну, это еще хорошо кончилось!

— Что, бывает хуже?

— Тут у нас чего не бывает!.. По Тенькинской трассы не ездили?

— Нет, только слышали о ней.

— Я раз летом туда девчонку знакомую с собой взял. Так она всю дорогу с закрытыми глазами ехала. А чуть откроет — и в крик. Идешь по Теньке, и такое впечатление, как на птичьем полете -находишься. Идешь и дума

ешь, а вдруг что случится с машиной или рулевым управлением? Колесо рядом с обрывом в двадцати сантиметрах. А иной раз, особенно когда разъезжаешься со встречным, оглянешься — колесо прицепа по воздуху идет. Даже страх берет. Обрыв-то метров двести, однако... Сурово!..

Муравьев из тех, кому нужны и синица в руках, и журавль в небе. Синица: большой заработок — это хорошо. Малым он не удовольствовался бы. Однако опытный шофер почти столько же (с учетом разницы цен) может заработать и на юге. Но вот здесь-то и подымается над головой Анатолия северный журавль — та самая штука, которую хочешь не хочешь, а придется назвать романтикой. Это сложный клубок ощущений и чувствований: повышенный элемент риска, необходимого, по-видимому, в жизни мужчины; обостренное чувство товарищества; понимание своей большой нужности, полезности; наконец, гордость за себя, удовлетворенность героикой, которой так недостает молодым в обжитых местах.

Выражаясь языком экономистов, налицо здоровое сочетание стимулов материальных и моральных.

Толя Муравьев родился в первый год войны. А в последний ее год, в Югославии, погиб Толин отец. Мать, воспитательница детского сада, рассказывала ему, что отец был человеком прямым и смелым.

Нет, жизнь не баловала Толю Муравьева — этого не скажешь. После армии он сначала немного работал в Якутии шофером, как и здесь. Там женился, долгими часами, сидя один в кабине, сочинял для нее нежные-нежные стихи. А жена забрала сына и уехала. Они не поняли друг друга. Она все пилила: почему не учишься на инженера, я — техник, а муж простой шофер — нехорошо. Но Толя никак «е мог уразуметь — почему же нехорошо? Он говорил нам, что на трассе чувствует себя, как птица в полете, что его переполняет ощущение простора. Машина порой кажется ему живой.

— Я прямо кожей чувствую: устала, тяжело дышит или жмет ей где-нибудь, больно.

Он и разговаривает даже с машиной, как с живым существом. Мы то и дело слышали во время нашего ночного путешествия:

— Ну что, мазик, еще сделаем перегон?.. Кормилец!.. Не выдай!..

Мы понимаем Толю вполне: когда человек и машина вдвоем на такой трассе, им остается надеяться лишь друг на друга.

Но в этой привязанности к машине сказывается не только привычка шофера, а еще и поэтическая черточка Толиного характера. И эта дорога, и дружба шоферская— все для него поэзия, о которой чаще всего он говорит, конечно, прозой, но порой и стихами:

Колымская трасса, дорога-тайга,

Уклоны, подъемы, метели, снега,

Ты слабых не любишь,

Для сильных же — вся...

Мы спрашиваем, давно ли он пишет стихи?

— Стихи?— гренадер явно смущен.— Какие там стихи. Так, баловство... Едешь в машине, делать нечего, ну вот и сочиняешь постепенно о трассе. Просто само сочинение такое...

С полчаса едем молча. Потом он снова что-то начинает шептать. Явно видно —не для нас, для себя, по привычке:

Ты в кабине о многом передумать готов,

За перевалом — надежда, за перевалом — любовь...

Но пока что, за очередным перевалом, нас поджидал дождь. Толя Муравьев давно почувствовал его, еще на 301-м километре (счет идет от Магадана) он шумно втянул ноздрями воздух и объявил: «Дождем пахнет». И не ошибся! Капли забарабанили по кабине, ручьи побежали по стеклу, яростно заработали дворники. Водители вообще-то нигде не любят дождь, а на Колымской трассе— особенно. Тут чуть заскользишь — и поминай как звали.

Муравьев пригнулся к рулю, каждым мускулом чувствуя машину. Человек, автомобиль и дорога слились во что-то единое, что нам хочется назвать одним словом — движение.

Муравьев — водитель первого класса, автоинструктор, потому, очевидно, и доверен ему почти новенький пятнадцатитонный «МАЗ-504», на котором Толя «выжимает» ежемесячно четыре тысячи километров. Но все же есть тут шоферы и поопытнее Муравьева — те самые асы, о которых он говорит с нескрываемым восхищением.

Когда, взобравшись на Яблоновый перевал, остановились на минутку, чтобы положить цветы на могилу погибшего здесь связиста, мы подумали о том, как спрессованно время: некоторые участники первой транспортной экспедиции, покорившие этот перевал почти тридцать лет назад и открывшие дорогу на Элекчан — ключ к воротам приисков, до сих пор водят автопоезда по Колымской трассе.

Самый первый колымский шофер — Маркин, отличный механик, погиб в снежную пургу при разгрузке парохода: машины шли тогда по льду Нагаевской бухты Охотского моря. Сверстники и последователи Маркина — Безруков, Бобовский, Пушонок, Самохвалов, Куз-нецов-Морев, Устинович, Черванов, Чернов, Арсентьев и многие другие — большую часть своей жизни ездят по здешним лихим дорогам. А дорог этих в Магаданской области уже более 3000 километров, да еще автозимников — 4000! Все изменилось здесь до неузнаваемости — и техника, и условия работы, только тайга, морозы и горы остались прежними. Все изменилось, и поэтому трудно сравнивать, но одно сопоставление нам хочется сделать: объем грузоперевозок вырос в 1887 раз!

«Валютный цех» денно и нощно требует себе технику, горючее, продукты, одежду, газеты, фильмы, письма. А значит, садись шофер за баранку и веди свой тяжелый автопоезд через крутые повороты, на перевалы, над пропастью, в пургу, веди и в дождь, и в шестидесятиградусный мороз, потому что, кроме тебя, никто не сможет пробиться к добытчикам золота. Нет здесь другого пути, помимо Колымской автомобильной трассы.

«Надо бы как-то разобраться!»

Говорят, если хочешь знать «что к чему» и «что почем»— опроси у шофера. Колымские водители не только угощали нас «байками». Из кабины видны и многие проблемы. И когда Анатолий Муравьев клянет тех, кто прислал ему в общем-то хороший, но непригодный для северных условий «МАЗ», он прикасается, можно сказать, к самой сердцевине этих проблем, их больному нерву.

— Машины присылают с летней резиной. Как ударят морозы градусов под 50—60, резина лопается, скат разлетается на куски. А морозостойкой — мало. Ссоримся из-за нее. Вот с этим надо бы как-то разобраться...

Надо бы как-то разобраться и с тем, почему Толе Муравьеву приходится утеплять кабину, переоборудовать «под зиму» многие системы, ставить дополнительные обогреватели и вообще — мудрить, мудрить... Надо бы как-то разобраться и с тем, почему не только автомобили, но и вся остальная техника приходит на Север в «южном варианте».

Возьмем, например, основную машину золотых полигонов Колымы — бульдозер. Он изготовлен на базе трактора, предназначенного для сельского хозяйства. Мощный на воронежских черноземах, он слабосилен в колымских горах. Как говорили знатоки на областном совещании, для использования на горных работах, тем более «в тяжелых условиях Северо-Востока, он практически непригоден.

Правда, созданы уже опытные образцы новых, более мощных машин. Но для их производства... еще должен быть построен завод в Чебоксарах. А строительство его... еще не начато.

Ограничимся этим примером. Если взять весь наш Север, то убытки только от прямых потерь из-за отсутствия техники в северном исполнении составляют десятки и сотни миллионов рублей в год. Полные народнохозяйственные потери, конечно, во много раз больше.

Но вернемся на трассу, в машину Толи Муравьева.

— Сцепление полетело! — профессионально отмечает он, заметив очередной «ЗИЛ» и лежащего под ним шофера. И притормаживает: «Друг, ничего не надо?»

Еще через десяток километров: «Эй, что там у тебя? Может, дернуть?» Зацепили трос, «дернули» бедолагу — и снова в путь.

Сама Колымская трасса неизбежно подводит нас к мысли об одной из острейших здешних проблем — ремонту, которая лишь часть еще более жгучей и важной проблемы — трудового баланса.

На крайнем Северо-Востоке гигантски разбухло все, что имеет весьма косвенное отношение к добыче золота, олова, рыбы и других даров природы. Население Магадана быстро приближается к ста тысячам, это уже около трети населения области, хотя в «столице Колымского края» не добывают золота, не пасут оленей и почти не ловят рыбу.

А ведь каждый человек на Севере дорог и, увы, не только в гуманном, но и в самом грубом экономическом смысле. Прямые расходы по переезду работника и его семьи в среднем составляют 670 рублей. Строительство жилья, социально-культурных объектов, прирост мощностей в обслуживающих отраслях хозяйства стоит 16 тысяч рублей. Кроме того, 1300 рублей затрачивается ежегодно в расчете на этого одного рабочего из общественных фондов потребления. Таковы данные Северо-Восточного комплексного института Сибирского отделения АН СССР.

Добавим к этому, что вторая, грубая дороговизна северянина определяется отнюдь не одной лишь его собственной повышенной зарплатой, но и зарплатой всех тех, кто его обслуживает. Поэтому-то, по убеждению экономистов-теоретиков, все, что можно не делать на Севере, не должно там делаться. Но вот экономисты-практики держатся мнения прямо противоположного: вое, что можно сделать на месте, нужно делать самим.

Ничего удивительного в таком резком расхождении во взглядах нет. Первые опираются на экономические расчеты, теорию и зарубежный опыт. Вторые — только на опыт, но зато свой собственный — опыт работы в наших условиях снабжения.

На Колымской трассе в поселке Спорном (спорили, спорили строители, как назвать новый поселок, да так и назвали — Спорный) стоит вполне современный ремонтный завод. Мы заехали, познакомились там с хорошими людьми и нехорошими цифрами. Проблема запчастей— старая, давным-давно надоевшая. Честное слово, нам не хотелось бы о ней даже упоминать, но спорнинцы очень просили, настаивали, убеждали нас, что в условиях Колымы треклятые эти, вечно отсутствующие запчасти буквально пожирают у государства золото.

По плану ремонта спорнинцы в течение года должны были получить 500 коленчатых валов — получили лишь 170, вместо 529 блоков цилиндров — 359, вместо 102 рам — ни одной. Вот и наваривают шейки валов, растачивают блоки, клепают рамы, перенося на каждую деталь, каждый пустячный винтик всю мощь своей северной зарплаты, все свои льготы и коэффициенты, и высокую стоимость колымских материалов, и намного повышенные по сравнению с «материковыми» транспортные тарифы. Тут уж, поскольку все это происходит на «золотой» Колыме, и мы не можем не воскликнуть: «Золотые валы! Золотые блоки! Золотые рамы!»

И действительно ведь золотые! Ежегодно (ежегодно!) на ремонт одного бульдозера тратится на Колыме около двенадцати тысяч рублей, новая же машина стоит семь тысяч рублей, включая стоимость доставки ее на Север. Нужно ли быть экономистом, чтобы судить о том, что выгодней — отремонтировать старую машину или завезти новую?.. Новых пока не хватает?.. Что же, тогда мы поставим вопрос по-другому: если так бесхозяйственно выбрасывать миллионы рублей, то скоро ли мы сумеем настолько разбогатеть, чтобы в избытке иметь новую технику? И еще повернем вопрос в несколько иную плоскость: сегодняшняя нехватка новых машин — разве это довод за то, чтобы старые ремонтировать на Севере, а не на Юге?

А на Колыме ремонтируют все. Область имеет десятки ремонтных мастерских. По данным Северо-Восточного комплексного НИИ, более половины рабочих, занятых в мастерских, делают запасные части и детали к землеройному, горно-шахтному и транспортному оборудованию, а также крепеж и метизы, выпускаемые... специализированными заводами страны. И обходится все это по крайней мере в десять раз дороже.

В одном из учреждений Магадана нам горячо рекомендовали посетить завод, который выпускает топливную аппаратуру к автомобилям — и не только для парка своих машин, но и на экспорт, за границу. Вот ведь как увлеклись!.. И спорнинцы, между прочим, не только ремонтируют автомобили, но и выпускают прицепы. А в Магадане, говорили нам, один завод оборудует автомашины самосвалами и отправляет их на «материк»... Если бы не делать всего этого, если бы поступали мы как велит экономическая теория, а равно и простой здравый смысл, то не пришлось бы завозить столько людей на Север. Не было бы недостатка ни в жилье, ни в торговом, медицинском и всяком другом обслуживании. Нехватка здесь прямо связана с разбухшей численностью населения.

По данным Сибирского отделения АН СССР, экономить живой труд на Северо-Востоке в три — пять раз выгоднее, чем в старообжитых районах. Ни сырье, ни материалы, ни электроэнергия, сколько бы их ни экономилось, в здешних условиях не могут дать даже отдаленно похожих результатов.

Но именно вокруг этого «заколдованного вопроса»— как сократить затраты живого труда — развертываются ожесточенные споры. Слишком уж по-разному понимают высокие спорящие стороны пути решения проблемы. Мы помним, что еще в конце 1965 года на большом совещании по трудовым проблемам Северо-Востока иркутские медико-географы утверждали: есть места, непригодные для сколько-нибудь длительного постоянного проживания населения, и там, следовательно, работников надо периодически менять. Доклад этот вызвал возмущение и недоумение. Такая мысль тогда попросту не укладывалась кое-кому в головы. Отпарировав эту идею в теории, закрывали глаза и на практику. Не хотели видеть того, что происходило в реальной жизни,— многие люди, прожив в климатически тяжелых местах небольшое время, по собственной инициативе перебираются в другие, более благоприятные — на том же Северо-Востоке или за его пределами.

Другой аспект того же спора — а нужно ли всем жить на Колыме и Чукотке зимой? Основное производство — добыча рассыпного золота, олова и т. д. — дело сугубо сезонное. Сезон промывки золота длится на Колыме четыре месяца. После этого потребность в рабочей силе резко сокращается. Руководителям производства приходится всячески изворачиваться, чтобы занять своих людей, изыскать им возможность заработка. Кстати, это, видимо, тоже одна из причин «полунатуральности» колымского хозяйства.

Надо ли работнику жить рядом с работой? Ответ кажется самоочевидным — конечно, надо. Более того, это неизбежно. Так ли? На географическом факультете Московского университета был разработан оригинальный для наших условий вариант расселения работников крупного алмазодобывающего комбината. (Вместо города на несколько десятков тысяч человек непосредственно у месторождения они предложили построить в несколько раз меньший поселок в Братске, более чем за 1000 километров от месторождения. А возле комбината соорудить благоустроенные гостиницы для работников, которые будут приезжать сюда на короткий срок и вновь самолетами возвращаться в комфортабельные условия постоянного проживания. Этот вариант по сравнению с предлагавшимся ранее дает экономию средств, которая покажется неправдоподобной тому, кто не знаком с условиями Севера,— более 100 миллионов рублей в год. А кроме того, люди будут жить в несравненно лучших условиях, чем обычно.

Конечно, Колыма и особенно Чукотка — это не Западная Якутия, расстояния до относительно обжитых и с хорошим климатом мест здесь куда больше. Но не стоит ли среди прочих вариантов продумать и этот? Однако даже упоминание такой возможности на последнем совещании вызвало гневную отповедь некоторых сторонников привычного пути в освоении Севера. Им казалось, что это плод кабинетных мудрствований.

Но досмотрим, что происходит с населением в Магаданской области. Оно стремительно и неудержимо растет. На начало 1969 года его численность — 359 тысяч человек. А еще 10 лет назад, в начале 1959 года, в области жило 236 тысяч человек. Прирост населения продолжает увеличиваться. За последний год он составил 19 тысяч человек. Видимо, завороженные этим громадным по местным условиям приростом населения, некоторые научные работники высказывают предположения, мягко говоря, фантастические. Вот вам: «Население советского Севера, по самым осторожным прогнозам, к 1980 году увеличится на 4—5 миллионов человек, его численность достигнет 10—11 миллионов, превзойдет современную численность материка Австралии...»

У нас уж как-то повелось гордиться тем, что самые большие в мире северные города — наши, что у нас самое многочисленное на Севере население. Не попадаем ли мы тут в положение того героя народной сказки, который плакал на свадьбе и плясал на похоронах? Не лучше ли было бы гордиться высокой производительностью труда, высокой эффективностью освоения Севера? Но ведь высокая эффективность несовместима с многолюдством. Большое количество людей — следствие малопроизводительной техники, несовершенной технологии, плохой организации труда. Стоит ли эти, далеко не лучшие, черты нашего хозяйствования на Севере увековечивать? Стоит ли заставлять новые и новые миллионы людей жить в суровых, непривычных для них условиях северной тайги, тундр, побережий холодных морей? Если эти миллионы людей можно заменить тысячами мощных, производительных, современных машин, изготовленных с учетом всех требований Севера? Если этот второй путь даст возможность создать не только сносные, но и вполне комфортные условия жизни? Можно представить себе положение, когда из множества желающих поехать на Север будет проводиться строгий отбор — только тех, кто более всего нужен этому суровому краю: наиболее квалифицированных, стойких, выдержанных людей отменного физического и психического здоровья. Несбыточная мечта? Но разве не знаем мы, что медицинские учреждения Норильска уже сейчас принимают на работу врачей со строгим отбором?

Мы не хотели бы, чтобы читатель понял нас так, что мы против постоянного населения на Севере или против роста численности северян. Просто мы утверждаем, что при том количестве людей, которое сегодня живет на Севере, можно иметь несравненно лучшие хозяйственные результаты: давать больше и значительно менее дорогой продукции. Что касается постоянного населения, то это везде, а на Севере — тем более, костяк трудовых коллективов, хранители опыта, навыков и традиций жизни. Роль их на Севере исключительно велика. На Северо-Востоке подрастает относительно многочисленное второе поколение. Люди, рожденные на Севере, считающие эту суровую землю родной, испытывают ностальгию не на Севере, а на юге. От этого поколения можно многого ожидать.

Не стоит только видеть в постоянном населении единственно возможный путь освоения. Не стоит гипнотизировать себя цифрами роста численности людей на Севере.

Сошлемся еще раз на данные Сибирского отделения АН СССР, с которыми познакомил участников научного совещания на Камчатке член-корреспондент Академии наук А. Г. Аганбегян.

Если на Севере с помощью механизации, например, удается высвободить человека, то мы экономим не только на его зарплате. Зарплата — мелкая статья в действительной экономии. Главная экономия — это затраты на жилье, на заработную плату обслуживающего персонала и целая цепочка других затрат. Для того чтобы содержать трудящихся основного производства, нужны работники просвещения, здравоохранения, торговли, обслуживания, жилищно-коммунального хозяйства. Для того чтобы содержать все эти сферы, снова нужны работники просвещения, здравоохранения, торговли и т. д. и т. п. Отсюда интересный и весьма распространенный парадокс: мы видим на Севере поселок с населением в 10 тысяч человек, а он возник для дела, в котором занята всего лишь тысяча человек. Все остальные — это как раз то, что «накрутилось по цепочке».

К сожалению, в северных районах эта «цепочка» много длиннее, чем в обжитых местах. На Северо-Востоке на одного человека, занятого в отраслях союзной специализации, т. е. того, ради чего, собственно говоря, туда и вкладываются средства, 6 работников занято в обслуживающих отраслях производства и в непроизводственной сфере (обслуживание и пр.). Примерно так же на Камчатке, несколько больше — в Якутии.

Если же говорить конкретно о Магаданской области, то на 100 человек, работающих в основных отраслях ее хозяйства, ради которых оно, это хозяйство, и существует 530 человек занято в «обслуживании» (транспорт, ремонт, бытовые услуги и т. д.). Много это или мало? Для сравнения — в зарубежных странах, широко осваивающих Север, на 100 работников основных отраслей приходится 50—100 человек «обслуживающих».

На Севере, по данным Аганбегяна, содержание одного работающего стоит примерно 15 тысяч капитальных и 4 тысяч рублей в год текущих затрат. Если иметь в виду, конечно, полные народно-хозяйственные затраты. Поэтому здесь, как нигде, есть смысл заменять живой труд трудом машин.

Именно на Севере повышение производительности труда на 1 процент дает самый сильный, максимальный народнохозяйственный эффект. Любое средство механизации здесь в несколько раз выгоднее, чем в обжитом районе. Одна машина на Севере заменяет по эффективности пять машин на юге!

Еще и еще раз убеждаемся — Север надо осваивать с минимальными издержками живого труда. Это элементарнейшая аксиома северной экономики. В теории с нею согласны все. Кажется, однако, что практике нет дела ни до этой аксиомы, ни до всеобщего с ней согласия. Фактически то, что в средних широтах, где-нибудь в Центральной России делает один человек, на Колыме могут сделать только двое-трое. Потому что ниже энерговооруженность труда, потому что хуже его организация, потому что механизмы все в том же южном, равнинном и прочем исполнении не приспособлены к местным условиям.

— Книги? Клубы? Налаженный быт?.. Я не вижу средства, которое само по себе, взятое отдельно, способно изжить алкоголизм на Севере. Здесь, где каждый так нужен, это сущее бедствие,— размышляет секретарь Ягоднинского райкома партии.— Необходим какой-то принципиально новый подход. Психологи и физиологи пока не подсказали нам его. Мы пытаемся нащупать сами. Но еще мало преуспели. Вот, может быть, наша попытка увлечь всех в Ягодном спортом — райком коллективно Доказывает в этом пример — окажется действенной. Мы внушаем людям: Север перемалывает физически слабых, хочешь выжить здесь — занимайся спортом. А подтекст этой мысли — забота о здоровье нравственном. Поэтому повсюду строим спортивные залы, стадионы. Нет, нет, не только, конечно, спорт! Но и все, что связано со здоровьем, держим под особым контролем. Мысль старая как мир: в здоровом теле — здоровый дух. Но, похоже, для Севера это особенно важно...

Победить пьянство вообще не так-то просто, а тем более на Севере. Здесь еще надо хорошенько поработать науке — и социологии, и психологии, и физиологии, и медицине. Социологию мы упомянули не просто как дань моде. Нужно наконец получить серьезные научные данные о том, кто, сколько и почему здесь пьет. Надеемся, думающий читатель не отмахнется от этой проблемы как от «общеизвестной»,— известно, да не очень, а что касается Севера, то тут этот вопрос уже никак не может бы «осмыслен» на бытовом уровне, нужны статистика, исследовательские данные. Магаданские ученые давно уже и подволь подбираются к этой проблеме, пытаясь глубоко проанализировать динамику, причины и следствия ра пространения алкоголизма на Севере. В любом поселке люди много зарабатывают и много, увы, слишком много продается спирта. Пока колымчане пытаются против поставить этому лишь «концепцию здоровья».

Тут действительно многое делается для здоровья физического и нравственного. И об этом стоит рассказать подробнее.

Но прежде сразу же оговоримся — мы далеки от желания идеализировать нынешний быт колымчан. Неважно, очень неважно обстоит дело, например, со снабжением фруктами и овощами. В магазинах мы их не видели, а на рынке — не только в Магадане, но и в Сусумане - сколько угодно, но по цене, бросающей москвичей в жар. И какую торговку ни спросишь: «Откуда привезли?» - ответ один: из поселка Палатка.

— Каждый раз, как еду мимо этого поселка, всё удивляюсь — вот живут! — рассказывал нам один из колымских шоферов.— Там у любого домика своя маленькая тепличка. Выращивают помидоры — и на рынок!

В снабжении Колымы фруктами и овощами чувствуется какая-то случайность, кустарщина. Очевидно и впрямь должны быть созданы в южной зоне Дальнего Востока крупные овощеводческие хозяйства, специализированные на поставках для Севера. Воздушный мост, караван судов — ничего не может быть дорого, когда речь идет о витаминах для золотодобытчиков. И потому, главное, что из-за этого мы теряем чистое золото. И потому, главное, что человек на Севере, право же, заслуживает гораздо большего внимания к нему всего нашего общества.

Последнее — недостаток внимания — относится и к жилью для северян.

Строят на Колыме в последние годы много больше, чем прежде, нет никакого сравнения, однако же, довольно долго надо ждать хорошей квартиры. Никитенко, директор прииска «Экспериментальный», говорит: «Вчера нужный человек взял расчет: жил в кабинете, надоело». В аккуратном зеленом районном поселке с вкусным названием Ягодное, примостившемся в ложбинке среди красивых сопок, в этом симпатичном поселке, где все так ладно и прибрано, а на светлых улицах из новых благоустроенных домов — широкие тротуары из бетонных плит, хорошие магазины, ресторан,— все-таки есть еще и целый район «Шанхая»—стареньких, в землю вросших домиков. И в самом Магадане таких еще немало, буквально по соседству с центральными кварталами. И на приисках, и на участках — везде еще встретите вы постройки давних времен. Все это наследие — бульдозером бы да под корень! Но нельзя — население растет быстро, много людей приезжает, много рождается детей, на всех новых квартир не хватает.

Некоторые проектные организации, а за ними и кое-кто в печати, в последнее время пламенно пропагандируют города с искусственным климатом, города под крышей. Что и говорить, привлекательно. Мы совсем не против таких городов. Но пока нужнее просто теплые, удобные и дешевые дома на улицах, открытых всем ветрам.

Если привлечь человека на Север еще можно высокой зарплатой, то удержать его там никакой зарплатой невозможно. Напротив, когда нет нормального жилья, то повышенная зарплата может даже служить причиной более быстрого выезда в другие районы, где реальная ценность сбереженных рублей существенно выше. Но именно по обеспеченности жильем Северо-Восток занимает одно из последних мест в стране.

Опять-таки все согласны, что проблему жилья па Колыме надо решать быстрее. Только вот как это сделать? Тут-то и начинаются разногласия. Серьезнейшие.

Истоки проблемы — в отсутствии современной строительной базы и многолюдности Колымы. Жилье обходится здесь в несколько раз дороже, чем в средних широтах. Строительные материалы завозятся издалека, часто самолетами. Это, пожалуй, правильно. Но порой завозятся совсем не современные строительные материалы, не блоки и панели, не элементы, из которых дом на месте только собирается, а как и при дедах — лес, цемент, даже кирпич. Сильнее всего это бьет по новым, только возникающим у будущих приисков поселкам. Особенно по поселкам у незначительных месторождений. Да и там, где прииску быть десятки лет, жилищное и коммунально-бытовое строительство тащится далеко в хвосте промышленного, и совсем нередки случаи, когда прииск работает уже на полную мощность, а план жилищного строительства не выполнен и наполовину.

Специалисты давно говорят, что эффективный выход можно найти на пути развития сборного домостроения. Нужны транспортабельные дома, которые только собирались бы в поселках приисков. Причем такие благоустроенные дома можно было бы переносить с места на место, чем сразу решался бы вопрос застройки поселков у небольших месторождений. Пока в Магадане строятся обычные панельные дома. Такой дом малотранспортабелен.

За круглым столом «Литературной газеты» в Москве кандидат архитектуры К- Карташова сообщила, что разработаны новые типы транспортабельных зданий. Их можно изготовлять на базах, расположенных в южных районах. А затем самолетами, автомашинами или по рекам доставлять в любое место. Это могут быть, по ее словам, здания от одного до девяти этажей, с полным набором жилых и общественных помещений. Но... «Около двух лет мы об этом говорим, а пока буксуем па месте».

Камень преткновения, пожалуй, и в технике, и в технологии, и в организации. На совещании в Магадане приходилось слышать, что приморцы-де никогда не станут производить строительные детали для колымчан, поскольку они не могут обеспечить собственные потребности. Однако ведь для создания своей строительной базы на Колыме (или для Колымы, но в другом районе) нужны соответствующие вложения. Причем на юге их потребуется на те же мощности несравненно меньше, чем в Магаданской области. Задача, стало быть, состоит вовсе не в том, чтобы выпросить у южан «кусок от их пирога»,— целесообразно построить на юге базу специально для севера. В конечном счете вопрос упирается в отсутствие сильного, наделенного соответствующими правами органа, который мог бы организовать соответствующую базу на юге. Тут мы приходим к тому, что во вновь осваиваемом районе не обойтись без территориальной организации хозяйства в дополнение к ведомственной. Вопрос этот касается не только строительства. Опыт показывает, что там, где такая организация есть (пример — Норильский комбинат, где все хозяйство сосредоточено в одних руках), там дела идут несравненно лучше.

Мы бы сказали, что общий, главный недостаток всего того, что делается по освоению Северо-Востока (а делается много, и год от году больше),— это недостаточный учет, а порой и игнорирование местных особенностей, будь это особенности климата и вечной мерзлоты или особенности состава населения, «дисперсного», расселенного малыми группами, или оторванность от Большой земли. Господин Шаблон чувствует себя на колымской земле куда как уверенно. Здесь те же типы домов, что и в Новосибирске, и в Рязани, и в Средней Азии. Здесь то же деление производств по оплате труда на основные и вспомогательные. Здесь те же нормативы на 1000 средних безликих человек, что и везде. Столько-то посадочных мест в столовых, больничных коек, врачей, мест в яслях и детских садах. Здесь такая же норма жилой площади на человека. А правильно ли это?

Мы не говорим сейчас о том, что действительное положение сейчас во многих случаях далеко еще не достигло этих норм. Но представим себе, что эти нормы будут достигнуты. Разве не ясно, что жителю Колымы или Чукотки приходится находиться в своем жилище куда больше, чем жителю Украины? Что одна потребность в услугах общественного питания там, где живут преимущественно семейные люди, которые в столовой разве что обедают, да и то не всегда, и там, где живут преимущественно бессемейные молодые люди, которым в столовой надо не только обедать, но и завтракать и ужинать. И что толку, что на жителей такого-то района приходится больше, чем по норме мест в клубах и домах культуры, если до этих мест надо из иного поселка добираться за десятки, а то и сотни километров. Во многих мелких поселках «нет торговой точки, бани, парикмахерской: не положено по нормативам». Нормативам нет дела до того, как десять тысяч людей, на которые они рассчитываются, живут одним городом или в нескольких десятках мельчайших поселков, разбросанных на территории в 50—100 тысяч квадратных километров. Что же делать с этими нормативами, скажем, в Билибинском районе, где среднее расстояние от поселков до райцентра превышает 350 километров, а сам поселок Билибино находится от областного центра Магадана дальше, чем Симферополь от Москвы? И не случайно изучающие миграцию научные работники делают вывод, что отсутствие необходимого минимума услуг — весомая причина отъезда с Севера.

Нет, что и говорить, мы далеки от того, чтобы идеализировать нынешний колымский быт. И все же, и все же...

Все же, согласитесь, приятно, когда в маленьком приисковом поселке, в тысяче километров от Магадана, по нашим-то «материковым» понятиям, у черта на куличках, вы можете прилично пообедать в просторной и светлой столовой с «вполне московским» современным прилавком самообслуживания. И при этом вам подадут не только традиционный гуляш с макаронами, но и, пожалуйста, кефир, свежее молоко.

Такие столовые мы видели повсюду — и в Сусуман-ском, и в соседнем с ним Ягоднинском районе. «Товарищи! Заезжайте к нам, лучше, чем у нас, вы нигде не пообедаете» — реклама столовой поселка Рыбный, обращенная к шоферам колымской трассы, говорит сама за себя. Не только в центральных поселках приисков, но и на многих участках (а их у каждого прииска по пять— шесть) есть клубы, школы, детские сады, повсюду строятся бытовые комбинаты, спортивные комплексы. Верно говорили рабочие за нашим «круглым столом»: на прииске «Пятилетка»— семь или, кажется, даже восемь участков, есть очень отдаленные, куда можно добраться только вертолетом, и лишь в одном из этих мелких поселков нельзя посмотреть широкоэкранный фильм.

Сделано гигантски много, но магаданцы не хотят на этом останавливаться. Они вполне самокритичны в оценке своих достижений и безудержны в планах.

Вот некоторые примеры того и другого, взятые нами из докладов на магаданском совещании.

Самокритика: «...Темпы культурного строительства в области отстают от роста населения и хозяйства. Даже в районных центрах, которые существуют по 20—30 лет, нет полного комплекса учреждений, призванных обеспечить духовный рост, населения... Наибольшее отставание в строительстве культурных учреждений наблюдается на новых горных предприятиях, на стройках, в колхозах и совхозах. Сюда, видимо, и должно быть обращено наше основное внимание...»

Планы: «...В 1971—76 гг. дополнительно построить новые клубы и Дома культуры общей вместимостью на 12 тысяч мест с таким расчетом, чтобы планировка каждого из этих современных клубов включала в себя массовую библиотеку на 25—50 тысяч томов... До 1976 года северяне получат еще 22 кинотеатра (5500 мест)... I В ближайшее семилетие удвоится число спортивных баз и залов. Будет всемерно развито строительство закрытых теннисных кортов, хоккейных катков, плавательных бассейнов...»

Итак, как видим, есть и трезвый взгляд на существующее положение вещей, и хорошая перспектива. Чтобы до конца стала понятна требовательность к себе ко-лымчан, раскроем некоторые скобки. Что означает эта вот уже цитировавшаяся нами фраза из «самокритики»: «Даже в районных центрах, которые существуют по 20—30 лет, нет полного комплекса учреждений, призванных обеспечить духовный рост населения»? Признаться, там, где нам довелось побывать, мы что-то не встречали райцентров без клубов или библиотек. В чем тут дело? Оказывается, слова «полный комплекс» подчеркнуты были на совещании не зря. Вот что понимается в Магаданской области под «полным комплексом»: «Сюда входят клуб или районный Дом культуры, кинотеатр, библиотека, музыкальная школа, парк культуры и отдыха, книжный магазин, народный театр или любительский коллектив, музей, спортивный комплекс, прокатная база культинвентаря...»

Все это обширное культурное строительство и уверенное, оптимистическое планирование имеют под собой твердую, если можно так выразиться — «философскую» основу. На научном совещании в Магадане она была сформулирована руководителями области таким образом: «Нельзя себе представить успешного развития производительных сил вне связи с человеком — этой главной производительной силой, так же как невозможно достигнуть высокого уровня всех духовных богатств советского человека без развития производительных сил».

Жаль, что такой здравый подход к делу не восторжествовал еще повсюду при освоении обширнейших наших северных пространств. А в том, что он пока не восторжествовал, мы имели случай убедиться лично.

Той же самой бригадой совершили мы путешествие к «феномену» — в Сургут, древний город, а сейчас центр западно-сибирской нефти. Тогда поразило на.с невнимание к человеку, и мы не могли не высказать публично свою тревогу. Сегодня, сравнивая, мы не можем не отдать должного колымчанам. Там нефть, здесь — золото, там мошка и здесь мошка, там мороз и здесь мороз, да еще «почище — под шестьдесят, там бескрайние болота, здесь бескрайние дикие горы, там—мощные строительные организации, здесь — малосильные, не имеющие нормальной базы стройучастки, и больше всего — хозспособ, «самострой». И все же, и все же! Уже сейчас на Колыме по семь квадратных метров та человека. Нет, здесь нет ни балков, ни землянок—всего того, без чего трудно было представить себе Сургут и Нефтеюганск.

Конечно, тут нельзя не учитывать разницу в сроках освоения: Обский нефтяной район с этой точки зрения совсем молод, несравним с Колымой. Но, побывав и там, и здесь, мы убедились, что дело не только в сроках, а и в методах, пожалуй, даже в принципах освоения.

Спор о принципах

Вспомним, с чего начинался нефтяной феномен на Оби, что ставили впереди — телегу или лошадь?

...23 марта 1964 года прибыли они в Сургут, первые тридцать нефтяников — инженеры, буровые мастера, геологи-эксплуатационники и один бывший уголовник, только что вышедший из тюрьмы и желающий «начать жить сначала».

— Без него была просто дюжина, а с «им стала чертова,— говорил нам Лев Дмитриевич Чурилов, начальник Нефтеюганского нефтепромыслового управления

(НПУ).— Но вскоре он ушел. Была дюжина, и нужно было сдюжить. А через неделю, 1 апреля — но не шутки ради! — к ним присоединился и я. Опять стала дюжина чертовой.

Лицо у Чурилова вытянутое, щеки привпалые, резко очерченный подвижный рот. Зачес отбрасывает назад прямые черные волосы. Зеленая шерстяная рубаха в обтяжку, полуспортивный костюм. Хороший постав головы на покатых плечах. Низкий хрипловатый баритон.

— Итак, мы пришли на голое место. Не было домов, бань, магазинов, и ни единого рубля на них еще не ассигновали: фонд заработной платы — и только! Зато

имелся план по нефти, и его надлежало выполнить немедленно. И еще засели в ушах, как рефрен, слова, с которыми нас сюда провожали: «Стране нужна нефть... Стране нужна нефть...»

Директор Сургутского совхоза отдал нам старую совхозную контору. В этой развалюхе все и разместились. Наняли четырнадцать рабочих, выпросили в совхозе пять топоров, бензопилу, начали рубить просеки, намечать улицы и дороги поселка. В долг обзавелись первой лошадиной силой: запрягли и гоняли на ней в банк за зарплатой.

Самому старшему из нас было около тридцати. Сейчас рассказываешь, как мы начинали, кое-кто сочувствует. А зря — жили мы здорово! Ни до, ни после не шутили и me хохотали столько, сколько в тот первый нефтяной сезон...

По другую от Сургута сторону Оби, вокруг будущего Нефтеюганска, к лету 1964 года успели заложить семь скважин. В стремительном темпе бурились новые. Спали в недостроенной — без окон и дверей — крошечной деревенской школе. К концу третьей смены в белесые весенние сумерки к буровым подкрадывались волки, поблескивали глазами из-за кустов, тревожно принюхивались. На смену порой ходили с оружием.

Стране нужна нефть... До приезда Чурилов еще надеялся, что им, как в Поволжье, дадут время на обустройство. Здесь он понял: не успеть. Шестьдесят тысяч тонн нефти, записанных Нефтеюганску в план 1964 года, надо было выдать с лету, с ходу, почти без техники, транспорта.

А Обь меж тем вздувалась, расползалась коричневой холодной волной, словно северный Нил, на все лето заполняя своим подвижным телом десятки тысяч квадратных километров вокруг. С юга от Тюмени и Омска рванулись сюда подкопленные за зиму караваны пароходов, танкеров, барж.

5 апреля появился Чурилов в Нефтеюганске, а 26 мая первая баржа с нефтью уже ушла в Омск. На десятки километров оба берега Оби заваливались миллионами тонн грузов. Тысячи людей копошились среди стройматериалов, стальных конструкций, автомашин, вездеходов, электромоторов, контейнеров с углем и мукой. Людям требовалось хоть где-то, хоть под каким-то укрытием спать. Технику следовало сейчас же собрать и пустить в ход: привести в движение курганы кирпичей, холмы гравия и песка, мощности дизелей и электродвигателей. А самое главное («Стране нужна нефть...») — план, план, план!

Это был труд, неоценимый в рублях и несоизмеримый ни с какой шкалой коэффициентов доплаты. Разношерстные отряды строителей, в большинстве не знакомые с нефтяным строительством, учась на ходу, (выжи-мали из не приспособленных для местных условий механизмов куда больше, чем ожидалось. Нефтяники, поодиночке и группами пробирающиеся из Баку, с Поволжья, с ходу включались в клокочущий ритм штурма. Словно сгустившийся вихрь энергии повис над Обью, обжигая и завораживая души.

По всем нормальным технологическим и физическим нормативам они не могли из-под ржавых болот дать от нуля за сезон сразу шестьдесят тысяч тонн нефти, но они («Стране нужна нефть...») дали вдвое больше, отправили в Омск к октябрю 1964 года 117 000 тонн!

И только после отправки последней предледной баржи в Нефтеюганске заложили первый восьмиквартирный дом... (Мы это особо подчеркиваем — первый дом после каравана барж с нефтью, — чтобы ясней стал смысл разговора о принципах освоения).

Сибирская нефть была обнаружена в местах малолюдных ,и совсем безлюдных. Поэтому новосел здесь — главная фигура. Население бывшего райцентра Сургута за первые же три года после открытия нефти утроилось: на обский Север хлынул громадный поток приезжих. Причем резко преобладала молодежь. Даже в древнем Сургуте две трети взрослых имели возраст 20—34 года. Странно, что эта возрастная особенность населения нефтяной Сибири никак не учитывалась в планировании. Молодежи нужны клубы, библиотеки, спортивные сооружения — средства на них вообще не отпускали. (Единственный спортзал в Сургуте вынуждены были строить под псевдонимом теплого склада.) Но что уж об этом говорить, если даже не брали в расчет динамику половой структуры населения.

В Сургуте на 100 молодых мужчин приходилось примерно 40 их сверстниц. Но женщины приедут — это было ясно. Легко можно было предвидеть, что возникнет проблема их трудоустройства,— об этом, увы, никто не думал.

Ученые предупреждали: «Потребуются квартиры для семей. Через 2—3 года появится множество детей. Судя по другим районам нового освоения, доля дошкольников в недалеком будущем окажется здесь в несколько раз большей, чем в старых городах. А яслей и детсадов пока почти нет. И даже в проекты закладываются усредненные нормативы потребности в детских учреждениях — на тысячу жителей, что заранее обрекает население новых городов на трудности». Ученые предупреждали обо всем этом, но планирующие и финансирующие ведомства будто не слышали.

Неустроенность господствовала тут в самом широком смысле слова: было плохо и с медициной, и с торговлей, и с культурным обслуживанием, и с элементарным бытовым.

Одних товаров завозили много больше потребности, других не завозили вовсе. Доставка малыми партиями обходилась дорого. Содержать собственный хороший транспорт карликовые ОРСы были не в силах. Плохая организация торговли тяжело отражалась на населении еще и потому, что рынок в этих местах отсутствует. Совсем. Если чего-то нет в магазине, то нет вообще.

Следствием всех этих несуразностей, неустроенности быта стала громадная текучесть кадров. Кривая текучести— тревожный симптом! — ползла не вниз, а круто вверх. В 1965 году уволилось 50 процентов работавших в системе Главтюменьнефтегаза, в 1966 году — уже 72 процента! Казалось бы, при таких темпах строительства, которые мы наблюдали в Сургуте и Нефтеюганске, условия жизни должны улучшаться. Почему же текучесть росла?

Размышляя над этим, мы пришли к выводу, что она и не могла не расти. Ничего странного в этом несколько парадоксальном заключении нет: уже в самом планировании без труда обнаруживаются противоречия, прямехонько ведущие к росту текучести. Если в 1964 году на жилье и быт ассигновали сумму, составляющую примерно пятую часть от производственных расходов, то в 1966-м только десятую часть! Но это еще не все. Фактические вложения в жилищное, культурное и бытовое строительство оказались почти на четверть ниже плановых, в то время как производственные расходы намного превысили плановые.

Вот они, пресловутые ножницы, отрезавшие для многих возможность остаться в новых районах Сибири!

Текучесть по-своему формировала контингент работающих. Особенно это заметно было у строителей, где на смену опытным кадрам нередко приезжали люди без специальности. Многие из них, едва освоив какую-то профессию, уже спешили в отдел кадров с заявлением об уходе. Отсюда - убытки, убытки и острая нехватка квалифицированных рук.

Нам хотелось нащупать логическую нить ,в этом клубке ведомственных противоречий. Должна же быть хоть какая-то логика!

Нефтяники загрязняют Обь. Чем это кончится для рыбы, известно, но об этом молчат. Зато другая строка плана требует в полтора раза увеличить улов обской рыбы. Как, за счет чего? Есть ли тут логика? Тюменские рыбники предлагают: давайте, пока не поздно, «переселяться» на озера, а то совсем останемся без ценных пород. Им сочувствуют: да, да. А денег на озерное рыбоводство, на рыбзаводы не дают. Дадут, когда уже некому будет переселяться. Есть ли тут логика?

На все нужды денег не хватает – всегда в первую очередь выдвигают именно этот аргумент. Но тогда зачем терять миллионы на «перемалывание» непригодной для здешних мест техники, а не создать специальную технику, как, например, в Канаде? Зачем нести фантастические потери из-за текучести рабочей силы, а не построить все, что требуется для жизни людей? Зачем терпеть бешеные убытки на перевозке за тысячу верст материалов, а не построить прежде заводы стройиндустрии? Есть ли тут логика?

Может, нет понимания того, что без толкового, истинно научного комплексного плана, рассчитанного на длительную перспективу, в наше время выходить на освоение таких территорий, как Западно-Сибирская низменность, по меньшей мере легкомысленно? Но тогда почему же все, куда ни придешь, - и в Сургуте, и в Тюмени, и в Москве, - первым делом говорят о комплексе? Мы не встречали ни одного противника комплекса. Министерства – за! СОПС – за! Академия наук, конечно же, - за! Госплан говорит, что он тоже за! А важнейшие партийные и правительственные документы просто требуют научного, комплексного подхода. И все же комплексного плана нет. Где же тут логика?

Может, так напряжен наш нефтяной и газовый баланс, что решили форсировать добычу, не считаясь ни с какими затратами и потерями? Взять нефть сегодня же, немедленно, а там будет видно!

С этим последним вопросом мы и пришли в Министерство нефтедобывающей промышленности СССР. Нам казалось, что именно в дефиците нефти прячется какое-то оправдание столь расточительной торопливости, с которой рвемся мы к подземным кладовым Приобья. Но руководители министерства разъяснили: нет, дело не в этом. Нефть, разумеется, нужна, однако происходящее в Сургуте объясняется иными причинами. Какими? Технологией добычи нефти, услышали мы, едва веря своим ушам.

Нам терпеливо внушали: в нефтедобывающей промышленности геологическая разведка не дает окончательного представления о запасах, первые промышленные скважины, в сущности, являются экспериментальными. Лишь добыча в сравнительно крупных масштабах покажет истинную ценность месторождений. Как же можно вначале построить поселки, дороги, а вдруг там нефти окажется мало? Нет, сначала начни добычу, доразведай как следует, а потом уж не спеша обустраивайся.

Итак, все дело в технологии добычи нефти? Допустим. Но почему тогда месторождение в Елабуге сначала полностью обустроили, приготовили все необходимое – и для людей, и для промыслов, - а лишь потом начали эксплуатировать? Об этом нам рассказали сами руководители министерства. Правда, нельзя сравнивать, оговорились они: то было возможно потому, что рядом находились другие крупные месторождения, откуда во время обустройства Елабуги качали нефть.

Иначе говоря, было чем компенсировать временный «простой» Елабуги. Пусть так. Но, позвольте, какое это имеет отношение к ТЕХНОЛОГИИ добычи? Значит, принципиально можно начинать с обустройства, а не с добычи? И разве не о том же самом говорит зарубежный опыт? Да и вообще: как же может само министерство вкладывать в тюменскую нефть такие длинные миллионы, если ему неведомы запасы?

Хотя руководители министерства с нами и не согласились, но мы твердо убеждены в несостоятельности ссылок на нефтяную технологию, заставляющую бухать в болота зря миллионы рублей, работать без подходящего оборудования, транспорта, без хорошей связи, при нехватке энергии, жить даже в землянках и балкaх.

Все это попахивает бесхозяйственностью, нерасчетливостью, небрежением законами экономики. Не раз нам уже такое небрежение мстило, мстит и сейчас.

Однако как поступить теперь? Нефть уже добывают вовсю. Прошло время, когда еще не поздно было законсервировать до поры месторождения и начать нормальное обустройство их. Но

мы уверены: разговор этот очень полезен. Урок Сургута, надеемся, поможет избежать тех же ошибок при освоении других богатейших месторождений Западной Сибири, да и не одной лишь

Западной Сибири! А потом ведь и в самом Сургуте, как мы только что убедились, тысяча и одна проблема ждет решения.

Коллективное общественное обсуждение, к которому зовет наша рубрика «ЛГ» на берегах Оби», - это тоже путь к выработке правильных решений. Мы не считаем свое слово окончательным. Дверь остается открытой. Пусть выскажутся все, кого волнует судьба Западно-Сибирского феномена. Довольно уже рассказывали в прессе о богатейших кладовых Приобья, об «экономической сенсации века». Теперь недостаточно восхищаться богатствами – надо по-

деловому обсуждать, как разумнее взять их.

Суть нашего спора с руководителями нефтяной промышленности— в разном подходе к одним и тем же явлениям.

«Нужно писать не об этих временных неурядицах, а о героизме людей»,— советовали они нам. Согласны — писать о сургутском нефтяном «буме» (как и вообще о Севере) можно по-разному. Можно — и это будет правдой — преклоняться перед стойкостью и мужеством тех, кто в таких же почти условиях, как их отцы и деды, герои первых пятилеток, творят здесь, среди болот, в тайге, в бездорожье, новое русское чудо. Но можно — и это тоже будет правдой! — прямо посмотреть происходящему в глаза и понять, что не на голом энтузиазме, а лишь при помощи энтузиазма должно в наши дни строить, что никакому энтузиазму не помеха применение современной техники, забота о человеке, разумная очередность —все то, чего здесь так мало, так скупо отпущено энтузиастам.

И поскольку можно писать по-разному — по-разному и пишут.